Текст книги "Карты смысла. Архитектура верования"

Сказать, что две разделяемые вещи принадлежат к одной и той же категории, – дело непростое. На первый взгляд мы, не задумываясь, группируем вещи на основании чего-то содержащегося в них, а не в результате того, что есть в нас самих. Тогда что общего у всех стульев? Любой конкретный стул может не иметь некоторых из наиболее характерных атрибутов: ножек, спинки или подлокотников. Пень – это стул? Да, если на него можно сесть. На самом деле не что-то в некой абстрактной вещи делает ее стулом, а скорее что-то в потенциале ее взаимодействия с нами. Категория «стул» содержит объекты, которые выполняют определенную ценную функцию. На этих предметах можно удобно сидеть, по крайней мере теоретически. Наше действие по отношению к объекту составляет элементарную, но основополагающую классификацию (исходный признак, из которого выводятся все более общие подвиды). Категория «все, при виде чего хочется убежать» может рассматриваться, например, как основное понятие. С ним может быть тесно связана (хотя и на несколько более высокой ступени обобщения) категория «всех объектов, которых следует опасаться» или «всего, что, с одной стороны, вредно, с другой – полезно».

Это значимая, но «иррациональная» схема классификации, которую Юнг описал как комплекс – один из составных элементов коллективного бессознательного, группа явлений, связанных общей значимостью (которая, по существу, подразумевает действие или его эмоциональный эквивалент). Юнг считал, что многие комплексы имеют архетипическую (или универсальную) основу, уходящую корнями в биологию, и что корни эти имеют какое-то особое отношение к памяти. Истина представляется несколько более сложной. Мы классифицируем вещи в соответствии с тем, как они выглядят, как действуют и какое значение для нас имеют, чтобы понять, как нужно себя вести в их присутствии. Человек может иррационально (но осмысленно) соединять любую из этих характеристик или их все в одну схему. В разных культурах люди одинаковым образом определяют предметы и явления, потому что разделяют структуру памяти и физическую форму, проявляющуюся в процессе наблюдения. Мы разграничиваем схему восприятия, мотивационное побуждение и эмоциональное состояние. Воображение имеет свои естественные категории, в которые более или менее предсказуемым образом попадают отдельные явления. Их существование зависит от взаимодействия между воплощением разума и миром совместного опыта. Истории описывают взаимодействие содержания категорий воображения, воплощая их в образах драматических персонажей. Эти действующие лица имеют предсказуемую природу и повсеместно снова и снова разыгрывают перед зачарованным зрителем извечные модели отношений.

Итак, мы составили представление об общности структуры и вывели правдоподобную теорию, которая объясняет наличие этой общности. Возможно, мы разумно описали природу универсальных шаблонов повествования, установив, ради осторожности, ряд дополнительных и довольно жестких ограничений (мы же помним, как трудно проверять теории толкования). Во-первых, давайте сделаем описание рационально приемлемым и внутренне согласованным, то есть найдем способ осмысления мифа, который не противоречит опытно-научным принципам и, по-видимому, может применяться к историям, происходящим в разном месте, в разное время. Далее сделаем описание простым (ведь простота – верный признак правильной теории), чтобы запомнить структуру толкования было намного легче, чем сами истории. Давайте сделаем его убедительным и с эмоциональной точки зрения. Удачные теории всегда красивы. Эта красота проявляется одновременно как эффективность, характеризующая любой хорошо созданный инструмент, и как «окно в возможность». Верная теория позволяет использовать то, что раньше казалось бесполезным для достижения желанных целей. Она дарит надежду и вызывает приятное возбуждение. Правильная теория о структуре мифа позволяет увидеть, как некогда непонятная история озаряет светом истинный смысл жизни. Наконец, давайте ограничим описание, соотнеся его с тем, что нам уже известно о работе мозга, и убедимся, что мир мифа толкуется так же, как мир, воспринимаемым умом.

Действуя в пределах этих ограничений, можно выдвинуть следующую простую гипотезу: «частично скрытые» мифические истории или фантазии, которые управляют нашим приспосабливанием к действительности, по-видимому, описывают, изображают или воплощают три неизменных составных элемента человеческого опыта: неизвестное, или неисследованную территорию; известное, или исследованную территорию; и познающего, или процесс, выступающий посредником между ними. Эти три кита составляют космос, то есть мир опыта, с точки зрения повествования или мифологии.

Где бы и когда бы ни жили люди, они сталкиваются с одними и теми же проблемами или, возможно, метапроблемами, поскольку их детали бесконечно различаются. Человек – культурное существо и должен смириться с существованием культуры. Он должен овладеть областью известного – исследованной территорией, набором толкований и моделей поведения, которые разделяют его соотечественники. Он должен понять свою роль в окружающем мире – роль, определяемую необходимостью сохранения, поддержания и передачи традиций, а порой и радикального обновления этих традиций. Кроме того, он должен уметь терпеть и даже извлекать пользу из существования туманного неизвестного – неисследованной территории, неожиданности, с которой нельзя справиться с помощью заученных и привычных алгоритмов действия. Новый опыт является той частью «среды», которая требует активного, добровольного и мужественного исследования. Наконец, человек должен приспособиться к присутствию самого себя – столкнуться с бесконечно трагической проблемой познающего, с процессом постижения истины, с ограничениями и смертностью. Он должен служить вечным посредником между созидательным и разрушительным «нижним миром» неизвестного и безопасным, но угнетающе-патриархальным царством культуры. Мы не можем видеть нечто непознанное, потому что защищены от него чем-то знакомым и неоспоримым.

Люди привыкли к тому, что́ им по определению хорошо известно, и поэтому часто не в состоянии понять его структуру (и даже понять то, что оно вообще существует). Они пребывают в неведении относительно своей истинной природы из-за ее внутренней сложности. Мы воспринимаем себя и других так, как принято в обществе, то есть предсказуемым образом, и тем самым отгораживаемся от нашей внутренней тайны. Персонажи мифа воплощают «видимый» и «невидимый» миры. Анализируя их взаимодействие, можно прийти к пониманию того, что означает значение и как оно проявляется по отношению к действиям. Именно так человек начинает осознавать потенциальную широту и глубину собственных эмоций и природу истинного бытия, способность творить страшное зло или великое добро и чувствовать побуждение участвовать в этих грандиозных деяниях.

Обратимся еще раз к древнему шумерскому мифу о сотворении мира:

До сих пор не найдено еще ни одного собственно космогонического текста, однако некоторые намеки позволяют реконструировать решающие моменты творения, каким его представляли себе шумеры. Богиня Намму (чье имя передается пиктограммой, обозначающей изначальное море) считается «породившей Небо и Землю» и «прародительницей всех богов». Тема Изначальных Вод, воображаемых как целое, одновременно космическое и божественное, характерна для архаических космологий. И в нашем случае тоже водная стихия отождествляется с Первоматерью, порождающей путем партеногенеза первую пару сущностей – Небо (Ан) и Землю (Ки) – воплощение мужского и женского начал. Эта первая пара связана, вплоть до слияния в иерогамии. От их союза происходит Энлиль, бог воздуха. Из другого фрагмента мы узнаем, что этот последний разъединил своих родителей… Космогоническая тема размежевания Земли и Неба тоже довольно широко распространена[206]206
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002.


[Закрыть].

«Небо» и «Земля» здесь – это категории восприятия, характерные для культуры шумеров, и их не следует путать с «небом» и «землей», воспринимаемых современным эмпирическим мышлением. «Ан» и «Ки» – драматические образы Великих Отца и Матери всех вещей (а также Сына, который дает им «рождение»). Такое парадоксальное повествование характерно для многих мифов о сотворении всего сущего. Например, в месопотамской поэме «Энума элиш» герой/божество Мардук сражается с водной драконицей Тиамат (матерью всего сущего, включая самого Мардука), разрубает ее на части и создает из них мир[207]207
  Heidel A. The Babylonian genesis. Chicago: Chicago University Press (Phoenix Books), 1965.


[Закрыть]. Мардук служит наглядным примером для правителя Месопотамии[208]208
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002.


[Закрыть], задача которого состоит в том, чтобы обеспечить существование и стабильность космоса, как следствие надлежащего нравственного поведения, определяемого подражанием Мардуку. В иудеохристианской традиции именно Логос[209]209
  «Logos – теол. и филос. [греч. logoj – слово, речь, дискурс, разум] термин, использовался греческими философами (особенно эллинистами и неоплатониками). В метафизике или богословии применялся в одном или обоих основных значениях – «разум» и «слово». Также в трех отрывках Евангелия от Иоанна (где он переводится как «слово») обозначал Иисуса Христа и, следовательно, использовался христианскими богословами, особенно теми, кто разбирался в греческой философии, как обозначение второго Лица Троицы. Современные писатели оставляют это греческое слово без перевода при изложении теорий античной философии, а также при анализе философских аспектов учения о Святой Троице» [Оксфордский словарь английского языка. Oxford, Oxford University Press, 1994].


[Закрыть] – Слово Божие – создает порядок из хаоса, и именно по его образу и подобию сотворен человек («сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему» [Быт. 1:26]). Эта мысль дополнительно подтверждается в ранней и поздней египетской космологии (как мы увидим позднее). Похожим образом обстоят дела на Дальнем Востоке. Космос там представляется как взаимодействие Ян и Инь, хаоса и порядка[210]210
  Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий. М.: Критерион, 2002; Jung C. G. The Collected Works of C. G. Jung (R. F. C. Hull, Trans.). Vol. 13. Alchemical Studies, 1967. Bollingen Series XX. Princeton University Press.


[Закрыть], то есть неведомой, неисследованной и известной, исследованной территорий. Посредником между ними выступает Дао (аналогично Энлилю, Мардуку и Логосу) – сила, постоянно порождающая и возрождающая Вселенную. Для восточного человека жизнь в Дао – это высшее благо, путь и смысл. Это цель, которой должны подчиняться все остальные цели.

Мир, описываемый в наших повествованиях, имеет широкое, но определимое значение для двигательной реакции – он обладает смыслом. Мы собираем информацию о природе вещей, поскольку она обозначает поведение и управляет тем, как мы (наряду с другими членами нашего общества) действуем. Люди делают выводы об исконных значениях предметов и явлений, наблюдая за своими реакциями на них. Таким образом, неизвестное классифицируется, потому что мы предсказуемо откликаемся на его проявление. Оно побуждает к действию и заставляет чувствовать. Оно парализует страхом и одновременно манит вперед, разжигает любопытство и обостряет эмоции, предлагая узнать нечто новое и обрести благополучие, возможно, ценой жизни. Мы наблюдаем за своими биологически обусловленными реакциями и делаем выводы. Неизвестное по своей сути интересно, и это создает бесконечную дилемму. Оно одновременно многое обещает и бесконечно угрожает, выступает как условный первоисточник конкретной информации и предельное единство всего познанного на сегодняшний день. Новизна вечно окутывает вещи, порождает их и забирает назад. Как ни парадоксально, мы знаем кое-что об области неизвестного – мы сохраняем некое понимание того, как в ней действовать, и частично представляем неисследованную территорию. Эта непостижимая способность присуща всем людям. Поскольку непознанное составляет нечто вроде исконного компонента «среды», мы должны знать, чем оно является и что означает; должны понимать его влияние на поведение и эмоциональные реакции.

Исследованная территория – это нечто совершенно иное. Там полезно совершать устоявшиеся действия, а не робко исследовать место, в котором нет ничего определенного. Привычки появляются, как правило, потому, что ранее они оказались успешным опытом – достаточно поступить как обычно, чтобы превратить в безопасное убежище то, что в противном случае стало бы неисследованной территорией. Мы уже знаем, что неизвестное не теряет своего первичного побудительного значения (обещания и угрозы) из-за пассивного процесса привыкания. Адаптация всегда активна. Приспособление (не в самом буквальном смысле) есть результат успешного творческого исследования – создание моделей поведения, которые превращают неопределенность новизны в нечто положительное (в лучшем случае) или хотя бы нейтральное. Огонь плох или хорош? Смотря для чего, ведь потенциал вреда и пользы определяется контекстом. Проявление одного из его многочисленных свойств становится последствием нашего поведения. Пламя в камине согревает холодный дом, но, если зазеваться, он может сжечь его дотла. То, что делает огонь, – что он собой представляет с точки зрения побудительной значимости, – зависит от того, как человек к нему относится.

Мы утратили первобытный страх перед огнем не потому, что просто привыкли, а потому, что овладели им, научились определять и ограничивать его «внутреннюю» амбивалентную эмоциональную значимость и подстраивать свое поведение. Горящий костер (который мы можем контролировать) стал явлением неопасным – даже знакомым и умиротворяющим. Все, чем мы можем управлять (то есть что подчиняем собственным целям), по определению становится предсказуемым. Поэтому площадь «исследованной территории» в целом определяется безопасностью. Мы точно знаем, как действовать в безопасной зоне. «Знать, как действовать» означает «быть уверенным в том, что поступки, совершаемые в осмысленном контексте настоящего, приведут к желанным результатам в будущем». Эмоциональное значение явлений, составляющих «исследуемую территорию», наносится на карту, которая принимает форму истории – описания значимости текущих событий, образ желанного будущего и избранных средств, которые помогут превратить первое во второе. Территории, которые такие истории делают полезными, – это наша «родная земля».

В привычном пространстве человеку все знакомо. Однако многие так называемые вещи, с которыми он сталкивается (если не большинство из них), – это другие люди. То есть на исследованной территории не встречается незнакомое поведение. На родной земле мы спокойно занимаемся привычной деятельностью вместе с другими людьми (которые преследуют те же цели, чьи эмоции легко понять, чьи убеждения совпадают с нашими, чьи поступки предсказуемы). Наши знания и умения зачастую отражают то, что принято в обществе, мы подстраиваем свои поступки под совокупное поведение окружающих. Таким образом, «исследуемое» обязательно означает «то, где человеческая деятельность стала предсказуемой», а также «то, где ход “естественных” событий может быть точно определен». Карты, которые делают территорию знакомой, во многом состоят из представлений о поведении: поведении конкретного человека и тех, с кем он постоянно сталкивается, к кому старается приспособиться. Мы сопоставляем свои поступки с поступками других и наносим на карту стереотипы поведения, потому что из них складывается окружающий мир. Однако люди не всегда ясно понимают, что делают. Шаблоны поведения чрезвычайно сложны, а психология как наука еще очень молода. Бытовая мудрость выходит за рамки того, что может быть ясно истолковано. Мы действуем сами, учим других и все же не понимаем и не можем объяснить своих поступков. Как такое возможно?

Мы уже говорили о том, что можем представлять нечто непонятное – получать знание о природе неизвестного (о том, что оно вечно пугает и многое обещает), наблюдая за своими действиями в его присутствии. Нечто подобное происходит в отношении общества и принятого в нем поведения. Люди наблюдают, как поступают другие, подражают им и в результате учатся сами. Более того, мы изучаем и постигаем социальный мир (который в значительной степени является областью исследованного), наблюдая за действиями, которые в нем происходят. Наши представления сначала складываются в модели поведения, а затем в истории – после того как природа алгоритмов действия четко определяется и принимает форму повествования. Хорошая история представляет образцы поступков, уместных на достаточно большой территории. Из этого следует, что величайшая из всех историй описывает шаблон поведения в самой обширной области, какую только можно представить.

Мы копируем и наносим на карту адаптивное поведение, которое ведет к достижению заветной цели, чтобы преобразовывать таинственное неизвестное в нечто желанное и предсказуемое, чтобы контролировать аспекты опыта, связанные и не связанные с жизнью общества. Конкретные поступки, которые мы повторяем, перенимаем у других, складываются в единое целое и составляют культуру, упорядочивающую существование человечества. Наши карты адаптивного поведения содержат описания мира, в котором оно проявляется, – описания исследуемой и неисследованной территорий, – а также представления о самом поведении. Люди рассказывают о прошлом (личном и коллективном). Эти предания отражают содержание декларативной памяти, то есть систему знания того, что. Истории об одушевленных объектах – существах, наделенных чувствами и стремлениями, – могут рассматриваться как описания поведения, включая предпосылки, последствия и контекст. Они изображают результат применения алгоритма действий, то есть систему знания того, как, и выводы (явные и неявные) о существовании и природе побудительных и эмоциональных факторов (скрытых, невербальных, неповествовательных «исходных предпосылок»), которые направляют и управляют такими результатами. Получается, что система знания того, что содержит сложное социально и исторически сконструированное (но все же несколько бессознательное) словесное и образное описание действий системы знания того, как, принимающее форму повествования. Возможность составлять такое представление возникает как следствие сложного и длительного процесса развития, который начинается с действия и заканчивается выработкой способности к абстрактному познанию.

Событийная память порождает представление о мире опыта. Тщательно выстроенная модель описания и классификации явлений окружающей действительности во многом основывается на шаблонах поведения конкретных людей и их окружения – наиболее сложных и эмоционально уместных составляющих человеческого опыта. Это представление принимает образную, драматическую, а затем повествовательную, мифическую форму, поскольку оно сначала появляется в фантазии, а затем описывается с помощью семантической системы. Повествовательная/мифическая реальность – это мир, задуманный в воображении, образное представление о нравственном поведении в условиях вечного взаимодействия известного и неизвестного. Такая реальность есть мир как арена действий, а не вместилище объективных вещей.

 
Весь мир – театр,
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы.
И каждый не одну играет роль[211]211
  Шекспир У. Как вам это понравится. СПб.: Пальмира, 2018.


[Закрыть].
 

До появления опытной методологии, допускавшей раздельное описание субъекта и объекта, модель мира содержала абстрактные умозаключения о природе существования, полученные в первую очередь из наблюдений за поведением людей. С донаучной точки зрения человек отмечал нравственность в своем поведении и выводил (посредством описанного выше процесса) существование источника этой нравственности в устройстве Вселенной. Конечно, эта Вселенная составляет эмпирическое поле (эмоции, воображение и т. д.), а не объективный мир, сконструированный продвинутым умом. Донаучная модель реальности в первую очередь состояла из повествовательных представлений шаблонов поведения (и окружающих их контекстов) и касалась прежде всего побудительного значения событий и процессов. По мере того как она становилась все более абстрактной (по мере того как семантическая система анализировала недоступную для понимания информацию, представленную в форме повествования), человек создавал образные предположения о природе идеального поведения в архетипической среде. Это первичное пространство состояло (и состоит) из трех областей, которые легко превращаются в три действующие силы бытия.

Неизвестное – неисследованная территория, природа, бессознательное, дионисийская сила, Оно (id), великая богиня-мать, царица, чрево, матриарх, вместилище, объект для оплодотворения, источник всего, непознанное, чувственное, чужое, место возвращения и отдыха, утроба земли, брюхо зверя, дракон, суровая мачеха, глубина, плодородие, беременная женщина, долина, расщелина, пещера, ад, могила и смерть, луна (повелительница ночи и тьмы), неконтролируемые эмоции, материя, почва[212]212
  Нойманн Э. Великая Мать. Глубинная психология и психоанализ. М.: КДУ, 2012; Neumann E. The origins and history of consciousness (R. F. C. Hull, Trans.). New York, Pantheon Books, 1954; Jung C. G. The Collected Works of C. G. Jung (R. F. C. Hull, Trans.). Vol. 5. Symbols of Transformation: An Analysis of the Prelude to a Case of Schizophrenia, 1967. Vol. 9. Part 1. The Archetypes and the Collective Unconscious, 1968. Vol. 13. Alchemical Studies, 1967. Bollingen Series XX. Princeton University Press; Элиаде М. История веры и религиозных идей. Собрание сочинений в 3 т. Т. 1. От каменного века до элевсинских мистерий М.: Критерион, 2002; Юнг К. Mysterium Coniunctionis. М: Рефл-бук; Киев: Ваклер, 1997.


[Закрыть]. История, содержащая намек на любой из этих феноменов, немедленно подразумевает их все. Могила и пещера, например, означают разрушительную сторону материнства: боль, горе и утрату, глубокий омут и дремучую чащу. Родник в лесу (образы, противоположные омуту и чаще), напротив, напоминает о святилище, мире, возрождении и обновлении.

Познающий – творческий исследователь, эго, Я, глаз, фаллос, плуг, субъект, сознание, светящийся или просветленный, обманщик, дурак, герой, трус; дух (в противоположность материи или догме); солнце, дитя неизвестного и известного (сын Великой Матери и Великого Отца)[213]213
  Там же.


[Закрыть]. Главный персонаж истории должен играть роль героя или обманщика. Он – свет или его исконный противник (сила, которая вечно противостоит «владычеству света»).

Известное – исследуемая территория, культура, аполлонический контроль, сверх-Я, совесть, разум, король, патриарх, мудрый старик и тиран, великан, огр, циклоп, порядок, власть и тяжкое бремя традиции, догма, дневное небо, землепашец, остров, высота, духи предков и царство мертвых[214]214
  Там же.


[Закрыть]. Власть и опасности, которые оно таит, играют ключевую роль в захватывающих историях, потому что социальная организация присутствует всегда и человеческое общество представляет собой иерархию. Мы никогда не жили и не смогли бы жить без других людей. В основе любых отношений лежат (явно или скрыто) авторитет и власть. Их присутствие – это вечный вызов и неизменная составляющая жизненного опыта.

Неизвестное – это Инь, холодное, темное и женское; известное – Ян, теплое, яркое и мужское; познающий – это человек, живущий в Дао, идущий по острию бритвы, по прямому и узкому праведному пути в Царство Небесное, стоящий на вершине горы, распятый на ветвях древа мира. Это личность, которая добровольно высекает пространство между природой и культурой. Толкование слов, относящихся к этим прототипам (неизвестное, познающий, известное), осложняется тем, что их значение может смещаться. Земля, например, неизвестна (женское начало) по отношению к небу, но известна (мужское начало) по отношению к воде. Дракон – это одновременно женское и мужское начало, а также субъект познания. Такая многозначность не является нелогичной, она просто иногда «неуместна»[215]215
  Brown R. Social psychology: The second edition. New York, Macmillan, 1986.


[Закрыть]. Смысл бесконечно меняется в разных контекстах толкования – отчасти он определяется конкретными обстоятельствами (системой взглядов, историей). Одно и то же слово, произнесенное иронично или серьезно, может иметь два совершенно разных, даже противоположных значения. Аналогичным образом предложение, вырванное из контекста, может быть истолковано совсем не так, как задумывал автор. Признание того, что значение зависит от контекста, вполне логично, оно не делает суждение небрежным или примитивным и указывает лишь на то, что обстоятельства определяют значимость. Однако это затрудняет толкование символов, особенно если они были удалены из соответствующего культурного окружения или среды.

Неизвестное, известное и познающий являют уникальную эмоциональную двойственность. Область природы, Великая Мать, одновременно представляет собой все созидательное и разрушительное, потому что эти процессы неразрывно связаны. Старое обречено на смерть, оно должно быть уничтожено, чтобы освободилось место для нового. Таинственный источник всех вещей (то есть неизвестное) также является их конечным местом назначения. Аналогично область культуры, Великий Отец, есть беспрестанная тирания и порядок, потому что обеспечить безопасность личности и собственности можно лишь ценой абсолютной свободы. Вечный субъект, Познающий, находится в неменьшем противоречии: это маленький бог земли и смертный червь, храбрец и трус, герой и лжец, некто сильный и опасный, познавший добро и зло. Неизвестное нельзя описать по определению. Известное слишком сложно для понимания. Познающий – человеческое существо, личность, наделенная сознанием – бросает вызов даже своей способности понимания. Взаимодействие между этими непостижимыми «силами», тем не менее, составляет мир, в котором люди живут и к которому должны приспособиться. Мы выстроили правильную модель поведения; ее конфигурацию отражают естественные категории[216]216
  Там же; Rosch E., Mervis C. B., Gray W., Johnson D., Boyes-Braem. Basic objects in natural categories. Cognitive Psychology, 1976, 8, pp. 382–439; Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи. Что категории языка говорят нам о мышлении. М.: Гнозис, 2011.


[Закрыть], которые мы используем для восприятия мира.

Дао существовало до того, как получило название,

из названия развились противоположности,

дав начало трем разделениям,

а после – и множеству имен.

Они чутко сплетаются,

достигая внутренней гармонии,

и в единстве создают

внутренний мир человека[217]217
  Lao Tzu. Staying with the misery. In Tao Te Ching (S. Rosenthal, Trans.), 1984.


[Закрыть].

Мифологический мир – драматическое представление, повествование, арена действий – состоит из трех элементов – и «четвертого», который их окружает и одновременно является их предпосылкой и следствием. Наиболее существенная взаимосвязь этих элементов показана на рисунке 17. На нем вы видите три диска, уложенные один на другой и покоящиеся на аморфном фоне. Этот фон – хаос, первоисточник и место назначения всех вещей – охватывает мир и включает в себя все, что поддается определению: субъект и объект, прошлое, настоящее и будущее, сознательное и бессознательное, материю и дух. Великие Мать и Отец – прародители мира (неисследованная и исследованная территория, соответственно, природа и культура) – могут рассматриваться как изначальное потомство первобытного хаоса. Великая Мать (возникающее на пути неведомое) – это женское божество, которое все рождает и все пожирает. Она непредсказуема, и потому имеет одновременно крайне положительную и крайне отрицательную значимость. Великий Отец – это порядок, противопоставленный хаосу, цивилизация, возведенная наперекор природе и с ее помощью. Он – добрая сила, которая защищает людей от катастрофического столкновения с тем, что еще не понято. Это иудейский Эдем и стены, которые окружали взрослеющего Будду. Одновременно Великий Отец – это тиран, который запрещает появление (и само существование) чего-то нового. Архетипический Сын – это дитя порядка и хаоса, культуры и природы, и поэтому ясно, что он – их продукт. При этом, как божество, отделяющее Землю (мать) от Неба (отца), он также является процессом, порождающим своих родителей. Эта парадоксальная ситуация возникает потому, что некий порядок и определенная в противоположность ему неисследованная территория могут возникнуть только в свете сознания – нашего дара знать (и не знать). Первичный Сын, как и его родители, имеет положительное и отрицательное лицо. Он постоянно воссоздает определенную территорию вследствие приспособления к неизвестному (в результате кровосмесительного, сексуального, то есть созидательного союза с Великой Матерью). И при этом он отвергает или разрушает все, чего не понимает или не хочет понять.

Рис. 17. Составные элементы опыта

На рисунке 18[218]218
  «Дева Мария открывающаяся» (Vierge Ouvrante), раскрашенная деревянная скульптура. Франция, XV в. Государственный музей Средневековья – термы и особняк Клюни́. Photo © RMN-Grand Palais (musée de Cluny – musée national du Moyen-Âge) / Michel Urtado.


[Закрыть] изображена французская скульптура XV века – «Открывающаяся Богоматерь». Она представляет собой «составные части мира» в исключительно положительной форме. Олицетворение такого рода является правилом: объединение по значимости, то есть включение или исключение только хороших или только плохих элементов, происходит в равной степени часто. В конце концов, все положительные вещи (как и все отрицательные) разумно воспринимаются как сходные или тождественные. Именно по этой причине страх перед неизвестным, тирания государства и склонность человека ко злу накладываются друг на друга – и вот мы уже проводим параллель между дьяволом и незнакомцем. Открывающаяся Богоматерь – странное произведение с христианской точки зрения. Дева Мария здесь ставится выше Бога Отца и Сына Христа. Эта неожиданная позиция, однако, совершенно справедлива с более общей мифологической точки зрения (хотя и не исключительно верна). Каждый «составной элемент опыта» может рассматриваться как прародитель или как потомок по отношению к любому другому (прародители мира дают жизнь божественному сыну, а тот разделяет своих родителей; порядок происходит из хаоса, а хаос определяется порядком). Таким образом, наиболее известная христианская «генеалогическая последовательность» (Бог Отец → Дева Мария → Иисус Христос) является лишь одной из многих «правильных» конфигураций (и даже не единственной отличительной особенностью христианства).

Рис. 18. Положительное олицетворение составных элементов опыта

Мир опыта, в целом, состоит из известного – исследованной территории – в парадоксальном сопоставлении с неизвестным – неисследованной территорией. Архаические представления о реальности предполагают, что знакомый мир – это священное пространство, окруженное хаосом (населенным демонами, рептилиями, духами и варварами, ни один из которых на самом деле не различим). Мир порядка и мир хаоса представляют нечто вроде театрального действа для человека, точнее, для двух аспектов его природы: любознательного исследователя (который добровольно расширяет область и структуру порядка, культуры) и ярого противника преобразований и новизны. Таким образом, великая история – это борьба добра со злом в бесконечном потоке бытия, наделенного смыслом. Силы добра существуют вечно (как и платоновские идеи, бытующие в наднебесных местах); к сожалению, то же самое справедливо и для сил зла. Эта бесконечность объясняется тем, что все представители вида Homo sapiens, по сути, равны перед Богом. Люди – это уязвимые, смертные создания, брошенные во Вселенную, тяготеющую как к созиданию и защите, так и к перестройке и разрушению. Наше отношение к амбивалентному Космосу может принимать лишь одну из двух прототипических форм: положительную или отрицательную. Самая суть этих двух форм (этих сложных движущих сил бытия) и фона, на котором они взаимодействуют, составляет основную тему мифа (а также, осмелюсь сказать, гуманитарных наук и изящных искусств).

Изучив несколько мифов, которые, по моему мнению, лежат в основе само́й западной цивилизации, мы увидим, что все эти заключения до боли очевидны. Начнем с обсуждения «Энума элиш». Это месопотамское предание о сотворении мира, которое кропотливо создавалось в течение многих веков, является самым древним космогоническим мифом. Мы обратимся к шумерским легендам и древнеегипетской космологии и наконец перейдем от конкретных примеров к более общему обсуждению мифологических представлений.