Текст книги "История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)"

Сколько значений слова книга можно бы ещё привести вам! Но мы ограничимся только двумя или тремя.

Древние уже знали книги воспоминаний (libri commentarn или просто commentarii), как, например, воспоминания Юлия Цезаря о войне галлов, по своей простоте представляющие образцовое повествование; они знали счётные книги (libri rationum), в которые гражданин заносил свой приход, а иногда и действия своей повседневной жизни. Имея однажды надобность оправдать пред лицом римского народа свою проконсульскую деятельность в одной провинции, древний оратор и римский генерал, известный в истории под именем Катона Цензора, прочитал страницу из своей счётной книги, страницу, дошедшую до нас, и представляющую свидетельство его редкой бережливости и неподкупности. В христианских семействах, от средних веков до наших дней, также велись Памятные книги, куда заносились главные домашние события, как-то: рождение детей, подробности об их воспитании, об их гражданском, военном или духовном призвании.

А государственная книга? Что такое государственная книга? Это целый ряд списков, в которые занесены, в министерстве финансов, имена всех кредиторов государства, с суммой их долговой претензии. Нельзя не признаться, что хотя эта государственная книга и представляет собой замечательное орудие для хорошего управления финансами, но мало привлекательна для чтения.

А Синяя книга, Жёлтая книга, Зелёная книга и т. д.? Это сборники, издаваемые ежегодно в некоторых европейских государствах министрами иностранных дел; в этих сборниках перепечатываются главные дипломатические документы. Каждое государство избрало для обложки этих книг особый цвет, который и служит для отличия их; у Франции, например, жёлтая обложка, у Англии синяя, у Австрии красная, у Италии зелёная.

Библиотеки, – Торговля книгами. – Участь поэтической книги. – Книжные лавки – место свидания учёных и библиофилов. – Гомеровские поэмы долго передаются на память. – Микроскопические издания. – Стенные карты. – Хроника острова Пароса. – История в барельефах для употребления школ.

В то время, на котором мы остановились в предыдущей главе, сделав длинное отступление, ремесло переписчиков, переплётчиков, книгопродавцев находилось уже в полном процветании. Книги приготовлялись всяких размеров, всякого формата; появлялись дорогие издания, компактные издания, издания с примечаниями, издания иллюстрированные, или по крайней мере украшенные портретом автора. Частные лица спорили в щедрости с царственными особами и республиками, основывая громадные библиотеки, обогащая и организуя их. В Афинах, городе эллинском по преимуществу, городе чрезвычайно гордившемся своим превосходством над другими греческими городами и даже над своими победителями, римлянами, сыновья которых стремились в их школы, в этих Афинах вы, вероятно, нашли бы только греческие книги. Там господствовало презрение ко всякой иностранной литературе. Александрийская библиотека открылась уже более широко и для других сочинений, кроме сочинений эллинов; она имела уже все еврейские оригиналы всех книг Ветхого Завета, которые были переведены в этом городе на греческий язык для употребления весьма многочисленных евреев, забывших свой родной язык; этот перевод известен под названием перевода семидесяти толковников. Основанная в Египте, при самом впадении Нила в Средиземное море, Александрия имела также громадное население египтян, в числе которых было немало учёных, способных перевести на греческий язык некоторые из произведений египетских писателей, относящихся к первоначальным временам удивительной цивилизации, так долго процветавшей в этой стране. Так, один жрец, по имени Манетон, перевёл с египетского языка хронологию царей, от самого начала до того времени, в которое он жил сам, т. е. до царствования Птолемея Филадельфа; три века спустя другой переводчик, вероятно, грек по происхождению, Херемон, написал книгу об иероглифах, в которой объяснил, конечно, для своих соотечественников, тайны языка фараонов. Как жаль, что подобные сочинения не дошли до нас целиком, что от некоторых из них нам остались только клочки, а от других даже один лишь заголовок! Сохранившись до нашего времени, они избавили бы от большого труда учёных, называемых ныне египтологами и занимающихся, с необыкновенной проницательностью, истолкованием трёх различных видов письменности, оставшихся нам на памятниках и папирусах древнего Египта.

Но главным образом вы в Риме нашли бы, в начале христианской эры, богатые книгохранилища, основанные и организованные учёными, которые ещё не были лингвистами по профессии, какие есть ныне, но интересовались сочинениями, написанными на различных языках. Этрусские писатели присоединили свою долю к богатствам библиотеки, которую Цезарь поручил заботам первого учёного его времени, Теренция Варрона. После покорения в Африке карфагенян, римляне вывезли из их земли книги, написанные на пуническом, т. е. финикийском языке, в особенности же трактаты о земледелии, которые были скоро переведены на латинский язык для употребления римлян; но Греция по преимуществу наводняла римские рынки своими произведениями; а так как римская литература соперничала в плодовитости с литературой греков, то в главных римских библиотеках пришлось создать два отделения: одно для греческих книг, другое – для латинских; причём каждое отделение имело своего хранителя. Иные из этих хранителей, как, например, грамматик Юлий Гигинус, отпущенник Августа и друг Овидия, оставили славное имя в истории литературы; было даже время, когда надсмотр над библиотеками был одной из важных должностей в империи. При императоре Адриане эту должность занимал Кай Юлий Вестинус, который, кажется, был также в это царствование и начальником императорской канцелярии. Около того же времени, в Риме умер грек Епафродит, родившийся рабом; благодаря своим познаниям сделавшись наставником сына одного египетского правителя, он приобрёл громадные богатства, имел два дома в Риме, в торговом квартале. В этих двух домах, если верить его биографу, он собрал тридцать тысяч томов, избранных из числа самых лучших и самых редких.

Рим был в то время городом, изобиловавшим учёными и любителями чтения. Утром вы могли встретить на улицах мальчика, отправляющегося, как описывает нам поэт Ювенал, в школу, в сопровождении маленького невольника, нёсшего за ним в сумке его учебники, тетрадки и письменные принадлежности. Иной из этих учеников получал даже в награду прелестный экземпляр какого-нибудь классика, сообразно обычаю, первый пример которому подал в Греции Исократ и которому последовал римский профессор Верий Флакк. Учитель школы, в свою очередь, имел небольшой запас книг с заметками его самого или кого-нибудь из его собратьев, которыми он и пользовался при своих уроках. По дороге в школу попадались книжные лавки, выставки книг на открытом воздухе, где, прежде чем купить книгу, можно было перелистать её и до некоторой степени ознакомиться с её содержанием, как мы делаем это и ныне.

Раскрыв сборник посланий Горация, можно прочесть там, например, прелестное прощание поэта со своей книгой, лучшую часть которого мы приводим здесь в прозе: «Ты, моя книга, как будто смотришь в сторону Вертумна и Януса (намёк на квартал книгопродавцев), горя, без сомнения, нетерпением, по отполировании пемзой, отправиться на полки к Сосиям (братья Сосии – знаменитые в то время книгопродавцы в Риме). Ты не можешь выносить ни ключей, ни печатей, этих милых для стыдливости стражей; ты боишься попасть в руки человека слишком мало любопытного; ты добиваешься известности, ты, которую я вскормил с другими чувствами. Ну, беги же туда, где ты так горишь желанием споткнуться. Раз ты вышла, для тебя уже нет возврата. “Что я наделала, несчастная, чего я пожелала?” – скажешь ты, если тебя постигнет неудача; и ты знаешь, как захлопнет тебя пресыщенный любитель, которого ты не сумела завлечь. Если я могу, не навлекая на себя вины, предсказать твою участь, то ты будешь мила римлянам до тех пор, пока ты сохранишь прелести возраста. Тогда, измученная в руках толпы, ты упадёшь в цене, или будешь безмолвно питать червей, спрятавшихся в твоих листах, или ты бежишь в Утику (т. е. в захолустный, отдалённый город), в Африке, или тебя отправят крепко связанной в Илерду (в Испанию); другая опасность: может прийти время, когда отвергнутая в Риме, заброшенная в его предместья, на старости лет ты попадёшь в руки малых ребят для обучения их началам грамматики».

Без сомнения, учителя школ, по личной бережливости или в видах экономии, для своих учеников покупали у книгопродавцев предпочтительно завалявшиеся книги. Гораций боялся, чтобы и его книгу не постигла такая печальная участь.

Книжные лавки привлекали не одних покупателей; они служили также местом свидания людей любознательных, занимавшихся там литературными беседами. Там между ними завязывались споры о достоинствах выставленных изданий; вон такая-то книга была за подписью грамматика, с величайшей тщательностью просмотревшего текст, а вот этот экземпляр Вергилия будто бы происходит из дома и даже из самого семейства поэта. С любопытством рассматривали в нём, какое чтение, какую орфографию тот предпочитал в месте, подвергавшемся спорам критиков. Но всего более привлекали внимание, бесспорно, собственноручные рукописи, т. е. писанные рукой самого автора. Историк Тацит знал в молодости учёного, составившего таким образом коллекцию автографов знаменитых личностей. При такой чрезмерной любознательности, слепая страсть библиофилов нередко впадала в ошибки, и подделыватели расставляли ей не раз сети: например, когда Птолемеи основали в Александрии свою знаменитую библиотеку, книги начали туда стекаться массами; но, увы! торговля приносила их без всякого разбора, и нередко продавцы представляли в это книгохранилище произведения или поддельные, или совсем ложные; таким образом, библиотекарю, заведовавшему покупкой книг, предлагали по два и по три экземпляра одного и того же сочинения с именем Аристотеля. Некоторые плоды подобного обмана и ныне ещё имеются на наших глазах, между прочим краткое изложение Системы мира, будто бы записанное для юного царя Александра его наставником, философом; это произведение одинаково мало достойно как того, так и другого. Смелость подделывателей нередко простиралась ещё гораздо дальше. Одно важное лицо, друг императора Веспасиана, снисходительно дозволило показать себе автограф мнимого письма, писанного к царю Приаму одним из его союзников, Сарпедоном, царём ликийцев. Нужно заметить, что и само искусство письма, по всей вероятности, ещё не было известно в Азии во время троянской войны. Три века спустя, на рынке в Афинах продавали рукопись «Одиссеи» Гомера, которую владелец выдавал за собственноручную рукопись поэта; здесь мы напомним ещё раз, что, по наиболее вероятному мнению, Гомер и гомеровские герои не знали употребления письма, гомеровские поэмы долгое время передавались из уст в уста и сохранялись в памяти певцов, рассказывавших их на публичных площадях или в палатах важных особ. Следовательно, эти певцы во времена героической Греции были чем-то вроде ходячих книг, содержавших в своей памяти поэтические предания о прошлом. Говорят, что у некоторых туземных народов Америки также имелись «люди-архивы», верно сохранявшие в своей памяти длинные отрывки прозы и даже целые мирные договоры. Подобным же образом, в древней Индии, Веды и длинные эпические рассказы долгое время передавались на память; не доказано, чтобы индийцы знали искусство письма до времени похода Александра Македонского. Даже в нашем столетии и почти на наших глазах был ещё пример такого могущества памяти сохранять древние поэмы: национальная эпопея финнов Калевала записана на бумаге не более сорока лет назад; отдельные песни её распевались и всё ещё распеваются в деревнях странствующими певцами рунойями; из их-то уст они и были последовательно собраны и записаны.

Впрочем, память во все времена могла быть некоторым образом соперником письменности. У некоторых лиц, как, например, у актёров и музыкантов по профессии, она бывает так велика, что удерживает верно такие длинные тексты, что ими можно покрыть несколько сот страниц. Древние знали много примеров такой изумительной памяти: такова именно была память знаменитого афинянина Фемистокла; такова же была память и римского ритора Сенеки, отца философа. Иной раз это искусство запоминания становилось почти низким ремеслом, ремеслом рабов. Философ, имя которого только что было упомянуто, рассказывает в своём XXVII Письме, что один римлянин, богатый и глупый педант, окружил себя рабами, из которых каждый знал наизусть все произведения какого-нибудь знаменитого поэта, так что по знаку своего господина мог повторить тот или другой отрывок, подходящий к предмету разговора с его друзьями.

Но вернёмся снова к книгопродавцам в Афинах и в Риме. Нередко они предлагали покупателям экземпляры, весьма ценные по различным причинам. То они были замечательны по качеству папируса или пергамента, то – по роскоши или изяществу переплёта; иногда привлекали благоухание кедра или полировка кипариса, из которых были сделаны корки книги. В это время не все уже книги были свёртками; то были нередко квадратные книги или Codices, т. е. подобранные листки, связанные друг с другом, как у нас, ниткой, стиснутые между двумя дощечками, или по крайней мере между двумя листами пергамента. В конце концов этот способ одержал верх над другими, и в следующие века мы почти его одного только и видим в употреблении.

Плодовитость писателей, в особенности историков и компиляторов (указывают на одного из последних, грамматика и компилятора Дидима Александрийского, выпустившего в свет во времена Августа 8 000 томов!), заставила очень рано почувствовать необходимость уменьшения толщины и веса их книг; с этой целью книги писались на очень тонкой бумаге и очень мелким почерком. Таким образом, сто двадцать семь книг, из которых состояла «Римская история» Тита Ливия, представляли собой во времена Марциала (в I веке после Рождества Христова) компактное издание, может быть, даже всего из одного тома. Другое диво. Цицерон видел, неизвестно в какой библиотеке, всю «Илиаду» (т. е. более 15 000 стихов), заключённую в таком малом пространстве, что вся рукопись умещалась в ореховой скорлупе. Вы с трудом этому верите, а между тем семнадцать столетий спустя, при дворе французского короля Людовика XIV, учёный-эллинист Гюэ, епископ авраншский, доказывал однажды, что это чудо можно бы было воспроизвести на надлежащего качестве веленевой бумаге вороновым пером и почерком столь мелким, как его (он забыл прибавить: и с глазами, как его).

Но драгоценные книги и компактные книги представляют собой не более как малополезные курьёзы и свидетельствуют только о крайних пределах искусства переписчиков. Серьёзнее была заслуга иллюстрированных изданий, как их назвали бы ныне, в которых рисунки для иллюстрации текста, а иногда портреты были исполнены или посредством копирования, на глаз, или посредством более грубого слепка.

Геометрическая или астрономическая книга не могла обойтись без фигур; естественно-историческая книга также чрезвычайно нуждалась в них; географический трактат был бы бесполезным без карт. Но, кажется, что во времена Варрона уже дошли до обнародования биографий с портретами каждой личности. Два или три портрета древних писателей, переданные нам в средневековых рукописях (портреты поэтов Теренция, Горация и Вергилия), дозволяют опасение, что до изобретения гравюры подобная иконография, называемая, однако же, Плинием «благодетельным изобретением», передавала очень неверно знаменитых людей. Многочисленные бюсты из мрамора и бронзы, дошедшие до нас из классической древности, и полурельефные фигуры на греческих и римских медалях, кажется, имели большее сходство.

Впрочем, за неимением удобного способа для точного воспроизведения большого числа экземпляров географического или топографического рисунка, старались облегчать способы пользования ими; с этой целью их рисовали или вырезали на стене.

Во времена Августа общая карта мира, приготовленная трудами учёных географов, покрывала стены портика, построенного зятем самого императора, знаменитым Аганиппой. Один поэт того же времени свидетельствует, что географию изучали по стенным картам, но не в новейшем смысле этого слова, подразумевающего у нас карты, которые должны висеть на стенах, тогдашние же карты были буквально нарисованы на стенах публичных зданий, а иногда школ. В римской школе древнего французского города Отена карты были также нарисованы на стенах её классов, и обломки их попадаются на развалинах этого города.

Это напоминает о другом любопытном документе, который не может не интересовать молодежь. На греческом острове Паросе, столь знаменитом своими прелестными мраморами, лет двести назад нашли на развалинах школы мраморные доски, на которых была написана краткая хронология всей греческой истории, со времени баснословного царствования Кекропса в Афинах (1582 г. до н. э.) и до 243 г. до Рождества Христова, вероятно, до того самого года, в котором была сделана эта надпись.

Таким образом, дети на стенах своей школы учились не только географии, но иногда и первоначальной истории; эти каменные книги имели то преимущество, что могли сохраняться много лет без серьёзного повреждения вместе с самым зданием, часть которого они составляли.

Иногда, для сосредоточения внимания учеников, прибегали к скульптуре барельефом. Мы имеем несколько таких барельефов, исполненных на камне или слоновой кости; на них изображены главные сцены из героических легенд Греции и даже сцены из истории в собственном смысле слова. Под каждым предметом находится короткая легенда на греческом языке, а иногда имя поэта, у которого дети могли найти более подробный рассказ каждой сцены. Это было нечто вроде памятной книжки, очень привлекательной для молодых умов.

В римских землях мы находим несколько календарей, написанных на камне. У римских граждан не было книжечек с картами их города, но они могли видеть на Капитолии план Рима, вырезанный на мраморе. Многочисленные обломки этого плана сохранились доныне.

Критики. – Издатели. – Авторы. – Странная судьба некоторых произведений. – Литературные отрывки, найденные в египетских гробницах. – Книга мёртвых. – Каталог греческой литературы, составленный хранителем александрийской библиотеки. – Списки театральных представлений.

Каменные книги немного отвлекли нас от других книг; пора уже вернуться к ним. Гораздо больше картин рекомендовали любителям книгу комментарии ко всем произведениям, чтение которых было затруднительно или вследствие устарелости языка, или по самому свойству предмета. Гомер, например, через двести или триста лет после сочинения «Илиады» и «Одиссеи» уже не читался бегло; к нему нужны были объяснения, или, как говорили впоследствии, схолии. Примечания, сначала очень короткие и выставлявшиеся на полях или между строками, скоро превратились в очень длинные вследствие толкования тёмных мест, объяснений древних нравов и обычаев; и страницы поэмы оказывались окружёнными и обременёнными этим грузным весом учёности. Иногда комментарии превращались в особое произведение, в которое помещали только те строки или слова текста, которые желали объяснить; тогда приходилось ссылаться, с помощью каких-либо пояснительных знаков, на каждое нужное место оригинального текста; но эти ссылки делались не так, как у нас, указанием страницы, а указанием строк. Таким образом, комментатор речи Цицерона сказал бы: «строка 226, считая с начала», и вслед за этой ссылкой удовольствовался бы выпиской нескольких строк текста, которые он желает объяснить. Вообще, у грамматиков и критиков древности длина отрывка прозы измеряется числом строк, что нам кажется сначала странным, но такой способ ничуть не произвольнее нашего способа счисления по страницам. Однако же неудобство этого способа состоит в том, что греческое слово stichos и слово versus, которым оно переводится на латинский язык, имеют значение как стиха, так и строки; таким образом, иной новейший библиограф может принять за поэму прозаическое сочинение.

Книги, написанные тщательно искусными каллиграфами, и тексты, дополненные комментариями, не были единственными предметами, стоившими дорого в древней книжной торговле. Очень рано поэмы, а также и прозаические произведения возбуждали вопросы, разрешить которые старались грамматики по профессии, или критики, как их называли в то время; например, в обеих эпопеях Гомера многие стихи, а нередко и длинные места подавали повод к спорам; оспаривали их значение или подлинность; приписывали ошибке памяти рапсодов или руке переписчиков иные варианты, оскорблявшие щепетильный ум издателя-критика. Позднейшие сочинения, как, например, «Диалоги» Платона, как известно, написанные и изданные самим автором, требовали толкования для лучшего понимания. Задавались вопросом, действительно ли историческая личность то или другое лицо, или не скрыл ли Платон под псевдонимом ритора, демагога, философа, на идеи или на поведение которых он нападал. Самые подразделения диалога, в котором, как в комедии, говорящие лица переменяются почти на каждой строке, могли сбивать переписчиков и заставлять делать ошибки, которых добросовестный издатель должен был, конечно, остерегаться. Мы знаем некоторых из таких издателей: Аполлоний и Аристарх – для Гомера, Гермодор и Дерциллидас – для Платона. Чтобы привести в порядок столь разнообразные примечания, требовавшиеся к трудному тексту, они придумали особенные знаки, каждый из которых соответствовал известному роду примечания. Эти знаки, выставленные на полях текста, указывали читателю, что нужно справиться с комментарием. Знаменитая рукопись «Илиады», относящаяся к X веку христианской эры и принадлежащая библиотеке святого Марка в Венеции, представляет нам именно такую поэму, снабжённую знаками Аристарха и грамматиков, его учеников.

Легко догадаться, что подобные книги нельзя было воспроизводить в очень большом числе и что их редкость делала их очень дорогими. Поэтому для нас не может быть ничего удивительного в том, что некоторые книгопродавцы хранили в своих лавках такие экземпляры, которые они позволяли просматривать только за деньги; в таких случаях книжная лавка превращалась почти в такое место, какое мы ныне называем кабинетом для чтения.

Вы, конечно, уже сами догадываетесь, что среди такой торговой и учёной деятельности книгопродавцы и служащие у них работали не даром и что книжная торговля была выгодным промыслом. Гораций в следующих выражениях отзывается о поэме, которая должна иметь успех: «Вот эта книга даст барыш Сосиям». Но какую долю в этих прибылях имел автор? Это обстоятельство плохо известно, и об этом предмете до нас дошло очень мало сведений. Разумеется, следовало бы быть так, чтобы поэт жил своим талантом, но, увы! всего чаще случалось, что талант не обогащал его, и начало писательской карьеры требовало гораздо больше издержек, чем доставляло выгод. Если автор делался знаменитостью, тогда он уже мог предлагать свои условия своему книгопродавцу, а при случае и разорить его в свою очередь, отдавая ему новые сочинения только за наличные деньги или по формальному контракту, для того чтобы обеспечить себе большую долю в прибылях.

Что же касается до поэтических произведений, дававшихся на театре, то и за них тоже давалось вознаграждение; но так как древние театры открывались лишь несколько раз в течение года и так как право входа было весьма ограниченное, то антрепренёр не мог платить дорого ни Плавтам, ни Теренциям. Талант же актёров, напротив, очень щедро вознаграждался, и в этом отношении наибольшее сходство между древними и нашими нравами; талантливый лицедей пожимал руку авторам и антрепренёрам. Несомненно, трагедия или комедия, имевшая успех на представлении, легко находила книгопродавцев для распространения своего в свете, и такая продажа могла принести хорошую пользу. Рассказывают, что некий греческий поэт, по имени Анаксандрид, живший в IV веке до нашей эры, не мог перенести неуспеха на сцене. Когда одна комедия его сочинения потерпела крушение на сцене, он «отдал ее дрогисту, чтобы тот разорвал ее на клочки». Эти клочки разорванной книги шли на заворачивание товара. Об этом свидетельствуем нам Гораций, когда он обращается с следующими грустными словами к сборнику своих стихотворений: «Меня вынесут на улицу, где продают фимиам и духи, и перец, и всё, что завёртывают в бессмысленную бумагу». Для книги, не понравившейся публике, это то же, что плесневеть и быть съеденной червями где-нибудь в углу лавки, о чем говорит тот же самый поэт в другом месте своих сочинений.

Негодная бумага, испачканная чернилами каким-нибудь писателем-неудачником, также служила материалом для упаковки, и много раз клочки папируса, за которые мы заплатили бы более, чем на вес золота, находили себе такое вульгарное употребление. В Египте некоторые ящики с мумиями заключали в себе целые кипы бумаги, в которых попадались иной раз отрывки, представлявшие для нас настоящие сокровища. Мумия, недавно найденная Мариеттом в гробнице Сакках, содержала в себе письменное произведение, лежавшее на груди умершего вместо нагрудника. Эта рукопись представляла собой сотню стихов, написанных прелестным греческим языком; то были стихи Алкмана, одного из наиболее знаменитых лирических поэтов древности; странная судьба для произведения, спасённого от забвения только благодаря этой единственной в своём роде случайности.

Так как этот странный анекдот переносит нас с читателями в долину Нила, то будет кстати рассказать здесь о другом обычае египтян. Они имели обыкновение класть подле умершего, в ящик, содержавший его мумию, вещи, относившиеся к его делам, например, письма и экземпляр погребального служебника, который антикварии обыкновенно называют книгой мёртвых. Подобно тому, как в Египте существовало бальзамирование первого, второго или третьего разряда, так и погребальные служебники были различных размеров: более или менее пространные, писанные и украшенные рисунками руки искусных каллиграфов. Таким же точно образом и в наши дни имеются церковные служебники неодинаковой толщины и цены, что зависит от полноты или краткости текста, от более или менее роскошных печати и переплёта.

Если авторы такого множества сочинений всех возможных родов не извлекали из них материальной для себя выгоды, то не было ли им по крайней мере обеспечено право на почёт, на известное уважение? К сожалению, имя писателя подвергалось всегда большой опасности исчезнуть с заголовка его книги. Сначала некоторые сочинения, как, например, большая часть защитительных речей у афинян, писались для того, чтобы быть прочитанными или произнесёнными другими лицами, а не самим автором, и последний, получив известную сумму за свой труд, не имел возможности обеспечить за собой впоследствии право литературной собственности. Имена, поставленные во главе или в конце свёртка, подвергались там более, чем в другом месте, всем удобствам для уничтожения; всем известно, каким опасностям обыкновенно подвергаются первые и последние страницы книги, нередко исчезая вследствие ветхости или крайней небрежности. Этой беде книгопродавцы и библиографы старались помочь таблицами и каталогами, где под именем каждого автора были выставлены заголовки его сочинений, а иногда даже и первые строки каждой книги, для того чтобы облегчить их отыскание. Один очень известный поэт александрийской школы, бывший хранителем громадной библиотеки в этом городе при третьем царе из дома Птолемеев, по имени Каллимах, составил таким образом настоящую библиографию греческой литературы, о громадном объёме которой можно судить уже по тому, что она состояла более, чем из ста двадцати книг, из которых каждая соответствовала известному классу сочинений, в стихах или прозе. Как далеко простиралось в этом труде усердие учёного хранителя, вы можете видеть из того, что кухня занимала в нём место рядом с историей и философией. Там вы могли видеть сочинения автора пересчитанными по строкам, сообразно обычаю, о котором уже было сказано выше, например, собрание сочинений Аристотеля, по словам одного компилятора, без сомнения, черпавшего сведения из этого источника, достигало страшной цифры 445 270 строк!

Другого рода каталог, более древний, чем труд Каллимаха, представляли списки театральных представлений, в которых фигурировали имена авторов и названия их пьес, причём время обозначалось именем действовавшего в том году правителя; иногда там выставлялось имя артиста, написавшего музыку к пьесе, а иногда также и имена главных актёров. Вы без труда поймёте пользу подобных документов для литературной истории. Они помогли определить время появления знаменитых произведений, сравнить между собой различные редакции одного и того же произведения, которые могли оказаться в одной и той же библиотеке, и решить, которая из этих редакций была действительно подлинной. Чтобы понять услуги, оказанные Каллимахом и его последователями биографам знаменитых людей, стоит только открыть книгу Диогена Лаэрция, сборник сведений о главных философах Греции, из которых каждое заканчивается довольно правильно списком их сочинений. Эти списки нередко поддельны, и для исправления их нужны более древние документы; но, увы! эти документы погибли все, и в отношении каталогов египетские развалины до сих пор доставили нам лишь разрозненные остатки (на нескольких клочках папируса) списка сочинений Аристотеля и его учеников; вот всё, что, по всей вероятности, осталось от древнего инвентаря александрийской библиотеки. К счастью для нас, некоторые части сочинений, в которые занесено столько названий, встречаются в компиляциях новейшего времени, откуда наши новейшие историки считают долгом извлекать их.