Текст книги "История книги от ее появления до наших дней. История книги на Руси (сборник)"

Общий обзор. – Чудесное примешивается к　истории всякого великого изобретения. – Мнимо-божественное происхождение рун у　скандинавских народов. – Книги, приписываемые египтянами богу Тоту. – Предания о　сверхъестественном происхождении санскритского языка. – Книгопечатание вначале считается делом колдовства. – Гравюра на　дереве. – Газеты. – Покровительство высоких особ не　всегда обеспечивает свободу авторов.

Великие изобретения признательностью народов охотно приписываются какой-либо сверхъестественной причине. Греки приписывают богу Аполлону, Мнемозине, богине памяти, и Музам, её дочерям, изобретение музыки, искусства стихосложения и истории.

На другом конце Европы, самая древняя, употребляемая у скандинавов письменность, руническая, приписывается ими богу Одину, которого они считали также и отцом их племени. Хотя и встречаются сотни надписей руническими буквами на скалах Норвегии, Швеции, Дании и даже в различных странах, куда норманнские пираты делали свои набеги, но значение этих букв очень рано утрачено, и суеверие не раз приписывало им волшебный смысл.

Египтяне приписывали изобретение письма своему богу Тоту или Теуту, – Гермесу греков и Меркурию римлян. Они предполагали, что это таинственное лицо сочинило целую кучу наук, одни говорят в 36525 книг, а другие – в 20 000 книг. Один древний писатель утверждает, что он знает 1200 гермесовских произведений об одной только истории богов. От этой, по правде сказать, баснословной энциклопедии в III веке нашей эры оставалось только сорок две книги, сохранявшиеся с религиозным уважением в египетских храмах. Точно так же, в своём поклонении прекрасному языку браминов, старшему брату большей части наших европейских языков, индийцы рассказывали, что правила этого языка были некогда изложены богом Брамой в миллионе слок или двустиший, следовательно, в двух миллионах стихов; что другой бог, Индра, сократил их в 100 000 слок или 200 000 стихов. Лицо менее баснословное, грамматик Панини, сократил это первое сокращённое руководство до 8 000 слок или 16 000 стихов. Третье сокращение привело это удивительное учение к более скромным размерам, в каком виде оно и сохранилось до нас. Эти цифры и эти предания дают вам понятие о преклонении прежних людей пред благодетелями человечества.

Когда было изобретено книгопечатание, свет был уже слишком стар, чтобы у нас могло оставаться место для подобных басен. Говорят, что суеверный ум нынешних французов встретил сначала с недоверием первых учеников Гутенберга, перенёсших во Францию своё ремесло в 1470 году: книгопечатание казалось делом колдовства, и на этом основании едва не было осуждено формальным приговором парижского парламента; лишь только благодаря здравому уму короля Людовика XI оно получило законное право на существование и пользовалось его покровительством; король Людовик XII идёт ещё дальше: в своём указе от 9 августа 1513 года он, далеко не считая типографщиков служителями сатаны, называет «искусство и науку тиснения изобретением более божественным, чем человеческим». Французский король не один говорил в то время подобным языком; вообще, не обоготворяя изобретателя, как это делалось в языческой древности, прославляют на все лады, в стихах и в прозе, чудо, сотворённое его гением. Это было лишь должной данью справедливости; вы это увидите из последующих успехов, о которых мы и будем теперь беседовать.

С книгопечатанием идёт об руку гравюра. Собственно говоря, последняя опередила книгопечатание на несколько лет, так как те деревянные доски, на которых вырезали целую страницу букв и фигур, чернили их чернилами и получали оттиск на бумаге, представляют собой настоящие гравированные доски, откуда произошло и самое слово ксилография (резьба на дереве). Но кажется вполне достоверным, что эта промышленность существовала в Голландии уже в начале XV столетия. Лоренц Костер напечатал в Гаарлеме (в 1430 году) картины с приложением легенд, следовательно, почти за двадцать лет до Гутенберга и его двух сотоварищей. Скоро начали делать нарезки на металлической доске. Гравюра и типография естественно соединились вместе для печатания книг с рисунками. Таким образом, произведения, в старину раскрашенные рукой писцов и рисовальщиков, стали раскрашиваться рукой гравёров и типографщиков; таким образом распространилось употребление штемпелей, заменивших подпись типографов, виньеток, заглавных или титульных листов, затем всякого рода рисунков, которые или на отдельных страницах или внутри текста служили для большего объяснения последнего и удваивали его пользу, в особенности в математических сочинениях или в естественной истории, а также в произведениях, касающихся различных методов рисования. Тут, как и во всяком деле, первые опыты были грубы и несколько наивны; затем исполнение усовершенствовалось, и в XVI столетии оно уже не было недостойно великих артистов, архитекторов, скульпторов и художников, имена которых прославлены множеством образцовых произведений.

Здесь уместно будет указать на имена некоторых людей, которым книгопечатание и гравюра много обязаны своими успехами. Жоффруа Тори, как грамматик и как типограф, введший во французский язык несколько новых практических приёмов, родился в конце XV столетия и умер около 1554 года. Весьма искусный гравёр, он в последние годы своей жизни занимался исключительно гравёрным искусством, в особенности же иллюстрированием виньетками, заглавными буквами книг, изданных другими типографами. Ещё более известен Жан Кузен. В скромном звании живописца образов он обнаружил разнообразные таланты скульптора, архитектора, художника и гравёра, но как гравёр он в особенности заслуживает внимания. Разве не интересно узнать, что человек, которого иногда ставили наряду с Микеланджело, рисовал и нередко гравировал сам, почти всегда без своей подписи, фигуры в следующих печатных произведениях: Livre de perspective; l’Eloge et le tombeau de Henri II; le Livre des coutumes de sens; и наконец, le Livre de la lingerie, enrichi de plusieurs excellents et divers patrons.

Эту изумительную деятельность артиста по всякого рода работам можно сравнить только с деятельностью его современника философа и типографа Генриха Этьенна.

Но не одна Франция представляла в то время такие примеры. Знаменитый Гольбейн украсил фигурами, особенно ценимыми знатоками, одно издание «Похвалы глупости» его друга Эразма, и «Анатомию» Везаля, не считая знаменитой серии рисунков, изображающих так называемую «пляску мёртвых».

С самого начала ксилографический рисунок шёл об руку с трудами первых типографов. Но ксилографы XV века были не более как простыми работниками; в XVI веке мы видим уже между ними артистов, и даже гениальных артистов.

Самая гравюра, как мы это видим, получила определённую роль и воспроизводила или портреты и картины, или целые серии рисунков, составлявших сами по себе отдельные тома, каковы, например, географические карты и планы, на которых целыми сотнями изображены типы медалей и монеты, портреты знаменитых личностей, анатомические фигуры и т. д.

Но история гравюры сама по себе может составить предмет особого сочинения, которого мы не можем набросать здесь даже в общих чертах. Возвращаясь и ограничиваясь типографским книгопечатанием, мы не можем не сказать, что нельзя вспомнить без глубокой признательности к изобретателям книгопечатания о многочисленных благодеяниях, оказанных ими цивилизованным народам. В числе работ мысли сколько есть таких, которые оно улучшило, сколько других, которые оно одно сделало возможными!

Например, бросьте взгляд на древний географический трактат, как, например, трактат Птолемея, в котором положение мест определено пересечением долгот и широт: вы увидите там тысячи цифр, которые рука переписчиков должна была нередко изменять и которые, будучи раз поставлены после тщательной проверки, при печатании подвергались лишь редким случайностям. То же самое должно сказать и о геометрических книгах, в которых около фигур поставлены буквы, на которые ссылается текст, и где малейшая ошибка в этих ссылках может сделать доказательства непонятными. Астрономические таблицы, таблицы логарифмов, если бы воспроизводились только одними переписчиками, пестрели бы многочисленными ошибками. Древние, как мы уже видели, имели толковники (glossarii) и словари (lexicae), которые, однако же, нельзя сравнить по верности воспроизведений и удобствам, представляемым ими для читателей, с нашими новейшими словарями. Сокровище греческого языка, 4 тома in-folio, изданное в 1572 году французским филологом и типографом Генрихом Этьенном, было бы трудом почти невозможным до Гутенберга. Ни одна рукопись не могла достигать, и в особенности сохранять долгое время, при многочисленных переписываниях, степень точности и ясности, возможных при типографском способе воспроизведения книг. Оглавления к учёным и историческим книгам, столь облегчающие отыскание какого-либо нужного места в книге, были почти неизвестны древности, ныне же они составляют обычное дополнение в тексту автора. Обычай прилагать к книге оглавление или index установился в конце XV столетия; можно указать на такой index в большой, изданной Альдами, книге, представляющей чудо богатства и точности (Thesaurus Cornucopiae. Венеция, 1513 года).

Другое затруднение для древних писателей, особенно для историков, представляла почти полная невозможность дополнять свои рассказы ссылками на книгу и на страницу авторов, которыми они пользовались: это слишком увеличило бы объём рукописей и создало бы для переписчиков много трудностей; поэтому примечания заменяли отступлениями, или вносными словами, слишком часто вредившими ясности изложения. У нас примечание, вынесенное на поле или вниз страницы, позволяет учёному читателю делать справки, когда ему вздумается, и не причиняет никакого беспокойства заурядному читателю, ищущему только приятного и поучительного чтения. Краткое изложение содержания каждой части книги, поставленное на полях, поставленные наверху страниц заголовки, переменяющиеся с переменой содержаний, также представляют важные удобства. С успехами цивилизации число книг всякого рода умножается до бесконечности; но, к сожалению, дни не удлинились ни на одну минуту и наиприлежнейший из людей должен беречь своё время и щадить свои силы. Цицерон писал в своё время: «Если бы моя жизнь продлилась вдвое дольше, то и тогда мне всё-таки не хватило бы времени на прочтение… (угадайте, чего?) на прочтение лирических поэтов». Следовательно, их было уже много. Но сколько отпрысков было в течение тысячи девятисот лет у одной этой отрасли поэзии, а сколько ещё других отраслей было плодоносных вокруг этой. Что сказал бы ныне великий писатель, оратор и немного поэт (Цицерон писал очень красивые стихи), что сказал бы он во время Людовика XIV, если бы имел возможность войти в библиотеку кардинала Мазарини, в библиотеку Кольбера, или в библиотеку какой-либо из учёных французских духовных конгрегаций, наконец, в королевскую библиотеку, которая уже начинала тогда опережать другие библиотеки числом и великолепием своих богатств? Он увидел бы там установленными длинными рядами, кроме томов, оставшихся от его произведений и других сочинений, ускользнувших от великого крушения древности, может быть, сотню тысяч томов науки и новейшей литературы, напечатанных с большей или меньшей роскошью и тщательностью, но легко могущих одним своим числом смутить до некоторой степени самую трудолюбивую любознательность.

И действительно, книгопечатание не только облегчило, улучшило, преобразовало приготовление книг; оно сделало возможными издания, о которых наши отдаленные предки не могли иметь даже понятия. Таковы сборники хроник, хартий и дипломов, мемуары академий и учёных обществ, объёмистые биографические словари, из которых каждый состоит из десяти, двадцати, тридцати томов inquarto или in-folio и которые, наверное, никакая армия переписчиков или каллиграфов не была бы в состоянии переписать и пустить в обращение в достаточно большом числе экземпляров для удовлетворения потребности учёного мира.

Другое нововведение, сделавшееся возможным только благодаря одному книгопечатанию, представляют журналы и газеты, по крайней мере в той форме и распространении, какое они получили с XVII века.

Римляне, при империи и даже во время республики, имели ежедневную газету с официальными объявлениями; об этом мы уже говорили выше. Но хотя название и самое дело восходят к такой далекой древности, газетная деятельность в собственном смысле этого слова составляет совершенно особую и совершенно новую форму литературы. Редактор древнеримской газеты Acta Populi Romani мог распространять свою газету в 500, самое большее в 1000 экземпляров, тогда как книгопечатание дало возможность распространять газеты быстро в целых тысячах экземпляров! Во время экспедиций в Италию французского короля Карла VIII, бюллетень походов и побед французской армии, нередко доставлявшийся двору через Альпы, печатался в типографии и распространялся на листках, печатавшихся готическими буквами; несколько экземпляров этих листков сохранилось доныне, и они недавно перепечатаны французом Де ла Пилоржери под слишком громким названием «Кампания и бюллетень великой итальянской армии». Но то были лишь очень слабые зачатки. В XVI веке утвердился этот обычай распространения новостей под рукой, которые появлялись обыкновенно не через одинаковые промежутки времени. И только в первой половине XVII столетия организуются настоящие учреждения гласности, издающие правильно, под различными названиями, ежемесячные или двухнедельные листки, а потом и ежедневные; они сообщали все новости, какие только могли интересовать публику, не задевая ни одной из государственных властей. Таковы были во Франции Mercure Francais, Gazette de France (1631 года), Muse historique или Gazette burlesque (последняя газета издавалась в стихах, собрание которых содержит не менее 400000 стихов в 3 томах), затем Journal des Savants, продолжающий выходить под тем же самым названием ещё и ныне и таким образом являющийся в своём роде старшиной всех своих собратий. В скором времени мы видим, что эти листки одинакового формата, с одинаковым заголовком, а иногда и соединённые вместе с одинаковой пометкой страниц, превращаются в очень толстые книги.

Но здесь будет кстати заметить, что одного условия для процветания недоставало литературе, а иногда и науке того времени, а именно свободы.

Многие владетельные особы любят писателей и учёных, покровительствуют и поддерживают их; Франциск I, король французский, жалует особый титул и привилегии Роберту Этьенну, которого он делает своим типографом. С того времени во Франции постоянно существуют королевские типографы. В течение даже нескольких лет их станки работали в Лувре, и оттуда вышло очень много очень красивых книг, между прочим – коллекций византийских летописцев. Эти красивые книги нередко получали прочные и блестящие переплёты. При дворе Медичисов и Валуа, впоследствии при Генрихе IV и его преемниках, процветала школа особенно искусных переплётчиков. Французская национальная библиотека владеет громадной коллекцией этих роскошных томов, в которых видны все тонкости вкуса. Но раскройте эти книги и, за редкими исключениями, вы найдёте впереди, или на последней странице, одобрение цензора. Хотя цензура и не всегда была правильно организована, тем не менее издание книг подвергалось тщательному надзору; нередко оно испытывало на себе всю строгость судов, если автор касался политических или религиозных вопросов. Говоря короче, в то время не существовало такой свободы печати, какой мы пользуемся ныне.

Книги, приписываемые классической древности. – Сибиллины оракулы. – Мнимая переписка Сенеки с　апостолом Павлом. – Апокрифические Евангелия. – Сатира Мениппа. – Провинциальные письма. – Комедия «Академики». – Шарлатанство учёных. – Литературные подделки Горация Вальполя, Мак-Ферсона и　Чаттертона. – Пьеса, ложно приписанная Шекспиру. – Юний и　автор Ваберлея.

Даже при своей узкой, подчинённой роли, издание газет оказало не одну услугу литературе. Газеты изо дня в день отмечали выход новых книг и имена их авторов; они пришли на помощь последним в деле обеспечения их права собственности на сочинения, появившийся за их подписью. Таким образом, книга, едва появившись, уже была рекомендуема вниманию её будущих читателей. Впрочем, уже официальное разрешение на её издание с точностью указывало время её появления, за исключением случаев подделки и обмана. В этом заключался важный успех, заслуживающий некоторого внимания.

Много книг во все времена обращалось в публике анонимными, т. е. без имени автора; многие выходили в свет под псевдонимами, т. е. под вымышленными именами. В политических и религиозных спорах, и даже в литературных, нередко автор какого-нибудь пасквиля охотно скрывал своё имя во избежание судебного преследования или ради того, чтобы возбудить любопытство публики, которую вообще завлекает аноним. Уже в древности встречаются примеры подобных хитростей, не всегда бывших невинными. Знаменитому историку Теопомпу злые языки приписали памфлет, касающийся соперничества Фив, Афин и Лакедемона. Иному писателю подделыватели приписывали некоторые, впрочем почтенные, произведения, от авторских прав на которые он отказывался. Почти все сборники писем, оставшиеся нам от греческой древности, носят вымышленные имена; таковы предполагаемые письма знаменитого полководца Фемистокла, Фалариса, тирана Агригентского, философов Диогена и Кратеса, комического поэта Менандра и т. д. Переписка Цицерона, по справедливости замечательная во многих отношениях, представляется первой, которую можно назвать безусловно достоверной. Сам Цицерон приготовил её к обнародованию при содействии Помпония Аттика, самого богатого и самого преданного из его друзей, который и сделался её издателем. После него этому примеру подражали нередко; но он не предохранил древнюю книжную торговлю от многих неожиданных сюрпризов обмана.

Христианское общество знало много случаев подобных обманов, приписывавших авторитету знаменитых имён произведения неведомого и не совсем почтенного происхождения (откуда происходит и самое название апокрифы). Таковы сборники сибиллиных оракулов, приписанных сибиллам или языческим пророчицам и предсказывавших главные события греческой и римской истории в связи с библейскими пророчествами. Такова поддельная переписка Сенеки-философа со св. апостолом Павлом. Многие апокрифические Евангелия, многие Деяния мучеников заключают в себе такие предания, которые, не будучи достоверными, вполне заслуживают того, чтобы сохранять их как интересные свидетельства нравов и состояния умов в христианском обществе первых веков нашей эры. Средние века оставили много произведений подобного рода, которые, благодаря неопытности первых типографов, были распространены без всякого критического исследования по библиотекам и поддельность которых признана лишь впоследствии. Но в средние века появлялись также хроники, теологические трактаты, душеспасительные книги без обозначения имени автора: или по беспечности, или вследствие скромности. Без всякого сомнения, именно по скромности автор «Подражания Иисусу Христу» не оставил нам своего имени и до сих пор ещё остаётся неизвестным, несмотря на постоянно возобновляемые усилия открыть его.

Новейшие подделыватели находили также, и очень часто, типографов, соглашавшихся быть соучастниками в их обманах, иногда невинных, если дело шло о простой игре ума; иной же раз опасных и преступных, когда дело шло о более важных интересах религии, нравственности и государства. Во Франции, во время Лиги, появилась в такой форме «Сатира» Мениппа, составляющая один из исторических документов и один из памятников французской литературы. Во время войн Фронды Париж и почти вся Франция были наводнены анонимными или псевдонимными пасквилями, вышедшими из тайных типографий; страсть и ненависть не знали предела, и лишь в редких случаях искупались умом и красноречием, как у авторов «Мениппеи». Под твёрдой рукой управления Людовика XIV, сделавшегося настоящим королём после смут, происходивших в его детстве, свобода писания, строго ограниченная во Франции, укрылась вне её пределов; Швейцария, и особенно Голландия предоставляли свои станки к услугам свободных писателей всех партий, которые широко пользовались ими.

К числу произведений, вышедших под псевдонимами и нашедших способы к напечатанию и распространению во Франции вопреки цензуре, принадлежат знаменитые «Мелкие Письма», или, как их долго называли, «Письма к провинциалу» или «Провинциальные Письма». Автор этих писем, знаменитый геометр Блез Паскаль, скрыл своё настоящее имя под псевдонимом Луи де-Монтальта; вскоре после своего выхода они были переведены на латинский язык под другим псевдонимом, Петра Вендрока, другом автора, теологом и моралистом Николем.

Были во Франции и другие подобные же произведения, хотя и менее наделавшие шума, но одно время пользовавшиеся популярностью; например, «Письмо парижского буржуа о Сиде» Корнеля. Это письмо играет важную роль в большом литературном споре, возбуждённом наиболее древним образцом французской драмы.

Немного лет спустя труды французской Академии, тогда ещё только возникавшей, были осмеяны в комедии или фарсе «Академики», который в продолжение десяти лет ходил по рукам в рукописных списках и наконец был напечатан в 1650 году, но без имени автора и типографа.

В XVIII столетии из французских писателей более всего злоупотреблял анонимами и псевдонимами Вольтер, ради того, чтобы поиздеваться над читателями, или для того, чтобы избежать строгостей полиции за невоздержность едкой сатиры. Он то признавал своими безымянные произведения, то упорно отказывался от них, смотря по своему капризу и требованиям полемики, занимающей столько места в жизни этого писателя.

Раз Вольтер сам вдался в обман подобного рода, и притом в деле весьма важном. По рукописи, хранившейся в королевской библиотеке, он познакомился с изданным одним миссионером произведением, под названием Эзур-Вейдам, в которое были введены некоторые библейские идеи, в видах сравнения браманизма с христианской религией. Он несколько раз цитировал эту книгу, между прочим в главе IV своего «Опыта о нравах», считая её за произведение древнего индийского мудреца, жившего ещё до завоевания этой страны Александром Македонским. Название Эзур-Вейдам не что иное как искажённое слово Яджур-Веда, означающее по-санскритски один из сборников священных гимнов индийцев. Теперь уже доказано, что это не более как подделка.

Иной раз псевдоним представляет не что иное как анаграмму, т. е. настоящее имя автора, но только все буквы поставлены в обратном порядке. Таким образом во Франции, в 1748 году, вышло сочинение за подписью Теллиамеда (TelKamed), сделавшееся впоследствии знаменитым. В этом сочинении Бенуа де-Маэлье (de Maillet) первый излагает очень новые и нередко весьма справедливые мысли об истории земного шара; мысли эти были оспариваемы Вольтером, но одобрены Бюффоном, а впоследствии и великим геологом и натуралистом Кювье. Иногда также псевдоним представляет анаграмму другого псевдонима. Таким образом Паскаль, скрывшийся под именем Луи де Монтальта (Louis de Montalte), при издании своих «Писем к провинциалу», впоследствии цитировал сам себя в «Мыслях» под именем Соломона де Тульти (Solomon de Tultie), представляющем только анаграмму предыдущего псевдонима. Издатели долго доискивались, кто мог быть такой таинственный теолог Соломон де Тульти, и лишь при втором издании «Мыслей», в 1866 году, Эрнест Гавэ мог подтвердить разрешение этой загадки.

Один из многочисленных врагов Вольтера, Сент-Гиацинт, издал (в 1714 г.) под именем доктора Златоуста Матаназиуса, в двух маленьких томах, сочинение под заглавием «Образцовое произведение Незнакомца». Комментируя слово за словом целую песню в сорок стихов, автор хотел осмеять злоупотребление комментариями, – злоупотребление, слишком частое у учёных всех веков; к своим примечаниям он присоединяет целые рассуждения в напыщенной форме, в свою очередь представляющие пародию на отступления (excursus), обычные у издателей и истолкователей древних авторов. Около того же времени была издана, за подписью Иоанна Бурхарда Менкена, забавная книжечка на латинском языке под заглавием:

De Charlataneria eruditorum (О шарлатанстве учёного). И действительно, шарлатанство учёных не раз заслуживало едких нападок сатиры. Уже в древности известны педанты, предававшиеся лёгкому удовольствию распространения в публике исторических книг, совершенно испещрённых ссылками на авторов и на сочинения, никогда не существовавших. Две книжечки подобного рода носят имя знаменитого Плутарха, который, разумеется, никогда не был их автором.

Другие европейские литературы также изобилуют апокрифами и псевдонимами, приведём несколько примеров этого.

Во второй половине минувшего столетия Англия представила несколько примеров литературных подделок, получивших известность благодаря обнаруженному их авторами таланту и достигнутому ими большому успеху. Первая подделка принадлежит Горацию Вальполю, выдавшему за перевод итальянского автора XIV столетия сочиненный им самим роман под названием «Отрантский Замок». Другой пример – поэтические произведения Оссиана, барда шотландских героических легенд, мнимым переводчиком которых был Мак-Ферсон и подлинников которых никогда не могло быть. Третий пример – поэмы, написанные языком XV столетия Томасом Чаттертоном, едва достигшим восемнадцатилетнего возраста. Сочинение их он приписывал какому-то средневековому монаху. Туда же следует отнести попытку С. Айрленда, сфабриковавшего мнимые автографы Шекспира и одно время даже успевшего выдать трагедию своего изготовления за недавно открытое произведение великого поэта. Наконец, в 1796 году появились «Письма Фальстафа», которые издатель или, скорее, сочинитель, Джемс Уайт, посвятил Дж. Джаланду. На этот раз автор не предполагал обмануть публику, но желал показать, что он имеет значительную долю ума и юмора поэта, создавшего тип Фальстафа. «Политические письма» Юниуса, печатавшиеся с 1769 по 1772 год в журнале Public Advertiser, может быть, представляют собой наиболее замечательное из этих псевдонимных произведений, так как их поочередно приписывали восьми или десяти писателям, и, несмотря на произведенный ими шум, их настоящий автор до сих ещё пор остаётся неизвестным.

В начале текущего столетия знаменитый Вальтер Скотт дебютировал, без своей именной подписи, романом «Уэверли», имевшим такой успех, что, продолжая издавать свои романы, он обозначал себя только словами: автор «Уэверли».

Но «великий незнакомец», как его называли тогда, был скоро открыт, и его имя не миновало столь заслуженной им славы.

Наше время не менее богато анонимными и псевдонимными произведениями. Библиографам достаётся очень много работы со всеми этими переодеваниями; мы ещё не говорили о книгах, подписанных просто начальными буквами имени и фамилии, по которым не всегда бывает легко восстановить полное имя авторов.

Французский словарь анонимов и псевдонимов учёного библиотекаря Барбье, для одной только Франции состоит из четырёх толстых томов, которые в скором времени пришлось дополнить ещё пятым, что не помешало приступить ко второму изданию, более полному, чем первое.