Текст книги "Спящая красавица"

– Тебе придется избавиться от него, – посоветовал он.

– Я знаю, – пробормотала она из-под полотенца.

Он напомнил о неотложных делах:

– Вы нашли человека для починки крыши вашего пансиона?

– Кажется, да.

– Хотите ли, чтобы я проверил его для вас? И помог Дэвиду следить за починкой?

– О да, пожалуйста… Это было бы замечательно. И вы напишете мне, конечно же, расскажете обо всем, что случится, будете держать меня в курсе всех дел вокруг предстоящей борьбы за африканскую карту и золото вакуа. Я дам вам свои адреса в Сан-Ремо и Париже.

– Да-да, – закивал он согласно. – Я буду писать.

После некоторого молчания она прошептала:

– О, Джеймс, возможно, мы не должны… Нам надо порвать наши отношения, ты так не думаешь?

– Нет. – Он крепче прижал ее к себе. – Я не могу отказаться от тебя совсем. Ты стала моим другом – моим самым дорогим, самым лучшим другом. Все знают, что у нас были дружеские отношения, пусть они останутся. Может быть, придет время, когда мы сможем… – Он не закончил свою мысль.

Этого было достаточно, потому что они были истинными и искренними друзьями. Они верили друг другу: у них были и другие общие интересы, кроме сердечных.

Она спросила его, что именно послужило причиной того, что он накинулся на Азерса на званом обеде у Татлуорта.

Он рассказал ей о последних событиях. Действительно, Азерс собирался назвать его убийцей и вором, если бы это помогло ему добраться до записок, указывавших путь к золоту Африки. Джеймс рассказал, как он обеспокоен тем, что Филипп, у которого есть средство остановить Азерса, скорее подрезал ему крылья, чем помогал. Утром Джеймс ушел через заднее крыльцо.

Он понял, что просто не может обладать ею.

Глава 15

Если принять во внимание задетое самолюбие богинь, или злые чары, наказание богов, или мудрость сказаний, то во всех версиях «Спящей красавицы» судьба является основным противником. Хотя кое-кто надеется смягчить ее удар, ни одно предостережение не является достаточным, чтобы предотвратить неприятности.

Из предисловия к переводу «Спящей красавицы», Лондон, 1877 год.

Смешно, но на следующий день Николь ждала поезда, который должен был увезти ее из Кембриджа. Этот поезд прибывал на ту же платформу, на которую приезжал другой – с Филиппом Данном. Ни жены, ни семьи с ним не было. Он вышел из вагона, посмотрел на противоположную сторону платформы и встретился взглядом с Николь. В первый момент она подумала, что он ее проигнорирует.

Но Филипп так не поступил. Он улыбнулся такой неожиданности и направился прямо к ней:

– Николь, мне нужно с тобой поговорить.

Живя две недели под крышей его дома, Николь очень удачно избегала серьезных разговоров. Их беседы носили случайный характер. Но теперь, на виду у всей железнодорожной станции, она не могла придумать, как избежать этого разговора. Николь вежливо улыбнулась, сохраняя дистанцию, как она надеялась, и приготовилась к тому, что придется сказать нечто большее, чем простое приветствие, впервые за более чем десятки лет.

Он причесывался по-особенному, зачесывая прямые волосы назад. Они были слишком редкими. Вид редких волос, торчащих над лицом, делал его раздраженным. Эта прическа и выражение настороженности придавали ему вид испуганного человека.

– Здравствуйте, Филипп. – Приподняв одно плечо, она как бы извинялась. – Я собираюсь уезжать. Мой поезд должен подойти с минуты на минуту.

– Как ты поживаешь? – спросил он беззаботно. – Выглядишь великолепно.

– Спасибо, у меня все хорошо.

– Ты ждешь кого-то?

Она наклонила голову. Обсуждать это на станции? Тем не менее ответила:

– Нет.

Затем он завладел ее вниманием, сказав:

– Этим утром говорил с Татлуортом. Ты была у него на званом обеде в среду вечером, где встретила, как я полагаю, человека по имени Джеймс Стокер?

Он рассмеялся, и его смех заставил ее насторожиться.

– Почти невозможно не столкнуться с ним. Красивый молодой человек, четко выражающий свои мысли, привлекательный – все здесь влюблены в него.

– Я встречала его.

Он ждал, что она добавит что-нибудь еще. Николь уклончиво сказала:

– Он производит впечатление порядочного человека. Он, несомненно, ваш хороший друг, так как очень хорошо отозвался о вас.

– Он очень тесно связан со мной: именно я финансирую его исследования в Кембридже, я назначил его в комитеты и надеюсь, что он займет со временем высокий пост.

– Что же, в таком случае он должен быть вам очень благодарен.

– Черт побери, думаю, что так оно и есть. Я курировал его, когда он был еще студентом, был руководителем его работ. Я помог и его продвижению.

Она не знала, что сказать.

– Что вы о нем думаете? – спросил Филипп.

Николь все меньше и меньше понимала, что ей следует говорить. Какую цель он преследовал? Она поколебалась, прежде чем продолжить:

– Он, по-моему, идеалист. Его видение мира не вполне совпадает с вашим.

– Ха! – сказал Филипп и погрозил ей пальцем.

Она догадалась, какого ответа он от нее ждал.

Он поднял брови, делая вид, что оскорблен:

– Я глубоко задет.

Она рассмеялась, отчасти потому, что именно этого и добивалась.

– Боюсь, вы очень практичны, Филипп. И это спасает вас от ужасного идеализма. Но ваша практичность имеет некоторые преимущества.

Он усмехнулся, смягчившись, и посмотрел вокруг. Оглядевшись и увидев пару газетных киосков, он сказал:

– Я не знаю точно, но кто-то сказал, что он положил на вас глаз…

– Филипп, я думаю, ему нет и тридцати. Что ему может понадобиться от женщины моих лет?

Слишком быстро, для того чтобы польстить, он сказал:

– Правильно. – И рассмеялся. – Моей первой мыслью была именно эта. Я не имею в виду то, что вы потеряли привлекательность, Николь. Но Джеймс еще так… я не знаю… – Он надул щеки, затем с шумом выдохнул воздух: – Пф-ф. Джеймс не образец добродетели, я вам говорил. – Филипп сложил губы трубочкой и нахмурился.

Он хотел, чтобы она составила превратное мнение о Джеймсе.

– Стокер интеллигентен, настоящий ученый, но основное его очарование в другом: он очень легко приспосабливается к обстановке, что в другой жизненной ситуации при меньшем таланте и меньшем самомнении позволило бы ему стать очень удачливым артистом. Идеалист! Ха!

– Правильно, – только и смогла выдохнуть Николь.

Пока они так стояли, послышался свисток приближавшегося поезда. Она чувствовала себя все более и более неуютно. Было совершенно невыносимо, что Филипп неправильно понял молодого человека, который не сделал ему ничего плохого, его подопечного, его протеже, почти приемного сына, только потому, что кто-то что-то наболтал о нем Филиппу.

Она сказала не столько ради Джеймса, сколько ради Данна, которому нужны были такие друзья, как Джеймс Стокер:

– Думаю, вы не доверяете ему, Филипп, потому что удалили его от себя.

Когда Николь взглянула на Филиппа, то увидела, как внимательно он ее разглядывает. И неожиданно произнесла:

– Вы так давно не были в городе. Вы сами отдалились от него. Вы очень практичны: поговорите с ним. Уладьте это.

– Николь… – начал Филипп, но его слова поглотил шум быстро приближавшегося поезда: громкий визг металла и звук выпущенного пара заставили их прервать разговор.

Николь сделала знак своей горничной. Носильщик подвез на тележке ее чемоданы и саквояжи.

Поезд с шумом вибрировал от продолжавших работать механизмов. Как только ее багаж был погружен, Филипп сказал:

– Николь, я хотел бы снова увидеться с тобой, именно с тобой я хотел бы все уладить.

Она взглянула на него.

– Нечего улаживать, Филипп, – рассмеялась она. – Я все уладила много лет назад. Но если у тебя появилось такое желание – поговори с Дэвидом. Он рад любому проявлению твоего внимания.

Филипп протянул руку, чтобы помочь ей войти в вагон, затем задержал ее руку в своей. Когда она повернулась, чтобы пройти в тамбур, он сказал:

– Не замахивайся так высоко, Николь. – А после паузы добавил: – Я – лучший выбор для тебя.

Боже! Она надеялась, что нет. Каким проклятием это стало бы для нее. Она уставилась на Филиппа с выражением безразличия, ничего не понимая.

Он сказал:

– Человек, как Стокер… что же… – Филипп покачал головой. – Ты погубишь его, ты это знаешь.

У нее в груди все сжалось, ей стало трудно дышать, словно воздух на перроне стал холодным. Она спокойно взглянула на Филиппа, чтобы поставить его на место.

В то же мгновение он отвернулся, отпустив ее руку и при этом фыркнув, словно она его оскорбила. Разозлившись, как от удара палкой, он сказал:

– Вилли совсем плоха, клиника не приняла ее. Мне пришлось оставить ее в хосписе в Бате.

Николь поджала губы и нахмурилась.

– Ох, Филипп, почему же вы в таком случае не с ней?

Он слегка пожал плечами и стал похож на того Филиппа, которого она знала прежде. Он стоял с опущенными плечами, покинутый. Его глаза честно и открыто встретились с ее глазами и остекленели, когда он произнес:

– У нее нет ни малейшего представления о том, что я там присутствую.

– Мне так жаль, – сказала Николь, – о Филипп, мне так жаль!

Он кивнул.

Она почувствовала напряженную беспомощность, когда поезд тронулся. Через оконное стекло она увидела Филиппа. Он неподвижно стоял на платформе, глядя, как она уезжает. Его рот был сжат, на лице появилось выражение безнадежности. Было видно, что у него большие неприятности.

Поезд двигался, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, все быстрее и быстрее. Николь стояла, не решаясь сесть. Она держалась за поручень багажной полки, с трудом приходя в себя. Ей было очень жаль Филиппа. У нее сдавило горло, губы дрожали. Но как бы ни были сильны ее переживания, она не чувствовала себя обязанной ему: он был ее прошлым. Она была в безопасности, переживая за человека, который наделал в жизни много ошибок и чья жена теперь умирала. Она чувствовала к нему только жалость. И вовсе не он был причиной того, что она окаменела, у нее в горле стоял ком, и она даже не могла глотать.

Николь оставила Джеймса. Действительно оставила его и с ним вместе оставила все надежды на новую жизнь. Она не намеревалась плакать, как и обещала. Это было необходимо, чтобы их разрыв был окончательным.

Потому что она прекрасно понимала, что в словах Филиппа была правда: она могла бы сломать жизнь молодому герою, если позволила бы их отношениям продлиться, если бы оставила Джеймсу надежду. Они не могли быть «только друзьями», хотя и пытались это сделать, потому что он был влюблен в нее. Это могло обернуться бедой для сэра Джеймса Стокера. Если она будет поощрять его, он может совершенно случайно совершить опрометчивый поступок и погубить свою жизнь. И все из-за нее.

На Николь нахлынули страхи из-за одной совершенно непреодолимой и слишком для нее приятной черты его характера: ее верный рыцарь не обладал необходимым в таком случае двуличием, для того чтобы поддерживать отношения с женщиной, имеющей дурную репутацию. Это было не в его характере – жить в вынужденном притворстве.

Она стояла так, оценивая дорогую ей жизнь под мерный, ритмичный стук колес поезда, сожалея о том, что все, что она могла бы сказать в письме, слишком быстро проносится у нее в голове, как проносится мимо нее в окне поезда сельский пейзаж. Николь знала, что большинство ее мыслей останутся невысказанными.

Обо всем этом она успела подумать, пока Лючия готовила ей место. Николь отпустила поручень, за который держалась, и присела, ощутив мягкий бархат сиденья. «Облегчение… Да, да, – говорила она себе, откинувшись на спинку сиденья, – у меня все будет хорошо». Она прикрыла глаза. Она всегда была одна, всегда шла своей дорогой. И не важно, что другие видели ее в лучшем случае в сомнительном свете. И не важно, что ее оставляли те, кем она восхищалась, кто удивительным образом понимал ее, знал ее с той же стороны, с какой она сама себя знала. Все было хорошо, пока она не встретила Джеймса. И без него все будет хорошо.

Огорченная, Николь долго сидела с сухими глазами и незаметно задремала. Это продолжалось до тех пор, пока она не почувствовала сквозь дремоту, что перед ее мысленным взором проносится образ того, кого она оставила: его взгляд, улыбка, его юмор… его сильное, теплое тело… его нежность, честность, его понимание, такое редкое и благородное.

О Боже! Во сне она вновь увидела мягкий взгляд его золотистых глаз, его вызывающие недоумение терпимость и всепрощение, его приятное одобрение, его открытое, незащищенное выражение любви.

Николь проснулась, почувствовав непонятный толчок. Поезд остановился. Пар клубами выбивался из-под вагона по обе стороны ее купе. Лондон… День клонился к закату. Лючия, стоя к ней спиной, доставала с верхней полки шляпные коробки, собирала вещи. Николь набрала полную грудь воздуха, затем медленно выдохнула. Боль, сжимавшая грудь, не отпускала всю дорогу. Дверь ее купе открылась, ворвался свежий воздух, и она ощутила на щеках прохладу и сырость. Господи! Она раздосадованно вытерла лицо тыльной стороной ладони, не зная, что же ей предпринять. Она не была уверена, что сможет совладать с теми чувствами, которые не испытывала с молодости. Ей было семнадцать лет, когда она плакала в последний раз. Ее ресницы были мокрыми от слез, а на щеках оставались мокрые дорожки.

Глава 16

В конце мая, почти через месяц, Джеймс сидел за своим рабочим столом в уставленном книгами кабинете в колледже Всех Святых. На коленях у него лежал потрепанный журнал, привезенный им из африканской экспедиции. Его переплет давно превратился в труху, а обложка покоробилась. Страницы покрылись бурыми пятнами. В конце концов Джеймсу пришлось связать их шнурком, чтобы они не рассыпались. Сегодня он сидел и пролистывал свой журнал, осторожно перебирая страницу за страницей. Записки заблудившегося человека. Это последнее обстоятельство оказалось просто отмечено и было самым интересным для Джеймса. Они вполне способны обходиться без всего, вернее, без ничего… Джеймс отмечал в своем журнале все: и важные события, и незначительные на первый взгляд подробности. Загадка, почему крокодил не ест гиппопотама, имеет большое практическое значение для выбора лучшего места для метания копья, для охоты на бородавочника. Это были страницы, написанные англичанином, вперемежку со страницами, написанными простым членом племени. Джеймс попытался вспомнить, когда именно он перестал воспринимать окружающий мир в привычном для него свете. Он любил Англию. Любил ее прежде, любил и теперь. Она была его сутью, основой его существования, но было что-то неправильное в ее позиции, ее правах по отношению к другому миру.

Мир сузился до угрожающе малых размеров. И для Джеймса он стал совершенно пустынным.

Он мечтал, чтобы Николь была с ним, чтобы можно было поговорить с ней о той суматохе, которую вызвали вот эти листы бумаги, что лежали сейчас у него на коленях. Однако он потерял ее. Прошло более трех недель со времени ее отъезда, а он не имел от нее никаких вестей.

Семестр подходил к концу, это означало приближение экзаменов, затем неделю студенческих каникул, затем заседание университетского совета и присуждение ученых степеней. Потом аудиенция у королевы и титул. День рождения ее величества. Хотя она родилась в мае, но официальное празднование приходилось на двенадцатое июня. О счастливый день!

Джеймс положил свой разобранный на страницы журнал на стол. Конечно же, счастливый день! Он отодвинул бумаги и образцы, которые лежали перед ним на столе, в поисках пера. Он никак не мог найти, чем бы можно было писать. Как не мог найти в себе ни одного радостного чувства. Казалось, что ему нечему было радоваться, ничто не могло сделать его счастливым. «Будь я проклят», – пробормотал он, пытаясь разобраться в дебрях на своем столе. Никогда еще он так не преуспевал и никогда еще не был так несчастен.

Ему не хотелось присутствовать ни на каких празднованиях. Письмо от Николь могло бы вызвать в нем ликование. Он был озадачен, почему до сих пор не получил от нее никаких вестей. Озадачен, огорчен и обижен. Он не мог представить, как ему найти ее. Ему пришло в голову разыскать Дэвида и спросить у него ее адрес, но это означало втянуть ее сына в их отношения. Во всяком случае, он продолжал спрашивать себя: почему Николь не написала ему сама? У нее был его адрес, он был в этом уверен. Почему она не сказала точно, где будет? Или она не желала получить о нем известие?

Джеймс не знал ответов на эти вопросы.

Он захлопнул журнал, повернулся на стуле, чтобы достать с полки книгу. Его собственный журнал. Часть того, к чему тянул свои руки Азерс в поисках африканского золота. Частные записки Джеймса. Он взял журнал, достал с полки несколько книг, затем поставил журнал позади них и поместил книги на место.

Глупец. Он ненавидел вещи, подобные этим. Это рассмешило бы Николь. Она помогла бы ему обдумать его положение. Она бы выслушала его. Они бы поговорили.

Если бы она только прислала свой адрес, прислала весточку… дала ему знать, как с ней связаться… Все его неприятности показались бы ему не такими тягостными. А его радости, разделенные с ней, ощущались бы вдесятеро сильнее.

Джеймсу было девять лет, когда Филипп Данн и его жена взяли его официально в свой дом. Бо́льшая заслуга в этом была Филиппа. Леди Данн, виконтесса Данн, жила в тумане непрестанной головной боли и ежедневного приема настойки опия. Большую часть времени она проводила в постели. Джеймс жил в доме Вильгельмины Данн десять лет и за это время видел ее считанные разы, они были едва знакомы. Более того, он считал, что все остальные знали ее не лучше, чем он сам. По этой единственной причине он симпатизировал ей. Супруги спали в разных комнатах. Виконтесса спала на первом этаже. Она боялась ступеней, так как с большим трудом преодолевала их. Подобный брак, без сомнения, устраивал их обоих.

Джеймс всегда был завален работой для Филиппа. Конечно, теперь он немного лучше понимал, что двигало Данном. Хотя не все было так просто: молодой Филипп позволял себе проводить время с Николь, чувствовал себя из-за этого отвратительно и поэтому заботился о Вилли. А может, он продолжал заботиться о жене из чувства долга? Во всяком случае, несомненно, что Филипп был очень сильно привязан к своей страдающей жене. Когда она была счастлива, его состояние духа заметно улучшалось.

Поэтому, когда Филипп как-то заехал в Кембридж по дороге в Бат и объявил, что снял для всей семьи на каникулы дом недалеко от Монте-Карло, Джеймс понял это так, что лечение пошло Вилли на пользу. Филипп был жизнерадостен. Он был уверен, что солнце, море и воздух Южной Франции – как раз то, что ей нужно. Он снял «романтический домик с прелестным садом, с видом на море, который понравится Вилли».

Джеймсу трудно было представить, что Вилли стало настолько лучше, что она в состоянии реагировать на что-нибудь, что ей что-то может понравиться, но кивнул головой. Затем Стокер был еще более удивлен, услышав приглашение Филиппа.

– Как в старые добрые времена, – сказал Филипп.

Он похлопал Джеймса по плечу.

Джеймс подумал, что это как раз то, что нужно. Поездка отвлечет его от постоянных попыток перехватить почтальона и не принесет ему никакого вреда.

* * *

Это было обычным делом, что Данн приглашал Джеймса провести с ним каникулы. Он был близок всей семье, хотя никогда никуда не выбирался с семейством Даннов на долгое время.

«Хорошо, хорошо», – повторял он себе.

В самом крайнем случае они с Филиппом могли отдохнуть сами, друг с другом. С тех пор как Джеймс вернулся, у него не оставалось времени для послеобеденной болтовни с Филиппом – без посторонних, с хорошей сигарой и бренди, – которую они некогда так любили. Это будет превосходно, уверял себя Джеймс.

Он прибыл в Монте-Карло на поезде, затем нанял экипаж и через двадцать минут очутился как раз во французской деревушке, что стояла на границе с Италией. Чтобы добраться до дома, ему нужно было дальше повернуть на запад, а затем расспросить о дороге. В действительности дом, который снял Филипп, хотя и был расположен в сотне ярдов, был неприступен. К нему можно было подъехать только кружным путем. Для того чтобы добраться туда, нужна была карта. Возничий Джеймса дважды сбивался с пути. С узкой, извилистой дороги, проходившей по горам, дом выглядел – да таким он, собственно, и был – неприступным.

Когда Джеймс с возничим, тащившим его багаж, приблизился к парадной двери, он увидел извилистую тропинку, которая вела прямо к воде.

Дом был удивительно уединенным, просто гнездышко для влюбленных или, скорее, орлиное гнездо. Он был плотно прижат деревьями к вершине располагавшейся поблизости скалы. Конечно, превосходное место для того, чтобы ухаживать за страдающей женой, решил Джеймс.

Его встретила в дверях француженка и предложила войти. Едва перешагнув порог, он был поражен открывшимся перед ним видом. Через широкий, необычайно открытый коридор, затем через стены с французскими окнами сразу же открывалось захватывающее зрелище: величественное Средиземное море виднелось на некотором расстоянии в просветах между возвышавшимися деревьями. Внизу через дорогу тянулся пляж.

Джеймс понял, что этот дом действительно необыкновенный: великолепный, с обширными балконами и террасами, наполненный свежестью морского воздуха, с превосходной обстановкой, содержавшейся в чистоте и порядке. Он был пропитан солнечным светом и запахом трав, которые росли на засушливых холмах, окружавших дом. Разобрав свой багаж с книгами за пять минут, Джеймс понял, что Вилли «не понравилось» это место, потому что ее в особняке не было.

– Она не приедет, – сказал Филипп.

Он повернулся и с недовольным выражением лица протянул Джеймсу бокал с каким-то напитком, мутным и сладким. Затем продолжил:

– Поэтому и девочки решили остаться с ней.

Выражение разочарования на лице Филиппа было притворным. Он вовсе не был так несчастлив, каким представлялся. Джеймс не понимал его.

В это время он как раз смотрел в окно. Он взглянул пристальнее, сосредоточился, чтобы удостовериться, и замер, придя в замешательство.

Внизу, на пляже, среди сосен Джеймс увидел миниатюрную женщину с блестевшими на солнце темными волосами, выбившиеся пряди которых развевались у нее за спиной на морском ветру.

Нет, этого не могло быть: это был плод его причудливых фантазий!

Но это была реальность. К его громадному удовольствию – хотя вслед за тем он испытал досаду – и удивлению, это была Николь Уайлд. Бесспорно, внизу у воды, в сотне ярдов от него, была Николь. Она прогуливалась в одиночестве по мокрой от прибоя гальке.

Она приподняла свое платье, чтобы ей было удобнее идти по камешкам своими босыми ногами. Ее ноги, которые он так любил, выглядели беззащитными. Она всегда выглядела по-особенному. Такое редко увидишь – одиноко прогуливающаяся хорошо одетая женщина у самой воды. Она шла, как будто пританцовывая, стараясь не попасть в волну, когда та накатывала на нее, или, наоборот, догоняя волну, когда та убегала. Все больше и больше раздражаясь, Джеймс подумал: «Где же, черт побери, ее туфли? И почему она танцует здесь без чулок или тапочек на своих нежных, милых ножках?»

Двое мужчин стояли и вместе, плечо к плечу, смотрели из окна на женщину у воды.

Наконец Филипп робко спросил:

– Я надеюсь, с Николь Уайлд вы знакомы?

Джеймс не произнес ни слова. По вполне понятной непростой причине он хотел бы ударить Филиппа Данна по лицу.

Тот безразлично пожал плечами.

– Мы снова вместе, Джеймс. – Филипп выдержал паузу. – Я могу также сказать тебе: некогда мы были очень близки. У меня есть сын от нее.

Едва ли он позволил себе скрыть то, что до этого момента отсутствовал в жизни своего сына, – очень короткая оказалась у него память.

– Я никогда не мог признать его, ты понимаешь. Он приятный, веселый. Красивый, черт побери! – Филипп торжествовал. – Он очень похож на меня, я полагаю, – ну конечно, когда я был моложе. Сейчас он в Кембридже. Это такая пытка – видеть его там… да. – Филипп махнул рукой. Как будто этот жест мог прояснить больше, чем слова.

Обретя дар речи, Джеймс начал:

– Я… – Что? Что могло бы его оправдать? Потрясение, проклятые объяснения с женщиной, прогуливавшейся внизу на пляже? Он заставил себя сказать единственно верные слова, подходившие для данного случая: – Я… я уеду на следующем поезде обратно. Вам лучше остаться наедине с вашей… – Но кто она Филиппу? Кем эти люди приходились друг другу?

– Нет-нет. Дэвид любит вас. Мы обсудили это. Он рад видеть вас здесь.

Дэвид хочет видеть его здесь? Джеймс почувствовал себя полным дураком. Что будет со всем этим?

– И, Джеймс… – Филипп взглянул на него одним из своих «искренних» взглядов, каким-то образом напоминавших предельную простоту, которую он так хорошо изображал, что Джеймс всегда с трудом мог разобраться, притворяется тот или нет. Если он замечал, что Филипп привычно лукавит, то ему это не нравилось, и он мог замкнуться в себе.

Так и произошло. Он почувствовал недоумение, когда Филипп добавил:

– Я хотел бы, чтобы ты был здесь. Друг – этим все сказано. – Затем Филипп продолжил: – Должен сказать тебе, я напуган. Мой брак развалился. Моя жена большую часть времени ничего не понимает, моя карьера под угрозой. Вдобавок моя спина стала так часто болеть, что я, бывает, с трудом встаю с постели.

Он рассмеялся, снова взглянул вниз, на пляж.

– И Николь… миссис Уайлд будет очень рада. Я… – Он запнулся.

Джеймс уже слышал это заикание прежде – очень умелая игра, особенно в подобных ситуациях. Но он поверил Филиппу: человек доверяет другому на основе своего личного опыта. Джеймсу не хотелось признать слова друга ложью.

Филипп сказал:

– Я буду очень благодарен, если ты останешься. Ты знаешь, мы дружески поболтаем, ты меня подбодришь, составишь мне компанию, мы выпьем бренди и все такое. Поддержи меня, пока я буду знакомиться со своим сыном. Радостное, по-моему, событие. Но ты не будешь осуждать меня или все усложнять. Я думаю, ты мне поможешь. Пожалуйста, останься.

Джеймс нахмурился. Насколько искренней была эта просьба? Может быть, важнее, насколько эгоистичным будет его ответ? И он ответил:

– О чем бы вы ни просили меня, вы знаете мой ответ: если меня принимают, если я нужен вам, то я останусь с вами.

Филипп похлопал его по плечу, один сильный удар последовал за двумя или тремя слабыми. Когда его рука коснулась плеча Джеймса в этом дружеском жесте, Джеймс подумал: «Да, похоже, правильно, что я остался с Филиппом. У него проблемы. Я ему нужен».

Когда он снова взглянул в окно, то почувствовал, что принял правильное решение.

Довольная, Николь прогуливалась по воде в одиночестве, так, как ей нравилось. Эта женщина удовлетворена собой, неожиданно осенило Джеймса. Она не знала, что он приехал, что он здесь. Иначе она не прогуливалась бы так беззаботно. И Дэвид – сейчас Джеймс заметил, что он был с ней, – бежал впереди нее по пляжу.

– Сукин сын, – пробормотал Джеймс.

– Что? – послышалось рядом.

Джеймс рассмеялся и наклонил голову набок. Очень отчетливо он произнес:

– Вы – сукин сын, Филипп.

Тот опешил, затем разразился смехом, превратив все в шутку.

– Я… разве? – удивился он. – Вокруг гораздо больше сукиных детей. Запомни это, Джеймс. Постарайся запомнить.

Джеймс не мог представить, что окажется в такой неловкой ситуации. Возможно, Филиппа вполне устраивало подобное положение, но сам он был в ярости. Филипп заставил его почувствовать себя удрученным.

А вот Николь – другое дело. Она поднялась в дом спустя полчаса, незаметно войдя через парадную дверь, и остановилась, похолодев. «О, прекрасно, – подумал Джеймс, – она разозлилась, увидев меня». Он бы меньше рассердился на нее, если бы она устроила скандал. Но Николь взглянула мельком, поджала губы, словно желая подбодрить себя, затем напустила равнодушный вид. Она положила то, что несла в руках: туфли, чулки, папку с рисунками и коробку с карандашами, – улыбнулась и подошла прямо к нему. Николь протянула ему руку, предлагая для поцелуя то место, которое было дальше всего от того, что ему больше всего на свете хотелось целовать.

– Сэр Джеймс. Какой милый сюрприз!

«Прекрасно, – подумал Джеймс, прикоснувшись к кончикам ее пальцев, – два лжеца».

Дэвид пришел следом за ней, вполне довольный. Казалось, он был единственным, кто без всякой задней мысли, вполне искренне радовался. Он выглядел немного смущенным, но явно наслаждался вниманием своего отца.

Все выпили хереса, поговорили на общие темы, держась как можно дальше от опасных. Джеймс терялся в догадках и ждал, чтобы кто-нибудь объяснил ему, что же, черт побери, случилось. Они обсудили хорошую погоду, казино в Монте-Карло, учебу Дэвида – совершенно безопасную, как оказалось, тему для всех, кроме Джеймса. На майских экзаменах Дэвид оказался в начале списка по успеваемости, у него был лучший результат. Это означало, что он был первым, – эту новость Филипп услышал впервые. Он просто весь светился, в то время как Николь не могла сдержаться, чтобы не обменяться улыбкой с отцом ее умного дитя.

Для Джеймса достижения Дэвида в учебе были не очень приятной темой разговора. Он предпочел бы застрелить Филиппа, Николь, а также ее сына. Эдакая маленькая счастливая семья. Джеймс поднялся со своего стула, когда предложили еще хереса.

– Простите. Благодарю вас, нет. Вы должны меня извинить. Мне нужно распаковать свой багаж и освежиться с дороги.

Единственный утешительный факт – он проверил с особенной тщательностью часом позже, когда Николь поднялась к себе, чтобы переодеться к обеду, а Филипп шумел в комнате, располагавшейся рядом с комнатой Джеймса на первом этаже, – то, что они по крайней мере не спали вместе. Пока еще.

Во время обеда Джеймс решился взглянуть в лицо женщине, которую любил. Он почувствовал, как закружилась голова, хотя надеялся, что сможет держать свои чувства в узде. От сочетания бурливших в нем чувств: досады, страстного желания, уязвленного самолюбия, ревности, неловкости – его просто лихорадило. Его мозг был возбужден так, что мысли перескакивали с одного вопроса на другой, с одной темы на другую, не останавливаясь ни на одной. Он был взволнован.

Незадолго до этого они ждали ее к обеду. Она очень умело помучила их. Филипп, Джеймс и Дэвид – все собрались у лестницы, по которой она должна была спуститься: трое мужчин, одетых к обеду, ждали, пока она наконец не прислала сказать, что задерживается. Она оставила свои серьги на фортепиано и вместе с горничной искала их. Джентльмены вынуждены были начинать обед без нее.

Филипп пожал плечами:

– Это так естественно. Она живет в своем собственном ритме.

– О черт! – сказал Дэвид. – Давайте есть.

– На фортепиано? – повторил Джеймс.

Никто тем не менее не счел объяснение по крайней мере необычным.

Он предложил:

– Мы могли бы подняться и помочь ей найти их.