Текст книги "Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения?"

Проблема Одного процента

[47]47
  Vanity Fair, 31 мая, 2012 год.


[Закрыть]

Начнем с того, что сформулируем основную предпосылку: неравенство в Америке усугубляется на протяжении не одного десятилетия. Мы все это прекрасно осознаем. Безусловно, среди сторонников правой идеологии есть и те, кто отказывается признавать этот факт, но серьезные аналитики политического толка уже принимают неравенство как само собой разумеющееся явление. Я не стану приводить здесь все доказательства, разве что отмечу, что разрыв между одним процентом и остальными 99 процентами огромен, если оценивать его в терминах ежегодного дохода, и еще более огромен, если оценивать его в категориях благосостояния, под которым, по сути, подразумевается накопленный капитал и другие активы. Возьмем в качестве примера семью Уолтон: шесть наследников империи Walmart владеют благосостоянием, общая сумма которого составляет около $90 миллиардов, что равнозначно совокупному благосостоянию нижних 30 процентов американского общества. (У многих представителей низов собственный капитал нулевой или отрицательный, что связано прежде всего с проблемами на рынке жилья.) Уоррен Баффет дал очень точное определение происходящему, когда сказал: «Последние двадцать лет велась межклассовая война, и, надо признать, мой класс в ней победил».

Сам факт усугубляющегося неравенства не вызывает многочисленных дискуссий. Обсуждается преимущественно его значение для общества. Со стороны правых можно услышать заверения, будто неравенство – не такой уж и отрицательный феномен, и если самые богатые получают выгоду, то ее же получают и все остальные. Это ошибочное утверждение. В то время как богатые еще больше богатеют, большинство американцев (причем не все из них относятся к нижней группе общества) не в состоянии поддерживать свой привычный уровень жизни, не говоря о том, чтобы его улучшить. Среднестатистический человек мужского пола, трудящийся на постоянной работе, сегодня имеет ровно такой же доход, что и примерно тридцать лет назад.

В то же время с позиции левых растущее неравенство наводит на рассуждения о банальной справедливости: с какой стати такое небольшое количество людей должно иметь так много, хотя огромное число людей имеют крайне мало? Нетрудно догадаться, что в эпоху, когда всем правит рынок и когда даже справедливость может быть предметом купли-продажи, подобный аргумент многими сразу же отвергается как неуместное проявление эмоций.

Однако эмоции в сторону. Есть серьезные причины для того, чтобы представители плутократии все-таки озаботились проблемой неравенства, даже если они думают исключительно о себе. Богатые существует не в безвоздушном пространстве. Для того чтобы поддерживать свое положение, им необходимо функционирующее общество. Общества с высоким уровнем неравенства функционируют неэффективно, и их экономика не отличается ни стабильностью, ни надежностью. Примеры из истории и современности позволяют сделать точные прогнозы: настанет момент, когда неравенство обернется экономической несостоятельностью всего общества, и если это действительно случится, даже богатым придется заплатить высокую цену.

Позвольте мне привести несколько аргументов в защиту моего утверждения.

Проблема потребления

Когда в руках одной заинтересованной в чем-либо группы людей сосредотачивается слишком высокая концентрация власти, она успешно продвигает ту политику, которая будет выгодна ей в краткосрочной перспективе, нежели обществу в долгосрочной. Именно это и происходит в Америке, когда речь заходит о налоговом законодательстве, политике в сфере регулирования и государственных инвестициях. Последствия такого однобокого увеличения в доходах и благосостоянии становятся видны, только когда дело доходит до расходов обычных домохозяйств, на которых держится экономика Америки. Поэтому не случайно в те периоды, когда у большей части американского общества выросли доходы (а это совпало с периодом сокращения неравенства, отчасти благодаря прогрессивному налогообложению), американская экономика развивалась гораздо быстрее. Также не случайно и то, что сегодняшней рецессии, как и Великой депрессии в свое время, предшествовало обострение проблемы неравенства. Когда слишком большое количество денег сосредотачивается в руках представителей верхушки, расходы средней американской семьи неминуемо сокращаются или сократятся в отсутствие какой-то искусственной поддержки. Перемещение денег снизу вверх, в пользу богатейших, сокращает совокупное потребление, поскольку люди с высоким уровнем дохода тратят меньшую долю своих доходов в сравнении с людьми с низким уровнем дохода.

На первый взгляд может показаться, что это сомнительное утверждение, ведь расходы состоятельных людей выглядят такими значительными. Достаточно просто открыть на последних страницах воскресный выпуск Wall Street Journal и посмотреть цветные фотографии домов, выставленных на продажу. Но если сделать подсчеты, все сразу встает на свои места. В качестве примера возьмем, например, Митта Ромни, чей доход за 2010 год составил $21,7 миллиона. Даже если он решит потакать своим желаниям гораздо больше, он все равно потратит за год лишь часть этой суммы на содержание себя, своей жены и нескольких домов. Но если взять ту же сумму и разделить ее среди пятисот человек, скажем, в виде годовой зарплаты каждого $43 400, окажется, что практически все эти деньги будут потрачены без остатка.

Взаимозависимость очевидна и нерушима: когда большая часть денег сосредотачивается наверху, совокупный спрос идет на спад. Если в ситуацию не вмешается какая-то внешняя сила, в экономике будет меньше предложения, а это означает, что безработица будет увеличиваться, что, в свою очередь, приведет к еще большему снижению спроса. В 1990-х годах такой внешней силой стал пузырь доткомов. В первом десятилетии XXI века это был пузырь на рынке недвижимости. Сегодня единственной поддержкой на фоне глубокой рецессии являются государственные расходы – собственно то, что представители верхов очень надеются ограничить.

Проблема погони за рентой

Здесь мне придется прибегнуть к экономическому жаргону. Слово «рента» изначально применялось и продолжает применяться к прибыли, которую получает какое-то лицо за пользование неким участком земли. Это доход, который возникает благодаря самому факту обладания, а не потому, что кто-то что-то делает или что-то производит. Это понятие противоположно понятию заработной платы, которое означает компенсацию за труд, осуществляемый работником. Теперь термин «рента» распространяется и на прибыль монополий – т. е. доход, который возникает исключительно по причине обладания монопольной властью. С течением времени термин приобрел еще более широкий смысл и стал применяться к любым видам прибыли, возникающей в результате права обладания чем-либо. Так, например, если государство предоставляет компании эксклюзивное право на импорт определенного количества какого-то товара, например сахара, дополнительный доход компании будет называться квотной рентой. Приобретение прав на разработку рудника или бурение скважины также приносит правообладателю ренту. Это же касается и льготных условий налогообложения для компаний, представляющих особый интерес. В широком смысле рентоискательство характеризует все те многочисленные методы, с помощью которых политическая власть помогает богатым людям еще больше обогащаться за счет всех остальных: через передачу ресурсов и субсидии со стороны государства, через законы, которые делают рынок менее конкурентным, позволяют топ-менеджменту компании присваивать большую часть корпоративной выручки (хотя закон Додда – Франка немного улучшил ситуацию, предписав проводить рекомендательное голосование акционеров по вопросу выплаты вознаграждений как минимум раз в три года) и наживаться, разрушая при этом окружающую среду.

Масштабы рентоискательства в нашей экономике огромны, хоть они и не поддаются точной оценке. Лица и компании, которым удается преуспеть в погоне за рентой, получают щедрое вознаграждение. Финансовая индустрия, которая сегодня в основном занята спекуляциями на рынке вместо того, чтобы выступать в качестве инструмента, способствующего настоящей экономической производительности, является сектором, в котором погоня за рентой особенно популярна. Рентоискательство не ограничивается спекуляциями. Финансовый сектор извлекает ренту благодаря своему контролю над платежными операциями: чрезмерно высокая плата за обслуживание кредитных и дебетовых карт, а также менее известные сборы, которые взимаются с коммерсантов, что, в конечном счете, сказывается на цене, которую платят потребители.

Деньги, которые финансовые организации выкачивают из бедных американцев и американцев со средним уровнем дохода посредством практики хищнического кредитования, также можно смело расценивать как разновидность ренты. В последние годы на долю финансового сектора приходится 40 процентов всех доходов корпораций. Это не означает, что его социальный вклад хоть как-то увеличился. Кризис показал, что финансовый сектор может обрушить экономику страны. В экономике, подобной нашей, где рентоискательноство является обычным делом, взаимосвязь между индивидуальным доходом и пользой обществу сильно страдает.

В самом примитивном виде рента представляет собой лишь способ перераспределения благ от одной части общества к тем, кто имеет возможность эту ренту извлекать. Погоня за рентой является одной из важных причин неравенства, процветающего в нашей экономике, поскольку именно из-за нее деньги перенаправляют от нижней части общества к верхней.

Рентоискательство влияет на экономику и в более широком смысле: при самом благоприятном раскладе это игра с нулевым результатом. В результате рентоискательства не происходит никакого роста. Все усилия направлены лишь на то, чтобы урвать кусок пирога покрупнее, нежели на то, чтобы увеличить размер самого пирога. Но что еще хуже, в погоне за рентой происходит нерациональное распределение ресурсов, от чего экономика только ослабевает. Это пример центростремительной силы: награда в погоне за рентой становится такой огромной, что требует все больше и больше энергии, которая добывается за счет всех остальных. Рентоискательство особенно распространено в странах, богатых природными ресурсами. Значительно легче разбогатеть в таких местах, просто получив доступ к ресурсам на выгодных для себя условиях, чем производить продукты и услуги, которые приносят пользу людям и повышают эффективность. Именно по этой причине такие экономики пришли к плачевным последствиям, несмотря на кажущееся процветание. Очень легко ухмыльнуться и заявить: «Ну мы же не Нигерия и не Конго». Однако наша динамика в области рентоискательства ничем не отличается.

Проблема справедливости

Люди не бездушные механизмы. Для того чтобы упорно трудиться, им нужна мотивация. Если они вдруг почувствуют, что с ними обращаются нечестно, замотивировать их будет довольно сложно. Это один из основных принципов современной экономики труда, сформулированный в виде так называемой теории эффективной заработной платы, которая утверждает, что то, как организация относится к своим сотрудникам, включая размер их зарплат, сказывается на производительности. Эту теорию выработал еще век назад великий экономист Альфред Маршалл, который заметил, что «высокооплачиваемый труд обычно оказывается высокопроизводительным и, следовательно, недорогим». На самом деле неверно относиться к этому утверждению как к теории. Оно было сделано на основе многочисленных экономических экспериментов.

Несмотря на то что люди всегда будут спорить на тему точного смысла понятия «несправедливость», в сегодняшней Америке есть совершенно четкое ощущение того, что неравенство в распределении доходов и благосостояния в целом именно несправедливо. К благосостоянию тех, кто действительно изменил наше общество, например изобретателей компьютера и первопроходцев в области биотехнологий, нет совершенно никаких претензий. Но в большинстве своем эти люди и не находятся на вершине экономической пирамиды. Возмущение вызывают другие, те, кто преуспел в погоне за рентой в какой-либо из ее разновидностей. И именно это кажется большинству американцев несправедливым.

Легче разбогатеть, получив доступ к ресурсам на выгодных для себя условиях, чем производить продукты и услуги, которые приносят пользу людям.

Народ сильно удивился, когда брокерская компания MF Global, возглавляемая Джоном Корзайном, в прошлом году объявила себя банкротом, оставив после своей деятельности, которую вполне можно признать преступной, тысячи жертв. Но, памятуя об истории Уолл-стрит последних лет, я уверен, что люди не сильно удивились, когда стало известно, что некоторые руководители MF Global все равно получат свои бонусы. Когда управляющие компаниями утверждают, что необходимо урезать зарплаты или провести ряд увольнений с целью сохранения конкурентоспособности компании и, соответственно, увеличения размера своих вознаграждений, сотрудники совершенно резонно считают, что происходящее является проявлением несправедливости. Это, в свою очередь, сказывается на их рвении в работе, лояльности к фирме и желании инвестировать в ее будущее. Стойкое ощущение, сложившееся у работников в Советском Союзе, что руководители их используют, эксплуатируют и на них наживаются, сыграло ключевую роль в развале советской экономики и ее последовавшему краху. Как гласит старая советская шутка: «Они делали вид, что платят нам, мы делали вид, что работаем».

В обществе, в котором увеличивается неравенство, когда речь идет о справедливости, имеются в виду не только зарплаты, доходы или благосостояние. Здесь вопрос ставится более широко. Есть ли для меня какой-то смысл в том, чтобы двигаться в одном направлении с обществом? Распространятся ли и на меня блага, приобретенные в результате коллективных усилий? Если ответом служит отчетливое «нет», будьте готовы к снижению мотивации, которое отразится на экономике и всех аспектах гражданской жизни.

С точки зрения американцев, ключевым проявлением справедливости является равенство возможностей: у каждого должны быть одинаковые шансы на реализацию американской мечты. Истории Горацио Элджера продолжают оставаться мифическим идеалом, а статистика рисует совершенно иную картину. Шансы на то, чтобы подняться из низов или даже откуда-то из середины на самый верх, в Америке ниже, чем в большинстве стран Европы или любой другой развитой индустриальной стране. Представители верхушки могут быть совершенно спокойны, зная, что вероятность нисходящей мобильности в Америке значительно ниже, чем где бы то ни было.

Издержки недостатка возможностей высоки и многочисленны. Многие американцы не могут реализовать свой потенциал. Мы бездарно теряем наш главный актив – наши таланты. Когда однажды мы осознаем произошедшее, произойдет размывание чувства идентичности, для которого важно видеть в Америке справедливое государство. А это будет иметь как самые прямые экономические последствия, так и косвенные – в виде разрыва связей, которые удерживают нас вместе как одну нацию.

Проблема недоверия

Одна из загадок современной политической экономии в том, почему люди вообще участвуют в голосованиях. Голос одного человека практически никогда не играет особой роли. Участие в голосовании всегда предполагает какие-то издержки (хоть ни в одной стране не предусмотрено официального наказания за отказ от участия в выборах, однако для того, чтобы добраться до избирательного участка, нужно потратить личное время и приложить определенные усилия) и почти никогда – выгоды. Современная политическая и экономическая теория предполагает, что человек всегда движим рациональными факторами и личными интересами. С этой точки зрения тем более непонятно, почему люди продолжают голосовать.

Все дело в том, что нам внедрили в сознание понятие гражданской добродетели. Голосовать – это наш долг. Но гражданская добродетель очень хрупка. Как только среди людей укоренится убеждение в том, что политическая и экономическая системы действуют против них, они почувствуют полное моральное право забыть о своих гражданских обязательствах. Когда этот общественный договор будет аннулирован по причине утраты доверия граждан к своему государству, неминуемо последует разочарование, разъединение, а возможно, и что-то хуже. Недоверие в Америке и многих других странах сегодня только растет.

Это воспринимается как данность. Глава инвестиционного банка Goldman Sachs Ллойд Бланкфейн дал ясно понять: самые изощренные инвесторы не полагаются или как минимум не должны полагаться на доверие. Те, кто покупал финансовые продукты его банка, – взрослые люди, которых никто к этому не принуждал, поэтому они сами виноваты. Они должны были понимать, что Goldman Sachs имел все возможности и мотивы выпускать продукты, изначально обреченные на провал, создавать асимметрию информации, при которой сам банк знал о своих продуктах больше, чем покупатели, и пользоваться этой асимметрией в своих интересах. Люди, которые стали жертвами инвестиционных банков, преимущественно являлись состоятельными инвесторами. Мошеннические условия по кредитным картам и кабальное кредитование вскоре заставили и остальных американцев утратить доверие к банкам.

Экономисты часто недооценивают важность доверия для функционирования экономической системы. Если бы каждый контракт заканчивался встречей сторон в суде, наша экономика давно зашла бы в тупик. На протяжении истории самыми процветающими были те экономики, в которых рукопожатие имело силу. В отсутствие взаимного доверия любые деловые договоренности, заключенные в расчете на то, что сложные моменты можно будет уладить позже, были бы невыполнимы. В отсутствие доверия каждый участник сделки был бы вынужден настороженно озираться по сторонам в ожидании предательства со стороны партнера.

Увеличивающееся неравенство разъедает доверие. В своем влиянии на экономику неравенство – настоящий универсальный растворитель. Оно порождает экономический мир, где даже победители должны быть настороже. Что уж говорить о проигравших! В каждой сделке, в каждой встрече с начальником, организацией или чиновником над ними нависает чья-то рука, которая так и хочет воспользоваться ими.

Доверие нигде не важно настолько, как в политической и общественной сфере. Здесь мы должны действовать сообща. Это гораздо проще сделать, когда все находятся примерно в равном положении, когда большинство из нас находится если и не в одной лодке, то, по крайней мере, в лодках одинаковой величины. Но усугубляющееся неравенство показывает, что наш флот выглядит совершенно иначе: несколько огромных яхт в окружении огромного числа людей в самодельных каноэ или вовсе хватающихся за обломки. Это объясняет разнообразие мнений по поводу того, какие меры правительство должно предпринять.

Сегодняшнее усугубляющееся неравенство распространяется практически на все: защиту со стороны полиции, состояние местных дорог и коммунальных услуг, доступность качественного медицинского обслуживания и хороших государственных школ. По мере того как высшее образование становится все более важным – причем не только для отдельных людей, но и для будущего страны, – представители верхов продвигают программы сокращения бюджетных средств для университетов и повышения платы за обучение, попутно добиваясь сокращения программы государственного страхования студенческих займов. При этом они усиленно продвигают сами студенческие займы, поскольку это еще один беспроигрышный способ извлечения ренты. Кредиты на обучение в коммерческих учреждениях, не имеющих лицензий, кредиты, которые невозможно аннулировать даже в случае признания себя банкротом, – все это создано для того, чтобы эксплуатировать тех, кто стремится вырваться со дна пирамиды.

Эгоизм как решение

Большинство (если не все) американцы слабо понимают природу неравенства в нашем обществе. Они понимают, что что-то произошло, но недооценивают масштабы ущерба, который нанесло неравенство, и переоценивают цену попыток предпринять какие-то действия. Эти ошибочные представления, усиленные качественной идеологической риторикой, катастрофическим образом сказываются на политике и экономике.

Нет ни одного разумного объяснения тому, что Один процент, со всем своим первоклассным образованием, армией советников и хваленой прозорливостью, может быть настолько не информирован. Предыдущие поколения Одного процента, кажется, лучше понимали ситуацию. Они знали, что без прочного основания невозможна и вершина пирамиды, и что их собственное положение нестабильно до тех пор, пока нестабильно общество в целом.

Генри Форд, которой явно не был дураком, быстро понял, что лучшее, что он может сделать для себя самого и своей компании, – это платить своим работникам достойную зарплату; ведь он хотел, чтобы они хорошо работали и имели возможность покупать его автомобили. Чистокровный аристократ Франклин Рузвельт понимал, что единственный способ сохранить капиталистическую Америку заключается не только в равномерном распределении благосостояния посредством налогообложения и социальных программ, но и путем ограничения самого капитализма через практики регулирования. Рузвельт и экономист Джон Мейнард Кейнс, вопреки порицанию со стороны капиталистов, смогли спасти от них капитализм. Ричард Никсон и сейчас известный, прежде всего, как циник и мастер манипулирования, пришел к заключению, что социальное спокойствие и экономическая стабильность возникают в результате грамотных инвестиций. И он действительно активно инвестировал: в программу «Медикейд», проект начального образования Head Start, в социальную безопасность, предпринимал попытки очищать окружающую среду. Никсон даже выдвинул идею гарантированного уровня годового дохода.

Совет, который я бы дал сегодняшнему Одному проценту, звучит так: «Ожесточите сердца свои». И когда вам предложат рассмотреть предложения по борьбе с неравенством – увеличение налогового бремени, инвестиции в систему образования, общественную работу, здравоохранение, науку – отбросьте в сторону всякий альтруизм и сведите задачу исключительно к своему интересу. Не ввязывайтесь в борьбу с неравенством потому, что это помогает другим. Делайте это в первую очередь для себя.