Текст книги "История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)"

Но стоит ли долго останавливаться на подобном предмете? Человеческая мысль, и в особенности воображение имеют потребность воспроизводиться на свободе во всех видах, в томах всевозможных размеров. Уже у древних было велико разнообразие книг. От «Илиады» и «Одиссеи» Гомера до книжонки, в которой какой-нибудь грамматик на целых двадцати страницах рассуждал о значении какого-либо одного слова «Илиады», от 127 книг, в которых Тит Ливий рассказал римские летописи, до тощего сокращения, в котором Флор резюмирует их на ста страницах, в какие различные формы не облекались поэзия и наука! Приходится отказаться от создания для произведений, столь не похожих одно на другое, формул и классификаций, под которые они не могут вполне подходить. Вечным мучением для наших библиотекарей будет служить невозможность строгой классификации для всех сокровищ, вверенных их надзору; с этим они должны поневоле примириться, так как нет никаких средств против этого зла.

Уж кстати будет сказать здесь ещё следующее. Всякая библиотека, достаточно обширная, в особенности библиотека публичная, не может обойтись без каталога, иногда даже без двух каталогов: одного в алфавитном порядке и другого по порядку отделов. Первый почти не представляет затруднений для редакторов, хотя иной раз и приходится останавливаться перед тем, какую часть заголовка книги следует поставить в алфавитном порядке. Составление каталога по порядку отделов, напротив, представляет массу трудностей. Хранители больших складов книг вкладывают в этот труд всё своё усердие и весь свой талант. Иные учёные книгопродавцы, когда им поручают продажу какой-нибудь значительной библиотеки, допускают известные подразделения, позволяющие любителям отыскивать без большого труда в их каталогах главу, в которую внесены интересующие их книги. Но сколько глав близко подходят одна к другой по своему содержанию, так что даже невозможно провести между ними точного разграничения. Иной теологический или философский труд есть в то же время и исторический труд; иной перевод, если к нему не приложен подлинный текст, с одинаковым правом может быть поставлен там и под именем оригинального автора; в иной книге одновременно находятся и грамматика, и словарь того же языка; куда отнести такую книгу: к грамматикам или к словарям? Существуют сборники мемуаров, смеси, в которых или один и тот же писатель, или несколько трактуют о совершенно различных предметах. Для этих последних сборников некоторые библиотеки имеют дополнительный каталог, указывающий том и страницу, на которой трактуется о каждом предмете. Мы даём лишь очень краткое понятие о труде, которого требует хороший каталог; но и этого понятия, кажется, будет достаточно для того, чтобы заставить вас оценить заслуги искусного человека, умеющего, при посредстве такого труда, поддерживать порядок в тысячах книг и доставлять трудолюбивым людям лёгкое средство заниматься там исследованиями. Каталог одних только книг, касающихся истории Франции, составлял в минувшем столетии пять томов в целый лист в «Исторической библиотеке Франции» отца Лелона. По приведении этого каталога в полный порядок, путём внесения в него новейших изданий, пришлось увеличить его до одиннадцати толстых томов. Из этого вы поймёте, сколько терпения и искусства должны обнаруживать учёные, посвящающие себя такому труду. Поэтому умейте питать справедливую признательность к людям, оказывающим вам столь полезные услуги.

Иллюстрированные книги. – Приложение фотографии к　воспроизведению рукописей. – Применение типографии к　печатанию музыкальных произведений. – Чрезвычайное размножение книг, его удобства и　опасности. – Литературная собственность и　плагиат. – Заимствования Мольера. – Что выигрывают авторы от　подделок их произведений. – Распространение знания языков посредством книг. – Что делается с　языками без литературы.

Выше было уже сказано о романах, сцены из которых, постепенно печатаемые в фельетонах газет или в книжках толстых журналов, с нетерпением ожидаются читателями. Нужно ли упоминать здесь о другой приманке, присоединяемой новейшей печатью к этого рода литературе? Мы разумеем тут иллюстрации с помощью гравюр на дереве, гравюр офорт, фотографий, которые, будучи приложены к каждой сцене романа или истории, делают в наших глазах более живыми физиономии действующих лиц и место, в котором происходит действие. Это служит как бы художественным дополнением для большей ясности, чего вообще недоставало у всякого рода книг до изобретения книгопечатания. В особенности нуждаются в этом научные сочинения, которые и пользуются ныне всеми средствами, предоставляемыми в их распоряжение фотографией и искусствами, происшедшими от этого плодотворного изобретения. Сравните древние естественно-исторические книги с книгами, которыми вы пользуетесь ныне, даже при своём начальном обучении: какая разница в точности и правдивости рисунка! Рассказы о путешествиях не менее нуждаются в такой помощи. Вы улыбнётесь, когда увидите в донесениях наших древних путешественников карты, изображения личностей и памятников, или пейзажи, которыми они украшали свои книги; это нередко лишь грубые эскизы, в которых вы видите, что когда артист хотел пойти дальше, то его глаз изменял ему не менее его руки. Например, рисуя контуры древнего памятника, как-то: бюста, статуи или храма, он, против всякого своего желания, придавал современный вид этим изображениям. Нам известно описание Афин Бабина, изданное в 1614 году, в котором скала Акрополя, с памятниками, украшавшими её в то время, представлена так, что напоминает Монмартрский холмик в Париже и его древнюю церковь. Надо признаться, что и самый аппарат фотографа – инструмент не безупречный, он не всегда даёт верный рельеф или размеры тел; но в искусных руках, и в особенности благодаря быстроте, с которой позволяет получать изображения, он представляет для путешественника-географа, для антиквария и даже для художника помощника весьма драгоценного.

Ещё очень недавно весьма удачно применили его к воспроизведению целых древних рукописей, с которых гравюра до сих пор воспроизводила лишь короткие отрывки. Если угодно, то вот ещё какую выгоду может представить подобный способ для обогащения всех больших библиотек. Санкт-Петербург, Париж и Рим владеют рукописями, не имеющими себе цены по своей древности, красоте букв, по изяществу рисунков, украшающих их. Почти все эти рукописи имеются в единственных экземплярах, каждая в своём роде. Предположите, что Париж подал пример и снял некоторые из них на месте фотографическим способом и затем снятые копии разослал в библиотеки римскую и петербургскую; последние, в свою очередь, могли бы оказать подобную же услугу парижской библиотеке; и таким образом, каждое из больших хранилищ рукописей в Европе увеличивало бы свои богатства и предлагало бы любителям гораздо более многочисленные предметы для изучения. Спешим прибавить, что это уже не предположение и что уже начали прибегать к подобным полезным международным обменам.

Другое искусство, о котором мы до сих пор не сказали ни слова, не менее обязано успехам типографии; искусство это – музыка, которая долгое время пользовалась гравированием на меди. Затем к ней применили типографию с подвижными буквами, которая ныне почти совсем оставлена, как дорогостоящая и не совсем удобная. Короткое время спустя два старых способа заменили третьим, получившим название от своего изобретателя, Жилло: музыкальную ноту сначала пишут на камне, затем написанные знаки вытравливают кислотой и получают некоторым образом клише. Таким образом получается возможность печатать ноты сравнительно недорогим способом в весьма значительном числе экземпляров.

Разнообразие, обилие средств, которыми мы располагаем ныне для распространения, во всех видах, произведений науки, литературы и искусств, дают новейшим обществам лёгкую возможность для дешёвого распространения образования среди всех классов граждан. Трудно сказать, насколько улучшилось в этом отношении состояние наших школ. Пусть сравнят в библиотеках любителей некоторые из книг, по которым учились наши предки греческому и латинскому языку, истории и географии, с теми, которые предлагают нам ныне магазины для учебных пособий: первые книги покажутся просто жалкими. Западноевропейские народы далеко ушли в этом отношении, и делают просто чудеса. Английская и американская книжные торговли неутомимо распространяют, в виде маленьких, очень недорогих книжечек, всевозможные политические, религиозные, промышленные сведения, поддерживающие и направляющие деятельность умов у народа, наиболее ревнивого из всех к тому, что англичане называют self-government. Нам пришлось недавно видеть полное собрание сочинений Шекспира в одном томе, и этот Шекспир, иллюстрированный несколькими гравюрами, продаётся в Англии по одному шиллингу (около двадцати девяти копеек на русские деньги). Французская книжная торговля точно так же старается привлечь читателей дешевизной; но только она не так искусна и не достаточно щепетильна в выборе распространяемых ею по дешёвой цене произведений[10]10
  Богаты дешёвыми изданиями и немцы, у которых за несколько десятков копеек можно купить полное собрание сочинений какого-либо классического немецкого писателя, например, Шиллера или Лессинга. У нас, в России, можно указать пока на одну только попытку выпускать дешевые издания, а именно: книжный магазин «Нового Времени», под названием «Дешёвой Библиотеки», издал несколько сочинений классических русских авторов, как, например, Грибоедова, Фонвизина, Карамзина и др.


[Закрыть]. Сверх того, издания, столь поспешные и столь громадные, делаются всего чаще небрежно. И происходит это не от недостатка средств для хорошего издания книги. Публика сделалась жадна до чтения, но большинство читателей не желают платить за книги дорого. Её нетерпением пользуются, а книги сильно страдают от этой лихорадочной поспешности. Тысячи наборщиков, работающих на газетах, привыкают работать, скорее, быстро, чем хорошо. Старинная корпорация типографов на Западе обучала строже своих учеников; если она имела неудобства ассоциаций, слишком ревниво заботящихся о своих привилегиях, зато имела также и свои преимущества. Свобода, которой пользуется новейшая печать, ослабила эти предания добросовестного и скромного знания. Издание без опечаток было всегда редкостью; а ныне оно ещё больше прежнего сделалось редкостью. Находится очень немного книг, в которых опытный глаз знатока не мог бы отыскать хотя бы одной опечатки. Во всяком случае, очень может быть, что типографские погрешности не сделались многочисленнее в XIX столетии, чем они были в XVI, если принять во внимание увеличение количества книг.

Возрастающая деятельность умов и разных видов промышленности, способствующих ей, порождают более важные затруднения.

В предыдущей главе уже было сказано о литературной собственности и об авторском праве. Чем более книги размножаются, чем быстрее они переходят из одной страны в другую, тем труднее становится их автору охранять права на свой труд. Изданная в какой-либо стране книга не только может быть перепечатана там без разрешения и в прямой ущерб автору; но точно так же она могла бы быть перепечатана и за границей, где законы уже не охраняли бы права собственности на неё, если бы народы особыми договорами не обязывались взаимно её охранять. Но это ещё не всё. Учёное или литературное произведение, если оно имело некоторый успех у себя на родине, нередко переводится на другие языки, и чтобы автор не утратил прав собственности на него, необходимо ещё закрепление его прав на производство переводов его труда. В этом отношении законодательство усложняется с каждым днём по мере того, как развиваются сношения между цивилизованными народами. В этом отношении Европа представляет уже почти одно семейство, в котором все авторы уговорились взаимно гарантировать друг другу законную прибыль от своего знания и от своего таланта. Но эти гарантии менее удовлетворительно определены, или менее действительны между Европой и другими частями света. Впрочем, есть некоторые произведения ума, нередко по самой своей природе ускользающий от всяких усилий, от всяких, так сказать, закорючек по охранению их.

Возьмём два примера этого, в совершенно различных родах. Латинско-французский словарь был составлен с большой тщательностью хорошим латинистом; но двадцать лет спустя другой латинист, считая этот словарь несовершенным, составляет другой, по необходимости содержащий те же самые слова, за немногими исключениями, и большей частью те же самые выражения. Если бы нельзя было поступить таким образом, не прослыв за посягателя на чужую собственность, тогда для учёных сочинений не был бы возможен какой-либо прогресс. Французский учёный Бюффон в речи, произнесённой им при вступлении в члены Французской академии (в 1752 году), справедливо заметил, что научные истины, раз открытые и доказанные гениальным человеком, переходят в общее достояние и принадлежат всему миру. «Эти вещи, – сказал он, – вне человека; слог – это сам человек». А, следовательно, это и собственность, которой нельзя лишать писателя без его позволения, даже переводя его труды на другой язык. Впрочем, произведение фантазии ценится не по одному только слогу, оно ценится также по достоинствам самого сочинения, вымысла, на которые первый автор должен сохранить по преимуществу право собственности, и однако не раз случалось, что разными уловками это право у него отнимали. Плагиат (это слово первоначально означало увод чужого невольника, а потом похищение чужой собственности) не новейшее изобретение. Уже в век Перикла комические поэты упрекают друг друга в этого рода литературной краже, состоящей в заимствовании или главной мысли сочинений, или какой-либо части, которую, слегка изменив, присваивали себе. Позднее христианские учёные нередко обвиняли (очень несправедливо, правда) Платона и Аристотеля в заимствовании некоторых из их положений из священных книг евреев. У новейших писателей нет ничего обыкновеннее подобного обвинения, и много раз оно было вполне заслуженным. Странное дело, как есть плагиаты предумышленные, так есть плагиаты и не предумышленные: так, иной поэт встречается с одним из своих предшественников в выражении прекрасной мысли одинаковым стихом. Так Вольтер, говоря о Боге, написал один стих дословно такой же, какой уже был у другого французского писателя, Шаплена.

Подобные встречи легко объяснимы. Бывают и другие, более важные и менее невинные, ответственность за которые падает иной раз на автора, потому что он не всегда сам работал и неосторожно доверялся сотрудничеству своего секретаря. Иные из наших современников, люди вполне честные и почтенные, издали таким образом, за своим собственным именем, много страниц, принадлежащих другим, чего они даже и не подозревали.

Бывают плагиаты и до известной степени извинительные. Говорят, что гениальный французский драматический писатель Мольер, хотя и сам обладавший богатой фантазией, заимствовал у посредственного писателя своего времени, Сирано де Бержерака, целых две сцены; по этому поводу он сказал, смеясь, что он взял своё добро, где его нашёл. Комедия «Академики» Сент-Эвремона, появившаяся в 1650 году, имеет прелестную сцену между двумя писателями, Годо и Коллете, в которой они, наговорив сначала друг другу всяких похвал, кончают нанесением друг другу жестоких оскорблений; эта сцена послужила идеей для весьма забавного диалога Триссотена и Вадиуса в комедии «Учёные женщины» того же Мольера; однако, нельзя не признать, что воспользовавшись этой идеей, Мольер распорядился ею совершенно оригинально, с большой комической самобытностью.

В наше время французскому писателю Этьенну, автору известной комедии «Два зятя», было неопровержимо доказано, что он уж очень усердно подражал старинной комедии под названием «Конака». Этот эпизод из истории французской литературы (1811–1812 гг.) послужил для Сент-Бева сюжетом одного из его прелестнейших «Понедельников». Этот же последний критик однажды указал публике на странную личность подделывателя, издавшего целых десять томов мемуаров под именем маркизы де Креки. Этот мнимый издатель, ни имя которого, ни биографии неизвестны и который принял громкий псевдоним графа де Куршампа, имел странную участь быть изобличённым в плагиате, когда он называл себя автором того или другого романа; и в обмане, когда приписал свои собственные измышления действительной личности, какой была маркиза де Креки.

Вообще, драматические произведения очень часто подвергаются подобного рода подделкам, нередко очень невинным. Пьеса, переходя на заграничные театры, никогда почти не появляется там без многочисленных изменений, делаемых для того, чтобы приноровиться ко вкусу новых слушателей. Есть ли в подобных случаях плагиат, и может ли оригинальный автор жаловаться на это? Драмы, имеющие успех, доставляют довольно большие барыши их авторам, так что последние не слишком претендательны относительно своих прав собственности вне границ страны, в которой явилось произведение. Гению подобает быть щедрым и жертвовать малой долей своего состояния ради увеличения славы. Распространение известности для всякого солидного и хорошего произведения представляет выгоду, которую не следует высчитывать грошами.

Как мы видим, если популярность произведений ума подвергает их иногда опасностям, то с другой стороны, она способствует распространению их благодеяний. Умножаясь численно, книги распространяют не одну лишь мысль нашу, но они распространяют также и наш язык. Когда Франция владела Канадой и Луизианой, она сделала из этих двух колоний земли с французским языком; Испания сделала из Мексики новую Испанию; Бразилия сделалась как бы литературной провинцией Португалии; Англия вот уже целых два столетия как заняла наибольшую часть северной Америки, где ныне преобладает её язык, почти изгнавший французский язык из Луизианы и наполовину сокративший его господство в Канаде. А теперь вот и Индия предана во власть английского языка; последний, конечно, находит там миллионы людей, не покоряющихся языку завоевателей, но мало-помалу он прокладывает там себе дорогу как орудие военной и гражданской администрации, опутывая прочной сетью население в двести миллионов душ. Австралия, уже населённая более значительным числом европейцев, чем какое когда-либо было в ней число туземных жителей, представляет собой ещё обширный континент, открытый для мирных завоеваний Англии. По всем берегам Индийского океана и Китайских морей английский язык более и более делается языком торговли и цивилизации. И всё это сделалось не только путём устного изучения, но и посредством распространения книг. Сто лет назад французы имели такое же преобладание в Европе и чуть было не распространили его и в Новом Свете. В средние века французская литература, оригинальная и плодовитая, особенно в поэзии, распространялась с севера на юг, с востока на запад, почти по всем направлениям. Французские эпические романы были предметом подражания или переводились почти на все языки цивилизованной Европы. Один из учителей Данте, Брунетто Латини, предпочёл французский язык итальянскому при составлении им энциклопедии, названной им «Сокровищем», потому что, говорит он, разговор на нём приятнее и знакомее для всех людей.

С возрождением литературы французский язык прибрел некоторым образом нравственное превосходство; он сделался общим языком для дипломатических сношений, дипломатическим языком. Было время, когда немецкая грамматика чуть было не позаимствовала у французов некоторые из французских грамматических приёмов. Берлинская академия наук при своём открытии была наполовину французской; в 1784 году она объявила конкурс на сочинение о всеобщности французского языка и два года спустя увенчала премией остроумную записку об этом предмете француза де-Ривероля. До 1804 года, сборник её мемуаров состоит почти исключительно из статей, написанных по-французски. Фридрих II свободно говорил на французском языке, на котором он написал свои военные и другие мемуары, делающие некоторую честь французской литературе. Ныне дело значительно изменилось: в Германии всё ещё изучают французских классических авторов; комментируют, дополняют их примечаниями для употребления в гимназиях; сильно читаются там также французские романы, даже самые пустые; но всё это делается больше из любопытства, чем из симпатии к французам.

Язык, не создавший литературы, язык, не имеющий книг, рано или поздно осуждён на погибель. Наступит день, когда народ, говорящий на нём, подчинится нации более образованной, мало-помалу смешается с нею, очень счастливый, если несколько слов его родного языка, вошедшие в язык победителя, разделят с ним процветание. В Океании и Америке с каждым днём всё более и более исчезают народы, последний член которых унесёт в могилу язык своих отцов. Учёный-путешественник Александр Гумбольдт приводит трогательный пример этого. Он посетил берега реки Ориноко и отыскал там одно туземное племя атуров, на которое ещё раньше было обращено его внимание. «Они все уже перемерли, – сказал ему кто-то из соседнего племени. – Но тут есть попугай, знающий ещё несколько слов их языка».

Католические миссионеры спасли от забвения до сотни эти неведомых наречий, воспользовались ими для перевода евангелий или для написания наставлений в вере для народов, которых они желали цивилизовать. В Англии одно влиятельное богатое общество, цель которого указывает и самое имя, «Библейское общество», основанное в 1803 году, ежегодно расходует до пяти миллионов франков на написание и печатание переводов Библий на различные языки и наречия, число которых ныне простирается до двухсот шестнадцати, и из которых некоторые будут единственно ему обязаны тем, что переживут народы, говорившие на них, и останутся предметами изучения для того класса учёных, которые ныне называются лингвистами.

Вы сами видите, что говорить, не умея писать, да даже и умея писать, но не умея печатать, ныне представляет для какого-либо народа лишь плохую выгоду. Человечество совершенствуется лишь благодаря практическим применениям учёных профессий, укрепляющих мысль и, таким образом, сделавшихся необходимым орудием цивилизаций.

Если есть языки, исчезающие без всякого следа и воспоминания, то есть и такие, которые называют мёртвыми языками единственно потому, что на них уже не говорят, и они существуют только в книгах. Таковы языки древнего Египта и древних народов Персии и Ассирии, которые ныне с успехом разбирают на памятниках и папирусах[11]11
  В нынешнем, 1881 году, в Египте сделана находка чрезвычайной важности: в местности Дер-эль-Бари, близ развалин древних Фив, открыты гробницы с мумиями фараонов: Сети I, Рамзеса И, Аменофиса I, Амазиса, Тутмоса и других. Найдены также четыре свёртка папируса, пятнадцать больших париков для церемоний, 46 деревянных ящиков с надписями, несколько ящиков из папируса с приношениями, большая деревянная доска с письменами и множество других мелких предметов.


[Закрыть]. Таков санскритский язык, язык Вед и древних эпопей Индии. Этот последний язык частью сохранился в образовавшихся из него наречиях, на которых и ныне ещё говорят в Индостане. Таковы также латинский и греческий языки, которым вы учитесь ещё в школе и которым стоит посвятить здесь несколько минут.

Латинский язык, как мы видели выше, следуя за римскими завоеваниями, вытеснил и погубил много народных языков на Западе; но и сам он мало-помалу должен был измениться и преобразоваться в устах побеждённых наций, а потом и исчезнуть из всеобщего употребления. Языки: итальянский, испанский, португальский, румынский и французский, произошли от латинского языка и заставили почти забыть его во всех низших классах западного общества. Но некоторые причины поддержали его употребление в высших классах этого общества. Прежде всего, прекрасная и богатая литература древнего Рима, даже сокращённая для нас многими опустошениями времени, представляет ещё для всех образованных умов образцы красноречия и поэзии, к которым привязываются всегда со вполне справедливой любовью. Затем, сделавшись официальным языком римской Церкви, латинский язык сделался необходимым посредником для сношения между всеми членами значительной католической общины. На нём ещё и ныне пишутся все акты, исходящие из папской канцелярии; на нём у католиков совершается литургия и читаются молитвы. Латинский перевод Библии святого Иеронима, сделавшийся Вульгатой или официальным переводом священных книг, сохраняет авторитет оригинального текста. Точно так же очень долгое время изучение права и судебная практика, основанные на римских законах, удерживали в школах и судах употребление языка римских юрисконсультов. Во Франции все судебные акты начали составляться по-французски только в царствование Франциска I, с 1539 года; однако, французские адвокаты довольно долго ещё продолжали произносить свои речи на латинском языке.

Таким-то образом, несмотря на столько революций, латинский язык пользовался привилегией вторичной жизни, даже и помимо религиозных дел. До конца XVII столетия на латинском языке писали исторические сочинения, из которых некоторые были довольно важны. Философия, эрудиция, естественные науки ещё пользуются им, как языком общим для учёных всех стран. В Риме, в Турине, в Лейдене есть ещё искусные латинисты, читающие лекции на этом языке. Но, заметьте, они не научились этому языку у своих родителей или у своих матушек и нянюшек; они изучали его после родного языка в школе. Не будем смешивать этого искусственного приёма с естественным изучением языков, которые укрепляются и развиваются ныне путём домашнего воспитания.

Судьбы греческого языка, в некоторых отношениях сходные с судьбами латинского языка, тем не менее весьма различны от них. Как язык восточного христианства, он господствует в его литургии, на кафедрах, в теологических школах, на таком же праве, как и латинский язык на Западе. Но религия не охранила его от неустойчивости учреждений и империй. Под прелестным языком Софокла, Ксенофонта, Демосфена в древности жили несколько народных наречий, переживших средние века и дошедших до нас под общим названием романского языка, произведённым от слова Roma (Рим), потому что Константинополь, древняя Византия, сделавшись второй столицей империи, получила название Нового Рима. Но этот романский язык, хоть и менее далёкий от классического греческого языка, чем ново-латинский языки от латинского, тем не менее никогда не мог возвыситься до значения литературного языка. Редко встречается употребление его в книгах византийцев. Литераторы Восточной империи всегда оставались более или менее верными преклонению пред старым языком. Они писали на нём не совсем хорошо, загромождали его неологизмами; но так или иначе, они соблюдали грамматику. С IV века до взятия турками Константинополя в 1453 году, теологи, филологи, летописцы написали сотни томов, нередко очень ценных, в которых византийский грек продолжает древние традиции учёной литературы. Приведём лишь один пример этого: в XII столетии фессалоникский архиепископ Евстафий, умирая, оставил множество сочинений, которые почти все дошли до нас, и из них одно, его Комментарии на «Илиаду» и «Одиссею», представляет пять толстых томов в четвертую долю листа. Какую деятельность предполагает у книгопродавцев и переписчиков воспроизведение столь чудовищного сборника исторических и грамматических замечаний, составленных по многим другим сочинениям, ещё существовавшим об этом предмете?

С 1453 года до наших дней традиция, без сомнения, ослабевшая, никогда не прерывалась, и к ней-то именно привязывается ныне с большим, чем когда-либо, жаром патриотизм эллинов, сделавшихся снова свободным народом. Они не желают, чтобы их язык считали мёртвым языком. За исключением поэзии, они упорно отказываются от народного языка ради классических слога и грамматики. В городских и сельских школах только и изучается один греческий язык древних прозаиков. Увенчаются ли успехом эти усилия и близко ли то время, когда все греки будут в состоянии понимать, если не писать на прелестном языке их предков? Трудно отвечать на такой вопрос. Но что бы там ни случилось, уже само зрелище этого возрождения полно для нас интереса и ещё раз показывает нам, как история книг тесно связана с историей народов. Скоро будет две тысячи лет, как Цицерон, произнося речь в защиту греческого поэта Архиаса, с некоторой грустью сравнивал популярность, которой пользовался в то время, «в целом мире», язык этого поэта, со столь ограниченным господством латинского языка. С тех пор латинский язык приобрёл область значительно обширнее области греческого языка. Но последний язык не исчез, подобно первоначальным языкам Галлии или Испании, при господствующем языке победителей. Благодаря богатству и красоте своей литературы, он остался наставником в школах на Востоке и сохранил в них до наших дней авторитет, который может ещё возрасти, если эллинский народ окажется способным занять, между западным и восточным миром, роль, достойную его древних и славных преданий.

Впрочем, следующая глава даст нам случай вернуться к этому предмету.