Текст книги "Давай вместе"

Спустя некоторое время Джек успокаивается, но я все равно чувствую какую-то перемену в нем. Не то чтобы он отдалился от меня, наоборот. Он очень мил и нежен. Но за три дня мы ни разу не занялись сексом. Он со мной обращается так, будто мы не любовники, а просто друзья. Возможно, мы слишком устаем – приходим в гостиницу под вечер, буквально валясь с ног. Плюс эти односпальные кровати и обгорелые спины. И все-таки меня изводит сомнение, а поверил ли Джек моему рассказу о Тристане.

Но я решаю оставить все как есть и больше не поднимать эту тему. Насколько я знаю Джека, скоро гормоны возьмут верх и он забудет все на свете. И потом, у этого воздержания есть и свои плюсы. Мы с Джеком наконец-то общаемся. По-настоящему. И нам весело. Время, которое ушло бы у нас на секс, мы тратим на открытия. Мы открываем для себя не только остров с его ароматными оливковыми рощами и пыльными дорогами, но и друг друга. Джек не подпускает меня к своему телу, но зато мне открыт доступ к его душе. В маленьких тавернах за графином сангрии он говорит о своих замыслах, о новых картинах; рассказывает, как ему противно писать на заказ только ради того, чтобы продержаться на плаву. Каждую ночь, возвращаясь в гостиницу, я понимаю, что влюбляюсь все сильнее и сильнее.

Но на четвертый день все меняется. Потому что в этот день закончились наши поиски идеального пляжа. Проезжая по прибрежному шоссе, мы разом заметили небольшую бухточку и долго не могли понять, как же туда попасть. В конце концов бросили мопед в кустах и начали спускаться по камням, но вскоре наткнулись на ступеньки, выдолбленные в скале.

Когда мы оказываемся на берегу, у меня захватывает дух. Остров Фантазий! Тьфу – и рядом не стоял. Это РАЙ!

Через пару секунд мы, уже раздевшись, бежим к морю. Вода бирюзовая и такая прозрачная, что видно ногти на пальцах ног. Джек подныривает под волну и выплывает подо мной, выталкивая из воды. За последние несколько дней это первый тесный контакт наших тел. Я обхватываю его талию ногами. Ресницы у Джека слиплись, в глазах отражается море. Я улыбаюсь ему.

– Восхитительно, – вздыхаю я, оглядываясь. На берегу ни души.

– Ты восхитительна, – отвечает он.

Я провожу рукой по его волосам и нежно целую. Все, больше не могу. Воздержание смертельно для меня. И наверняка опасно для здоровья. Постоянное возбуждение без намека на удовлетворение – прямой путь к потере влечения.

– Пойдем со мной, – шепчу я и тащу его по воде.

– Куда? – спрашивает Джек.

Я видела это в кино. И не раз. И твердо решила заняться сексом на мелководье. Даже если для этого мне придется его изнасиловать.

Но насилие не понадобилось. Все совершенно добровольно. Когда мы целуемся и волны плещутся у наших ног, в Джеке что-то меняется. Как будто вся страсть, которую он сдерживал последние дни, вырвалась на свободу. Не знаю, сколько раз мы с ним занимались сексом, но в сравнении с нынешним все блекнет. Это что-то!

Джек словно воплощение всех идеальных мужчин мира. Да, здесь слишком жарко, и песок всюду лезет, но сегодняшний оргазм взлетел на верхнюю строчку моего секс-парада.

– Ух ты! – выдыхает Джек, когда мы наконец опускаемся с небес на землю.

Он целует мои веки, нос, щеки, как будто я его самая большая драгоценность в мире. Я касаюсь его лица, он открывает глаза. И вот тогда я чувствую, как все мое тело пронзило, словно по венам потек чистый адреналин.

Брови у Джека сведены. Взгляд такой, словно он сейчас расплачется. Он бережно убирает мне с лица мокрый мышиный хвостик моих волос.

– Эми, я… – начинает он.

– Шшш, – улыбаюсь я, прикладывая палец к его губам. Потому что мне впервые не нужны эти слова. Я и так все знаю.

* * *

Следующие три дня мы нежились на пляже. В один из вечеров, вернувшись в гостиницу, Джек стал натирать меня кремом. Я так расслабилась, что и не заметила, как уснула голой прямо на одеяле.

Просыпаюсь от тихого шуршания.

– Не двигайся! – приказывает Джек. Я напрягаюсь всем телом.

– Пожалуйста, скажи, что это не паук!

– Это не паук, – смеется Джек. – Не двигайся, я почти закончил.

– Что закончил?

– Подожди и сама увидишь.

Я вслушиваюсь в шуршание, потом Джек подходит к кровати и садится рядом со мной.

– Теперь можно повернуться?

– Да, – говорит он, и я поворачиваюсь к нему. – Вот, – и он протягивает мне лист бумаги.

Я пристально рассматриваю рисунок, который он сделал, пока я спала. Удивительно.

– Нравится? – спрашивает Джек. Я тянусь к нему и целую.

– Очень. Долго ты рисовал?

– Не знаю, ты спала минут тридцать.

Я снова смотрю на рисунок. Неужели у меня и правда такой счастливый вид, когда сплю? Джек смотрит мне в лицо:

– Я тебя не приукрашивал. Ты просто была такая красивая. – Он гладит меня по щеке.

Мысль о том, что он рисовал и Салли, проносится у меня в голове. Я невольно думаю, что с ней он мог быть так же близок.

– Ты, наверное, всем девушкам это говоришь, – шучу я, но не могу скрыть едкости.

– Других девушек нет. Больше нет. Только ты. Я кладу рисунок на стол, притягиваю Джека к себе, и мы вместе лежим на постели. Я ему верю. Полностью. Я верю, что он только мой. Вдыхаю его запах. Да, я счастлива, как никогда.

Мы целуемся, и я ласково глажу его по голове.

– Спасибо, – шепчу я, – пойдем, я угощу тебя ужином.

Джек улыбается и садится на краю постели. Смотрю, как он натягивает рубашку. Я снова беру рисунок в руки. Не знаю, целовать рисунок или Джека, они оба так много для меня значат.

Неделя – для отпуска слишком мало. Это все знают. Но я об этом вспоминаю, когда пятница уже на носу. Только я расслабилась, только загар начал становиться ровным, как уже пора уезжать.

Несправедливо.

В последний вечер мы нарядились и пошли ужинать в любимую таверну.

– Не грусти, – шутит Джек, наливая мне знаменитую греческую ракию.

– Не хочу уезжать, – принимаюсь стонать я.

Мы сидим на террасе над заливом. Темно. Только блестит на небе круглая луна да бьется пламя свечи на столе.

– Хочешь, хочешь, – смеется Джек, – тебя ждет новая работа, будет где южным загаром щегольнуть. Только приедем, сразу поймешь, как тебе хотелось домой.

Подходит официант, и мы с ним болтаем. Он спрашивает, как мы отдохнули, мы говорим, что здорово. Узнав, что завтра нам уезжать, он всем своим видом выказывает сожаление.

Когда официант уходит, мы облокачиваемся о деревянную балюстраду и разглядываем звездный балдахин.

– Ты права, – вздыхает Джек, – давай переедем сюда навсегда.

– Договорились.

– Найдем себе виллу в горах. Ты посвятишь себя выращиванию бородавок и усов, – шутит он, – а я буду лепить скульптуры из козьих какашек.

– А что, если мы с тобой устанем друг от друга?

– Ну, тогда я всегда смогу подыскать себе козу, а ты юного рыбака.

– Отлично. Значит, остаемся. – Я наклоняюсь и целую его.

– Не выйдет. Мне бы пришлось держать тебя взаперти, чтобы никто не украл, – шепчет он.

Я прижимаю его ладонь к своей щеке.

– Спасибо, что сдержал слово.

– Какое?

– Ты обещал мне лучший отпуск на свете, – целую его ладонь, – так и вышло.

Джек пальцем хлопает меня по носу.

– Эй, рано сантименты разводить. У нас впереди еще праздничный ужин.

Мы как-то незаметно выпиваем два графина вина и только потом осознаем, что времени уже за полночь. Я объелась – виноградная долма стоит в горле.

– Пора возвращаться, – говорит Джек, когда официант приносит нам счет. Как всегда, мы – последние посетители заведения.

– Я не хочу.

– Да ты что? Мы же пропустим дискотеку. Я давно хотел добраться до этого караоке.

– Врешь! – смеюсь .я.

– А ты и не знала? Я же король караоке.

– И что ты собираешься петь?

– «Южные ночи», естественно!

По дороге в город л прижимаюсь щекой к спине Джека и мурлычу что-то себе под нос. Теплый соленый ветер путается в моих волосах. Я так счастлива, что не сразу замечаю, как мы свернули не на ту дорогу.

– Куда мы едем? – спрашиваю я, выпрямляясь. Джек сворачивает на обочину.

– Увидишь, – отвечает он и останавливает мопед.

Он ведет меня по камням на вершину скалы.

– Я не мог уехать, не взглянув на него на прощанье, – говорит он.

Под нами, меж двух оливковых деревьев, наш пляж. С этой стороны я его ни разу не видела. Стою, ошеломленная красотой луны и сияющих волн. Джек стоит сзади, обнимая меня за талию. Я вдыхаю густой воздух, напоенный ароматами трав и стрекотом цикад.

Великолепно.

Наконец-то я нашла то, что искала.

– Джек, – шепчу я.

– М-м-м? – Чувствую, что он зарылся лицом в мои волосы.

– Ты тоже это чувствуешь? – Что?

У меня сердце сейчас из груди выпрыгнет.

– Что все так, как должно быть. Что мы созданы друг для друга. Что все у нас всерьез?

Поверить не могу, что говорю такое занудство, но я действительно так думаю.

Джек сжимает меня еще крепче, кладет голову на плечо. Я ласково ерошу ему волосы, он отстраняется. Поворачиваюсь к нему, разглядываю его черты в лунном свете. Я знаю, что сейчас он произнесет это. Все даже лучше, чем в кино. Я почти не дышу, у меня трясутся коленки.

– Пожалуй, нам пора, – говорит он, не глядя на меня.

– Что?

Он отпускает мою руку. Все еще прячет взгляд.

– Уже поздно, пора возвращаться.

* * *

Сижу на мопеде позади Джека, почти не касаюсь его.

Не понимаю.

Почему? Этот вопрос терзает меня.

Что со мной не так?

Я думала, что у нас все прекрасно. Что мы отличная пара. Нам весело, у нас обалденный секс, но даже этого ему недостаточно, чтобы сказать мне о своих чувствах.

Может, я слишком давлю на него. Может, мысль о нашем совместном будущем пугает его. Возможно, он еще не готов к этому. Или думает, что я ему не пара. Может, я вообще все неправильно понимаю. Может, ему нужно нечто большее. Но что еще могу я ему дать? Я отдала ему всю себя. Больше у меня ничего нет.

И что мне теперь делать? Бросить его? Или забыть все и продолжать отношения без шансов на серьезную перспективу? Измениться самой?

Не могу понять, как мы дошли до такого кризиса. Еще недавно все было прекрасно, а теперь ни с того ни с сего стало ужасно. Как это возможно? Не понимаю. Что я такого сделала?

В голове кружится рой мыслей, и я не замечаю, как Джек все прибавляет скорость.

– Тише! – кричу я, когда он сворачивает на городское шоссе. Мы кренимся к дороге, но поворот слишком крутой. Чувствую, как Джек напрягается и жмет на тормоза. – Осторожно! – выдыхаю я, но уже поздно.

Опомнилась я, лежа на земле с вытянутыми руками. Повсюду песок. И локти болят. Вокруг темно и тихо.

– Эми? – доносится сдавленный крик Джека, но все еще не могу понять, где я. – Эми? Ты в порядке?

Я не могу говорить. Джек склоняется надо мной. Он испуган.

– Давай, положи руки мне на шею, – шепчет он и сам кладет мои руки себе на плечи. Затем осторожно поднимает меня. И только тут я замечаю, что он плачет, а я стою и поддерживаю его.

— Джек, что с тобой? – спрашиваю я хрипло.

– Я думал, что убил тебя, – всхлипывает он, – думал, ты умерла.

– Видишь, я в порядке. – Заглядываю ему в лицо. Он как безумный трясет головой. Мне становится страшно. – Джек, успокойся. Ничего не случилось. Мы упали, но все нормально. Я жива.

Джек хватает ртом воздух. Он бьет себя по голове, дергает за волосы.

– Ты не понимаешь. Я должен тебе кое-что сказать. Меня это мучает с тех пор, как ты спросила меня, что я чувствую… И подходим ли мы друг другу… И я хотел тебе сказать… хотел сказать… но не мог…

Я протягиваю к нему руки, и мне вдруг становится так легко. Все будет хорошо. Он меня любит. Я знала, я чувствовала. Пусть для этого понадобилось попасть в аварию, но главное, что он это понял.

Он отстраняется от меня и снова трясет головой.

– Ну же, скажи, – подбадриваю я.

Его душат рыдания, и мне его ужасно жаль. Никогда не видела, чтобы кто-то так страдал.

– Я все испортил. Все.

– Ну что ты, вовсе нет, – успокаиваю его я. – Все хорошо. Не бойся, скажи. – Джек захлебывается слезами, как ребенок. – Ну что ты, успокойся.

Он качает головой.

– Маккаллен. Салли Маккаллен, – выдыхает он, – та девушка с картины… которую ты видела у Хлои…

Он замолкает, пытается отдышаться. Поднимает на меня взгляд, слезы текут ручьем. Кажется, что его душит смех. И вдруг я все понимаю и делаю шаг назад.

– Что – Салли? – Он еще ничего не сказал, но я уже все знаю.

Джек всхлипывает.

– Кое-что произошло. В пятницу. Я думал, что ты была с Тристаном. Я все звонил и звонил тебе. Но тебя не было. Я напился, – он тяжело глотает воздух, – и тут пришла она. Прости… Прости меня, я так виноват перед тобой…

Но я его уже не слышу. Теперь мне все ясно: почему он опоздал в аэропорт, почему так странно себя вел, когда мы сюда приехали, почему избегал секса со мной, пятно на его животе…

Засос на его животе.

Чувствую, как Джек в темноте делает несколько нетвердых шагов ко мне.

– Я не виноват. Я хотел тебе сказать.

Вот сейчас я понимаю, что означает «глаза кровью налились». Я не слышу, что пытается сказать Джек, потому что мой кулак с размаху врезается в его щеку.

Он вскрикивает, но я уже далеко. Я бегу изо всех сил. У дороги нахожу перевернутый мопед, мотор все еще работает. Упираюсь всем своим весом, и мне удается поднять мопед. Когда Джек добегает до меня, я уже сижу на мопеде.

– Эми! – умоляюще кричит он и пытается меня схватить.

– Да пошел ты! – ору я, с размаху лягаю его в пах и уношусь прочь.

Инстинкт самосохранения – великая сила. Мне кажется, что весь мир рухнул, но я все равно смогла добраться до «Виллы Стефано» живой и невредимой. Спокойно ставлю мопед у гостиницы. Вазос, владелец бара, ведет караоке-дискотеку, все веселы и счастливы. Мамаша Даррена танцует пьяный канкан с одним из своих приятелей под собственный же аккомпанемент жутко исковерканной «Кармы Хамелеона». Я прохожу через бар к лестнице, меня никто не замечает.

Но как только оказываюсь в комнате, плотину прорывает. Сначала я тихо плачу, потом перестаю сдерживаться. С жуткими ругательствами вышвыриваю из окна вещи Джека, пока окончательно не выбиваюсь из сил.

Еще в аэропорту было заметно: что-то произошло. Я сразу должна была догадаться.

Но как он мог?

Как он мог так поступить со мной?

Я падаю на кровать и прижимаю руки к груди. Мне больно. Наверное, сердце на самом деле разрывается на части.

Спустя какое-то время всхлипы переходят в тихое хныканье, и я начинаю различать отзвуки караоке. В голове теснятся вопросы.

Как?

Где?

Почему?

Когда?

Не знаю, сколько уже сижу в темноте, пялясь на стену и придумывая ответы на свои вопросы. В себя прихожу от тихого стука в дверь.

– Эми, это я, Джек. Открой мне. Я зажмуриваю глаза.

– Тебе все равно придется меня впустить. – Он стучит сильнее.

Я затыкаю уши.

– Брось, – говорит он громче, – нам надо все выяснить. Я же знаю, что ты там.

– Убирайся, – всхлипываю я.

Мне хочется умереть. Я сворачиваюсь клубочком на кровати. Не хочу, чтобы он меня видел такой.

– Эми, прошу тебя, – умоляет Джек; он уже колотит по двери.

Я не реагирую. Оказаться бы сейчас дома, в своей постели. В покое. И зачем я только связалась с Джеком. Зачем доверилась, открылась ему. Не хочу быть тут, сейчас, не хочу быть собой.

Позже, не знаю через сколько времени, я понимаю, что в дверь уже никто не стучит.

Но я не сомневаюсь, что Джек не ушел, что он тут. Я это чувствую, я вижу его. Он не выходит у меня из головы. Я представляю, как мы целуемся на пляже. Как он смотрит на меня в лунную ночь, как он смеется, и ветер треплет его волосы.

Я все это так явственно вижу.

Но я не могу представить его с Салли.

Я распахиваю дверь. Джек сидит на лестнице, обхватив голову руками. Он поднимает голову. Лицо все в синяках, глаза залиты кровью.

– Что ты имел в виду? Что значит «кое-что произошло»?

Он смотрит на меня бессмысленным взглядом.

– Ну, что произошло? Джек не двигается.

– Я ее не трахал, – шепчет он. Меня всю трясет.

– Ну а что ты сделал?

– Я ничего не делал. Она сама. Она все сама.

– ГОВОРИ ЖЕ!

Джек снова обхватывает голову руками.

– Я спал. Проснулся от того, что она мне делала минет. Клянусь тебе. Больше ничего не было.

– Ой! Так она тебе всего лишь минет делала! – кричу я. – Бедняжка.

Джек встает.

– Нет, все было не так.

– Ну так просвети меня. Как это было? Как так вышло, что она упала на тебя и вонзила зубы в твой член?

Ему нечего сказать. Я смотрю на него с таким отвращением, будто передо мной куча дерьма.

Потому что теперь я это вижу. Вижу, как его лицо искривляется в блаженстве от прикосновений другой женщины.

– Видеть тебя больше не хочу! – выдыхаю я, захлопываю дверь и снова бросаюсь на кровать.

Джек долбится в номер, но я закрываю голову подушкой. Он так громко выкрикивает мое имя, что, наверное, уже распугал всю дискотеку. Слышу, как снизу ему орут, чтобы он заткнулся.

Потом все стихает. Не знаю, утащили Джека или он все еще под дверью. Мне плевать.

Беру со стола плейер, надеваю наушники. Включаю на полную мощность, чтобы не слышать собственных всхлипов. «Битлз» поют «Давай вместе».

Очень к месту.

9
ДЖЕК

БРОШЕННЫЙ

– Что она сделала? – спрашивает Мэтт с недоверием, разглядывая мою разукрашенную физиономию.

– Бросила меня, – повторяю я. И на случай, если это выражение ему не вполне ясно, добавляю: – Кинула, оставила, отшила, отфутболила.

И тут я вдруг понимаю, что вот так бросить, оставить и кинуть можно только что-то ненужное. Хлам. Мусор. Да, я хлам. Таким я себя и ощущаю. И если бы сейчас в гостиную вполз таракан, то прямиком двинулся бы к вашему покорному слуге, поскольку мусор – это его, родное.

Однако Мэтт, похоже, не в силах поверить в услышанное. Он плюхается на диван рядом со мной.

Его удивление вполне понятно. Действительно, происшедшее не поддается никакому объяснению с точки зрения логики или житейской мудрости.

Я и сам бы рад удивиться. И с удовольствием сейчас убеждал бы его, что такая милая девушка, как Эми, ни за что на свете не может бросить такого славного парня, как я. А поскольку такое невозможно, то у меня, наверное, какое-то ужасное помутнение рассудка, но оно скоро пройдет, и все встанет на свои места. Однако отрицание очевидного – не мой конек. Поэтому я говорю:

– Да, и такая фигня случается. На самом деле случается.

Я знаю.

Только что такая фигня случилась со мной.

– Но все было так замечательно, – недоумевает Мэтт, – вы были прекрасной парой.

– Были.

Несколько секунд он пристально смотрит на меня, потом спрашивает:

– Ну и?..

– Что – и?

– И кто кому нагадил? – Почему…

– Ведь кто-то же виноват. Так просто люди не расстаются. По крайней мере, обычно.

– Неправда, – протестую я, – люди расстаются по разным причинам. – Он ждет объяснений, и я продолжаю: – Бывает, что один храпит, а второй этого терпеть не может. Или они болеют за разные команды. Или… да что угодно. Может, им просто стало не о чем разговаривать.

– Значит, виноват ты? – заключает он.

Врать Мэтту бесполезно. Он меня слишком хорошо знает. И потом, мне просто необходимо высказаться. Нужно, чтобы кто-то утешил меня: мол, жизнь на этом не закончилась и все еще наладится.

– Да.

Он кивает:

– Так я и думал. Не хочешь рассказать, что случилось?

Хочу. И рассказываю с самого начала: как мы с Эми признались друг другу во всех прошлых связях и как легко стало после этого на душе. Потом рассказываю про вечеринку у Макса – как я ревновал и как выдвинул Эми ультиматум, а она обернула его против меня. И про Черную Пятницу рассказываю, и про то, как мучился подозрениями всю ночь. И как пришла Маккаллен, и как наутро я выставил ее за дверь и сказал, чтобы она не смела больше здесь появляться. И наконец, про наш отпуск, про аварию, про мое признание и реакцию Эми.

Когда я закончил сагу о своих несчастьях, первое, что сказал Мэтт:

– Этот Тристан, похоже, тот еще говнюк.

Я ценю, что он старается меня ободрить, но сейчас у него плохо получается. И машинально, уже без особой злости, я киваю и мысленно добавляю к списку вещей более приятных, чем Тристан, людей, которые едят свои козявки.

Не дождавшись от меня полноценной реакции, Мэтт спрашивает:

– На кой черт ты сказал Эми про Маккаллен? Вопрос логичный. Я впервые задался им сразу после того, как Эми заехала мне в челюсть. И с тех пор вопрос этот не дает мне покоя.

Верно, не было никакой необходимости рассказывать ей об этом. Конечно, мне пришлось бы трястись от страха, что она рано или поздно узнает правду. Вдруг бы я проговорился во сне. Или Маккаллен проболталась. Или в какой-нибудь секте меня бы заставили сознаться во лжи всем, кому я когда-либо врал. Но, честно говоря, и тогда и сейчас любой из этих случаев кажется мне маловероятным. А правда состоит в том, что, если бы я держал рот на замке, все бы обошлось.

Как раньше.

И тогда не случилась бы авария. И в самолете на обратном пути Эми не сидела бы рядом как чужая. Наоборот, мы бы стояли на скале в обнимку, любовались лунной ночью и пляжем. Нашим пляжем, на котором мы занимались любовью. Я, она и море – как в книжках. Черт!

Но нет, Джек Росситер не ищет легких путей! Там, на скале, когда Эми спросила, есть ли у него к ней чувства, Джек Росситер промолчал. А ведь чувства-то были. Впервые за много лет. И впервые за много лет рядом с ним стояла девушка его мечты. Проблема в том, что все казалось слишком хорошо, все казалось таким нереальным. Но все было реальным.

— Я хотел быть с ней честным, – отвечаю я.

– Честным? – вопрошает Мэтт. И смотрит на меня так, как будто я только что громко перднул.

– Да, честным. Быть честным – значит не врать.

– Я знаю, что такое честность, Джек.

– Тогда что тебе непонятно?

– Мне непонятно, при чем тут честность, когда мы говорим об отношениях между мужчиной и женщиной.

– При том! – раздраженно отвечаю я. В его глазах искреннее недоумение.

– В моих отношениях она ни при чем. И большинство живущих на этой планете людей со мной согласятся. – Во взгляде Мэтта мелькает подозрение. – Надеюсь, ты не брал мою книжку «Десять шагов к вечной любви»?

– Какую книжку?

Мэтт встает и отходит к окну.

– Ладно, проехали.

– Я не хотел ее обманывать, – продолжаю я. – Это было бы неправильно. Она мне доверилась, а я продолжал ей врать. И чем дольше я откладывал признание, тем омерзительнее становилось у меня на душе.

Мэтт поворачивается. Глаза у него прищурены.

– Ну-ка, ну-ка. Уж не о совести ли ты талдычишь? Вроде как каждый раз, взглянув на нее, ты чувствовал себя предателем, и это чувство отравляло тебе жизнь, так? Каждый ее поцелуй, каждая минута близости с ней казались тебе новым предательством, так? И всякий раз, оставаясь с ней наедине, ты понимал, что ваша близость ничего не значит, ибо зиждется на твоей измене, так?

– Да, – бормочу я. Мэтт попал прямо в точку. – Именно так я и думал. – Словно огромный груз упал с моей души. Хоть кто-то понимает мои чувства.

Кто-то, только не Мэтт.

– То есть ты признался ей, чтобы облегчить свою душу? А не лучше было самому справиться со своим чувством вины? Просто вынести для себя урок и никогда не изменять ей впредь? – спрашивает он, возвращаясь на диван.

Несколько секунд я прихожу в себя – такое разочарование. Нет, никогда нам с Мэттом не познать радости душевного единения. Ни в охотничий клуб, ни в клуб любителей природы меня не возьмут. Ну и ладно. Все равно обниматься с деревьями я не люблю – того и гляди белка на голову нагадит. И вообще, меня исключили из скаутов за курение, когда мне было девять лет. Так что это не для меня. Но все это ерунда. Я не злюсь на Мэтта. Я зол на себя.

Не то чтобы его реакция противоестественна. Как раз наоборот. Вот представим, что я сейчас провожу социологический опрос среди представителей нашего пола и задаю им следующие вопросы:

A. Если вы напились и переспали с первой встречной, вы бы рассказали об этом своей девушке?

Б. Если вы завели интрижку на стороне, но поняли, что любите только свою девушку, вы бы сказали ей о своих похождениях?

B. Если бы вы поимели шанс переспать с кем-то (включая голливудских звезд) так, чтобы об этом никто и никогда не узнал, вы бы отказались от такой возможности?

Сомневаюсь, чтобы хоть один человек ответил утвердительно. Нет, в самом деле, в наше время никто в измене не признается. Одно дело рассказать друзьям – это да. Но чтобы своей «половине» – нет, это вряд ли. Да и зачем? Правильно, незачем. Разве что собираетесь с ней разойтись.

По крайней мере, я так раньше думал. Даже когда встречался с Зоей. И пусть я ни разу ей не изменил, все равно знал: случись что-нибудь в этом роде, я бы и словом не обмолвился. Иначе хлопот не оберешься. Но с Эми я так поступить не смог. Отсюда и плачевные последствия – Джек Росситер в греческой трагедии «Признание мотоциклиста». Похоже, честность оказалась сильнее меня. Однако, как и для Мэтта, честность для меня не самоцель. Это было бы слишком просто. Слишком легко. Конечно, честность имеет большое значение, но суть в том, что она лишь признак, симптом чего-то большего. У моей честности есть причина – глубокое чувство. А какое чувство самое сильное и глубокое? Это же очевидно! И просто удивительно, как долго я не замечал причины моей патологической честности.

Я смотрю Мэтту прямо в глаза и говорю:

– Я ее люблю. Я рассказал ей про Маккаллен, потому что люблю ее.

Мэтт поднимает руку:

– Подожди-ка, дружище. – Что?

– Ты прекрасно знаешь что. Слово на букву «Л». Ты только что его произнес. – Он грозит мне пальцем. – Произнес, произнес. И не отпирайся.

– Я и не отпираюсь.

Мэтт склоняет голову набок.

– Не отпираешься?

– Нет. Я сказал совершенно сознательно. Я ее люблю. – Вслушиваюсь в звук этого слова. Приятный звук. Я бы еще его послушал. – Я, Джек Росситер, – говорю я громко, – будучи в здравом уме…

– Ну, это еще вопрос, – замечает Мэтт.

– …Заявляю, что люблю Эми Кросби. Мэтт долго и пристально смотрит на меня.

– Что ж, это все объясняет, – заключает он.

– Что объясняет?

– Причину твоего неадекватного поведения. – Несколько минут мы молча пялимся друг на друга. – Так, значит, надо придумать, как вытащить тебя из этой заварушки, – произносит он наконец.

Мэтт – юрист, и к решению проблемы подходит как юрист. Начинает с фактов. Задав мне пару вопросов, он погружается в раздумья. Лицо сосредоточенное. Представляю, как его холодный и острый ум ищет оптимальный путь, строит логические цепочки. Мне вдруг становится спокойно. Если уж кто и способен найти выход из лабиринта лжи, то только Мэтт.

– Случайная оральная стимуляция, – выдает он. Потом чешет подбородок и хмурится. – Да, тяжелый случай. Досадно.

Признаться, не такого решения я ждал.

– Нет, Мэтт, – поправляю я его, – это не досадно. Вот если бы я потерял бумажник или огреб штраф за неправильную парковку, – это было бы досадно. А то, что случилось со мной, – катастрофа.

Мэтт терпеливо ждет, когда я успокоюсь.

– Главное, – размышляет он, – определить, можно ли считать случившееся изменой. Технически, я думаю, – да. Тебе сделали минет. Ее язык касался твоего пениса. Но обратимся к намерениям. Хотя с точки зрения закона незнание не освобождает от ответственности, можно взглянуть на происшедшее с другой стороны. Находясь в полубессознательном состоянии, ты не мог знать, что упомянутый выше язык принадлежит не твоей возлюбленной Эми Кросби. Отсюда следует, что сексуальное удовлетворение, полученное посредством упомянутого выше языка, не может считаться эмоциональной изменой.

– Здорово! Просто отлично! – прерываю я Мэтта в полном разочаровании. – Ты Эми это расскажи. Дорогая, он просто не успел установить ее личность. Дело-то житейское, чего тут расстраиваться. Валяй, Мэтт, она будет в восторге.

Мэтт косится на меня:

– Слушай, тебе надо научиться управлять своей агрессией. Так нельзя.

– Что?

– Сделай глубокий вдох, – требует Мэтт. – Что?

– Расслабься, успокойся. Плыви по течению. И он еще будет мне сейчас эту хрень втирать.

Тоже мне хиппи, дитя природы. Да он же горох от гречки не отличит.

– Расслабься?! – огрызаюсь я. – Как тут, к черту, расслабиться?! Меня девушка бросила!

Несколько секунд он ждет, когда остынет мой гнев, потом говорит:

– Слушай, все не так плохо, как кажется.

– Да что ты? Ну просвети меня.

– Попробуй взглянуть на вещи объективно.

– Объективно?! – едва не кричу я.

– Вот именно. Представь, что ты стоишь на горе и смотришь вниз. Тебе все сразу станет ясно. Так ты сможешь увидеть все со стороны.

– Мэтт, я сильно сомневаюсь, что, взобравшись на какую-то гребаную гору, я почувствую себя лучше.

Он раздраженно закатывает глаза.

– Дай мне закончить.

– Хорошо, продолжай.

Мэтт закуривает, затягивается пару раз.

– Объективно дело обстоит так. Женщина, которую ты любишь, больше не хочет иметь с тобой ничего общего. Она узнала, что ты совал свой член в рот кому попало. В результате, поскольку ты ей сразу в этом не признался, она сочла тебя кучей вонючего дерьма и надеется, что ты будешь гореть в геенне огненной до скончания веков. Надеюсь, ты и сам понимаешь, что видеть она тебя больше не хочет?

– Спасибо тебе, Мэтт, – благодарю я, начиная сильно сомневаться в его адвокатских способностях. – Не проще ли было просто вручить мне бритву и посадить меня в теплую ванну?

– Ладно, – отвечает Мэтт. – Хрен с ней, с объективностью. Ты прав, тебя кинули. Но, – тут он выдерживает паузу, – все могло быть еще хуже.

Наконец что-то дельное.

– Да, – соглашаюсь я, – я мог бы оказаться посреди пустыни без капли воды. Меня могли бы заживо скормить червям. Или заставить смотреть все серии «Санта-Барбары». Если исключить эти возможности, то, откровенно говоря, хуже, чем есть, уже быть не может.

Мэтт игнорирует поток моего сарказма.

– Серьезно, Джек. Все могло быть намного хуже. Ты жив. Она тоже. Всякое бывает. У всех в жизни случаются черные полосы.

– Нет, Мэтт, я так не думаю. У тебя они случаются? Лично у тебя бывали настолько черные полосы? А? Я могу ошибаться, но, по-моему, тебя любимая девушка пока не бросала. Так?

– Да.

– Ну, значит, всякое случается не со всеми. Только с некоторыми. С этим я готов смириться.

– А с чем не готов?

– Я не готов смириться с тем, что это произошло со мной, — огрызаюсь я.

– А что, ты особенный?

Я опускаю голову, прячу лицо в ладонях.

– Я ей доверился, Мэтт. Вот что меня убивает. Понимаешь? Всю свою сознательную жизнь я врал своим женщинам. Но не ей. Я сказал Эми правду, потому что поверил ей. Потому что люблю ее. И что в итоге? В итоге она меня бросила. И даже не захотела слушать.

– Ты думаешь, что-то изменилось бы, если бы она тебя выслушала?

– Да, – бормочу я, – думаю. Но какая теперь разница? Я звонил ей весь день, но она не подходит к телефону.

Мэтт кладет руку мне на плечо:

– Может, ей просто нужно время, чтобы успокоиться? Оставь ее на время в покое. Поверь, она не сможет ненавидеть тебя всю жизнь. Знаешь, как говорится? Если любишь – отпусти. Вернется – будет твоей навеки. Не вернется – значит, и не любила никогда.