Текст книги "История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)"

Бесконечная бумага. – Гелиогравюра. – Американская книжная торговля. – Успехи книгопечатания у　новейших греков. – Замечательные рукописи. – Библия Улфилы. – Богатства парижской национальной библиотеки. – Библия для бедных.

Сколько книг, сколько драгоценных святынь, сколько древних и новых орудий, сколько чудес письменности, типографского и переплётного искусства было собрано на парижской выставке 1878 года! Сколько машин, часть которых действовала тут же на ваших глазах и, так сказать, переносила вас в мастерские, из которых каждый день выходят тысячи томов! Зрелище в высшей степени поучительное, могущее представить почти все материалы для истории книги. Вот в числе предметов, выставленных одной австрийской бумажной фабрикой, два громадных цилиндра, сделанных каждый из одной бумажной ленты; каждая из этих лент имела в длину восемь тысяч метров при одном метре ширины. Вот наборная машина, что-то вроде фортепиано, клавиши которого соединены с внутренним механизмом, устанавливающим, сообразно игре исполнителя, подвижные буквы в строки; другой, подобного же рода, механизм делает с этого набора оттиски на бумаге; прелестное упрощение типографских способов. Вот книга, сотканная из шёлковых нитей. Знаменитый изобретатель машин, преобразовавший фабрикацию тканей, и не подозревал, что придёт день, когда его машина, переходя от усовершенствования к усовершенствованию, сделается способной воспроизводить целые страницы письма и таким образом соперничать с искусством учеников Гутенберга.

В Италии, в Австрии, в Англии, во Франции результаты, достигнутые в усовершенствовании книжной промышленности, весьма замечательны. Картография и география, иллюстрированные всеми способами рисования, сделали в несколько лет изумительные успехи. Какого изящества и какой точности достигло воспроизведение памятников и даже сцен из природы, благодаря недавнему открытию фотогравюры или гелиогравюры, затем воспроизведение картин, рисованных хромофотографией. До какой степени усовершенствовались учебные пособия для первоначальных школ благодаря умножению числа дешёвых книг, которые при помощи толковых картинок привлекают глаза детей и шаг за шагом доводят первоначальные их знания до высокого уже уровня научного образования!

Заботы о народном просвещении в особенности характеризуют американскую книжную торговлю. Книжечка, в которой были изложены способы её издания, разнообразие её богатств и развитие её производительности в течение полувека, представляет документ из числа наиболее поучительных. Тут, на нескольких страницах, вы узнаете, что выпускают в свет каждый год три тысячи издателей, которые имеются ныне в Североамериканских штатах. Эта цифра достигает более сорока миллионов книг в год. Но всего лучше, может быть, характеризует американский ум значительное число, и в особенности порядки публичных библиотек. Бостонская библиотека, состоящая немного менее чем из четырёхсот тысяч томов, удовлетворяет, благодаря нестеснительности условий пользовании книгами, более миллиона читателей, не считая тех, которые обращаются в её восемь отделений. Европейские книгохранилища не отличаются такой, можно сказать, неосторожной свободой пользования книгами. В них нелегко выдают древние или редкие книги, многотомные или роскошно переплетённые издания. Если уже широко распространить это благодеяние, то следует выдавать публике только книги, удобные для справок, удобные для переноски, и в особенности такие книги, замена которых, в случае потери, не будет стоить дорого. Но в Соединённых Штатах и самые старые библиотеки существуют не более одного столетия, и лишь очень немногие содержат в себе в изобилии старые книги, составляющие самый ценный фонд публичных библиотек в Англии и на европейском континенте. В Бостоне, Нью-Йорке, Кембридже печатают ныне книги, превосходные в типографском отношении, изящные и даже роскошные; но вообще же американская книжная торговля и типография бьют на дешевизну, дозволяющую быстрое распространение их продуктов и науки, распространение которой они имеют целью. Необходимое и полезное там идёт впереди роскоши.

В числе других народов имели своих представителей на выставке и греки. Эллины выставили несколько работ своих художников, своих скульпторов и фотографов; затем кое-какие книги, набранные, напечатанные и переплетённые в Афинах, в Гермополисе (Сире), в Корфу и т. д. В числе этих произведений обращали на себя внимание многочисленные сборники древних памятников и надписей, изданных деятельным обществом археологов, которое уже более сорока лет производит раскопки на действительно неистощимой почве древней Греции и спешит знакомить с их результатами учёный мир. Шестьдесят лет назад греки получили из Франции первые шрифты и даже бумагу для печати первых книг для употребления в их школах; ныне типография у них сделалась самостоятельной: она уже умеет лить шрифты, приготовлять нужные для неё бумагу и чернила; она печатает весьма изящные книги, не прибегая к помощи иностранцев. Очень невелико число оригинальных книг, которые производит столица новейшей Греции; зато все авторы, все художники, все гравёры, все типографы – ученики древней Эллады. Книга, в собственном смысле этого слова, эллинского происхождения. Когда вы любуетесь красивым дубом, его высокой вершиной и его богатой листвой, не забывайте жёлудь, из которой он вырос.

Однако на выставке собраны были не исключительно чудеса новейшей книжной промышленности, но были также образцы искусства и промышленности наших предков. Любители изящных и старых книг соперничали друг перед другом в стремлении выказать богатства своих кабинетов, или в выборе этих богатств. Долго было бы перечислять различные рукописи, различные избраннейшие издания, из которых каждое обозначает собой, так сказать, эпоху в истории книги, во все века и во всех землях. Знатоки этого рода редкостей имели случай сделать на выставке много полезных сличений, а некоторые из них послужили поводом к истинным открытиям. Так, учёный-палеограф Леопольд Делиль, управляющий парижской национальной библиотекой, рассматривая рукопись «Политики и нравственности» Аристотеля, переведённую на французский язык Николем Оресмом, узнал в ней второй том другой рукописи того же произведения, принадлежащей брюссельской королевской библиотеке; принадлежащими к тому же самому семейству оказались два других тома, принадлежащих ныне: один Вестреенскому музею, в Гааге, а другой – брюссельской королевской библиотеке. Эти четыре тома составляли когда-то двойной экземпляр, приготовленный в XIV столетии для библиотеки французского короля Карла V; меньший из двух экземпляров был переписан деятельным и искусным каллиграфом Раулэ Орлеанским, от которого осталось ещё несколько рукописей, между прочим два изящных экземпляра Библий.

Много других драгоценных рукописей подверглось подобной же участи, разрознению по разным рукам. Наилучшая часть перевода на готский язык Библии, сделанного в IV веке епископом Улфилой, находится ныне в библиотеке упсальского университета, в Швеции; она была написана чернилами с серебряным и золотым порошком на изящном, окрашенном в пурпур, пергаменте, другие тетради той же рукописи сохраняются в Вольфенбюттеле и Милане. Латинский перевод Библии, сделанный раньше перевода святого Иеронима, принадлежал лионской библиотеке; вследствие совершённой уже в наш век кражи, виновник которой умер в Англии, часть этой рукописи сделалась собственностью богатого любителя-англичанина, лорда Аш-Бурнама, купившего её, не зная ничего об её происхождении. Сын обладателя этого сокровища, узнав недавно о недостойной проделке, не замедлил принести рукопись в дар лионской библиотеке. Можно бы было привести много примеров подобного уродования рукописей, не всегда поправимого, но эти подробности завели бы нас слишком далеко.

Париж уже в одних своих публичных коллекциях имеет немало чего предложить для обозрения любителям книг. Парижская национальная библиотека, в своём отделении, называемом резервом, владеет несколькими тысячами бесценных образцов: всякого рода рукописей, печатных произведений и переплётов французского и заграничного происхождения. Правда, этот резерв открывается только для избранных любителей; но администрация библиотеки старается удовлетворить любопытство более многочисленной публики. Богатая зала, носящая название галереи Мазарини, наполнена по всей длине витринами, в которых собраны самые достоверные и наилучше выбранные образцы письменности почти всех народов и почти всех веков; кроме того, образцы книгопечатания, с первых его опытов до самых совершенных его произведений, как во Франции, так и в других странах. Два раза в неделю можно прогуливаться по этой галерее на просторе и осмотреть на досуге 448 рукописей и 669 печатных произведений, замечательных в том или ином отношении. Два каталога, купленных при входе, служат проводниками в путешествии, представляющем столько же удовольствий, сколько и поучительности. Одна книга привлекает внимание красотой пергамента и шрифтов, другая – красотой переплёта, третья именем знаменитого обладателя, короля-библиофила, или библиофила, обязанного своей любви к книгам всей той известностью, которой он пользуется; четвертая поражает совершенством печати; пятая, наоборот, грубостью исполнения, свидетельствующей о первых шагах искусства. Иной раз вы чувствуете себя взволнованными при виде единственной рукописи, в которой сохранилось одно из образцовых произведений человеческого ума, перед автографами или даже перед простыми подписями великих людей, прославивших науку и литературу. Далее, в той же галерее, при виде книги, которую каталог называет первой книгой, напечатанной в малом формате, вы подумаете о неоценимых преимуществах удобного формата для успехов популярной науки. Грубые образцы каллиграфии, относящиеся к 1400 и 1475 годам, носят умилительное название Библии для бедных. Это изображение библейских сцен, дополненных короткими латинскими легендами и предназначенных для просвещения народа; таким образом, одним из первых применений табличного книгопечатания, предшествовавшего типографии в собственном смысле этого слова, было распространение по дешёвой цене книг для просвещения бедных людей. Итак, вот в каком порядке следовали первые типографские издания на западе Европы: сначала латинские тексты, главным образом тексты священных книг, затем языческих авторов, далее – греческие тексты, еврейские тексты, и наконец, уже тексты на живых языках, оригинальные и переводные.

Правила книжной торговли при королях Франциске I, Генрихе II, Людовике XIII и Людовике XIV. – Устав парижской книжной торговли и типографии. – Исправление текстов в древности и в новейшие времена.

Из чтения предыдущей главы вы знаете, что бывает с любознательным человеком, прогуливающимся по галереям какого-либо музея, где его внимание привлекают много предметов, то справа, то слева: ему нередко приходится возвращаться назад, чтобы лучше рассмотреть то, на что он кинул только один взгляд, или даже совсем не обратил сначала внимания. Поэтому не удивляйтесь, что в исторической галерее, по которой мы проходим с вами, нам иногда приходится возвращаться назад и, для большего объяснения, снова говорить о какой-либо части нашего предмета, о которой уже было сказано несколько слов.

В середине XVIII столетия производство книг во всей Европе находится в расцвете; и подобно всем отправлениям социального тела, оно подчиняется законам, многочисленным правилам, иногда стеснительным, обыкновенно же охранительным.

Во Франции, в конце средних веков, все профессии, касающиеся торговли книгами, зависели в столице от парижского университета, а в провинции – от других университетов. Власти с большой точностью определяли обязанности книгопродавцев относительно авторов и публики, они назначили условия для продажи; они по возможности требовали, чтобы всякий экземпляр, пущенный в продажу, был надлежащим образом исправлен.

Эти правила, и до введения книгопечатания уже очень сложные, сделались ещё более сложными, когда книгопечатание умножило в размерах, неведомых для наших предков, число экземпляров такого множества древних и новых сочинений. Столь многосложная и столь быстрая фабрикация, с каждым днём занимавшая более и более значительное число рабочих рук, вызвала необходимость особого законодательства, и это последнее не раз доводило строгость до крайних пределов.

В 1535 году, как раз около того времени, как Людовик XII оказал такое почтение искусству Гутенберга, Франциск I, напуганный бесчинствами печати, чуть было не запретил её эдиктом, который, к счастью, не имел и не мог иметь столь ужасных последствий. Религиозные споры и войны благоприятствовали излишествам свободы, которая могла сделаться опасной, с оружием, данным в её руки книгопечатанием. Поэтому неудивительно, что в 1539 году появился королевский приказ об учреждении полицейского надзора за парижской типографией. Рабочим было воспрещено носить в мастерские шпаги, кинжалы, палки, соединяться в братства, заводить общие кассы, устраивать забастовки и монополии, посредством которых они навязывали свою волю патронам и не позволяли им брать себе учеников.

В приказе короля Генриха II, в 1551 году, предусматриваются другие опасности и определяются главным образом обязанности типографов. Согласно этому приказу, подписанный экземпляр всякой предназначенной к печатанию рукописи должен был оставаться в руках цензоров, просматривавших книгу, и по выходе её из печати. На каждом произведении должно было стоять имя автора и типографа, обозначены его местожительство, его штемпель и время печатания; некоторые из этих распоряжений ещё и теперь имеют силу во Франции.

Лучшие правила оставались без применения, когда в обществе господствовала неурядица, а последняя была велика до вступления на престол короля Генриха IV. Поэтому-то, лишь начиная с XVII столетия, при Людовике XIII, начинают приводиться в порядок законы, касающиеся типографий и книжной торговли. Приказ 1618 года освящает возвращение к дисциплине профессии, столь трудно подчиняющейся ей. Приказ короля Людовика XIV по этому предмету, 1686 года, представляет собой настоящий устав. Этот устав, подобно всем другим, должен был изменяться с течением времени; он был изменён в следующее царствование, когда синдик парижской книжной торговли Согрен напечатал, в 1744 году, для употребления корпорацией, главой которой он был, книгу под заглавием «Устав парижской книжной торговли и корпорации». Читая этот сборник, мы знакомимся с могущественной корпорацией присяжных книгопродавцев, их привилегиями, с их отношениями ко всем вспомогательным в отношении их промышленностям, с их подчинением общей государственной полиции. Некоторые условия этих подробных до мелочей правил заслуживают внимания. Так, выше уже было сказано, что ни одна книга не могла выходить без имени типографа и без указаний его местожительства; это местожительство типографы и книгопродавцы не были свободны выбирать по своему желанию во всём городе, а должны были жить только в определённом числе улиц, набережных, мостов (в то время на мостах в Париже нередко стояли дома). Другая особенность: не только никакая книга не могла выйти иначе, как с привилегией короля, после одобрений цензоров, записанного в синдикате книжной торговли, но и член Французской академии не всегда мог свободно печатать свои сочинения без разрешения корпорации, к которой он принадлежал; лишь по его просьбе академия обыкновенно благосклонно отказывалась от привилегий, предоставленной ей её правилами.

Во Франции, когда ещё не было королевской типографии в настоящем смысле этого слова, король выбирал из числа парижских типографов самого талантливого для печатания, под его покровительством, изданий вполне совершенных, чтобы они могли служить образцами. Но, впрочем, самые красивые книги не всегда бывают самыми лучшими. Печатая их, кажется, чаще всего заботятся об удовлетворении глаза, думают, скорее, о любознательности любителей, чем о любознательности людей учёных и с развитым вкусом; и, действительно, довольно редки книги, в которых типографское совершенство сочетается с наибольшими удобствами для читателей.

Всякий хороший типограф должен в особенности заботиться о совершенной точности текста, чего, однако, нелегко достигнуть в книге; для этого требуются совместные усилия наборщиков, корректоров, фактора, но они возможны только в первоклассных типографиях, находящихся под добросовестным и толковым надзором. Мы знаем уже жалобы греков и римлян на неаккуратность современных им переписчиков. Но и иные новейшие авторы жаловались, и не без оснований, на неряшливость типографий. Можно было бы составить претолстую книгу из всех погрешностей, допущенных последними; погрешности бывают и очень досадные, бывают и очень смешные; приведём этому несколько примеров.

Цицерон, жаловавшийся на переписчиков, не всегда и сам доставлял рукописи, вполне исправленные, переписчикам Помпония Аттика, его издателя и друга. Раз он писал ему: «В моей речи в защиту Лигария я назвал в числе его близких друзей Корфидия, который уже умер. Об этом меня известили со стороны Корфидия». Увы! Они ничего не сделали, и, несмотря на уведомление Цицерона, все рукописи его речи рог Ligario воскрешают мёртвого, которого он желал вычеркнуть из них. Эта неточность древних копий, нередко увеличивавшаяся в средние века благодаря крайнему невежеству переписчиков, доставила много мучений новейшим издателям древних текстов; она мало-помалу вызвала к жизни почти новую науку, критику текстов, науку, занимающуюся сличением между собой рукописей одного и того же сочинения, извлечением из них вариантов для выбора наилучшего чтения, для восстановления его путём догадок в известных местах, где списки составляют ошибочное чтение.

С первого раза как будто кажется, что печатные книги легко избегают подобного рода искажений. Но на самом деле этого нет, потому что наборщики, корректоры и факторы минутами отличаются невниманием и небрежностью. Сами авторы нередко отдают наборщикам неразборчивые рукописи, затем не всегда аккуратно исправляют свои корректурные оттиски; вполне основательно винить их в очень плохом исправлении, потому что они очень часто прочитывают текст именно так, как им нужно, а не так, как он в действительности набран. Иные писатели не обладают терпением для окончательного исправления своей рукописи. Они отдают в типографию невыправленную рукопись, и уже в оттисках, или, как говорят, по свинцу, делают свои поправки. Отсюда проистекают целые тысячи всякого рода случайностей, перечисление которых здесь потребовало бы очень много места. Достаточно будет привести один или два анекдота, не бросая, так сказать, камня в древних переписчиков.

Цицерон, рассуждая со своим другом Аттиком об одном из своих сочинений, сказал, чтобы занялись исправлением в нём ошибок переписчиков (menda librariorum). Неопытный переводчик, не обратив внимания на то, что слово в настоящем случае стояло вместо слов scrip tor librarius и означало переписчиков, написал: «ошибок книгопродавцев». Новейший наборщик, очень хорошо зная, что типографские ошибки или опечатки нимало не касаются книгопродавцев, не задумываясь, переменил это слово переводчика и заменил его словом «типографов». Таким образом, вышло, что Цицерон был уже знаком с книгопечатанием.

Как расстаться с этим предметом о точности книг, не выразив знаков уважения полезным труженикам литературы и книжной торговли, называемым корректорами?

Думали ли вы когда-нибудь об этих тружениках, перечитывающих, вблизи наборной и типографских машин, с утра до вечера, а иногда и целую ночь, корректуры книги или газеты? Их обязанности очень тяжелы и требуют незаурядных способностей. Им приходится внимательно следить за малейшими ошибками, которые могут касаться правописания слов, формы шрифтов, расстановки знаков, нумерации листов и страниц, и притом почти при бесконечном разнообразии предметов; им приходится беспрестанно держать в руках рукопись, словарь, служащий авторитетом во многих сомнительных вопросах. Глаза скоро утомляются, и здоровье растрачивается за такой работой. Авторы слишком часто неблагодарны относительно их и слишком скоры насчёт высказывания им порицаний, тогда как они оказывают столько других драгоценных услуг.