Текст книги "Карты смысла. Архитектура верования"

Именно высшие корковые системы – филогенетически более поздние, более продвинутые исполнительные[78]78
  Лурия А. Р. Высшие корковые функции человека. СПб.: Питер, 2018.


[Закрыть] отделы головного мозга – должны выносить суждения об относительной ценности желанных состояний (и таким же образом определять надлежащий порядок применения нужных средств[79]79
  Goldman-Rakic P. S. Circuity of primate prefrontal cortex and regulation of behavior by representational memory. In Plum F. (Ed.) Handbook of physiology: Volume 5: The nervous system. Baltimore, American Physiological Society, 1987, pp. 373–417; Shallice T. Specific impairments in planning. Philosophical Transactions of the Royal Society of London (Biological Sciences), 1982, 289, pp. 199–209; Milner B., Petrides M., Smith M. L. Frontal lobes and the temporal organization of memory. Human Neurobiology, 1985, 4, pp. 137–142.


[Закрыть]). Эти системы должны наилучшим образом учитывать все оттенки желания и определять верный способ его выражения. Мы принимаем решения о том, что считать ценным, каждый час и каждую минуту. Веское право голоса здесь имеют неврологические подсистемы, ведь они поддерживают в нас жизнь и полностью отвечают за гармоничность существования (у каждой из них своя зона ответственности). Чтобы единое государство, которым является человек, процветало, все его части должны работать слаженно. Поэтому игнорировать одно благо – значит рисковать всем. Игнорировать требования одной жизненно важной подсистемы, – значит несправедливо угнетать ее. Через какое-то время она возвысит голос, овладеет нашими помыслами и сделает будущее непредсказуемым. Поэтому «верные пути» следует выбирать общим голосованием: надо прислушиваться ко всем представителям нашего внутреннего сообщества, то есть базовой физиологии. Кроме того, на индивидуальные эмоциональные состояния и побуждения влияют оценки и действия других людей, поскольку, живя в обществе, мы преследуем личные цели. Значит, когда наши потребности – и потребности других – будут удовлетворяться одновременно, мы достигнем той самой общей цели, ради которой работают высшие системы человека. Эта благородная цель, к которой мы все в идеале стремимся, есть не что иное, как сложный (и часто размытый) образ Земли обетованной. Эта «карта», эта история – эта система взглядов, или контекст толкования, – представляет собой картину (идеального) будущего, неизбежно сопоставляемого с (невыносимым) настоящим. В ней также записаны четкие планы превращения последнего в первое. Изменчивые смыслы, наполняющие нашу жизнь, по своей природе зависят от четкой структуры этого контекста толкования.

Люди выбирают то, что лично они должны ценить, из того, что все они ценить обязаны. Поэтому, если не вдаваться в детали, наш выбор предсказуем. Все так и должно быть, ведь мы вынуждены совершать некоторые действия, чтобы жить. Но эта предсказуемость ограничена. Наш мир достаточно сложно устроен – у этой задачи наверняка есть множество решений. К тому же даже само понятия «решения» может меняться. Поэтому всякий наиболее подходящий или вероятный выбор людей и наш личный выбор не могут быть точно определены заранее (по крайней мере, при обычных обстоятельствах). Мы, бесспорно, неискоренимо невежественны, и тем не менее мы действуем. Время от времени мы осуждаем нечто, заслуживающее гонения, и решаем, на что можно закрыть глаза, по крайней мере временно, пока продолжается преследование. Люди способны действовать и добиваться желаемых результатов, потому что они выносят оценочные суждения, используя каждую крупицу имеющейся информации. Мы решаем, чем хотели бы обладать в данное время и в данном месте, и задаемся целью это заполучить. И как только что-то (неважно что) становится целью, оно тут же приобретает значимость и обещает удовлетворение (превращается в завершающее вознаграждение). Чтобы вещь считалась действительно ценной, она просто должна получить эмоциональную значимость. Так работают высшие словесно-познавательные системы человека, управляющие его эмоциями. Именно по этой причине мы можем играть и стремиться одержать чисто символическую победу. По той же причине искусство и литература[80]80
  Oatley K. A taxonomy of the emotions of literary response and a theory of identification in fictional narrative. Poetics, 1994, 23, pp. 53–74.


[Закрыть] (и даже спортивные соревнования) оказывают на нас столь глубокое воздействие. Однако то, что вещь желанна, вовсе не означает, что обладание ею будет поддерживать жизнь (то есть станет истинным удовлетворением). Субъективная оценка также не сделает ее тем, чем она не является. Поэтому если мы хотим существовать, необходимо строить осмысленные модели желанного будущего – ставить разумные цели с точки зрения предыдущего опыта и биологической необходимости. Людям необходимо преодолевать внутренние барьеры, удовлетворять запросы врожденных биологических подсистем, почитать высшие существа – «богов», вечно требующих, чтобы их одевали и кормили. Все это следует учитывать, формулируя желания.

То, что цели в принципе должны быть разумными, вовсе не означает, что они такими будут или что их придется такими сделать (по крайней мере, в краткосрочной перспективе). И разве можно с легкостью и до конца определить само понятие «разумного»? Что еда для одного, то яд для другого; образ идеального будущего (и восприятие настоящего) может сильно не совпадать у разных людей. К примеру, женщина, страдающая анорексией, отчаянно стремится похудеть как можно сильнее, но эта желанная цель бывает несовместима с жизнью. Еда превращается для нее в угрозу и наказание, которых следует избегать. Это убеждение не защитит ее от голодной смерти, но сильно повлияет на краткосрочное определение значимости шоколада. Человек, рвущийся к власти, может пожертвовать всем, даже близкими людьми, ради удовлетворения своих амбиций. Сочувствие и внимание к другим отнимают слишком много драгоценного времени и не дают ему достичь желанной цели. Его слепая вера в ценность своего успеха превращает в угрозу даже любовь и приводит к полной фрустрации. Короче говоря, личные убеждения могут изменить отношение ко всему, даже к таким незыблемым ценностям, как пища и семья. При этом нас несколько ограничивают физиологические возможности.

Особенно трудно оценить событие, когда оно имеет одно значение в одной системе взглядов (в отношении одной конкретной цели) и другое или даже противоположное значение в другой, столь же или более важной системе. Стимулы, которые появляются таким образом, составляют нерешенные проблемы адаптации. Они все еще приводят нас в замешательство: что делать в их присутствии (притормозить, потребить, остановиться, двинуться назад или вперед на самом примитивном уровне; чувствовать ли тревогу, удовлетворение, боль или надежду). Некоторые вещи или ситуации могут быть очевидным удовлетворением или наказанием, по крайней мере, в существующей в настоящее время системе взглядов, и поэтому их несложно рассматривать (оценивать, иметь с ними дело). Другие вещи и ситуации, однако, по-прежнему изобилуют противоречивыми или неопределенными значениями. (Многое, например, воспринимается как наказание в краткосрочной перспективе, но при этом сулит удовлетворение или дает щедрое обещание в среднесрочной и долгосрочной перспективах.) Все это свидетельствует о том, что наши системы оценки еще недостаточно совершенны, чтобы способствовать полной адаптации, и неопровержимо доказывает, что наши процессы оценки еще не до конца сформированы:

Мозг, плавающий в колбе, управляет вагонеткой, которая приближается к развилке на путях. Все устроено так, что мозг может выбирать курс движения вагонетки. Вариантов только два: правая или левая сторона развилки. Вагонетка не может ни остановиться, ни сойти с рельсов, и мозг это знает. На путях справа находится один железнодорожный рабочий Джонс. Он будет убит, если мозг свернет именно туда. Если Джонс выживет, он убьет пятерых человек ради спасения тридцати сирот (один из пяти человек, которых он убьет, задумал разрушить мост, по которому позже этой ночью поедет автобус с детишками). Один из сирот, которых могут убить, вырастет и станет тираном, заставляющим хороших, практичных людей делать ужасные вещи, другой станет видным политиком, третий изобретет консервную банку с кольцом на крышке, которую легко открывать без ножа.

Если мозг в колбе повернет налево, вагонетка может насмерть сбить другого железнодорожного рабочего, Лефти, а также уничтожит на своем пути десять донорских сердец, которые везут в местную больницу. Десять пациентов, которые ждут там пересадки сердца, умрут. Это единственные доступные донорские сердца, и мозг об этом знает. Если железнодорожник, стоящий на левых путях, выживет, он тоже убьет пятерых – тех же самых пятерых, которых убил бы Джонс. Однако Лефти совершит непреднамеренное убийство: он будет так спешить доставить десять донорских сердец в местную больницу, что, сам того не желая, лишит жизни этих пятерых человек. В этом случае автобус с сиротами будет спасен. Среди пятерых, убитых Лефти, есть человек, который и поставил мозг управлять вагонеткой. Если вагонетка уничтожит десять сердец и убьет Лефти, десять пациентов, ожидающих пересадки сердца, умрут, а их почки будут использованы для спасения жизней двадцати других больных, ожидающих трансплантации почек. Один из этих больных выздоровеет и найдет лекарство от рака, а другой станет Гитлером. При этом есть другие донорские почки и аппараты для диализа, но мозг об этом не знает.

Предположим, что выбор мозга, каким бы он ни оказался, послужит примером для других мозгов в колбах, и таким образом последствия его решения усугубятся. Также предположим, что если мозг выберет правую сторону развилки, то начнется несправедливая война, но без военных преступлений, а если мозг свернет налево, то начнется праведная война, но в ее ходе будут совершаться военные преступления. Кроме того, Декартов демон периодически вводит мозг в заблуждение, и тот никогда до конца не знает, не обманывают ли его.

Вопрос: что должен делать мозг с этической точки зрения?[81]81
  Patton M. F. Can bad men make good brains do bad things? Proceedings and Addresses of the American Philosophical Association, 1988, January, p. 29.


[Закрыть]

Мы не можем действовать двумя способами одновременно – у нас нет возможности двигаться вперед и назад, останавливаться и идти. Когда мы сталкиваемся с побуждениями, значение которых неопределенно, возникает конфликт. Его следует разрешить до того, как мы начнем приспосабливаться к ситуации. Люди способны делать что-то одно в каждый конкретный момент времени, хотя запутанные, угрожающие, опасные или непредсказуемые обстоятельства могут подвигнуть нас на попытку совершить множество несоизмеримых действий одновременно.

Конфликт параллельных значений разрешается только одним из двух взаимосвязанных способов (но при этом существует множество путей его избежать). Столкнувшись с затруднениями, мы можем изменить поведение, чтобы оно больше не имело нежелательных или необъяснимых последствий. С другой стороны, мы можем переформулировать контекст оценки значимости сложившейся ситуации (то есть наши цели и толкования настоящего), чтобы впредь избегать парадоксальных последствий. Такие процессы изменения и переосмысления представляют собой сложную переоценку, то есть тщательный пересмотр и исследование того, что ранее считалось уместным или важным.

Вещи или ситуации с неопределенными значениями бросают вызов нашей способности адаптироваться, заставляют переоценивать сложившиеся обстоятельства и менять привычное поведение. Это случается, если что-то подвластное человеку, с одной стороны, вызывает беспокойство, а с другой – может выйти из-под контроля, то есть стать непредсказуемым. Нечто находится вне нашего понимания, когда взаимодействие с ним порождает явления, характер которых невозможно определить заранее. Когда все идет не так, как мы планировали и хотели, неожиданные или новые события представляют собой важную – возможно, самую важную – разновидность более широкого класса стимулов неопределенного значения. Что-то неожиданное или новое обязательно сопоставляется с тем, что нам уже известно. Оно всегда определяется и оценивается в сравнении с текущим положением дел (то есть знакомая вещь в неожиданном месте или в неожиданное время на самом деле является чем-то незнакомым). Жена неверного мужа, например, знакома ему, когда находится дома. Поведение этой женщины и сам факт ее существования составляют исследованную территорию. Но если мужчина неожиданно увидит ее в номере гостиницы в разгар свидания с любовницей, она превратится в совершенно иное явление с точки зрения эмоций (и их влияния на поведение). Что будет делать муж, когда жена застанет его в постели с другой? Скорее всего, сначала он будет ошеломлен, потом состряпает историю, оправдывающую его поведение (если, конечно, сможет за такой короткий срок). Муж должен придумать что-то новое, сделать то, чего он никогда раньше не делал. Он решит, что одурачил жену, и теперь должен ее успокоить. Неожиданное появление этой женщины в гостинице представляет собой бесконечную, необъяснимую загадку. Мы достаточно уверенно действуем только в знакомых обстоятельствах. Появление неожиданного выводит нас из бессознательного, безусловного довольства собой и заставляет (болезненно) думать.

Последствия новых или непредсказуемых событий неизвестны по определению. Это наблюдение рождает сложный и важный вопрос: какова значимость неизвестного? Ответ «у него нет никакой значимости» кажется вполне логичным: что-то неисследованное не может иметь смысла, потому что ему еще не приписано никаких свойств. Истина, однако, прямо противоположна. То, чего мы не понимаем, имеет значимость. Если вы не можете ее определить, потому что не знаете, что представляет собой неизвестное, что же тогда оно значит? Уж точно не «ничего», ведь неожиданное часто выводит нас из равновесия. Скорее, ответ будет «что угодно» – и именно в этом суть проблемы. Непредсказуемые вещи не являются несущественными до тех пор, пока не будет точно установлена их значимость. Неисследованные явления имеют ценность и до того, как мы к ним приспособимся и определим их влияние на наше поведение. Непредсказуемые, нежеланные события, которые происходят, когда мы следуем тщательно разработанному плану, изначально наполнены смыслом, как положительным, так и отрицательным. Появление неожиданных вещей или ситуаций указывает хотя бы на то, что в наши планы закралась ошибка. В лучшем случае это останется незначительным недоразумением, а в худшем – разрушит надежды, уничтожит желания и лишит самоуважения.

Неожиданные или непредсказуемые, то есть новые, вещи (в особенности класс новых вещей) имеют потенциально бесконечный, неограниченный смысловой диапазон. Каково значение того, что может быть чем угодно? В крайних случаях это худшее, что может быть (или хотя бы худшее из того, что мы можем себе представить), либо, наоборот, лучшее, что может быть (или лучшее из того, что мы можем себе представить). Что-то новое может привести к невыносимым страданиям, за которыми последует бессмысленная смерть, или создать безграничную угрозу. Странная и на первый взгляд незначительная, но тем не менее тревожная боль, вдруг появившаяся утром во время тренировки, может стать началом развития раковой опухоли, которая медленно и болезненно будет убивать вас. С другой стороны, что-то неожиданное может означать невероятную возможность поправить дела и повысить благосостояние. Вы теряете старую скучную, но надежную работу, а год спустя уже занимаетесь любимым делом, и жизнь становится несравнимо лучше.

Неожиданные ситуации, возникающие в ходе целенаправленных действий, представляют собой сложный, противоречивый стимул: новые события являются сигналами одновременно для наказания (угрозы) и удовлетворения (обещания)[82]82
  Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982.


[Закрыть]. Этот изначальный парадокс схематически представлен на рисунке 5. Непредсказуемые явления, имеющие двойственную природу, активируют две противоположные эмоциональные системы, взаимно тормозящие действия которых побуждают к абстрактному познанию. Их слаженная работа имеет решающее значение для формирования постоянной памяти, а физиологические основы составляют универсальные элементы нервной системы человека.

Первая эмоциональная система быстрее реагирует на раздражитель[83]83
  Dollard J., Miller N. Personality and psychotherapy: An analysis in terms of learning, thinking, and culture. New York, McGraw-Hill, 1950.


[Закрыть]. Она управляет торможением продолжающегося поведения и прекращением текущей целенаправленной деятельности[84]84
  Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982; Gray J. A., Feldon J., Rawlins J.N. P., Hemsley D. R., Smith A. D. The neuropsychology of schizophrenia. Behavioral and Brain Sciences, 1991, 14, pp. 1–84.


[Закрыть]. Вторая, столь же мощная, но несколько более медлительная[85]85
  Dollard J., Miller N. Personality and psychotherapy: An analysis in terms of learning, thinking, and culture. New York, McGraw-Hill, 1950.


[Закрыть], лежит в основе исследования общей активации поведения[86]86
  Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982; Fowles D. C. The three arousal model: Implications of Gray’s two factor learning theory for heart-rate, electrodermal activity, and psychopathy. Psychophysiology, 1980, 17, pp. 87–104; Fowles D. C. Motivational effects of heart rate and electrodermal activity: Implications for research on personality and psychopathology. Journal of Research on Personality, 1983, 17, pp. 48–71; Fowles D. C. Psychophysiology and psychopathology: A motivational approach. Psychophysiology, 1988, 25, pp. 373–391.


[Закрыть] и движения вперед[87]87
  Wise R. A. Psychomotor stimulant properties of addictive drugs. Annals of the New York Academy of Science, 1988, 537, pp. 228–234; Wise R. A., Bozarth M. A. A psychomotor stimulant theory of addiction. Psychological Review, 1987, 94, pp. 469–492; Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982.


[Закрыть]. Действие первой связано с появлением тревоги, страха и опасения, то есть с негативными эмоциями – универсальными реакциями на нечто угрожающее и неожиданное[88]88
  Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982.


[Закрыть]. Когда же в работу включается вторая система, у человека появляются надежда, любопытство и интерес, то есть положительные эмоции – реакции на нечто многообещающее и неожиданное[89]89
  Wise R. A. Psychomotor stimulant properties of addictive drugs. Annals of the New York Academy of Science, 1988, 537, pp. 228–234; Wise R. A., Bozarth M. A. A psychomotor stimulant theory of addiction. Psychological Review, 1987, 94, pp. 469–492.


[Закрыть]. Таким образом, при исследовании неизвестного у нас возникают противоречивые чувства: любопытство/надежда/возбуждение и одновременно беспокойство. Другими словами, происходит взаимодействие между двигательными системами, ответственными за стремление вперед и торможение.

Рис. 5. Амбивалентная природа новизны

Амбивалентное неизвестное, то есть новизна, имеет, так сказать, два «лица» (как уже упоминалось ранее). Нормальная новизна возникает в пределах «территории», ограниченной выбором конечной точки или цели (то есть после того, как в данное время и в данном месте человек решил, что из всех возможных видов деятельности ему важнее всего попасть в конкретную точку «Б»). Когда новое событие происходит нормально, отправная точка и желанная цель не меняются, и оно указывает лишь на то, что нужно найти другие средства достижения этой цели. Допустим, вы сидите в своем кабинете. Обычно вы ходите к лифту по пустому коридору. Вы настолько привыкли выполнять это действие, что можете совершать его автоматически – например, вы часто что-то читаете на ходу. Однажды, уткнувшись в бумаги, вы спотыкаетесь о стул, который кто-то оставил посреди коридора. Это нормальная новизна. Вам не нужно менять текущую цель, разве что временно и незначительно, и вы вряд ли будете слишком расстроены неожиданным препятствием. Возможность добраться до лифта вполне реальна, это даже не займет больше времени, чем обычно. Вам нужно лишь обойти стул (или убрать его с прохода, если вы очень хотите позаботиться о других). Общий принцип незначительного приспособления к ситуации показан на рисунке 6.

Рис. 6. Появление нормальной новизны в ходе целенаправленного поведения

Революционная новизна – это нечто совершенно иное. Иногда внезапное появление неожиданного означает, что вы свернете с пути «А» и пойдете по пути «Б», например отправитесь домой к бабушке. А порой из-за непредвиденного события могут возникнуть сомнения в самом существовании этой бабушки. Представьте себе, что я допоздна засиделся на работе. Мой кабинет находится в высотном здании, вокруг никого. Я мысленно говорю себе: «Нужно спуститься на лифте на три этажа вниз и перекусить». Точнее, голод внезапно захватывает мое воображение и использует его в своих целях. Эта фантазия представляет собой образ идеального будущего, ограниченный во времени и в пространстве. Реальное будущее вырисовывается как ясно различимый (и, следовательно, пригодный для использования) объект из бесконечной области потенциальных возможностей. Я использую этот образ для оценки событий и процессов, которые составляют очевидное настоящее, разворачивающееся вокруг меня, когда иду к лифту (по пути в кафетерий). Я хочу, чтобы реальность соответствовала фантазии, – хочу унять свое побуждение (угодить «богам», так сказать). Если происходит непредвиденное – скажем, лифт не работает, – несоответствие временно приостанавливает выполнение текущего плана. Я выбираю альтернативное поведение, направленное на достижение той же цели. То есть я не перекраиваю ограниченную во времени и пространстве «карту», которую использую для оценки обстоятельств и управления эмоциями. Мне нужно лишь изменить стратегию.

Я решаю воспользоваться лестницей. Если она будет закрыта из-за ремонтных работ, появятся более серьезные проблемы. Первоначальная фантазия – спуститься в кафетерий и поесть – основывалась на неявном предположении: я могу спуститься вниз. Предположение, которое вовсе не занимало мои мысли (его можно считать аксиомой для совершения текущего действия), было разрушено. История «спустись вниз, чтобы поесть» оставалась реально осуществимой лишь при наличии действующих средств перемещения между этажами. Их существование было данностью: я так часто пользовался лифтом или лестницей, что само их присутствие становилось оправданно игнорируемой константой. Как только я узна́ю, где находится лестница, и освою передвижение на лифте, то смогу принять их как должное и определить как нечто незначительное. Предсказуемые вещи (читай – досконально изученные, а потому приспособленные под собственные нужды) не привлекают внимания и не требуют осознания. В их присутствии не нужно создавать новые стратегии поведения или системы взглядов.

Как бы то ни было, лифт не работает, лестница закрыта. Карта, которую я использовал для оценки окружающей среды, оказалась недействительной: достичь поставленных целей стало невозможно. В результате средства их достижения (мои планы пойти в кафетерий) оказались совершенно неуместными. Я больше не знаю, что делать. В общем смысле это означает, что я уже не знаю, где нахожусь. Предполагалось, что офис – это знакомое место. И на самом деле многие привычные вещи (например, пол) не изменились. Тем не менее какие-то перемены произошли, и я не знаю, насколько они глобальны. Я оказался в помещении, из которого не могу легко выйти. В дополнение к неутоленному голоду я столкнулся с рядом новых проблем (по крайней мере, потенциальных). Получится ли вернуться домой сегодня вечером? Нужно ли просить кого-то спасти меня? Кто мог бы это сделать? Кому позвонить, чтобы попросить о помощи? Что, если в здании случился пожар? Мой старый план – моя старая история (я спущусь в кафетерий перекусить) – исчез, и я не знаю, как оценить нынешние обстоятельства. Меня вновь захлестывает буря эмоций, ранее сдерживаемых существованием временно действительной цели. Я обеспокоен («что я буду делать? что, если там и правда пожар?»), разочарован («я, конечно, не стану сегодня продолжать работать в таких условиях!»), зол («какой идиот перекрыл все выходы?») и чувствую любопытство («что, черт возьми, происходит?»). Что-то неизвестное ворвалось в мою жизнь и разрушило все планы. Образно говоря, предвестник хаоса пошатнул мою эмоциональную стабильность. Такое положение дел схематично изображено на рисунке 7.

Планы, которые мы строим, – это механизмы, призванные воплотить в жизнь задуманное идеальное будущее. Четко сформулированные планы управляют нашим поведением, пока мы не совершим ошибку. Ошибка, то есть появление непредвиденных обстоятельств, свидетельствует об их неполноценности. Она указывает на то, что наши планы и предположения, на которых они построены, не сработали и что их надо пересмотреть (или даже, не дай бог, отказаться от них). Пока все идет как задумано, мы остаемся на знакомой почве. Ошибившись, мы вступаем на неисследованную территорию.

Рис. 7. Появление революционной новизны в ходе целенаправленного поведения

Известное и неизвестное всегда относительны, ведь неожиданное целиком зависит от того, чего мы ожидаем (желаем), от того, что мы заранее планируем и предполагаем. Неожиданное случается потому, что люди не всеведущи и не могут выстроить абсолютно точную модель того, что происходит сейчас или должно вскоре случиться. Невозможно определить, чем в конечном итоге обернется привычное поведение. Поэтому мы неизбежно ошибаемся, рисуя образы невыносимого настоящего и идеального, желанного будущего, а также используя и обдумывая средства, с помощью которых первое может быть преобразовано во второе. Человек способен бесконечно ошибаться. Это означает, что встреча с неизвестным так же неизбежна на протяжении всей жизни, как смерть или обязанность платить налоги. Эта встреча произойдет со стопроцентной долей вероятности, независимо от того, где и когда живет конкретный человек. Поэтому (переменное) неизвестное, как это ни парадоксально, можно рассматривать как постоянную характеристику окружающей среды. Приспособление к существованию этой области должно происходить в каждой культуре на любом отрезке истории, независимо от частных особенностей общественного или биологического развития.

Отклонения от желаемого результата представляют собой (относительно) неожиданные события, которые свидетельствуют об ошибках в предположениях либо при анализе текущего состояния или процесса, либо при создании картины идеального будущего. Такие несоответствия – непредсказуемые, необъяснимые или новые ситуации – всегда составляют наиболее значимые и интересные элементы опытного познания. Интерес и значимость символизируют появление новой информации и активно побуждают человека (или животное) к действию[90]90
  Gray J. A. The neuropsychology of anxiety: An enquiry into the functions of the septal-hippocampal system. Oxford, Oxford University Press, 1982.


[Закрыть]. Именно там, где появляется непредсказуемое, существует возможность получения полезных знаний. В процессе исследования непредсказуемого или неожиданного накапливается мудрость, расширяются границы умения приспосабливаться, исследуется, наносится на карту и осваивается чужая территория. Таким образом, вечно существующая область неизвестного составляет матрицу, из которой возникает условное знание. Все, что знает современный человек, все, что стало предсказуемым, в свое время было никому не известным и только еще должно было стать предсказуемым (в лучшем случае полезным, в худшем – несущественным) в результате активного приспособления, движимого исследованием. Матрица необъятна: люди хранят бесценное наследие культуры и мудрость предков, при этом они все так же невежественны, сколько бы ни учились. Человечество словно островок в океане неизвестного. Мы можем немного увеличить площадь суши, но полностью оградить себя от водной стихии нам не под силу.