Текст книги "История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11"

Глава IX

Рим. Коварный комедиант наказан. Лорд Балтимор. Неаполь. Сара Гудар. Отъезд Бетти. Агата. Калимена. Медини. Альбергони. Мисс Шюделейг, герцогиня де Кингстон. Принц де Франкавиль. Купальщики и купальщицы.

Упав вместе с англичанином, я так сильно ударился левой рукой о ножку стола, что поучил большую ссадину на суставе четвертого пальца. Кровь лилась, как будто я перебил артерию. Мисс Бетти помогла мне, обернув мою руку платком и туго зажав, в то время как сэр Б.М. читал мое письмо с большим вниманием. Это доверие девушки к любовнику при его возвращении мне чрезвычайно понравилось. Я взял свой ночной сак и мою одежду, чтобы пойти сменить рубашку в соседней комнате и одеться. Я был вполне доволен тем, как обернулось дело, и таким образом, что мне не нужно было больше опасаться за Бетти. Я никоим образом не сожалел, видя окончание моей любви, когда я только начинал наслаждаться ее сладостью. Уверенность, что я вернул ей счастье, которое она было потеряла, вознаграждала меня за все огорчение, которое я должен был испытывать, покидая ее.

Полчаса я, одевшись, слушал, как она горячо убеждала своего любовника, который время от времени ей отвечал; они говорили по-английски, и я не понимал, что они говорили, но диалог их проходил мирно. Я полагал, что не должен входить. После долгого молчания он слегка постучал в мою дверь, вошел ко мне с грустным видом, сказав благородно, что он осознает, что я спас Бетти и, что еще важнее, излечил ее от ее безумия.

– Я не мог себе представить, – сказал он, – что человек, которого я застал с ней, окажется ее освободителем, и что коляска, которую я здесь увидел, и в которой, как мне сказали, приехала молодая девушка с мужчиной, прибыла из Рима. Если бы мне это сказали, я бы даже не поднялся. Я поднимаюсь, вижу Бетти, я больше не сомневаюсь, и вы очень вовремя схватили меня за руки, потому что если бы вы задержались, увидеть и убить вас было бы для меня делом одного мгновенья. Теперь я самый несчастный из людей. Слава богу, что вы не сидели на месте Бетти. Будьте мне другом, месье, и извините мне мою ошибку.

Я сердечно обнял его, заверив, что, будь я на его месте, я, наверное, поступил бы так же. Мы вошли снова в ту комнату, где сидела Бетти, утопая в слезах. Мы оставались там более четверти часа не говоря ни слова, а сэр Б.М. внимательно перечитывал мое длинное письмо. Кровь продолжала течь из моей руки, я вызвал хирурга, который, чтобы ее остановить, вынужден был сделать мне компресс, бандаж и использовать для перевязки два платка. Рана рассекла вену, но опасности не было. Бетти продолжала плакать, и я взял на себя смелость сказать сэру Б.М., что она полностью заслуживает его прощения.

– Как, месье? Вы полагаете, что я ее уже не простил? Я был бы грубейшим из людей, если бы не понимал, что она заслуживает моего прощения. Моя бедная Бетти! Она вырвалась от своего заблуждения сразу, как только вы разъяснили ей правду. Я уверен, что ее слезы происходят из-за раскаяния, которое она испытывает, осознавая свою вину, которую она не может себе простить. Вы не можете ее узнать за три или четыре дня, как ее знаю я.

При этих словах она бросилась к этому мужчине-ангелу и, прижавшись к его груди, настолько предалась своему раскаянию, что подобного потока слез я не видел. Сэр Б.М. не мог сдержать своих, при этом и я не мог сдержаться, и мои слезы полились свободным потоком, не мешая мне, однако, время от времени испускать, вместе со слезами, смешок, когда счастливая развязка этой трагедии веселила мне душу. Сэр Б.М. понравился мне тем, что, обдумав эту ситуацию, счел, что наши слезы, происходящие только из добродетели, достойны того, чтобы завершиться весельем. Он рассмеялся, видя всю свою одежду запачканной кровью. Одежда была из китайского шелка, и он тут же отдал ее стирать. Мы сели за стол, и он ласками постарался успокоить свою любовницу, которая поела и выпила муската, как он ее просил. Не имея необходимости более торопиться, он сказал, что хочет остаться в Радикофани до завтра, потому что, проскочив пятнадцать постов галопом, он больше не может. Он приехал в Ливорно накануне и, не найдя Бетти, мгновенно узнал, кто отправлял ее чемодан из «Мальтийского креста»; тот же человек ему сказал, что чемодан отправили в Рим, и что офицер, который адресовал его Роллану, трактирщику на площади Испании в Риме, нанял лошадь, оставив часы в залог тому, кто дал ему лошадь. Он сразу пошел к тому и узнал часы Бетти. Уверившись, что Бетти должна быть либо в той же карете, в которой находится ее чемодан, либо верхом на лошади вместе с офицером, он ни секунды не колебался последовать за ними.

– Я был уверен, – сказал он нам, – что догоню вас в дороге. Я взял с собой только надежные пистолеты, но отнюдь не с намерением прострелить себе сердце. Да, дорогая Бетти, первым движением моей души было пожалеть тебя, вторым, которое продлится до тех пор, пока не будет удовлетворено, является выбить мозги из мерзавца. Мы отправимся завтра в Рим.

Я был рад видеть Бетти обрадованной рассказом своего любовника. Желание мести оживило ее.

– Мы найдем его, – сказала ему она, у Роллана.

Сэр Б.М. посмотрел на меня со смеющимся и удовлетворенным видом, держа Бетти в объятиях и как бы желая мне показать величие английских душ, чья природная сила выше слабостей, которым случайно они могут оказаться подвержены.

– Я слушаю вас, – сказал я ему, – и думаю, что вы не сможете при этом обойтись без меня. Обнимемся, но пообещайте, что будете слепо повиноваться мне. Без этого, предупреждаю вас, я приеду в Рим до вас и спасу мерзавца, который пытался сделать Бетти несчастной. Поймите, что если вы хотите убить его, догнав, до того, как он приедет в Рим, это легко; но если вы намерены выбить ему мозги безнаказанно в Риме, теперь, когда вы снова получили Бетти, у вас это не получится. Вы сможете об этом пожалеть; вы не знаете ни Рима, ни судебной системы священников. Дайте, сэр Б.М., мне руку и ваше слово чести ничего не делать, не посоветовавшись со мной, или я вас немедленно покидаю.

Сэр Б.М. был мужчина моего роста, немного более худощавый, младше меня на четыре или пять лет, характер которого читатель может понять без того, чтобы я его описывал. Моя речь, немного слишком повелительная, должна была его удивить, но, поняв, откуда она исходит, он не мог отказать мне в руке. Он тут же признал меня братом и успокоился. Мы дружески обнялись.

– Да, сердце мое, – сказала ему Бетти, – доверим нашу месть другу, которого послало нам небо.

– Я согласен, чтобы мы были вместе и действовали сообща.

После этих слов он отправился спать, и я оставил его вместе с Бетти. Я спустился, чтобы заплатить за день возчику и сказать ему, что мы направляемся утром в Рим.

– В Рим? Вы, значит, нашли ваш портфель? Это еще лучше, что вам не надо его искать.

Возчик, который увидел мою перевязанную руку, решил, как и все люди в Радикофани, что я дрался.

Сэр Б.М. спал, я провел весь день с Бетти, которая была счастлива, что удалось урегулировать отношения с ним и была вся во власти чувств. Она сказала мне, что мы не должны забывать того, что было между нами, оставшись добрыми друзьями до самой смерти, без всяких любовных поползновений, и я согласился, без особых сожалений. Что касается мести, которой она хотела за ту обиду, что ей нанес комедиант, я внушил ей, что она должна убедить своего любовника отказаться от всякой идеи насилия в таком городе как Рим, потому что это может стоить ему слишком дорого. Я пообещал ей, что упеку его в тюрьму на другой же день по нашем приезде, с самой большой легкостью и без шума, потому что иначе ее репутация может от этого пострадать. Сэр Б.М., который, проспав семь часов, почувствовал себя в гораздо меньшей ярости по отношению к соблазнителю Бетти, принял мой план, с условием, что он будет иметь удовольствие нанести ему визит, потому что ему нужно было его узнать. После этого соглашения и доброго ужина я направился, без всяких сожалений, спать в другую комнату.

На следующий день мы выехали на рассвете, причем Бетти поместилась на коленях у Б.М.; но англичанин смог сдерживать нетерпение, от слишком медленного движения коляски, только до Аквапенданте. Мы согласились, что лучше взять почтовых, наняв до Рима коляску кароссино, где имелось место для четверых, и куда я велел привязать мой чемодан. Мы проделали, таким образом, за двенадцать часов дорогу, на которую нам потребовалось бы три дня, если бы мы двигались в той же коляске. Мы прибыли на место на рассвете, и как только оказались на заставе, я предъявил начальнику таможни нотариальный акт, чтобы забрать чемодан Бетти. Он сказал, после проведенных формальностей, что позаботится отправить его в ту гостиницу, которую мы ему укажем, и это было сделано на следующий день. После довольно вежливой проверки, которую проделали два служащих с моим чемоданом, почтальон отвез нас в гостиницу напротив церкви Св. – Карло, где, велев выгрузить мой чемодан в отдельную комнату, я попросил сэра Б.М. оставаться спокойно ждать, в уверенности, что утром я окончу все дело, и что мы пообедаем вместе, вполне довольные. Он ответил мне, смеясь, что пошел спать.

Я направился прямо к барджелло (начальнику полиции). Барджелло в Риме это человек, который многое может, решает множество разных дел, и весьма быстр в их решении, он все четко понимает, и просители не боятся к нему обращаться за защитой. Он к тому же довольно богат, живет с некоторой роскошью и имеет в значительной мере поддержку со стороны кардинала викария, губернатора Рима и даже Святого Отца. Попросив закрытую аудиенцию, я сообщил ему обо всем деле, не скрыв никаких подробностей. Я закончил, сказав, что требуется, чтобы мерзавца заключили в тюрьму, с тем, чтобы он вышел оттуда, только будучи изгнанным из Рима.

– Это будет только справедливо, – сказал я ему, – и вы видите, что все будет проделано законным путем, но, поскольку я тороплюсь, я хочу вас просить взять все на себя и, чтобы вы могли ускорить расследование, я передам вам пятьдесят экю на расходы на юстицию.

Он попросил сразу у меня обменное письмо на три тысячи экю и все то, что было в маленьком чемодане авантюриста, включая и письма. Я дал ему обменное письмо, под расписку, а относительно содержимого чемодана сказал, чтобы послали за ним в нашу гостиницу к часу. Он заверил меня, что все будет сделано в течение дня, как только тот будет приведен к нему, в присутствии кого-нибудь из доверенных лиц, кого я ему назвал. Он уже знал, что тот поселился у Роллана, и что он побывал на таможне, чтобы получить чемодан. Он засмеялся, когда увидел, что я удивлен тем, что он все знает. Он сказал, что это дело достаточно важное, чтобы отправить того в Чивита Веккиа (на галеры), если нам угодно будет дать сотню экю вместо пятидесяти, и я ответил, что это вполне возможно. Он был рад узнать, что лошадь тому не принадлежит; он сказал мне, наконец, прийти к нему в девять вечера, и что у него наверняка будет что сказать мне нового. Я обещал ему прийти вместе с англичанином, что ему понравилось.

По моим представлениям, у меня было много дел в Риме, из которых главное было повидать кардинала де Бернис, но я отложил все из-за этого срочного дела. Оно стало пока моим единственным. Итак, я вернулся в гостиницу, где встретил местного слугу, которого сэр Б.М. нанял для наших нужд, и который сказал мне, что тот, позавтракав, пошел спать. Было только восемь часов. Нам была нужна коляска, я решил поговорить с хозяином, и, к моему большому удивлению, я увидел, что это сам Роллан. Я полагал, что комедиант остановился именно у него.

– Я думал, дорогой Роллан, что у вас еще есть своя гостиница на площади Испании.

– Я уступил ее своей старшей дочери, которую выдал замуж за француза, который содержит гостиницу в цветущем состоянии, и взял себе этот дворец, где у меня есть превосходные апартаменты.

– А у вашей дочери сейчас есть много иностранцев?

– Есть только один француз, которого зовут граф д’Этуаль, который ждет свой багаж, и у которого хорошая лошадь, которую я хочу купить.

– Я советую вам подождать с покупкой этой лошади до завтра, но не говорите, от кого вы получили этот совет.

– Почему мне ждать?

– Я не могу сказать вам больше.

Этот Роллан был отец Терезы, которую я любил за девять лет до этой эпохи, и на которой мой брат Джованни женился в 1762 году, через год после моего отъезда. Читатель может об этом помнить. Он мне сказал, что мой брат в Риме, вместе с князем Белосельским, послом России при дворе Дрездена.

– Я полагал, что мой брат не мог приехать в Рим.

– Он здесь вместе с охранной грамотой, которую вдовствующая Выборщица от Саксонии выпросила у Святого Отца для своего министра. Он хочет, чтобы его снова судили по поводу его несчастного дела, и он делает ошибку, потому что, даже если его будут судить сотню раз, результат будет тот же, и он подвергнется такому же осуждению. Никто с ним не видится, все его избегают, сам Менгс не хочет его видеть.

– Значит, Менгс здесь? Я думал, что он в Мадриде.

– Он взял отпуск на год, но вся его семья в Мадриде.

– Мне нужна наемная карета на весь день, как и для иностранцев, с которыми мы остаемся здесь.

– Вы ее получите.

Получив все эти новости, достаточно неприятные, потому что я не хотел видеть ни моего брата, ни Менгса, я пошел лечь поспать до времени обеда. Меня разбудили в час обеда, и одновременно мне объявили о некоем человеке, который должен передать мне записку; это был слуга барджелло, который пришел забрать все, что принадлежит комедианту. Я передал ему все вместе с чемоданом.

За столом я рассказал обо всем, что сделал, сэру Б.М., и он обещал быть вместе со мной в девять часов. После обеда мы выехали в карете, собираясь осмотреть некоторые виллы, и затем, проводив Бетти в гостиницу, направились к барджелло, который сказал нам, что наш человек уже задержан, и что если мы хотим, его дела будут настолько плохи, что наверняка его приговорят к галерам. Сэр Б.М. сказал, что хотел бы сначала поговорить с ним, и барджелло дал нам все необходимые разъяснения, чтобы увидеться с ним завтра. Он сказал, что тому не стоило никакого труда во всем признаться, сказав также, посмеиваясь, что это была проделка, которая не могла привести ни к каким несчастным последствиям, так как мадемуазель поехала с ним по доброй воле. Он вернул ему его обменное письмо, к которому тот отнесся вполне безразлично; он сказал, что его настоящей страстью является игра в комедиях, но он при этом остается, тем не менее, порядочным человеком, а в том, что касается лошади, он волен ее продать, так как часы, которые он оставил за нее в заклад, стоят дороже. Я забыл рассказать барджелло, что часы принадлежат Бетти. Отсчитав пятьдесят римских экю этому бравому начальнику всей юстиции Рима, мы отправились ужинать с Бетти, которая получила, наконец, свой чемодан. Она была очень довольна, узнав, что мошенник в тюрьме, но захотела нанести ему визит. Мы пошли туда на следующий день после обеда. Барджелло дал нам адвоката, который составил нам записку, по которой заключенному предписывалось оплатить расходы по поездке и его аресту, и денежное вознаграждение персоне, которую он ввел в заблуждение, по крайней мере если он не докажет в течение шести недель свое графское происхождение, подтвержденное послом Франции, оставаясь все это время в тюрьме.

Мы нашли его с этой запиской в руке, которую ему перевели на французский. Первое, что он сказал, когда меня увидел, было, что я ему должен двадцать пять цехинов согласно пари, которое я проиграл, потому что он оставил Бетти спать со мной. Англичанин, которому все уже было известно, сказал, что в этом он ошибается, но сам он с ней спал. Комедиант, слыша английский акцент, спросил, не он ли любовник Бетти.

– Да, и если бы я догнал вас в дороге, я бы вас убил, потому что вы ее обманули, и вы всего лишь нищий комедиант.

– У меня три тысячи экю.

– Даю вам обязательство на шесть тысяч, если ваше письмо не фальшивое; но вы останетесь в тюрьме до прихода ответа, и если оно фальшивое, вы отправитесь на галеры.

– Я принимаю предложение.

– Я поговорю с адвокатом.

Мы оставили его там и направились к адвокату, потому что сэр Б.М., будучи уверен, что письмо фальшивое, хотел получить удовольствие, видя совратителя Бетти на галерах; но это условие не могло быть выполнено, так как комедиант согласен был дать письмо, но желал, чтобы ему давали по экю в день на жизнь в ожидании ответа.

Сэр Б.М., желая увидеть Рим, раз уж он в нем был, должен был одеться и привести себя в порядок, вплоть до рубашек. У Бетти было все необходимое. Неотделимый от них, я их не покидал; я собирался наладить свою жизнь после их отъезда. Между мной и Бетти больше ничего не было, но я ее, тем не менее, любил, и мне пришлись по душе мораль и ум англичанина, который был очень обаятельным человеком. Он думал провести в Риме пятнадцать-двадцать дней и вернуться затем в Ливлрно; но милорд Балтимор, прибывший через пять или шесть дней после нас и бывший старым другом сэра Б.М., убедил его поехать провести две недели в Неаполе. Этот лорд, с которым были красивая француженка и двое слуг, взялся повезти его с собой в это маленькое путешествие и непременно хотел, чтобы я в этом участвовал. Читатель может вспомнить, что я познакомился с ним в Лондоне. Я обрадовался возможности снова увидеть Неаполь и своих старых знакомых; я выехал вместе с ними, мы доехали за два дня и поселились в «Крочиалле» в Чьяджа. Первое, что я узнал, было, что герцог де Маталоне умер, и что герцогиня, его вдова, стала принцессой де ла Караманика. Знакомства, что я у нее сделал, оказались бесполезны, так что мне осталось только развлекаться с моими новыми друзьями и ни с кем не видеться, как если бы я никогда не был в Неаполе. Милорд был там несколько раз, но его любовница, которая там никогда не была, хотела все повидать, как и Бетти и сэр Б.М.; мы ходили везде вместе с нашими товарищами по путешествию, служа им вместо чичероне. Милорд и я были гораздо лучше образованы, чем они.

Я был удивлен, увидев на следующий день после нашего прибытия слишком знакомого мне шевалье Гудара, с которым познакомился в Лондоне, пришедшего с визитом к милорду Балтимору. Этот знаменитый повеса был в Неаполе, где держал хороший дом в Посилипо со своей женой, и эта жена была та самая Сара, ирландка, молодая служанка из лондонского пивного бара. Поскольку он знал, что я с ней знаком, он счел необходимым меня предупредить. Он пригласил нас всех обедать к нему на обед на послезавтра.

Сара Гудар не удивилась, увидев меня, потому что он ее предупредил, но удивился я. Одетая со всей элегантностью французской или итальянской женщины, она держалась благородно и в то же время просто, хорошо представилась, говорила по-итальянски со всем красноречием неаполитанки, была изумительно хороша, но я не мог помешать себе представлять ее такой, какой она была в Лондоне, и был поражен; она это видела и смеялась от всего сердца; она казалась мне замаскированной принцессой, но сама, наоборот, хотела, чтобы я представлял себе, что именно в Лондоне она была под маской. Менее чем в четверть часа мы увидели, как к м-м Гудар пришли пять-шесть дам, самых именитых дам города и двора, и десять-двенадцать герцогов, принцев, маркизов, с иностранцами всех наций. Перед тем, как накрыли на стол, более чем на тридцать кувертов, м-м Гудар села за клавесин и спела арию, с голосом, как у соловья, и с энергией, которые не удивили компанию, которая ее знала, но удивили меня и моих товарищей по путешествию, потому что ее талант был поразителен. Все это сделал Гудар. Это было воспитание, которое он дал ей за шесть или семь лет. Начав с того, что женился на ней, чтобы иметь на нее неоспоримые права, он отвез ее из Лондона в Париж, где отдал бы ее в любовницы королю Людовику XV, если бы Дюбарри не нашла туда дорогу, опередив его. Тогда он повез ее в Вену, в Венецию, во Флоренцию и в Рим и, не имея удачи, которой искал, обосновался в Неаполе, где, чтобы вывести ее на ковер большой моды, заставил отречься от англиканской ереси и, под покровительством королевы, сделал католичкой. Забавно, что Сара была ирландкой и католичкой. Это обращение было игрой.

Я лишь нашел странным, непоследовательным и недостойным то, что вся знать, мужчины и женщины, приходили к ней, а м-м Гудар не могла никуда ходить, потому что не была приглашена. Сам Гудар рассказал мне обо всем этом перед обедом. Его ничто не заставляло также довериться мне, сказав, что он содержит себя азартной игрой. Фараон и бириби составляли всю его ренту, и она должна была быть значительна, потому что все у него было изумительно. Приглашенный поучаствовать в этой коммерции, я не счел нужным отказываться, уверенный, что войду тем самым и в высшее общество, с помощью разумного поведения которого следовало придерживаться, и зная законы и правила этого общества. Мой кошелек двигался большими шагами к полному истощению, и я, возможно, имел только этот источник, чтобы продолжать содержать себя на прежнем уровне. Приняв это решение, я отказался возвращаться вместе с Бетти. Сэр Б.М. хотел возвратить мне все, что я потратил на нее, и я был не в состоянии оказаться более великодушным, чем он.

Два месяца спустя после их отъезда я узнал в Риме от того же барджелло, что комедиант д’Этуаль, выйдя из тюрьмы благодаря протекции кардинала де Бернис, тоже покинул Рим, и в следующем году я узнал во Флоренции, что сэра Б.М. больше нет в Ливорно. Он направился в Англию, вместе со своей дорогой Бетти, которая, очевидно, должна была стать его женой после смерти той, что у него была.

Что касается известного лорда Балтимора, сеньора Бостона, он уехал несколько дней спустя после них, совершая новую поездку по Италии, где умер три или четыре года спустя, решив пренебречь дурным воздухом августа в сельской местности близ Рима, который в этот сезон убивает без всякой пощады всех приезжих, которые, не боясь его, осмеливаются провести там ночь. Достаточно проспать одну ночь в Пиперно или его окрестностях, чтобы больше не проснуться. Те кому приходится проезжать там, направляясь из Рима в Неаполь или из Неаполя в Рим, там не останавливаются, либо воздерживаются там спать, если им дорога жизнь. Милорд Балтимор заплатил жизнью за свою английскую недоверчивость.

Продолжая жить в «Кросьель» где селятся все богатые иностранцы, я легко завязывал знакомства со всеми и обеспечивал им счастье терять свои деньги у прекрасной м-м Гудар. Я был этим недоволен, но таково было положение вещей.

Спустя пять или шесть дней после отъезда Бетти я встретил аббата Гама в «Чиаджиа», очень постаревшего, но чувствующего себя хорошо и веселого. После того, как мы поведали друг другу, в течение получаса, наши приключения, он рассказал мне, что все разногласия между Святым Престолом и королевским двором окончились, благодаря отваге папы Ганганелли, что он собирается вернуться вскоре в Рим, но хочет, до своего отъезда, представить меня некоей персоне, которую я буду рад снова увидеть.

Я вообразил, что это донна Леонильда, либо донна Лукреция, ее мать, или кто-то еще. Но каков был приятный сюрприз, когда я увидел Агату, танцовщицу, в которую я был влюблен в Турине, когда покинул ла Кортичелли! Аббат ее не предупредил, хотя и мог, потому что представил меня только на следующий день. После всего взаимного удивления, как с той, так и с другой стороны, и всех слов, которые обычно говорятся в таких случаях, мы, наконец, успокоились и смогли поведать друг другу о наших обстоятельствах. История Агаты, которую можно было бы рассказать в двух словах, длилась долго, моя, которая должна была бы быть весьма долгой, уложилась в четверть часа. Агата танцевала в Неаполе только год. Один адвокат, который влюбился в нее, на ней женился, и она показала мне четверых детей и их отца, который пришел к обеду. Она столько нарассказывала ему обо мне, что, едва она назвала мое имя, как он бросился мне на шею. Это был человек умный, как все неаполитанские адвокаты. Он заверил меня, что у него было большое желание со мной познакомиться. После ужина мы спустились на набережную, при свете луны, и когда аббат Гама ушел, я остался с Агатой и ее мужем. Я расстался с ними в полночь, пообещав прийти к ним обедать завтра.

Агата, хотя и в расцвете лет, не разожгла во мне ни малейшей искры прежнего пламени; но это было в моем характере. Кроме того, я стал на десять лет старше. Моя холодность мне нравилась. Я был рад, что уберегся от опасности быть вовлеченным любовью в отношения, которые нарушили бы мир и счастливую жизнь этой семьи.

Находясь недалеко от «Посилипо», где жил Гудар, зная, что там играют, и имея сильное желание заняться банком, я направился туда. Время еще не было неурочное. Я вижу стол, окруженный десятью-двенадцатью игроками, и я удивлен при виде банкёра. Это был граф Медини. Не прошло и трех-четырех дней, как он был изгнан из дома посла Франции Шуазейля, потому что его накрыли на нечестной игре, Кроме того, у меня к нему были и старые нарекания. Мой читатель может помнить, что мы дрались на шпагах, и что я мог не забыть обиды. Он оказался вовлечен в шайку Гудара. Я бросил взгляд на банк и увидел, что он в агонии. В нем должно было быть порядка шести сотен унций, а я увидел там едва сотню. Я был там третий. Я посмотрел в лицо понтёра, который произвел этот разгром, и обо всем догадался. В доме Гудара видели этого мошенника в первый раз. К концу тальи тот взял меня в долю и сказал, что это богатый француз, которого представил сам Медини, что он в состоянии проиграть много, и что я не должен огорчаться тем, что ему случайно повезло в первый раз, потому что так не случится во второй. Я ответил, что мне это все равно, потому что я не желаю играть в банке, где Медини держит талью; он ответил, что поэтому он хотел уменьшить банк на треть, но, почувствовав себя оскорбленным, Медини ответил, что надо оставить банк таким, как он есть, и что в случае проигрыша он возвратит мне деньги, которые я не хочу проиграть.

– Если он не вернет мне их завтра утром, у него будут неприятности; но в любом случае это вы должны мне заплатить, потому что я вам ясно сказал, что отказываюсь от всякого выигрыша, когда Медини хочет тальировать.

– Разумеется, вы можете претендовать на ваши две сотни унций от меня, но я надеюсь, что вы прислушаетесь к голосу разума, потому что будет слишком жестоко по отношению ко мне заставить меня потерять две трети.

Я ничего не понимал, так как Гудар был еще больший мошенник, чем Гудини, и я с нетерпением ожидал окончания игры, чтобы обрести ясность… В час после полуночи все кончилось; счастливый понтёр ушел, нагруженный золотом, вместе с другими, и Медини, излучая веселье не по погоде, сказал, что эта победа дорого обойдется выигравшему. Я спросил, не желает ли он отдать мне две сотни унций, потому что я не в игре, как должен был объяснить ему Гудар; он ответил, что он признает себя плательщиком, если я твердо не желаю участвовать в партии, но он хотел бы, чтобы я сказал ему, из каких соображений я не хочу участвовать в банке, когда он таллирует.

– Потому что я не доверяю вашей фортуне.

– Вы понимаете, что причина, которую вы выдвигаете, лишь кажущаяся, и что я мог бы дурно воспринять ваше нежелание?

– Не могу помешать вам дурно воспринимать мои слова, и не собираюсь ничего понимать. Я хочу две сотни унций и предоставляю вам пользоваться всеми победами, которые вы одержите над этим месье. Можете урегулировать это дело с месье Годаром, а вы, месье Годар, вернете мне завтра к полудню две сотни унций.

– Я могу их вам вернуть, только когда граф Медини мне их даст, потому что у меня нет денег.

– Я уверен, что вы их найдете завтра к полудню. Прощайте.

Не желая слушать доводы, которые могли быть только дурными, я вернулся к себе, будучи убежден в очевидном мошенничестве и решившись покинуть притон, как только получу, добром или силой, мои деньги. Назавтра в девять часов я получил записку от Медини, в которой он просит меня прийти к нему, чтобы окончить наше дело. Я ответил ему, чтобы он урегулировал его с Гударом, попросив извинить меня, что не могу к нему прийти. Час спустя он входит в мою комнату и использует все свое красноречие, чтобы я принял от него вексель на двести унций, подлежащий оплате в восемь дней. Я от всего отказываюсь, повторяя, что хочу иметь дело только с Гударом, от которого хочу получить мои деньги к полудню, решившись, сделать все, если он мне их не отдаст из-за того, что они у него только на хранении. Медини повышает голос, говоря, что мое упорство его раздражает; я хватаю пистолет и приказываю ему выйти, что он и делает, побледнев и не ответив ни словом.

В полдень я пошел к Гудару, без шпаги, но с двумя добрыми пистолетами в кармане, и нашел там Медини, который упрекнул меня в том, что я хотел его убить. Я ему не ответил и, держась настороже, сказал Гудару вернуть мне мои две сотни; Гудар спросил их у Медини, и тут бы началась перебранка, если бы я не помешал этому, выйдя на лестницу, обещая Гудару кровавую войну, которая ему дорого обойдется. Когда я уже выходил из дома, я увидел в окне красавицу Сару, которая просила меня подняться по малой лестнице, чтобы поговорить с ней тет-а-тет. Я попросил меня извинить, и она сказала, что сейчас спустится. Она сказала, что я прав, что ее муж ошибается, но что я должен подождать, так как у него нет денег, и она гарантирует, что я получу их в течение трех дней. Я ответил ей, что меня могут успокоить только деньги, и что она больше не увидит меня в своем доме. Тогда она сняла со своего пальца кольцо, которое я знал и которое стоило более чем вдвое больше, и предложила его мне в залог; я взял его, осмотрел и согласился на это и отвесил ей мой реверанс, оставив ее в удивлении, потому что она была в дезабилье, в котором, быть может, никогда не имела отказа.

Весьма довольный своей победой, я пошел к адвокату, мужу Агаты, где должен был обедать. Я ему подробно рассказал все мое дело и просил его в то же время найти мне кого-нибудь, кто даст мне две сотни унций, взяв в залог кольцо и выдав мне записку, по которой вноситель двух сотен будет уверен, что получит это кольцо обратно. Этот человек, воспользовавшись своим профессиональным навыком, проделал мне все в рамках юридических правил; он сам дал мне двести унций и составил от моего имени записку г-ну Гудару, в которой был назван хранитель кольца и объяснены условия его возврата, в зависимости от уплаты этой суммы.