Текст книги "Короли Альбиона"

Мы прошли пару сотен ярдов, и я убедилась, что линия домов позади Тауэра, там, где река слегка изгибалась, обозначала изогнутый мост, единственный путь через Темзу на много миль в обе стороны. С обоих концов мост защищен высокими каменными воротами, посреди него построена церковь, а по обе стороны тянутся дома с лавочками на первых этажах.

Чтобы войти на мост, нам пришлось дожидаться в длинной очереди торговцев, местных огородников и фермеров, явившихся на базар с отарой овец или тележкой капусты, со стадом бычков или свиней, с курами и гусями. Стоя тут, мы волей-неволей должны были любоваться жуткими кусками мяса, выставленными напоказ над этими воротами. Сперва неопытный путешественник может подивиться: с какой стати понадобилось довольно неуклюже разрубать на части туши свиней, натыкать их на пики и выставлять на поживу воронам и коршунам? Но потом приходит страшная догадка: это были вовсе не свиньи, это были люди, в том числе, кажется, и женщины.

Марч останавливается в тот самый момент, когда наступает наша очередь и мы проходим под сводом ворот. Прикрыв глаза от слепящего солнца, он качает головой и покусывает большой палец. Обернувшись к Али, он что-то говорит, я разбираю почти каждое слово, поскольку иду вплотную за ним:

– Это не преступники. Тот, слева, – это сэр Джон Тин, он перешел на другую сторону в битве при Блорхите, присоединился к лорду Солсбери.

Коршун взмывает в небо, утаскивая в клюве кусок падали, другая хищная птица летит ему наперерез, они сталкиваются, и кусок гниющего мяса падает в толпу, прямо на плечо какому-то разносчику. Этот человек сбрасывает с плеча дохлятину, хохочет, приятели, стоящие рядом с ним, тоже хохочут и пинками отправляют кровавое мясо в канаву. Марч бросает взгляд на свой меч, притороченный к седлу Генета, но ему удается сдержаться, я вздыхаю с облегчением, ведь мне-то уже известно, насколько он вспыльчив. Тощая кошка, подкравшись, подцепляет, ворочает лапой неожиданно доставшуюся ей добычу. Присмотревшись, я понимаю, что это почка, и довольно крупная, – хотя «тин» по-английски означает «тощий», сэр Джон отнюдь не был таковым.

– Эти люди пережили настоящий экстаз, – шепчу я. – Отважные, благородные воины, они не должны были поддаться страху и выть от боли.

Глава девятнадцатая

– Этот человек утверждает, что ты Эдуард Марч. Правда ли это?

Мы прошли по мосту. На каждой его стороне было по меньшей мере сорок лавок, не говоря уж о складах и грудах товара, разложенных прямо у нас на пути, так что проход по месту занял почти двадцать минут. Затем мы собирались свернуть налево, на улицу Крукид-Лейн, но нам преградил путь высокий человек в одежде из первосортного алого бархата и в черной шляпе. Из-под рыжей бороды поблескивала крупная золотая цепь с красивой эмалевой бляхой. В руке этот чиновник держал резной жезл с выложенной серебром рукоятью, а за его спиной стояли наготове вооруженные стражники. Эти воины носили шлемы с поднятым забралом, нагрудные пластины и кольчуги и были вооружены мечами и копьями, с ними было также три лучника – они уже натянули тетивы и держали стрелы наготове. Если бы тот, слева, выпустил стрелу, она бы пробила насквозь мою грудь и пришпилила бы меня к стоящему за моей спиной Али. От этой мысли меня бросает в дрожь, и в то же время я испытываю возбуждение. Рядом с чиновником возвышается на длинных костылях тот бродяга.

Эдди смотрит чиновнику прямо в глаза.

– По какому праву вы допрашиваете купцов с Востока, явившихся в Лондон по торговым делам?

– Посмотри на мой жезл и цепь, если не знаешь, кто я такой. Я олдермен Томас Джилпин, шериф мостовой стражи, и в мои обязанности входит подвергать аресту преступников и изменников, которые попытаются пробраться в город по этому мосту. Меня не касается, кто эти люди, но ты, Марч, отнюдь не восточный купец, ты – человек, объявленный вне закона актом парламента, и я требую, чтобы ты отдал свой меч и шел со мной.

Марч огляделся по сторонам, обернулся ко мне я увидела вспыхнувшую на его лице кривоватую усмешку, но глаза его сужены, он явно что-то обдумывает. Проследив за его взглядом, я увидела, что вокруг нас собирается толпа и глаза у многих лихорадочно блестят. Часть мужчин были вооружены, и они уже высвобождали мечи и кинжалы из ножен, кто-то целыми корзинами покупал яйца у толкавшихся тут же разносчиков. Эдди возвышает голос и кричит сильным, грудным голосом:

– Неужели вы допустите, чтобы на ваших глазах схватили Йорка, честного подданного короля Гарри, и потащили его в тюрьму? – Одним прыжком он взлетает в седло Генета и ловко выхватывает меч.

– Ни за что! – откликается человек, только что покупавший яйца. Он бросает разом три яйца, два из них попадают в шерифа, и толпа смыкается вокруг воинов, не давая им обнажить мечи. Лучники, правда, выпускают стрелы, но не в нас, а над головами толпы, желая не убить кого-либо из нападающих, а только напугать. Тем не менее одна стрела угодила в плечо женщине, высовывавшейся из окна второго этажа. Кровь и пронзительные вопли жертвы разъяряли толпу, все бросились вперед, Эдди во главе. Он наносит пару ударов мечом стражникам, один из них поскользнулся на валявшейся под ногами кожуре и упал, Эдди заносит меч, чтобы отрубить ему голову.

– Помилуйте, милорд! – кричит несчастный, пытаясь приподняться со скользких камней мостовой. – Я же не враг вашей чести, Богом клянусь!

Эдди приставляет острие меча к нагрудной пластинке этого воина и одним толчком снова опрокидывает его на спину. Понукая Генета, размахивая мечом над головой, он мчится дальше, по Бридж-стрит, опрокинув по дороге прилавок с рыбой серебряные блестки чешуи летят под ноги толпе.

Один из погонщиков, знавших, куда нам следует идти, проводил нас по Крукид-Лейн до Сент-Майкла, а оттуда к западной окраине Ист-Чипа. Эдди поджидал нас там, по-прежнему верхом на Генете и размахивая мечом над головой. Он помчался нам навстречу крупной рысью, прохожие кинулись врассыпную. Шерифа давно и след простыл.

Убрав меч в ножны, Эдди приветствовал нас широкой бесшабашной усмешкой. Он все еще был переполнен восторгом приключения, битвы. Перекинув ногу через седло, он соскользнул на землю прямо передо мной и, к возмущению всех, кто еще принимал меня за восточного монаха, существо мужского пола, крепко поцеловал меня в губы – правда, его поцелуй немногим отличался от прощального привета Лорда Джима. Крепко обхватив меня одной рукой за талию, Эдди прижал меня к себе, к холодной металлической кольчуге.

– Вот здорово! – воскликнул он. – Мне понравилось.

Я сделала три вывода из произошедшего: во-первых, мне это тоже понравилось; во-вторых, я убедилась, что Эдди Марч, при всей его заносчивости, еще мальчишка; в-третьих, мне показалось, что я уже когда-то видела все это или увижу вновь, словно в последние десять минут я пережила нечто постоянно возобновляющееся. Эту мысль я, однако, тут же отбросила, поскольку это было всего лишь обманчивое ощущение, иллюзия, жертвой которой легко может стать усталый, немного растерянный человек. Меня больше беспокоило в тот момент, что Эдди и сам пострадал в этой схватке: на левой руке, пониже локтя, там, где ее не прикрывала броня, виднелась довольно серьезная кровоточащая рана.

– Увы! – вздохнул Эдди несколько часов спустя. – Боюсь, я не сумею сделать то, чего бы мне больше всего сейчас хотелось. Дух мой жаждет, но плоть ослабела от этой чертовой царапины. – Он потянулся правой рукой через грудь – обнаженная, гладкая, как мрамор, грудь, каждая мышца, каждое ребро отчетливо проступает, но волос совсем нет, будто и впрямь этот торс из мрамора, – чтобы пощупать повязки на левой руке.

Я лежу рядом с ним на боку, слегка приподнявшись на локте. Свободной рукой я почти бездумно провела по его груди и животу. Эдди вздрагивает, кожа под моими пальцами слегка съеживается от прикосновения.

– Щекотно!

Наклонившись над ним, я решительно беру его за запястье – крепкое, твердое, с широкой костью запястье, – тяну его руку обратно ко мне, вкладываю свою ладонь в его, поднимаю их вместе к моему лицу, вдыхаю запах, исходящий от его пальцев, принимаюсь их осторожно и нежно сосать. Пальцы Эдди пахнут морем, у них вкус устриц, вымоченных в меду. Я лижу самую середину его ладони, чуть изгибая при этом свое бедро, затем возвращаю его руку туда, где она была прежде.

– Может, ты просто слишком много съел и выпил, – поддразниваю я его.

Мистер и миссис Доутри устроили нам поистине королевский прием. Ничего подобного на нашу долю не выпадало с тех самых пор, как мы покинули дворец калифа в Миср-аль-Каире. Дом олдермена, в нескольких ярдах от Ист-Чипа, на углу Сент-Климент-Лейн, оказался большим трехэтажным строением с высоким скатом крыши, крытой красной черепицей, и деревянными фронтонами. Олдермен с супругой ждали нас у двери, так что мне достались третий и четвертый поцелуй в губы за этот день (на том дело не кончилось). Я начала догадываться, что таков английский обычай. Через узкую, обшитую деревянными панелями прихожую нас провели в зал, занимающий почти весь первый этаж, если не считать кладовых они нужны и для домашних припасов, и для товаров.

Весь день мы ели, предавались различным развлечениям, занимались какими-то делами, приходили и уходили различные люди, в том числе явился врач, забинтовавший Эдди руку. Я не стала открыто возражать против тех идиотских средств, которые он рекомендовал для лечения по всем правилам медицины, и навязывать свои травы и мази, но, когда он наконец ушел, я изготовила питье, пустив в ход наши специи и кое-какие травы из огорода миссис Доутри. Этот напиток избавит Эдди от лихорадки и ускорит выздоровление.

В течение дня Эдди встречался с купцами. Партии Йорков требуются их денежки, а купцы, в свою очередь, рассчитывают на снижение пошлин и на отмену различных стесняющих торговлю предписаний, когда герцог Йорк взойдет на трон или, по крайней мере, в качестве регента отстранит от власти безумного, расходующего все деньги на свои фантазии короля и его злобную, как ведьма, королеву. Эдди не может осуществить переворот без денег; купцы боятся оказать ему поддержку, пока партия йоркистов не пришла к власти, ибо проявить сейчас симпатию к ним – значит буквально положить свою голову на плаху. И вот они сидят и торгуются, и Эдди щедро сыплет обещаниями, исполнить которые не в его силах.

Входит старик с развевающейся седой бородой, в огромной красной бархатной шапке, обмотанной длинным шарфом – шарф спускается ниже и укутывает также шею, ложится на черный бархатный плащ. Старик топочет ногами, сбивая с них снег, и отказывается раздеться, пока не выпьет горячего вина. Ему подносят кварту красного вина с гвоздикой и корицей из наших припасов и с кусочками сушеного яблока, затем он съедает половину подогретой лепешки и тарелку жаркого из кролика, откашливается и отфыркивается, точно кит, обильно сплевывая мокроту в камин. Он стоит прямо перед камином, лишая всех остальных права наслаждаться его теплом. Не обращая никакого внимания на Эдди, старик заговаривает с олдерменом Доутри.

– Чертова Ганза! – рявкает он.

– Верно, верно! – подхватывают остальные.

– Это уж чересчур! – продолжает он.

– Верно, верно! – твердят они.

– Знаете, что они на этот раз затеяли?

– Нет, расскажи нам!

– Английской тканью запрещено торговать к северу и востоку от Везера, если ее привезут не на ганзейском корабле.

– Да ты шутишь!

– Нет, не шучу. Я пристроил парнишку работать на кухне у одного из них, в Стилъярде. У него глаза и уши всегда открыты. Через пару дней об этом будет объявлено официально.

– Немецкие ублюдки, мать их!

– Что нам делать? Нельзя это так оставить. Они уже захватили рынки ткани в Антверпене, Брюгге и Кельне. Наше счастье, если на нашу долю останется хоть десятая часть торговли, – с этими словами Доутри обернулся к Эдди. – Вот видите? Будь у нас король как король, если б он жил в Лондоне или хотя бы в Вестминстере и держал все в своих руках, они бы не осмелились. Что бы вы сделали, будь вы королем?

Эдди ни минуты не сомневался.

– Я бы приказал лорду адмиралу вывести в море наш флот и потопить первый же ганзейский конвой, который осмелится приблизиться к нашим берегам, а сам бы тем временем пригласил этих ублюдков из Стилъярда на обед в Тауэр и не отпустил бы их домой, пока мы не придем к соглашению.

Именно такое заявление они хотели услышать.

Тут Али подошел ближе, покачиваясь и опираясь на свой посох, взял Эдди под локоток и что-то такое зашептал ему в ухо. К этому времени князь Харихара и Аниш уже покинули собрание и удалились в заднюю укромную комнатку дома. Там они засели, наполняя одну посудину за другой, а ведь я предупреждала их – нельзя пить некипяченую воду. Ладно, потом я накормлю их отварным рисом без всяких приправ, и пусть они пососут лимон. Выслушав Али, Эдди кивнул и вновь обернулся к купцам.

– Как же я сразу об этом не подумал, – сказал он, – ведь у лорда Уорика в Кале стоят восемь каравелл с пушками. Полагаю, он мог бы замаскировать их под пиратские суда и…

Переговоры продолжались до двух часов дня, затем миссис Доутри приказала подавать обед, и все гости принялись есть и пить, и это длилось до самого заката. Нас угощали жареным лебедем, осетриной и устрицами, марципанами из миндаля и сахара, только что доставленного на мавританском судне из Малаги, и все это мы запивали сладким вином из тех же краев. Посреди обеда Эдди слегка побледнел и на его лице выступил пот. Я посоветовала ему отправляться в постель, он было заспорил, но сдался, когда я пообещала подняться вслед за ним и убаюкать его.

И вот мы лежим рядом, и его человечек все растет, о, он уже совсем большой, он гордо вздымается над его животом, точно мачта корабля, он слегка покачивается так оно бывает у юношей, когда копье наливается кровью и вторит каждому удару сердца.

– Но я не могу спать с тобой! – жалуется он. – Чертова рука, я не смогу удержаться на тебе, я не смогу сделать, как следует!

– Как следует? – переспрашиваю я, умиляясь невинности этого семнадцатилетнего мальчика. – Что значит – как следует?

Я закидываю ногу ему на живот. Внутренняя сторона моего бедра влажно блестит при свете свечи, словно кожица спелого персика. Встав на колени над моим любовником, я прихватываю теми, розовыми губками кончик его петушка, опускаюсь пониже и вновь подымаюсь, дразня его, а затем вновь опускаюсь, принимая его в себя, – но он, дурачок, тут же выскальзывает, и мне приходится начинать все сначала.

Глава двадцатая

На следующий день лихорадка у Эдди усилилась. Не из-за наших любовных забав, смею вас заверить, а потому, что грязь и холод на этом жалком чердаке, куда нас запрятали, вызвали воспаление. Края раны слегка покраснели, оттуда начал выделяться желтый гной, а затем бесцветная слизь, Эдди жаловался то на жар, то на холод, сильно потел и ужасно мучился от жажды. Ему было так скверно, что миссис Доутри вообразила, что он заразился чумой, и хотела даже выгнать его из дома. Однако ей напомнили, что зимой, когда морозит ночь напролет, да и днем по большей части холодно, вспышек чумы не бывает. Как бы то ни было, Эдди промаялся три дня, и за это время никто больше не заболел.

Кстати, я догадалась, почему зимой не бывает чумы, только эти люди мне не поверили. Полагаю, чуму переносят мухи, а мороз убивает мух – вот и все.

Болезнь Эдди сделала наши любовные игры еще более увлекательными. Я раздевалась донага, согнувшись в три погибели, потому что балки нависали так низко, что даже мне, с моим ростом, невозможно было распрямиться, и ледяные порывы ветра, врывавшиеся в щели маленького окна, жалили меня, точно разъяренные насекомые, а затем я ложилась в постель и прижималась к горячему, раскаленному лихорадкой телу Эдди. Я все еще помню продавленные соломенные матрасы, покрытые сверху зеландской периной из гагачьего пуха, груду шерстяных одеял и шуб, уютную пещерку, наполненную запахами пота и семени, моих любовных соков и сладковатым, почти выветрившимся запахом мочи и кала. Ненадолго мы затихали, я опускала голову ему на плечо, из моего носа прямо на простыни бежала белая струйка, наше дыхание, смешавшись, поднималось облачком пара, и тусклый свет превращал его в нимб над нашими головами, а под крышей дома ворковали голуби – гули-гули, – и мыши шуршали за стенкой. Струйка из носа? Ну да, я простудилась. В этом холодном, влажном климате все хлюпали носами.

У миссис Доутри имелась и еще одна причина торопить Эдди с отъездом: он принадлежал к партии Йорка. Хотя горожане в большинстве своем держали сторону Йорка, в Тауэре стоял военный гарнизон под командой лорда Скейлза, верного королю. Скейлза и его солдат тут не любили, но если б он узнал, где прячется Эдди, и явился бы сюда с сотней солдат – а всего лишь семь кварталов Ист-Чипа отделяли нас от Тауэра, – он успел бы схватить Марча прежде, чем на выручку к нему поднялось бы ополчение горожан. Во всяком случае, миссис Доутри опасалась этого, и муж вторил ей.

Все остальные времени зря не теряют. Аниш и оба его секретаря, родом с Малабарского побережья, тощие, замученные службой юноши, слепнущие от работы над бухгалтерскими отчетами и к тому же переписывающие послания князя при тусклом даже в полдень свете, трудятся над деловыми бумагами, притворяясь, будто у них хлопот по горло, – на самом деле они вот уже в восьмой или девятый раз сводят баланс и опять находят какие-то ошибки. Князь молча восседает в большом кресле во главе стола, и это выводит из себя олдермена, поскольку вообще-то это его место. Олдермен барабанит пальцами по столу и таращится куда-то вдаль, пытаясь изобразить на лице благородную меланхолию. В действительности он просто охвачен страхом и к тому же страдает от хронического несварения желудка.

Я постаралась облегчить его страдания с помощью мятного настоя. Мяту я купила у аптекаря на Поултри-Лейн. Видели бы вы эту аптеку! По стенам развешаны чучела черепахи и небольшого крокодила, чьи-то мочевые пузыри, горсткой навалены какие-то семена, и все сплошь грязное. В Виджаянагаре такую лавочку закрыл бы санитарный контроль.

Миссис Доутри, столь радушно принявшая нас в день приезда, суетится по хозяйству ее работа состоит главным образом в том, чтобы школить прислугу, – и непрерывно бормочет что-то насчет патрулей, которые королева, конечно же, расставит по всей Уолтинг-стрит, к северо-западу от ее дома, и по Эрмин-стрит – это к северу, словно только этим путем мы и можем отправиться отсюда в те края, куда мы хотели попасть. Супруга олдермена никогда не выезжала из Лондона и даже не в состоянии представить себе место, чем-либо отличающееся от столицы.

Олдермен Доутри, виноторговец, занимающийся преимущественно сладкими испанскими винами, портвейном и малагой, не показывается из своей конторы, расположенной в задней части дома. По его поручению помощники то и дело бегают в гавань, провожают отплывающие суда и встречают вернувшиеся с товаром, а сам Доутри делает вид, что страшно занят и по этой причине вот уже третий день не покидает дом, но на самом деле он сидит взаперти, потому что не хочет повстречаться с другими олдерменами, а также с людьми, отвечающими за соблюдение закона в Сити. Они начнут расспрашивать его о нашем местопребывании, а лгать Доутри не умеет. Похоже, нам оказали гостеприимство в уверенности, что мы задержимся здесь только на одну ночь.

Среди слуг нашелся предатель – так оно всегда и бывает. На третью ночь стражники явились за нами, то есть за Эдди, и были прекрасно осведомлены, в какой комнате его следует искать. Мы слышали, как они топают по Ист-Чип, как раз в тот момент, когда мы…

– Эдди, – сказала я ему, – слышишь, как звенят уздечки и цокают копыта? Это солдаты.

Но он наконец-то сумел «сделать все как следует», то есть заставил меня улечься на спину и раздвинуть ноги, приподняв и согнув колени, а сам навалился на меня сверху, опираясь на ладони и локти, и давай толочь меня, двигаясь взад и вперед, точно пестик в ступке. Ни он, ни я не получаем от этого такого удовольствия, какое мы получали, пока этим занятием руководила я. Хорошо хоть, после того как мы дважды сделали это по-моему (двумя разными способами, разумеется), я осталась влажной и готовой принять его – по крайней мере, я не испытываю особого неудобства, но, должна сказать, если б не я сама позволила ему это, я бы назвала происходящее не совокуплением, а насилием.

На свою беду, я научила его сдерживаться как можно дольше, и теперь это может погубить нас обоих.

– Ну же, Эдди, – кричу я (а они уже стучат в большую входную дверь нашего дома), – кончай скорее!

Как видите, я научилась говорить по-английски не хуже местных.

– Нет, черт побери! – бурчит он. – Не позволю им меня торопить, – и продолжает все так же монотонно тыкаться в меня.

Грохот все отчетливее, все ближе. Они вошли в дом. Слышен грохот бьющейся посуды. Я догадываюсь, что с большого стола на пол слетело то мавританское блюдо, расписанное зеленым и лимонно-желтым орнаментом, которым так гордится миссис Доутри. Я знаю, что рачительная хозяйка не вынесет подобного ущерба и не станет рисковать прочими сокровищами. Сейчас она кивком головы указывает солдатам путь. Они уже топают по первому пролету украшенной резьбой лестницы.

Их отделяют от нас только два пролета более узкой лестницы первая часть ее выходит из квадратного отверстия в потолке первого этажа, второй пролет лестницы упирается в порог низенькой дверцы, открывающейся прямо в наш приют любви.

Бум-бум-бум – грохочут сапоги по лестнице. Бум-бум-бум стучится Эдди в меня. Голоса, грубые, хриплые, перемежающиеся кашлем, словно камешки перекатываются, слышны уже на втором этаже.

– Он там, милорд. По той лестнице. За той дверью, мать его!

Пауза, затем раздается другой голос, чуть картавящий нормандский выговор:

– Выходи, Эдди. Мы же знаем, ты здесь. Будь умницей, выходи.

– Этот ублюдок Джон Клифорд! – шепчет мне на ухо Эдди, а затем орет: – Поди к чертям, Клифорд! – И снова мне в ухо: – Этот ублюдок меня ненавидит. Он сам мне отрежет яйца, прежде чем передать палачу.

Но даже эта мысль не заставляет его остановиться.

– Эй, парень, неси топор! – раздается снаружи.

А рядом с моим ухом:

– Его отец погиб при Сент-Олбансе[20]20
  Одно из сражений войны Алой и Белой розы.


[Закрыть]. Он не любит Йорков. – Эдди продолжает свое дело, приговаривая: – Сейчас, сейчас.

Снаружи вопль:

– Гляньте там, у очага в большом зале! Топот ног, они бегут сперва вниз, затем снова вверх по лестнице.

– Дай сюда! – Удар, еще удар, деревянная дверь начинает поддаваться, щепки летят прямо мне в голову, на миг я успеваю заметить блеск врубающегося в дверь топора. Затем раздается вопль торжества. Вернее, два вопля.

Снаружи:

– Е-е-есть! Прямо мне в ухо:

– Е-е-есть!

Еще одна планка отлетает от двери. Эдди скатывается с меня, рывком поднимает меня с постели – оба мы наги, словно новорожденные, – хватает сундук, стоящий у изножья постели, и с силой бьет им в потолок. Вторым ударом он ломает стропило, и в дыру между двумя балками сыплется град черепицы. Сундук по-прежнему у Эдди в руках, он разворачивается и обрушивает его на человека, пытающегося прорваться сквозь образовавшийся в двери проем. Клифорд громко кричит и, судя по грохоту, падает с лестницы. Я слышу нежный, таинственный звон и понимаю, что сундук открылся и из него на Клифорда пролился золотой поток.

Эдди уже выбрался на крышу, он протягивает руку, чтобы увлечь и меня вслед за собой, хватает меня за голое предплечье, тащит. О Шива, как здесь холодно! Я скольжу по коньку крыши сидя на заднице, а Эдди едет вслед за мной и в какой-то момент чуть не обрушивается прямо на меня. Он помогает мне подняться на ноги, и одно мгновение я радостно вбираю в себя все это ночь и звезды, сотни крыш под нами, шпили, вознесшиеся к небесам, восходящую, почти уже полную луну, серебряную ленточку реки далеко внизу, нити дыма – не во всех домах успели погасить очаги. И вновь я чувствую холод, ледяная струя воздуха врывается в мои легкие, мороз ножом пронзает голые руки и ноги.

– Вперед!

Лондонцы до смерти боятся двух напастей – чумы и пожара. Из страха перед пожаром на стенах больших домов, стоящих в стороне от проезжих улиц, закрепляют лестницы, чтобы люди могли выбраться из окон, даже из окон верхних этажей, и добраться до земли. Ближайший к нам подоконник находится на пять футов ниже, а лестница еще на три фута ниже его. Эдди лезет первым, хватаясь окоченевшими пальцами за карниз, я свешиваю с крыши ноги, и Эдди помогает мне нащупать подоконник. Стена здесь грубая, шероховатая, она царапает мне грудь. Стопам щекотно. Окно окружает рама из кирпичей, и мне удается пальцами левой руки нащупать щель между ними.

Нужно спрыгнуть. Подо мной крыша пристройки, она плоская, а не сводчатая, как крыша главного здания. В этот момент происходит несколько событий.

С улицы через ворота, ведущие во двор, входит Али. Поглядев на нас единственным сверкающим в темноте глазом, он машет нам рукой и сворачивает в конюшню. Клифорд полагаю, это именно Клифорд появляется на крыше у нас над головой и вновь скрывается в доме. Он что-то кричит, но я не различают слов. Сейчас он бежит по лестнице, окликая солдат. Из конюшни выныривает Али, он ведет на веревочной уздечке Генета. Эдди, лишь мгновение поколебавшись, спрыгивает голой задницей на спину жеребцу. Генет встает на дыбы, но Эдди, повиснув у него на шее, ухитряется подобрать поводья. В проходе за спиной Али появляются солдаты. Али отступает в сторону, а Эдди, понукая коня коленями и пятками, гонит его прямо на стражников.

Грохот оружия и доспехов, стук копыт, высекающих искры из камней, безумное ржание – и лошадь со всадником растворяются в ночи, а солдаты лишь делают вид, будто пытаются их преследовать.

Али подходит поближе и смотрит на меня искоса, снизу вверх.

– Ты простудишься насмерть, – предупреждает он и здоровой рукой помогает мне слезть, придерживая меня своей изувеченной рукой, пока я не касаюсь носками холодных камней. Тогда он стаскивает с себя вонючую старую шубу и заворачивает меня в нее.

– И этого, мой дорогой Ма-Ло, вполне достаточно для одного вечера.

Я глубоко вздохнул и очнулся. Ума была права – рассказ затянулся, но я был столь поглощен этими событиями восьмилетней давности, что перестал понимать, где я сам нахожусь. И вот я вновь оказался в саду Али – сад все такой был, – вот сидит сам Али, по другую сторону стола, в тени дерева. Кажется, он задремал. Слегка пошевелился, негромко выпустил газы, приоткрыл уцелевший глаз.

– Попроси Муртезу привести детей, – обратилась к нему Ума. – Мне пора идти.

Али позвонил в колокольчик. Слуга-нубиец явился на зов, выслушал приказание господина и удалился.

– Рада была посидеть с вами, – произнесла Ума, вставая и наклоняя голову в прощальном поклоне.

Я поспешно вскочил.

– Потрясающе, замечательно, чудесно, – забормотал я. – Вы еще… когда вы…

– Я вернусь, когда наступит пора снова вплести мою нить в повествование Али.

Она пошла прочь – мимо украшавших сад флагов, мимо небольшого фонтана, распахнула резную сандаловую дверь, и по ту сторону сада я на миг увидел двух детишек, державшихся за большие черные ладони Муртезы. Нубиец передал мальчиков матери, идверь захлопнулась.

Мы долго молчали, потом я вновь глубоко вздохнул.

– Она рассказала хорошую историю, верно? – пробурчал Али.

– Да, – подхватил я, но потом призадумался и спросил: – И все это правда?

– Чистая правда. Почему ты вдруг засомневался? – И приподнял бровь.

– Не знаю. Твою историю рассказывают несколько голосов. Сперва ты сам, потом письма князя и вот теперь Ума. Мне видится в этом какая-то уловка, вымысел.

– Вымысел? Что ты этим хочешь сказать?