Текст книги "Спящая красавица"

Среди ночи, когда Николь лежала в полудремоте на груди у Джеймса, он прошептал ей на ухо:

– Николь?

– Хм…

– Ты проснулась?

Она пробормотала, нежно рассмеявшись:

– Хорошо, если ты хочешь, то я проснулась.

Так как он ничего не ответил тотчас же, то она приподнялась с его груди и попыталась разглядеть в темноте его лицо.

– Что? – спросила она.

Некоторое время он молчал, затем все-таки спросил:

– Означает ли сегодняшнее событие, что ты не выходишь замуж за Филиппа?

Она легонько шлепнула его по груди.

– О, прекрасная мысль пришла тебе в голову после всего, что мы с тобой проделали.

– Конечно. Правильно. Я знаю. Но Филипп сделал тебе предложение, и, думаю, Дэвид будет рад…

– А я не буду. О Джеймс, не придавай серьезного значения пьяной болтовне зрелого мужчины. Я не придаю.

– Тем не менее я считаю, что он сделал это предложение всерьез.

Она скатилась с него на бок и легла, глядя в темноту.

– Мой дорогой, если бы я была нищей, то, как сказал Филипп Данн, он оказал бы честь такой женщине, как я. Ха-ха! – Она от души рассмеялась. – Я когда-то была нищей, как он сказал, а теперь я богатая женщина.

Джеймс почувствовал неловкость. Он приподнялся на локте и повернулся в ее сторону:

– Он раньше делал тебе предложение?

– Конечно, – ответила она. – Много лет назад он регулярно предлагал мне, по меньшей мере раз в месяц. – Она вздохнула. – Я верила ему. Я ждала, когда он даст ход этому делу, но он возвращался, говоря, что Вилли не совсем здорова и сейчас неподходящее время, чтобы обременять ее этим. Или что приближаются каникулы, а вот уже после каникул он «сообщит ей неприятную новость». Всегда находилась причина. Два года я ждала в Англии. Еще пять или шесть лет он приезжал в Париж, каждый раз говоря одно и то же. Но совершенно не важно, что он говорил, у них с Вилли появлялись новые дети. Я медленно соображала, но наконец поняла, что если я хочу праздников, какой-то постоянной заботы и внимания для себя самой, то должна устраивать свою жизнь где-то еще. Я так и сделала. – Поняв, что Джеймс мог расценить ее рассказ как угрозу и ультиматум и, кроме того, не желая выслушивать его оправдания по поводу того, что он не может жениться на ней, Николь быстро сказала: – А теперь выходить замуж, конечно же, нелепо.

– Нелепо?

– Да, так. Я слишком привыкла к независимой жизни. Мне никого не нужно спрашивать, что и как мне делать. Более того, мне не нужно переводить свою собственность и состояние на кого-то еще. Нет, благодарю, я вырастила своего сына, дала ему имя. Нет ничего такого, что подтолкнуло бы меня к замужеству снова.

Джеймс молчал.

Николь забеспокоилась, что сгустила краски излагая свои доводы. Что, если он подумывал жениться на ней? Хотела бы она выйти за него замуж? Она любила его, в этом не было сомнения. Поэтому она вздохнула:

– О мой бедный рыцарь с незапятнанной репутацией. Что я делаю?

Он неожиданно разразился смехом:

– Ничего.

Она надеялась, что это правда. Она страстно желала, чтобы это было правдой. Она сказала немного холодно:

– Мы лжем, не так ли? Я имею в виду, что ты не думаешь, что хочешь на мне жениться, так ведь?

– Хм. – Его голос из темноты прозвучал сдержанно, так, словно он раздумывал.

– Ты думаешь, нам следует пожениться?

Он не ответил сразу, а чуть погодя неуверенно сказал:

– Я… хм… я не думал… я…

Она резко оборвала его:

– Прекрасно. Я только хотела узнать, в каком направлении нам с тобой искать компромисс. Так, – добавила она, – мы будем тайно встречаться, будем делать вид, что живем отдельно. Вам придется пожертвовать частичкой вашей чести, чтобы проводить со мной время.

Он фыркнул:

– Моя честь, Бог мой! Как будто это так важно. – Он добродушно толкнул ее: – Что же, ты не должна думать: вот добрался до своей возлюбленной и не расскажет сказочку-другую.

– Ты никогда не лжешь, как говоришь.

– Я лгал, когда говорил это. Я лгал без удержу. Я как-то сказал матери, что был на улице, а на самом деле я сел на поезд, доехал до Лондона и провел там целый день. Мне было восемь. – Он рассмеялся.

Николь хотелось плакать. Это была выдумка. Ложь матери была проявлением его уважения, когда он был еще ребенком. И это осталось в нем до сих пор, потому-то этот эпизод и сохранился в его памяти.

– О дорогой, – пробормотала она.

Он настаивал, защищаясь:

– Николь, я могу лгать лучше, чем кто-либо.

Лгать им – да, но сможет ли он жить один?

– Прекрасно, – сказала она.

Незаконные любовные отношения такими и должны быть.

Три следующих дня Джеймс и Николь провели наслаждаясь обществом друг друга. Они ели, пили вино, смеялись, болтали и занимались любовью. По ночам они плавали нагишом в прохладных водах Средиземного моря, пока зубы у них не начинали стучать от холода. Они лежали, тесно прижавшись друг к другу, под покрывалом, и им было уютно, как щенкам, забравшимся в теплое местечко. Они поздно ложились спать и спали до полудня, тесно сплетясь телами.

Три сказочных дня… Они были до глупости счастливы в эти дни, Николь не могла припомнить подобного ощущения за всю свою жизнь. Великолепные дни или почти великолепные. Потому что подсознательно она считала эти дни. Три сказочных дня, четыре, пять… Как долго еще это продлится? В действительности, говорила она себе, это не может длиться вечно. «И жили долго и счастливо» – фраза прямо-таки из сказки.

Глава 18

– Как мы будем разбираться с этим? – спросила Николь, глядя на Джеймса, одевавшегося утром четвертого дня.

Прислуга пришла приступить к своим обязанностям в полдень. Поезд отправится в два двадцать пять и увезет Джеймса к Ла-Маншу, где он пересядет на другой поезд, который следует в Кембридж.

– Я не знаю, – ответил он рассеянно.

Джеймс заново застегивал брюки. Разговаривая об отъезде и расписании поезда, он с первой попытки застегнул их неправильно.

Николь лежала на спине на кровати, с удовольствием наблюдая, как он волнуется, и пребывая в нерешительности, стоит ли ему помочь.

Она могла бы сказать ему, что в такой ситуации ему следовало бы купить для нее дом в Или либо в Ройстоне, где-нибудь рядом с ним, но не так близко, чтобы быть на виду. Это было обычным для подобных отношений. Но она не хотела считать их отношения обычными, а с другой стороны, ей хотелось самой определить, где они смогут избежать возможной слежки. Это удерживало ее от разговоров, и она сама не была уверена ни в чем, и это было для нее так непривычно.

Его брюки никак не желали застегиваться.

– Тебе придется поехать со мной, – сказал он.

Она рассмеялась в ответ.

– Ах, дорогой, первое правило тайных отношений гласит: мы не должны нигде появляться вместе. А я почти определенно больше не появлюсь ни в одном из мужских колледжей с тобой. Люди непременно отметят это, если мы так поступим.

Джеймс взглянул на нее.

– Николь, ты нужна мне. – Он моргнул, нахмурился, подыскивая слова, затем сказал предельно искренне: – Я не могу быть счастлив, если тебя нет со мной.

От такого сентиментального признания Николь вся похолодела. С кем бы еще у нее могли быть такие по-идиотски романтические отношения? Но когда она увидела, как он смотрит на нее, внутри у нее все стало оттаивать. Сердце в груди отогрелось, и лед расплавился. Но вместо того чтобы опустить его на землю, что она должна была сделать, Николь глупо улыбнулась и сказала:

– Я куплю этот дом. Мы можем здесь остаться.

Она рассмеялась, поэтому он смог расценить ее слова как шутку.

Джеймс не шевельнулся, как если бы он действительно обдумывал это предложение.

Николь разглядывала его, но затем была вынуждена отвести взгляд. Она взяла его жилет – он лежал рядом с ней на кровати.

– Вот, – сказала она, протягивая Джеймсу жилет, – ты можешь опоздать на поезд.

Он взял жилет. Надев его, сказал:

– Если мы купим этот дом, – при этих словах глаза Николь сверкнули, – или один из нас, я едва ли смогу появляться здесь. Разве что между семестрами. Немного дольше я смог бы пробыть здесь летом.

Он бросил на нее огорченный взгляд.

– Николь, я хочу, чтобы ты была со мной. Я хочу, чтобы ты не появлялась в моей жизни время от времени, а была постоянно.

О да! О нет! Если бы только она могла сдерживать свои эмоции, не показывать их каждый раз, когда он говорил что-нибудь подобное. Для большей пристойности Николь обернула свои бедра простыней. «Хорошо, – подумала она, – это безумие, купить этот дом? Почему бы нет?»

– Не уезжай в Кембридж, позволь мне купить этот дом. Останься здесь.

Она перехватила мелькнувшее на его лице выражение: глубокая морщина обозначилась у него между бровями, затем расправилась.

Опустившись на одно колено, Джеймс что-то поискал под кроватью.

– Ты не видела мои ботинки?

– Под фортепиано. О Джеймс, действительно, останься. Не уезжай, – умоляла она. – Во Франции много хороших университетов, обратись в один из них.

– Я не говорю по-французски. – Джеймс бросил на нее равнодушный взгляд поверх спинки кровати. – Я также не говорю по-итальянски. Я – англичанин. Кроме того, – он вытащил свои туфли, – ты же слышала, что сказал Филипп, – я должен вернуться в Кембридж, – стараясь удержать равновесие, стоя на одной ноге, он надел сначала один ботинок, затем – другой, – чтобы закончить интереснейшую работу всей моей жизни.

– А кроме того – титул, который, как я понимаю, уже не за горами, так ведь?

Он пожал плечами. Желание славы руководило им.

Николь взяла свой пеньюар и скользнула в рукава. Она использовала его в каком-то роде как ширму, чтобы спрятать свое по-детски тяжелое разочарование. Неподдельное разочарование. Ни одна любовница не в состоянии заставить мужчину отказаться от такой прекрасной реальной награды. Конечно, он должен получить свой титул, который послужит ему компенсацией за все его мучения.

Пока она завязывала пеньюар, ее осенила другая мысль:

– Хорошо, я куплю дом рядом с Кембриджем, такой же, как этот.

Джеймс скорчил мину, просовывая руки в рукава пиджака.

– Конечно, он должен быть очень, очень высоким, чтобы с него открывался такой же чудесный вид на Средиземное море.

Он возразил, сказав, что не следует искать нечто подобное тому, что они имели здесь.

– Хорошо, маленький английский коттедж. Несколько розовых кустов перед ним с пчелиным гнездом под сводом шпалер, – рассмеялась она. – Может быть, пруд с лебедями. – Она говорила глупости, стараясь рассмешить его.

Он долго молчал, прежде чем выдавил из себя улыбку.

Твердость духа изменила Николь. Она сказала:

– Мы можем найти место за городом. Хорошенькое местечко, чтобы ты мог приехать туда верхом, а я могла бы добраться на поезде из Лондона. Я могу оставаться на неделю то там, то здесь или приезжать на выходные. А ты будешь приезжать после своих лекций или собраний?

– О да, это было бы замечательно!

С воодушевлением она продолжила:

– Ты мог бы так составить расписание своих лекций, чтобы у тебя были свободны пятница или понедельник…

– Николь, я не могу делать этого, я не смогу отрываться от своей работы на несколько дней.

– Да, мы могли бы найти дом еще ближе, чтобы ты приходил на обед или ночевал там среди недели. Ты ведь обедаешь, не так ли? – уточнила она.

– Иногда.

Он был серьезен. Иногда его работа не оставляла ему времени для регулярного питания.

Николь нахмурилась.

Он поспешил добавить:

– Но это хороший план. Лучший план, к которому мы могли бы прийти.

Он подошел к ней поближе, взял за руки, притянул к себе.

– И мы купим его вместе, – добавил он. – Ни один из нас не будет содержать другого. Он будет принадлежать каждому из нас. Наш собственный коттедж – наше уединенное пристанище, о котором никто не будет знать и никто не сможет потревожить нас.

Дом в глухой английской деревне был не самым лучшим решением, но что еще они могли придумать?

– Да. Наш собственный частный мир. Это будет самый милый дом. Оазис.

Он улыбнулся:

– Совершенно верно. Именно это мы и сделаем. Сможешь ли ты приехать на три дня после окончания присуждения университетских стипендий, чтобы присмотреть дом?

– Да. – Она рассмеялась легким, чуть натянутым смехом.

Николь поехала на поезде в Сан-Ремо в тот же день, чтобы закрыть свой дом. Она предполагала остаться в Лондоне до тех пор, пока они с Джеймсом не закончат все приготовления. Она, повар и Лючия опечатали комнаты и накрыли мебель. Англия, милая зеленая Англия. Почему она всегда считала, что Италия милее?

Уже на следующий день Николь снова села в поезд – в прекрасном расположении духа только оттого, что ехала на север. В ее планы не входило останавливаться в данное время в Лондоне. Она собиралась прямо в Кембридж и намеревалась остановиться в отеле или в другом пансионе, если в ее доме еще не все будет готово. Лючия остановится в Лондоне и позаботится о новом доме, чтобы он был пригодным для жилья и удобным.

Николь прибыла в Кембридж уже через два дня после возвращения туда Джеймса. На станции она наняла экипаж и направилась к своему пансиону, находившемуся между университетским городком и Гранчестером. Было начало июня. Кембридж благоухал летними цветами. Красиво!.. Дэвид ждал ее прибытия. Он махал ей рукой из окна третьего этажа.

Николь вышла из экипажа, помахав ему в ответ. Солнце стояло высоко и согревало все кругом, небо было ясным, безоблачно-синим. «Какой день!» – подумала она.

Она даже не заметила Филиппа, до тех пор пока тот не достал ее чемодан из багажного отделения.

Часом раньше, когда Николь еще слушала стук колес поезда, несшего ее в Кембридж, Джеймс вошел в свои комнаты в колледже Всех Святых. Заглянув в прихожую, он подумал: «Где, черт побери, шатается Ноулз? И почему он не положил на место книги, которые читал прошлой ночью?» Через мгновение он догадался, что произошло, нахмурился и присел на чемодан с образцами, который принес с собой. Он не читал все эти книги, подумал Джеймс. Или Ноулз почистил их все? Где они были утром? Они лежали в беспорядке, так что Джеймсу пришлось самому расставлять их по местам.

Его книги лежали везде. Книги и бумаги. И Ноулз ничего с ними не сделал. Кто-то обыскивал комнаты Джеймса: просмотрел каждый книжный шкаф в поисках чего-то. Выдвижной ящик стола, стоявшего в глубине комнаты, взломан и открыт. На столе настоящий хаос, оставленный вовсе не хозяином. Он не узнал свой стол: все было перевернуто вверх дном.

– Ах, это ты? – услышал он.

В первый момент Джеймс испугался, затем двинулся вперед.

Он прошел, переступая через книги, и увидел Филиппа, сидевшего на диване Джеймса. Стокер сел в кресло, где обычно сидел, когда давал задание или, случалось, распекал студентов геологического факультета.

На коленях у Филиппа лежал африканский дневник Джеймса. Джеймс нахмурился, увидев книгу.

– Да, это я. А что ты, черт побери, здесь делаешь?

Он снова оглядел беспорядок в ожидании вразумительного объяснения.

Филипп прокашлялся.

– Естественно, это сделал я.

Прежде чем Джеймс успел потребовать объяснений, вице-президент поднял бровь – бросил вызов Джеймсу, говоря по-другому.

– Мне нужно было прочесть твои дневники. Ты сказал, что позволишь мне, – вот я и поспешил.

– Да, но я думал, что ты по крайней мере вежливо попросишь. Я бы тебе не отказал. – Джеймс еще раз обвел взглядом свои комнаты. – Боже! Филипп! – Это все, что он смог сказать.

Его картотека была рассыпана по полу. Поверх этой россыпи бумаг валялись записи с результатами экзаменов, его указания студентам, тезисы лекций, которые он должен был читать на следующей неделе.

Это были не просто поиски дорожных записок.

– Почему ты это сделал? – спросил Джеймс.

– Это Азерс.

– Немного перегнул палку, Филипп. Ты перевернул здесь все, а не Найджел.

Филипп стал защищаться:

– Он хотел это. – И вице-президент постучал по переплету, лежавшему у него на коленях. – Он в бешенстве, Джеймс. Это золото… – Он прокашлялся. – Мне сказали, что до конца недели состоится суд, который потребует твой дневник, вахтенный журнал, все до последнего клочка бумаги, связанное с экспедицией. Тебе придется передать все это, другого выхода у тебя нет. Мне нужно посмотреть, что они скажут. – Он помолчал, затем добавил: – Джеймс, он утверждает, что ты виновен в смерти своих товарищей – членов экспедиции, что ты припрятал часть золота для себя, что ты совершал гнусные поступки ради золота и славы.

Джеймс не знал, что ответить в этот момент. Он только сдвинул брови.

– Поэтому ты здесь. Ты хочешь разобраться, справедливы ли все эти обвинения? Решить – убийца я ста сорока семи своих друзей и коллег или нет? – Джеймс почувствовал, что необходимо что-то добавить: – Ты знаешь, что в этом нет моей вины, но я не могу позволить, чтобы кто-нибудь думал, будто я на такое способен.

Филипп покачал головой:

– Я знаю, знаю. Это ужасно. Я не верю, что ты мог намеренно причинить кому-нибудь зло.

– Филипп, ты не должен бояться правды, написанной здесь. Мы должны настаивать на своей правоте, даже если Найджел или еще кто-нибудь говорит по-другому. Мы можем обратиться к королеве…

– И первое, что она захочет, это бросить взгляд на твои африканские записки.

– Прекрасно.

– Не так, Джеймс… Джеймс… Джеймс. – Филипп встал, поцокал языком, задумчиво покачал головой, словно разговаривал с несмышленым ребенком, потом тяжело вздохнул. – Я вижу их насквозь, старина.

Его взгляд стал неподвижным. Он выдохнул воздух сквозь плотно сжатые губы, прежде чем сказать:

– Здесь есть вещи, – он поднял несколько страниц, вырванных из журнала, – которые представляют тебя в плохом свете: развратные действия с местным населением, твои высказывания об Англии и англичанах. Их не должно быть. Как не должно быть, на мой взгляд, и страниц, на которых описано, как ты бегал с потерявшимися мальчишками, охотился и жил первобытной жизнью.

– А… – Джеймс начал понимать причину его поступка.

– Найджел прав, желая заполучить это, – предположил Филипп, – если хочет оспорить твою правоту. Ты будешь выставлен в самом неблагоприятном свете. У тебя не должно быть этих записей, Джеймс. – Он замолчал, прежде чем продолжить без всякой уступчивости, отвергая любую возможность обсуждения этого вопроса. – Я заберу их у тебя сейчас же. Я уже забрал. Я собираюсь спрятать их, предать их забвению, если придется.

Джеймс подошел к дивану, на котором Филипп оставил страницы журнала. Он закрыл эти листы потрепанной обложкой, приведя в порядок жалкие разрозненные страницы. Ему пришлось держать дневник двумя руками, чтобы тот не рассыпался: Филипп не очень-то церемонился с ним. Джеймс попытался сложить страницы плотнее и перевязать. Он держал в руках два года, проведенные им среди друзей, и полтора года одиночества: единственный англичанин, единственный белый человек на сотню миль или даже больше. Весь его жизненный опыт, все его переживания были теперь перевязаны веревкой. Он поднял дневник, предлагая Филиппу поаккуратнее сложить страницы.

Тишина повисла между ними, когда двое мужчин встали друг против друга. Затем Филипп спросил:

– Ты с ней спишь?

– Что?

– С Николь. Кельнер сказал, что видел, как месяц назад ты выходил от Толли с темноволосой женщиной. Татлуорт думает, что ты любишь ее. И я вспомнил, как ты убежал из-за стола, когда я сделал ей предложение. – После томительной паузы Филипп добавил: – Я могу, если придется, ты знаешь. Я вряд ли передам это кому-нибудь. Я имею в виду, что сделаю все от меня зависящее. Но если я пойду ко дну, то ты… – Он не закончил свою мысль, позволив ей ускользнуть. – То ты… – повторил Филипп. – Это будет так глупо, ты же знаешь, особенно для человека с твоими амбициями.

Джеймс сверкнул глазами, пристально взглянув на Филиппа. Он с трудом мог поверить в то, что услышал от человека, который в течение многих лет поддерживал тайные отношения с этой самой женщиной, так хорошо организованные, что никто, даже Джеймс, о них не догадывался.

Праведная поза Филиппа не дала злости Джеймса выплеснуться через край. Он утомленно сказал:

– Правильно, но я ей не любовник.

Чего ожидал Филипп? Честности?

Вице-президент кивнул. Он поверил молодому человеку, ведь тот никогда прежде ему не лгал.

Ложь в данном случае была оправданна. Было странно делать это – печально, вредно. Все равно что выбивать кремнем искру над сухой травой и смотреть, как она разгорается. Их дружбе пришел конец. Джеймс опасался, что это уже непоправимо.

Глава 19

– П-почему ты здесь? – От удивления Николь едва смогла выговорить эти слова, в то время как Филипп доставал ее вещи из экипажа.

– Просто заглянул к Дэвиду, – объяснил Филипп. – Мы много времени проводим вместе, и не могу тебе описать, как мне нравится его общество, дорогая. Ты прекрасно его воспитала.

– Б-благодарю. – Нахмурившись, она проследовала за ним в дом.

Несмотря на его больную спину, он шел пружинистой походкой, неся ее тяжелый багаж. Он бросил его у нижних ступеней лестницы, тут же обернулся и сказал:

– Мы можем подняться позже. Пойдем попьем чаю вместе. Хочешь?

– Я…

– Только на минуту. Мы с Дэвидом уходим на матч по крикету. – Он с энтузиазмом вздернул брови. – Места в первом ряду в павильоне Феннерс. – При этих словах Филипп взял ее за локоть, и они проследовали в маленькую столовую пансиона. Несколько молодых людей, пришедших на одиннадцатичасовой чай, занимали стол около потухшего очага. Филипп помахал им рукой, называя каждого по имени. Он проводил Николь к внутреннему окну, открывавшемуся на кухню. Там он заказал для них обоих чай и встал в ожидании заказа.

Данн просто созерцал ее несколько секунд, прежде чем сказать:

– Я умирал от желания поговорить с тобой, постоянно думал о тебе.

Николь старалась сохранять к нему дружеское расположение, как к человеку, недавно потерявшему жену. Хотя она не могла сказать, чтобы Филипп выглядел убитым горем. В действительности было похоже, что у него прекрасное настроение, что он еще способен получать от жизни удовольствие.

Затем он добавил:

– О тебе, обо мне, о Дэвиде.

Она была обескуражена, но решила не устраивать обсуждений.

Дэвид, сказала она сама себе. Дэвид сделал его счастливее. А может быть, все вместе: и Дэвид, и то, что Вильгельмина Данн наконец избавила его от груза забот о ней. Дэвид помог Филиппу пережить похороны. Леди Данн была похоронена в Лондоне четыре дня назад. Филипп уже продемонстрировал всему свету свою «глубокую» печаль.

Он приподнялся, слегка наклонившись к ней, и сказал:

– Ты знаешь, я тут подумал. Он не должен носить имя Уайлд. Он должен быть Дэвид Данн. Он и есть Дэвид Данн. Он всегда им был. И если мы будем вместе, не стоит и раздумывать…

– Если вы с Дэвидом решили так, то поступайте, как знаете. Но меня не впутывайте в это дело. – Николь старалась сохранить спокойствие, ровный тон, не показать, что она задета и что ей тяжело слышать это.

– Я сделала все, что могла. Хорас – официальный отец Дэвида на сегодняшний день, так же как и тогда, когда Дэвиду было шесть лет.

– Хотя на самом деле он им не был тогда и не является сейчас. Некоторые вещи нужно исправлять, Николь…

– А некоторые – не надо. – Она посмотрела ему в глаза, сжала губы, затем передумала. Бессмысленно, она никогда не могла переспорить Филиппа. Он всегда считал, что знает ответы на все вопросы.

Филипп стоял молча, облокотясь о прилавок, пока его не толкнули подносом в локоть. Он отшатнулся, взял поднос с чаем и отнес его на стол. Николь последовала за ним, мечтая очутиться где угодно, только чтобы подальше от него.

Он поставил поднос, отодвинул для нее стул. Когда она села, он наклонился к ее плечу и пробормотал:

– Не имеет значения, что ты думаешь по этому поводу, не имеет значения, насколько я опоздал с этим, я хочу уладить это дело с Дэвидом. Позволь мне подписать бумаги.

Она взглянула на него снизу вверх, когда он обошел стол вокруг, чтобы занять свое место.

– Какие бумаги?

Он сел.

– Я хочу официально признать Дэвида своим сыном.

– Что же, пожалуйста.

– Я хочу, чтобы мое имя было внесено в его свидетельство о рождении. Я хочу, чтобы это было зарегистрировано в министерстве внутренних дел.

– Но в его свидетельстве о рождении уже стоит имя Хораса.

– Ты знаешь, что это неправда.

Филипп поставил чайник на стол. Казалось, что исправление им самим внесенной путаницы он считал своей большой заслугой.

Николь откинула голову и пристально взглянула на него, прищурившись.

– Да, к счастью, он это сделал, – сказала она. – Хорас солгал ради нас в то время, когда ты не захотел сказать правду. Он дал Дэвиду имя.

– Не соответствующее действительности, и теперь я хочу это исправить. Я действую ради Дэвида. Ты должна сказать, что я – его отец.

– Я не сделаю этого из-за Хораса.

– Хорас мертв.

Николь хмыкнула.

– Да, он мертв, почти три года. Но это другая смерть, не так ли? Она открывает перед тобой возможность стать отцом Дэвида? – Терпение ее было на исходе. – Прости, Филипп. Расскажи все Дэвиду, если хочешь, но он уже знает, что ты его отец. Нет необходимости делать что-то большее. Смирись. Я не собираюсь распутывать то, что ты в свое время запутал. – Она слегка наклонилась к нему и, понизив голос, заговорила: – Избавь меня от своих планов. Прекрати приглашать меня, подстерегать. Дэвиду нужно твое внимание. Мне – нет.

Она откинулась назад, с тем чтобы встать и уйти, но Филипп остановил ее, ринувшись к ней через стол. Он положил свою руку на ее и одним этим жестом удержал на месте.

– Хорошо, – сказал он. – Я заслужил это. Прости. Не уходи.

Он посмотрел на нее с выражением раскаяния, в котором усматривались также снисходительность и забота, но не беспокойство.

– Я понимаю, ты все еще злишься на меня за предыдущие два десятка лет.

Она сделала усилие, чтобы выдохнуть.

– О Филипп, если говорить честно, выбрось эту мысль из головы. Я не сержусь. У меня к тебе ничего нет – все в прошлом. Ничего больше нет. Конец. Я пережила все.

– Да-да, я, конечно, тоже. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

– Хорошо, – сказала Николь.

– Я возвращаюсь в игру, – продолжил он.

Хотя ей почти не было видно его лица, но было понятно, что он улыбался. Он посмотрел вдаль, возможно, на входную дверь, наблюдая за тем, кто входил или шел по коридору.

– Хорошо, – сказала она снова и, пытаясь вернуть разговору дружеский тон, добавила: – С первоклассными местами в Феннерс тоже.

Матчи по крикету всегда приводили его в хорошее расположение духа. Она немного успокоилась, насыпая сахар в чай: одна ложка, вторая. Где же Дэвид? Когда же они отправятся на этот чертов матч?

Филипп пробормотал:

– Да-да, но не эту игру я имел в виду. Мое пребывание на посту вице-президента заканчивается осенью, я уйду с этой должности, возможно, в правительство.

– Рада за тебя, – сказала она искренне. – Это замечательно.

Его мечтой всегда было стать королевским министром.

– Было бы, – сказал он, – но я слышал, что теперь в милости некий молодой рыцарь вместо меня.

«О дорогой Джеймс!»

– И Королевское географическое общество хочет назначить его в совещательный совет, как только я уйду! От этого у меня внутри все переворачивается, – чтобы состязаться за председательство следующей весной. Короче, меня ничего здесь не удерживает, как ты видишь, – улыбнулся он. – Я могу запросто жениться на тебе, я ничего не теряю. – Его лицо стало суровым. – В отличие от этого ублюдка Стокера, который слишком быстро получает все то, что я когда-либо хотел. По слухам, королева намеревается сделать его графом. Я предложил наградить его титулом, а ее величество вознамерилась дать ему титул выше моего собственного. Ты можешь в это поверить? Сын моего старого кучера будет за обедом занимать более почетное место, чем я сам!

Он нахмурился, затем самодовольно приподнял одну бровь:

– Но я снова в игре. Ничего он не получит, уж я об этом позабочусь. Боже, какую я ему шпильку вставлю!

– Прости, что ты имеешь в виду? – Николь замерла, перестав размешивать ложкой сахар в чайной чашке.

– Найджел прав. Джеймс – глупая деревенщина. И африканский дневник выводит его на чистую воду. – Он послал ей мимолетную торжествующую улыбку.

Николь, облизнув пересохшие губы, прокашлялась.

– Филипп, я не думаю, что твои сведения надежны.

Ее сердце застучало тяжело и гулко, так, что ей захотелось приложить руку к груди, чтобы унять сердцебиение. Но она этого не сделала. Она лишь безразлично покачала головой, улыбнулась и снова принялась медленно размешивать сахар в чашке.

– Джеймс…

– Лжец и возможный убийца. Его записи подтверждают это.

– Прости, какие записи?

– Его африканский журнал.

– Так что, ты его прочел?

– Да. Он предал нас, Николь.

– Нас?

– Англию.

Ее глаза сверкнули. Она пристально посмотрела на него и, разволновавшись, неосторожным движением толкнула стол. Затем взяла себя в руки. Сердце в ее груди забилось с неожиданной силой. Кровь мощными волнами пробегала по ее жилам, так что она чувствовала пульс на запястьях и на шее.

Николь вдруг осознала, что Джеймс должен прийти с минуты на минуту. Почему они договорились встретиться здесь? Сейчас это казалось глупым. Они с Джеймсом горячо спорили, как долго им придется скрывать свои отношения от близких. И никто из них не предполагал, что Филиппу знакомо именно это место. Она даже рассчитывала, что Дэвид большую часть времени будет проводить в библиотеке или в химической лаборатории. Теперь здесь она пыталась придумать, как им избежать огласки ее с Джеймсом отношений, стараясь выяснить, догадывался ли Филипп об этих отношениях.

Прошло много времени с тех пор, как она завлекала мужчин, надеясь на прочные длительные отношения. Николь улыбнулась ему с явным интересом и сказала:

– Вряд ли он позволит тебе взять его дневник.

– Стокер уже дал мне его. – Филипп вздернул брови и широко улыбнулся. – И я оставил ему три атласа звездного неба. Не думаю, что мне еще долго придется подыгрывать ему, прежде чем он принесет мне точное указание местонахождения золота. Затем он уберется. Ему повезет, если он избежит тюрьмы, но мы с ним покончим.

– Тюрьмы? – У нее перехватило дыхание, в то время как она старалась улыбнуться с выражением удивления и понимания.

Филипп придвинулся ближе. Николь знала, что последует, и улыбнулась абсолютно искренне этому обстоятельству: много лет назад Филипп наслаждался доверительными разговорами с ней. Он испытывал чувство гордости от того, что кто-то еще знал, какие серьезные последствия будут иметь малосущественные события, значение которых на таком большом временном расстоянии мог оценить он один.

Филипп поднял палец и поманил ее со всей серьезностью:

– Здесь дело темное, видишь ли. Он изготавливал яд вместе с теми людьми. Яд такой сильный, что мог убить множество англичан.

– В самом деле? – удивилась она.

– Да, так. Стокер хорош, лишь когда спит. – Филиппу было приятно объявить об этом.

Затем тень удивления и удовлетворения промелькнула на его лице.