Текст книги "Гордое сердце"

Глава 12

– Так намного лучше! – с энтузиазмом заявил Драмм после того, как Граймз на следующее утро осторожно помог ему опуститься в кресло. – Почему я не подумал об этом?

– Если я не могу вылечить вас так же хорошо, как доктор Пэйс, то по крайней мере могу обеспечить некоторые удобства, – удовлетворенно сказал доктор Рейнз.

– Я должен был позаботиться об этом, – с досадой произнес доктор Пэйс.

– Нет, это я должен был, – печально промолвил Граймз.

– Не корите себя, доктор, вы сделали предостаточно. А ты, Граймз, привык иметь дело со здоровыми людьми, – сказал им Драмм. – Но какая огромная разница. Такое простое решение и такое облегчение. Боже! Я никогда больше не буду издеваться над стариками. Кто бы мог подумать, что я дойду до этого, – несколько подушек снизу и несколько под ногой преобразят всю мою жизнь? Теперь я могу смотреть в окно, не грозя вывихнуть себе шею, и передо мною раскрылся целый мир. Это так же интересно, как поездка за границу.

Он посмотрел вниз, во двор, и впервые с тех пор, как его принесли в дом, увидел его полностью. Драмм поморщился. Сарай был еще хуже на фоне остальных владений, но даже так местечко казалось очаровательным.

Он осматривал окружающий дом ландшафт. Садик напротив был ухоженным, на лужайке скошена трава, подъездная дорога разровнена граблями, а живые изгороди подстрижены, и на них уже появились первые розовые бутоны. Вид был деревенский, но аккуратный и милый. Утренние лучи солнца сверкали на поверхности воды вдалеке – мальчики как-то говорили о пруде.

Лучше всего было то, что он теперь мог видеть всех уходящих и приходящих. Его люди тренировали лошадей. Александра поливала свой садик. Ветерок шевелил складки розового платья на ней, он видел золотистые нити в не прикрытых шляпкой блестящих каштановых волосах. Драмм улыбнулся и поднял руку, чтобы помахать ей, но затем медленно опустил ее. Девушка не увидит приветствия, потому что из сарая к ней уже подбежал Эрик.

Высокий, широкоплечий, подтянутый, он возвышался над девушкой, а его длинные медные волосы казались золотыми при ярком свете дня. Медь и золото хорошо смотрятся вместе, подумал Драмм с посуровевшим лицом, глядя, как она подняла руку, заслоняясь от солнца, посмотрела на Эрика и улыбнулась – улыбнулась! Даже сверху Драмм видел, какая у нее сияющая улыбка.

– Да, строительство сарая было ошибкой, – прокомментировал его отец, заметив, как с лица Драмма сползла улыбка. – Может быть, тебе удастся разрушить его до своего отъезда.

– Нет. – Драмм был рад, что отец не так понял перемену его настроения. – Они нуждаются в свободном помещении и уже придумали дюжину способов, как им воспользоваться. Может быть, мне удастся его перестроить.

– Сомневаюсь, что хозяйка дома позволит тебе это сделать, – сказал отец, не сводя глаз с сына, который, в свою очередь, пристально разглядывал пару во дворе. – Она производит впечатление непреклонной молодой особы. Мы с доктором проснулись рано и выехали из гостиницы с первыми лучами солнца. Я не мог дождаться, когда же мы оттуда уедем! Могу только надеяться, что не увезу домой какое-нибудь постоянное напоминание об этом месте, – добавил он, отряхивая рукав. – Значит, мы прибыли раньше, чем намеревались, – продолжал старший граф. – Хозяйка дома заставила нас дожидаться в гостиной, пока слуга оденет тебя. Она была вежлива и почтительна и даже подала нам завтрак, но не позволила подняться к тебе, пока Граймз не доложил, что все в порядке.

– Думаю, она бережет мое чувство собственного достоинства. Не так уж много у меня его осталось. Кажется, я стал одновременно стариком и младенцем, – пробормотал Драмм. – Я беспомощен. Это неприятно. Это не твоя вина, Граймз. Я могу терпеть боль, но зависимость унижает. – Он все смотрел на пару внизу. – Я вынужден сидеть здесь, вариться в собственном соку и ждать, пока все остальные придут рассказать мне новости, принесут еду и составят мне компанию. Я не могу ни ходить, ни ездить верхом, ни даже выйти посидеть на солнышке. Уже не говоря об унизительности купания и прочего… – Он хрипло рассмеялся. – И я еще никогда так много не жаловался. Неудивительно, что старики и дети капризничают!

– Доктор, Граймз, если вы уже закончили, могу я побыть с сыном наедине? – спросил граф. – Я собираюсь скоро уезжать и хотел бы дать ему несколько отцовских советов. Вы можете подойти с предписаниями, когда я закончу, господа медики. Не будете ли настолько любезны?

Все трое уже выходили из комнаты. Граф дождался, пока дверь закроется, все время наблюдая за сыном, не сводящим глаз со своего друга и хозяйки во дворе.

– Кажется, он ей нравится, – произнес граф, глядя на сына. – Не самый плохой выбор для нее. Хотя майор мог бы подыскать и кого-нибудь получше.

Драмм резко повернул голову, пригвоздив отца к месту взглядом ярко-голубых глаз.

– Не вызывай секунданта, чтобы обговорить условия дуэли, – спокойно сказал пожилой граф. – Не только потому, что я никогда не стану стреляться с инвалидом, но и потому, что говорю правду. У нее нет ни приданого, ни семьи, ни положения. Форд не аристократ, но он из старинной семьи, с деньгами и, конечно, при такой замечательной внешности может целиться повыше.

– Вы стали настоящей свахой, – бесстрастным, как у отца, голосом ответил Драмм. – Как интересно. Большинство людей в вашем положении увлеклись бы коллекционированием бабочек или оружия или бы собирали старинные доспехи. Но каждому свое.

– Я просто высказываю собственное мнение, – безмятежно промолвил граф. – Для этого я и попросил, чтобы нас оставили наедине. И постараюсь быть кратким, пока никто не вошел. Это место, может быть, глухое, но уединенности здесь меньше, чем на углу лондонской улицы. Интересно, почему ты жалуешься на то, что прикован к кровати и одинок. Я бы сказал, что здесь можно только мечтать об одиночестве.

– Одиночество и отверженность – разные вещи.

– Да ты здесь всеобщий любимец. Вот почему я хотел предупредить тебя. – Граф сделал шаг или два, остановившись, когда из открытого окна донесся мелодичный смех. Эрик сказал что-то, что развеселило Александру. Внимание Драмма снова было приковано к окну. – Ты жалуешься, что здесь чувствуешь себя одиноким, – говорил граф. – Это так, и это может быть причиной страданий. Когда человек один, у него изменяется восприятие действительности. Я где-то читал, что пленники иногда воображают, что они заодно со своими охранниками и через какое-то время даже могут искренне привязаться к своим мучителям. Я слышал, что люди начинают испытывать теплые чувства к крысам, если достаточно долго находятся вместе в одной темнице. Говорят, один великий воин полюбил паука, поселившегося в его камере, и заботился о нем. Когда человек одинок и беспомощен, он может испытывать самые странные увлечения.

Драмм хмуро посмотрел на него.

– Близость создает атмосферу удовлетворения, – продолжал старший граф, – а одинокому человеку легко принять благодарность за что-нибудь другое. Ты сейчас беззащитен, понимаешь ты это или нет. Эта женщина действительно добросердечна и мила. Но ты знаешь и других таких же, и знаком с десятками дам, которые гораздо красивее. Я вообще сомневаюсь, что ты заговорил бы с мисс Гаскойн, если бы встретил ее в Лондоне. Не надо так оскорбляться, просто обдумай мои слова. – Он снова прошелся по комнате. – Еще есть вопрос воздержания, вполне понятная трудность для молодого человека. И не стоит недооценивать чувство соперничества, которое в тебе очень сильно развито. Кроме того, излишняя жалость, поскольку у бедной крошки ничего нет, пробуждает в тебе, как в джентльмене, сострадание. Вместе все эти чувства создают впечатление, что ты неравнодушен к хозяйке дома, даже если ни разу не прикоснулся к ней.

Драмм сидел, словно застыв на месте.

– Я ценю твое трезвомыслие, зная, что ты не думаешь о женитьбе на ней, – говорил его отец, не переставая мерить комнату шагами. – Мезальянс – это больше чем социальная ошибка. Посмотри на бедную миссис Тук. Когда она была Розалиндой Осборн, весь мир лежал у ее ног. Теперь она принадлежит к другому кругу и должна работать как крестьянка, зарабатывая себе на пропитание. Я бы не хотел нести такое бремя, как она. И дело не только в деньгах. Она навсегда отрезана от того, к чему привыкла. Мужчина, женившись на даме из низшего общества, ощутит то же самое, как только улетучится его внезапная страсть, а женитьба, как правило, уничтожает всякую страсть. Даже если ты достаточно умен, чтобы избежать брака, – продолжал граф Уинтертон, – я бы не хотел, чтобы ты неправильно понял ситуацию и совершил другую ошибку, из-за которой потом придется краснеть. По крайней мере Розалинда своего мужа любила, и думаю, сейчас это является для нее некоторым утешением. Тут же совсем другое дело. Сильно сомневаюсь, что чувством захвачено твое сердце, скорее всего это симпатия и еще бог знает что. – Он помолчал, потом поднял тонкий палец, не давая сыну ответить. – Ты – сущий клад, Драммонд, даже если и отрицаешь это. Я прошу тебя быть осторожным. Я уверен, что эта женщина и не думает охотиться за тобой, но у нее могут быть друзья, которые думают по-другому.

Драмм смотрел на него, и взгляд был так холоден и тверд, что отцу пришлось отвести глаза.

– Я просто высказываю свои сомнения, – добавил старший граф.

Это прозвучало почти как извинение, во всяком случае, из уст его отца, не привыкшего ни у кого просить прощения.

– Александра не такая женщина, – тихо возразил Драмм. – И я не такой мужчина. Я не отрицаю, что она меня привлекает. Я ранен, а не убит. Действительно, мы бы не встретились, если бы я не был брошен буквально к ее ногам, но между нами много общего, и тут ни при чем моя изоляция. Мы испытываем взаимное дружеское чувство, совпадают наши вкусы и чувство юмора. И все-таки я знаю свое место и ее место. И она тоже. Мы оба взрослые, ответственные люди. Ни часы, ни даже недели не могут переменить это. Теперь здесь есть Эрик Форд. В отличие от меня он может предложить ей все. Свое имя и самого себя. И вот еще что я хочу сказать. – Драмм улыбнулся отцу, что подчеркнуло разницу между ними, потому что, когда он улыбался, они совсем не были похожи. – Вы считаете, что я большой подарок, отец. Не все так думают. Мое имя и деньги – это главные достоинства, и я никогда не забываю об этом. А что касается остального? Я умен. Ну и что? Я не красавец, а женщины многое связывают с внешностью, даже вполне разумные. Ну, за это я их прощаю, мы, мужчины, ведем себя так же, верно? Женщина с прекрасным сердцем – это очень мило, но я еще не встречал мужчины, который бы потерял из-за этого голову, если бы ее лицо не было таким же прекрасным. Единственное мое достоинство, кроме титула и богатства, – обаяние, и я очень хорошо это понимаю. В настоящий момент даже от него немного осталось, – с кривой улыбкой произнес Драмм. – Учтите, я инвалид, прикованный к постели и к этому креслу, обидчивый, и раздражительный до крайности. Эрик – исключительно красивый парень, на ногах и с хорошими мозгами. Но дело не в этом. Даже если бы здесь не было Эрика, чтобы отвлечь ее, даже если бы я пылал к ней страстью, а она ко мне, вам все равно незачем было бы беспокоиться, что я забудусь, потеряю контроль или допущу какое-нибудь безумство, потому что влюбился безрассудно. Я не способен на это. Вот почему я до сих пор один. Думаю, это самая большая трагедия моей жизни.

– Мне печально слышать твои слова, – сказал пожилой граф. – Я бы счел рассудительность ценным качеством.

– Вы никогда не любили маму?

– Почему же, любил. Но видишь ли, я знал, что имею на это право. Я никогда не позволял страсти или какой-то своей причуде столкнуть меня с жизненного пути, и позже у меня никогда не было причины пожалеть об этом. И тебе не стоит. Некоторые мужчины влюбляются в зрелом возрасте. У тебя есть время, чтобы найти женщину, которая станет для тебя единственной и на которой ты сможешь жениться.

Драмм с удивлением смотрел на отца. Тот никогда не говорил ему таких добрых слов.

– У тебя пока есть время, но бриллиант не найдешь, если не будешь его искать. Когда вернешься в Лондон, – продолжал граф, – я настаиваю, чтобы ты еще раз подумал о леди Аннабелл. Считаю, она может многое предложить. Как женщина обиженная, она оценит, если кто-то сейчас проявит к ней участие. Если она не в твоем вкусе, то обдумай кандидатуры дочери Трелони, или племянницы Максвелла, или младшей сестры леди Эббот. Члены этих семейств обращались ко мне, и я разузнал про них все. Любая из этих девушек подойдет.

– Как будто выбираешь скаковую лошадь? – Спросил Драмм, и его брови поползли вверх.

– Да, – спокойно ответил отец, – очень похоже. Я не настолько бесчувственный. Любовь может прийти, если все, остальные барьеры преодолены. Но сравнение хорошее. Взвесь родословную и темперамент, внешность и цену. Потом прими взвешенное решение и посмотри, что произойдет. Уверяю тебя, они все точно так же поступают с тобой.

– Отец, – раздраженно произнес Драмм, но не успел продолжить, потому что раздался стук в дверь. – Да? – сказал он.

– Простите, что прерываю вас, – донесся из-за двери голос Александры, – но вам пора принимать лекарство.

– Мы покончили с родительскими советами, отец?

Граф кивнул:

– Что тут еще скажешь?

– Не могу себе представить, – промолвил Драмм, – и это меня радует. Входите, Александра, – позвал он. – Наша частная конференция закончилась.

Она открыла дверь и вошла, внеся с собой струю свежего воздуха, благоухающего весенними ароматами. Ее желтое платье казалось кусочком солнышка, и улыбка сияла лучезарно.

– Я принесла вам поесть и выпить, чтобы заглушить вкус лекарства, – сказала Александра.

У нее на подносе стояли тарелка пирожных со взбитыми белками, печенье, блюдечко варенья из ягод и несколько ломтиков сыра. Маленькая вазочка с ландышами украшала поднос. С веселым удивлением Драмм смотрел, как девушка ставит поднос рядом с ним. Она отступила, оглядела свою работу и нахмурилась. Несколько стебельков выпали из вазочки из-за того, что их кремово-белые колокольчики оказались слишком тяжелыми. Девушка наклонилась, чтобы поправить их, как раз когда Драмм потянулся за ложкой. Его рука сбоку задела ее грудь.

Оба вздрогнули как ужаленные. Но девушка обычно была так спокойна, а молодой граф таким собранным, что казалось, будто они подскочили. По крайней мере сердце Александры бешено застучало. А Драмм отдернул руку, словно прикоснулся к огню. Граф прищурился.

– Доброе утро, ваше сиятельство, – входя в комнату, сказал Эрик. – Что это? Неужели человеку надо сломать ногу, чтобы получить такие пирожные? Все, что дали мне на завтрак, – бекон, яичница, хлеб, почки и ветчина и абсолютно ничего редкого и изысканного.

– Но миссис Тук испекла их только что, – обескураженно поторопилась объяснить Александра.

– Это не единственный деликатес, который я вижу здесь и не видел за столом во время завтрака, – заявил Эрик, улыбаясь и глядя на Александру с восхищением. – Что надо сделать человеку, чтобы вы согласились составить ему компанию во время еды?

Драмм выпрямился. Эрик взглянул на него, и их взгляды встретились.

– Я спущусь, – сказал пожилой граф, – и переговорю с докторами.

К тому времени, как Драмм очистил поднос, не без помощи Эрика, граф вернулся в комнату. За ним шли оба медика. Они хмурились. Драмма несколько смутило серьезное выражение их лиц.

– Я решил забрать тебя домой, – объявил граф Уинтертон. – Да, невзирая на то, что советуют доктора. Но получив от них разрешение. Это нежелательно, но возможно со всеми предосторожностями, которые я собираюсь предпринять. Мы достанем одно сиденье из самой большой и устойчивой кареты. Тогда ты сможешь лежать на спине. Мы разместим там импровизированную кровать и усилим фиксацию твоей ноги тем, что наложим еще одну шину поверх первой. Потом тебя обмотаем одеялами и закрепим так, что если будет трясти, то это никак не отразится на раненой ноге. Поездка похожа на то, как тебя внесли в дом на двери, только гораздо удобнее. Мы поедем медленно и осторожно. Доктор Рейнз будет нас сопровождать. Таким образом, ты вернешься домой в целости и сохранности, чтобы восстанавливать силы в окружении собственных слуг, готовых всегда прийти на помощь.

– Это неожиданное решение, – сказал Драмм.

– Это очень разумное решение, – ответил его отец. – И кроме того, единственное. Подумай, какой смысл тебе и дальше досаждать мисс Гаскойн? Собирать толпу в ее доме, нарушать спокойное течение ее жизни, ломать все планы и всем здесь мешать? Или причинять беспокойство миссис Тук, отвлекая ее от собственной семьи? У тебя будет достаточно свободного места, развлечений и компаний дома. Я подумывал, не отвезти ли тебя к себе, но решил, что тебе будет лучше в Лондоне. Кроме чисто городских удобств, весь свет, все твои друзья смогут посещать тебя. Могу сказать, что это будет похоже на выздоровление в стенах твоего клуба. Так гораздо удобнее абсолютно для всех. Ты так не считаешь?

Драмм взглянул на Александру. Она выглядела подавленной, да и он чувствовал себя неважно. Было чудесно думать о возвращении домой, и в то же время возникало странное нежелание возвращаться. Он не пришел в восторг от того, что его повезут по лондонским улицам, как младенца в коляске. И ему не хотелось устраивать выставку из своего увечья, становясь центром внимания для бездельников и болтунов, считающих, что они его развлекают, а на самом деле вызывающих у него одну только головную боль. Или, еще хуже, превращаясь в мишень для целой армии питающих беспочвенную надежду мисс и их мамаш.

Ему нравятся деревенская тишина и разговоры с мальчиками. Они будут скучать по нему, и ему тоже будет не хватать их, и ежевечерних уроков, и долгих бесед с Александрой. Он отбросил эту мысль так же быстро, как отшатнулся, когда прикоснулся к ее груди. Вместо этого он подумал: кто же будет направлять Эрика в его поисках, и сарай, кто же позаботится?..

Драмм одернул себя. У него почему-то было тяжело на сердце, его ужасала мысль о том, что надо уезжать. Это многое объясняло. Он просто придумывает оправдания.

Отец прав: он получает слишком большое удовольствие от пребывания здесь. Этот маленький домик стал его миром, он заслоняет от него настоящий мир. У него есть долг и обязанности, и одна из них, как джентльмена, – не обнадеживать кого-то, кому он не может ничего предложить, кроме своей компании.

Оставалось только прислушаться к совету отца. Он принадлежит своему обществу и должен уехать.

– Думаю, меня это вполне устроит, – спокойно сказал Драмм, глядя на отца. – Если только не придется потом до конца жизни ковылять с палочкой из-за вашего поспешного решения.

– Доктора убеждают меня, что все будет хорошо. Мы только должны ехать медленно и осторожно. Я бы ни за что не стал рисковать твоим здоровьем. Ты знаешь мое мнение, но, в конце концов, это твоя нога, значит, тебе и принимать окончательное решение, – заключил граф.

– Пусть будет так, – медленно произнес Драмм. Александра смотрела на него широко раскрытыми глазами, он видел, как в них отражается солнечный свет. В комнате наступила полная тишина – все ждали от Драмма окончательного ответа.

– Ну, – с печальной улыбкой спросил он, – есть какие-нибудь вопросы? Все ведь решено, не так ли?

Глава 13

Луна стояла высоко, была уже глубокая ночь, весь мир спал, но Александра знала, что Драмм не спит. Она стояла возле его комнаты и видела, как неяркий свет лампы у его кровати просачивается под дверью. Ей казалось, что это вход в рай. Он мог забыть погасить лампу, мог заснуть, но почему-то Александра была уверена, что Драмм не спит, ощущая такое же беспокойство и нервозность, как она. Девушка крепче сжала свечку, вздохнула и тихо постучала.

– Входите, – спокойно ответил он, как будто ждал ее. Драмм лежал, опершись на подушки и держа книгу в руке. На нем был длинный шелковый халат с красно-золотой вышивкой. Его глаза полуприкрыты, веки набрякли, и он похож на императора, уставшего после трудного дня, в который ему пришлось налагать на своих подданных тяжелую кару.

– Вы в порядке? – сразу же спросила Александра.

– В полном, как всегда, – слегка улыбаясь, ответил Драмм. – Только мысли не дают мне спать. Значит, наши посиделки закончились?

– Я как раз и пришла, чтобы поговорить с вами об этом, – начала она, подходя ближе к его кровати, чтобы не повышать голоса. – Я не могла говорить в присутствии вашего отца, – прошептала девушка, словно опасаясь, что старый граф ее услышит, – а после его ухода с вами были мистер Эрик и Граймз. Потом я должна была мыть посуду. Но сейчас все спят, а утром вы будете слишком заняты для беседы с глазу на глаз, поэтому я рада, что вы до сих пор не спите. Милорд, не считайте, что вы обязаны уезжать! Вы нас не обременяете, и я уже говорила вам об этом. Вы нас совсем не стесняете. И можете оставаться здесь до тех пор, пока не будете в состоянии танцевать на лестнице. Пожалуйста, поверьте мне.

– Я верю. И уезжаю вовсе не поэтому. – Он устало взглянул на нее. – Дорогая Алли, – мягко произнес он, – посмотрите на себя! Вы же в ночной рубашке.

Ее рука взлетела к воротнику.

– Она еще более закрытая, чем мои платье, – возразила девушка.

Так и было. Ткань закрывала ее от шеи до кончиков пальцев на ногах. Блестящие волосы были заплетены в косу. Несколько тонких прядок трепетали вокруг лица, слегка покрасневшего, что подчеркивало яркий блеск глаз. Она соблюдала все приличия, но мысли Драмма никак нельзя было назвать приличными. Одно только знание, что она собралась ложиться в кровать, делало ее распутной в его глазах.

– Это не имеет значения, – сказал он, – потому что вы в ночной рубашке. Мы живем в жестоком, чопорном мире, Александра. Вы здесь, в рубашке, это нарушает правила приличия. То, что вы со мной наедине, плюс то, что теперь моей жизни ничто не угрожает, – эти факты у многих могут вызвать неверные мысли. Когда я был при смерти, ничто не имело значения. Когда никто не знал, что я здесь, подобные вещи тоже значили очень мало. Но теперь мое местонахождение известно всем, и все знают, что я окреп – во всяком случае, достаточно для того, чтобы разрушить репутацию. Я уезжаю по соображениям пристойности, моя дорогая. Ради вашего блага, поверьте в это.

«И моего тоже», – подумал он, но не сказал этого. Сейчас он не видел очертаний ее фигуры, но лампа хорошо освещала ее лицо. Ему будет не хватать серьезного и милого овального личика, с прямым носом и вздернутой верхней губой. «Зачем говорить о других людях и о том, что они могут себе вообразить!» – с печалью и отчаянием подумал он. Без сомнения, ему требуется общество других женщин, чтобы не замыкаться полностью на ней. Какой бы очаровательной она ни была, он не считал, что имеет право испытывать настолько безнадежно сильное желание. И все же она стала для него единственной женщиной на свете – сиделкой, подругой и объектом страсти. Его отец был прав – пора уезжать, пора!

– Мне будет не хватать наших бесед, – сказал Драмм, чтобы переменить тему. – Я буду гадать, удалось ли Робу поймать старого карпа, за которым он охотится, и пойдет ли Кит в сарай, чтобы заниматься в тишине и покое. Напишете ли вы письмо в «Джентлменз мэгэзин», где изложите свое мнение об ошибке, которую они допустили, цитируя Мольера, и не забудете ли подписать его только инициалами, чтобы его опубликовали, потому что письмо от дамы не напечатают. Еще важнее – научит ли вас миссис Тук печь ягодный торт до своего отъезда?

– Вы помните… – Она зарделась от удовольствия.

– Я помню все, что вы говорили, кроме тех моментов, когда был без сознания, что меня оправдывает. Я даже не забуду прислать вам последнюю книгу мисс Остен, когда приеду домой. Вы говорили, что еще не читали ее. Мне слишком нравились наши беседы, чтобы я мог забыть их.

– Мне тоже нравились, и мне тоже будет их не хватать, – призналась Александра. – Но я вовсе не поэтому пришла сюда, просто мне невыносима сама мысль о том, что вам будет причинен вред после того, как мы вас спасли, тем более из-за такой глупости, как соблюдение приличий. Мы не китайские мандарины, чтобы разводить подобные церемонии.

– Но мы на них очень похожи. К несчастью, репутация – это все в нашем мире, и поэтому приходится учитывать, что думают окружающие, хотя бы из-за того, что нами руководить общественное мнение.

– Чепуха! – раздраженно высказалась она, от недовольства забывая церемонное обхождение, которого обычно придерживалась. – Я говорю о вреде здоровью. Почему вы должны жертвовать им ради других? Я не понимаю. Теперь вы знаете, что я не расставляю для вас ловушки. А что касается меня? Я не могу выйти замуж и знаю это, поэтому мне все равно, что станут говорить люди. Пусть лучше сплетничают обо мне, чем пострадаете вы. Почему бы не подождать, пока не будет никакого риска?

Он положил книгу себе на грудь, и его лицо стало очень серьезным.

– Почему вы не можете выйти замуж, Алли? Я никак не пойму этого. Вы мне расскажете? Правда? Не волнуйтесь насчет сплетен, я – колодец без дна, бросьте туда секрет, и он никогда не всплывет на поверхность, обещаю вам. Ваши слова лишены смысла. Вы милы, и знаете это. Ну, если не знаете, я вам говорю. Еще одно преимущество моего отъезда – я могу сказать то, что не осмелился бы, зная, что буду видеться с вами каждое утро, и вы бы, наверное, гадали о моих тайных намерениях. Вы очаровательны, великодушны и очень умны. В этом вы не сомневаетесь, верно? Не отводите взгляд, я мог бы точно так же говорить с вами перед смертью, потому что через несколько часов уеду. Но я бы хотел знать, почему вы считаете, что не можете выйти замуж. Я склонен считать, что вы можете иметь у своих ног столько мужчин, сколько пожелаете. Здесь что, все вокруг глухие и слепые?

Она рассмеялась.

– Нет, но они женятся молодыми, и у них странный обычай – жениться только на девушках, которых они давно знают.

Драмм не засмеялся в ответ.

– Может быть, и так. Но мир не заканчивается здесь. Почему вы настаиваете на том, что замужество не для вас? Вы можете мне сказать, вы мне доверяете?

Она посмотрела на него долгим взглядом. В ее глазах он не мог прочитать никаких чувств. При солнечном свете они были карими, но сейчас, ночью, стали бесконечно глубокими и темными, как земля.

Александра смотрела на него и колебалась. Он уезжает, думала она, и ее ужасала эта мысль, потому что он стал так много значить для нее. Но они никогда больше не встретятся, так почему бы не рассказать ему все? Не все, но основное, чтобы он знал, кто она, по крайней мере.

– Почему я не могу выйти замуж? Кроме того, что у меня нет приданого, это вы имеете в виду? – наконец с горечью спросила она. – И невзирая на тот факт, что большую часть жизни мне не позволялось общаться с молодыми людьми и я понятия не имею, как с ними обращаться? Потому что те, кто осмеливался посмотреть на меня, раньше сталкивались с гневом и раздражением мистера Гаскойна. Да, его больше нет. Так почему же я до сих пор не замужем? Не учитывая мое образование, из-за которого я отдалилась от всех, живущих поблизости? И не принимая во внимание такую ничтожную причину, как мою личную ответственность за троих младших братьев? Почему еще?

Драмм никогда не видел ее такой взволнованной, хотя внешне девушка держалась спокойно. Но он чувствовал, как эмоции переполняют ее душу, ощущал ее внутреннюю дрожь, и пламя свечи в ее руке колебалось, хотя в комнате не было сквозняка.

– Да, – настойчиво повторил он. – Невзирая, и не принимая во внимание, и несмотря на все это. Почему еще? Должно быть что-то еще.

Драмм увидел, что ее глаза наполнились слезами.

– Нет. Не надо… – произнес он, кляня себя. Кто он такой, чтобы ранить ее и заставлять плакать, и все из-за своего ненужного любопытства?

– Ничего, – ответила девушка, рукавом, словно ребенок, вытирая глаза. Она откинула голову и с побледневшим потрясенным лицом продолжила: – Все в порядке. Вы узнаете об этом. Почему бы нет? – Она рассмеялась. – Видите ли, он не был моим отцом. Я тоже приемыш, как и мальчики.

Драмм смотрел на нее широко раскрытыми глазами, а губы сжал так, что стал в точности похож на своего отца. Это длилось всего секунду, но для него было огромным упущением так показать свое удивление и испуг. Он всегда считался искусным шпионом, потому что мог мастерски скрывать свои чувства. Но сейчас потерял бдительность, и ее заявление застало его врасплох.

Александра была так поглощена своим несчастьем, что не заметила этого. Драмм быстро взял себя в руки, ужаснувшись своей неожиданной реакции так же, как и той новости, которая ее вызвала. Девушка продолжала говорить, будто боялась остановиться.

– Я из того же приюта, что и мальчики, – объясняла она, обращаясь к свечке, которую держала. – Из другого крыла, конечно, потому что девочек и мальчиков там очень строго держат раздельно. Мистер Гаскойн всегда следил за финансовой стороной дела, знаете ли. И когда он усыновил мальчиков, то обратился к экономке с просьбой подыскать ему послушную девочку, которая умела бы шить, и читать, и обращаться с младшими детьми. Она выбрала меня. Это был очень умный ход с его стороны. Четверых прокормить не труднее, чем троих, и он таким образом получил в придачу няньку для мальчишек. – Ее рука дрожала, заставляя свечу отбрасывать неровные тени на кровать Драмма. – Иногда мужчина может не обратить внимания на отсутствие у невесты приданого, – произнесла девушка, глубоко вздохнув. – Он может решить, что ее образование – это плюс. Думаю, он даже может оказаться достаточно смелым, чтобы противостоять недовольству и злобе старика. Но и в этом случае он захочет узнать, из какой семьи его жена. Невзирая, и несмотря, и не обращая внимания, – с горечью, но четко произнесла она, – на тот факт, что она воспитывалась в доме для сирот и нуждающихся детей. Говорят, меня привели туда в возрасте шести или семи лет. Женщина, которая меня привела, сказала, что она взяла девочку из лондонского приюта и больше не может ее содержать. Ее звали Салли, я помогала ей делать шляпки, это я помню, но я не являлась ее дочерью. У нее жили еще семь сироток, в то время ей надо было избавиться от всех, потому что муж увозил ее в Америку. Она собиралась открыть там мастерскую, провоз стоил дорого, а девочек можно легко найти повсюду.

– Простите, – сказал Драмм, потому что впервые в жизни не знал, что сказать.

Она была права, это невозможно отрицать даже ради ее спокойствия. Он ощутил глубокое разочарование, потому что не сразу понял, с какой готовностью вынашивал идею о том, что может помочь ей с замужеством. Но подкидыш? Драмм почувствовал, что у него упало сердце.