Текст книги "Гордое сердце"

Сироты, как и незаконнорожденные, не имели никакого положения, они были не нужны никому. Просто их слишком много. Само их существование представляло опасность и для плотно сплетенных сетей общества. В конце концов, если бы они имели равные права и равные возможности со всеми, то кто бы стал ценить и уважать законность, брачные узы и остальные трудновыполнимые, но необходимые правила общественного порядка?

Может быть, это несправедливо, но это закон. Не только высшие классы заботятся о родословной. Все знают, как трудно вырастить детей, кормить, одевать и заботиться о них. Если бы людям было позволено подбрасывать своих детей, чтобы ими занимались другие, сам институт брака распался бы. Мораль – это возвышенное понятие, но позор и наказание, преследующее тех, кто ее не соблюдает, усиливают ее законы. Если не будет стыда и позора, все правила, обычаи и уложения четко организованного общества постепенно сведутся к хаосу и анархии.

Поэтому сирот кормят, чтобы они не умерли с голоду, и обучают их различным ремеслам, которыми не захочет овладеть законнорожденный гражданин. Потом они могут работать по найму и даже получать приличное вознаграждение, если в совершенстве овладели своей профессией. Если сироту усыновляла хорошая семья или если опекуном становился богатый человек, который мог дать приемышу образование и хорошо обеспечить, то его жизнь складывалась легче. Но она никогда не могла быть такой же, как у других людей. Сироты не могли получать наследство приемных родителей, как их собственные сыновья и дочери, и опекаемые не имели такой же защиты, как законнорожденные дети.

Драмму стало плохо. Приемный отец Александры дал ей прекрасное образование и, возможно, оставил в наследство часть своих владений. Но при этом невозможно было представить ее женой такого аристократа, как он. И дело здесь не в его проклятой гордости, просто так не принято в обществе, и этого не приемлет его отец. Таков непреложный закон.

Увлечься дочерью учителя – трудная судьба, но увлечься подкидышем, которую удочерил учитель, – это нелепость. Правила здесь просты и известны каждому джентльмену. Представительницы низших классов – предмет развлечений, ничего серьезного, только удовлетворение похоти. Средних классов положено избегать, они воспринимают все слишком серьезно или вообще не подпускают к себе. А свой собственный класс – для женитьбы или для флирта, если партнерша знает, как следует устроить настоящую любовную связь. Но Александра слишком достойная особа для связи, и слишком низкого происхождения для всего остального. С таким сочетанием качеств ему не справиться.

Он лихорадочно размышлял. Девушка была бы сокровищем для любого, не озабоченного тем, чтобы жениться на даме своего круга. Но где она найдет такого, кто к тому же сможет ответить ее требованиям?

Драмм не мог себе представить Александру замужем за невежественным фермером, счастливой крестьянкой, так же как не мог представить, что на ней женится какой-нибудь аристократ. Конечно, существуют престарелые или глуповатые аристократы, которые женятся на кухарках или служанках и становятся печально известны благодаря этому, превращаясь в объект сплетен и насмешек. Драмм нахмурился. Миссис Тук вышла замуж, не возмутив общественного спокойствия, она просто пожертвовала своим положением, и посмотрите, что с ней стало. От нее отреклись и семья, и общество.

Александре нечего было терять – она не имела ни семьи, ни наследства, ни связей. Девушка могла бы найти человека, не придающего значения ее происхождению, – образованного и обеспеченного, которому не надо жениться с целью получения денег или собственности и который не был бы озабочен достижением более высокого положения в обществе. Любовь может двигать горы. Это было ее единственным шансом.

– Ни рыба ни мясо, вот кто я, – хрипло сказала Александра, словно читая его мысли. – Теперь вам понятно?

Он промолчал. Слишком был занят, пытаясь найти ответ, который облегчил бы и ее, и его боль. Она увидела, что Драмм расстроен, и поняла это неправильно.

– Конечно! Как же я забыла? Я могу повредить вашей репутации! Значит, вам лучше уехать!

– Только я сам могу повредить своей репутации, – гневно ответил он. – А это достаточно трудно сделать богатому и, знатному человеку, уж поверьте мне. Я уезжаю, потому что так лучше для всех. Простите, Александра. У вас нет никаких догадок по поводу вашего происхождения? Может, я смогу выяснить что-нибудь, когда вернусь в Лондон? У меня неплохо получается.

Девушка засмеялась.

– Благодарю вас. Мистер Гаскойн был очень дотошным и всезнающим. Дело в том, что я с одинаковым успехом могу быть дочерью и шлюхи, и графини. Простите за грубые слова, но именно так он мне и сказал. Я как Ева, сэр. Мой отец – Господь, моя мать – его супруга, и я не узнаю, кто они, до самой своей смерти.

– А вдруг он вам солгал? – в отчаянии предположил Драмм. – С какой-то целью?

Девушка наклонила голову.

– Он мог бы. Это было в его духе. Но не солгал. Он с самого начала исследовал прошлое всех нас в надежде, что заработает какую-либо награду. Должно быть, на него подействовали прочитанные романы – когда какой-нибудь джентльмен обретает своего потерянного сына, или отыскивается дочь знатной леди, или похищенные младенцы возвращаются в свои благородные семьи и тому подобное. Его поиски закончились ничем. Кит очень мало помнит о своем происхождении, и это воспоминания о бедности. Вин и Роб помнят еще меньше, как и я. Но в приюте знают: мы просто никто и не сможем выяснить, была ли наша жизнь важна хоть для кого-то. Я писала туда после смерти мистера Гаскойна, когда уже незачем было что-то скрывать, если вообще что-то скрывалось. Боюсь, я читала слишком много романов. Ответ был тем же. Меня подбросили в раннем возрасте, и у меня нет семьи. Даже имя на самом деле не мое. Его дали в приюте, – продолжала она, глядя на колеблющееся пламя. – Меня приняли в тот день, когда была одержана победа при Александрии. У Кита его собственное имя, а Вина назвали в честь битвы при Винсенне.

– А Роба в честь Робрес? – спросил Драмм, проводя быстрые вычисления в уме и страшась подумать о том, что дети могут быть настолько не нужными никому, – их даже называют в честь того дня, когда они были найдены.

– Наверное. Слишком много в приюте девочек по имени Мэри и Элизабет, много Томов, Диков и Гарри, – ответила она, поднимая голову и глядя ему прямо в глаза. – Имена цветов, рек и стран быстро заканчиваются. А беспризорные дети все прибывают, вот и приходится изобретать новые. Нам повезло, что управляющие в приюте оказались патриотами. Могло случиться и хуже. Нам могли дать клички, как у животных, меня бы назвали Босси, а Вина или Роба – Слотом, как собачонку. Это бы еще возвысило наше положение, поскольку мы не были настолько полезны и ценны, как животные.

– Мне очень жаль, – тихо сказал граф. – Надеюсь, вы понимаете, что это не меняет моего отношения к вам.

Но это было не так. Она поняла. Чувство товарищества между ними исчезло. И не только это. Любой намек на флирт тоже испарился. Хотя Драмм не шелохнулся, она чувствовала, как он отдалился. Он лежал и смотрел на нее полуприкрытыми глазами, и нельзя было понять его мысли.

– Ну что ж, вам самое время спать, – с печальной и понимающей улыбкой произнесла она. – Завтра будет трудный день.

– Александра, – повторил он, – мне очень жаль.

Девушка кивнула.

– Спасибо, – сказала она, направляясь к двери. – Мне тоже.

– Не так я хотел уезжать, – давясь от смеха, говорил Драмм, когда на следующее утро слуги несли его вниз по лестнице. – Господи! Как стыдно, – твердил он, пока его устраивали на кровати в экипаже. – Проклятие, проклятие, – слышали все его причитания, в то время как доктора привязывали его и в последний раз проверяли, как уложены подушки, одеяла, и то, как он закреплен.

Наконец все было готово. Драмм попрощался со всеми еще за завтраком. Мальчики хотели задержаться, чтобы посмотреть, как он будет уезжать, но Драмм настоял, чтобы они отправились в школу. После завтрака миссис Тук выслушала его благодарность. Александра очень официально пожелала ему доброго пути. Он ни словом, ни жестом не выделил ее среди остальных, она тоже держалась очень ровно. Он сказал, что ужасно ей благодарен. Не за что, ответила она и отступила, чтобы позволить слугам войти в спальню и вынести его.

Теперь его слуги сидели верхом, камердинер был в карете, и все приготовились отъезжать. Эрик просунул голоду в экипаж, чтобы обменяться с другом парой слов на прощание.

– Я все расследую и сообщу, что обнаружил.

Драмм, немного побледневший и взволнованный от всей этой бурной деятельности, на мгновение задержал руку друга.

– Не надо писать, – тихо сказал он. – Если у тебя будут какие-то новости, приезжай с ними ко мне.

– Хорошо.

– Эрик, – продолжил Драмм. – Удостоверься во всем и всегда поступай здесь правильно.

Эрик замер.

– Всегда, – пообещал он, улыбнулся и исчез. В карету забрался доктор Рейнз, и дверца захлопнулась. Граф махнул своему вознице, поскольку его карета возглавляла процессию. Все медленно отправились в путь. Миссис Тук, доктор Пэйс, Эрик и Александра стояли напротив дома и смотрели вслед отъезжающим.

Драмм лежал на боку, выглядывая в окно кареты. Он видел, как Эрик повернулся к Александре и сказал что-то, что заставило ее рассмеяться. Драмм видел, как она посмотрела вверх на высокого светловолосого красавца. Он смотрел, пока пара не скрылась из глаз. Он хмурился на протяжении всех долгих миль путешествия, вспоминая их смех и всех, кого оставил в маленьком деревенском домике.

Александра поднялась в свою спальню. Комната снова принадлежала ей. В доме было тихо. Доктор Пэйс уехал. Эрик ушел, чтобы попытаться навести кое-какие справки в округе. Из соображений приличия миссис Тук оставалась до его отъезда, но Александра знала, что она тоже скоро ее покинет. Жизнь возвращалась в привычное русло, хотя для Александры она никогда не будет прежней. Общение с графом Драммондом переменило ее. Он принес с собой всю широту мира и показал ей, чего она лишена. И он заставил ее испытывать стыд, вовсе не собираясь этого делать. Но то, как Драмм отреагировал на ее положение, очень больно задело ее. Однако тут ничего не поделаешь, просто такова жизнь. Александра – очень практичная женщина, поскольку вынуждена быть такой.

И все же она сдирала простыни с кровати с несколько большей силой, чем было необходимо. Но Эрик Форд улыбается ей, припомнила девушка, и флиртует, заставляя не забывать о том, что жизнь не кончилась. Эрик – милый и приятный, но она ни на секунду не поверит в то, что он подразумевает что-то более серьезное, чем обычный флирт. И все-таки это помогает. Александра перенесет этот удар по самолюбию. Случалось переносить гораздо худшие вещи.

По крайней мере она оказала Драмму услугу, он был искренне благодарен, и она может верить, что, если бы тайна ее рождения была известна, он мог бы задержаться, мог бы остаться с ней. Девушка не винила его в том, что он уехал. Никто лучше ее не понимал, насколько различны их пути. Она не сомневалась, что ему было нелегко покидать ее. Драмм будет ее помнить. Он удачно женится, обзаведется детьми и проживет жизнь с пользой для общества. Но когда-нибудь, возможно, когда состарится и у него будет время подумать о том, что могло бы случиться, может быть, он вспомнит об этой странной ситуации в своей жизни и пожалеет о несостоявшейся любви так же сильно как она.

Его тянуло к ней, ему было трудно покидать ее, в этом Александра была уверена. Если бы судьба обошлась с ней немного добрее… Об этом было приятно думать, и она почувствовала себя лучше. Когда-нибудь он вспомнит ее. Она будет скучать по нему до конца жизни.

Девушка стащила простыню, отбросила подушку и замерла.

Под подушкой лежало небольшое состояние в золотых монетах. Там громоздилась кучка из десяти монет.

Он оставил ей золото в уплату за помощь. Конечно, он слишком тактичен, чтобы просто отдать ей монеты. Зная, что она откажется их взять, он заплатил, как любой путешественник, остановившийся в гостинице, оставил бы плату хорошей служанке, там, где был бы уверен, что ее обнаружат. Александра, поколебавшись, кончиками пальцев, словно дохлых мышей, собрала монеты и положила в свой передник. Потом подошла к окну и вытряхнула передник, швыряя монеты так далеко, как только смогла.

Но она же была практичной и мудрой. И поэтому, заправив кровать, вышла во двор и снова собрала все золото. И только потом заплакала.

Глава 14

– Если бы мы брали плату за вход, то неплохо бы заработали, – уныло произнес Драмм, наблюдая, как его отец просматривает кучу визитных карточек, оставленных дворецкому.

Он сидел в кресле у огромного окна в своем кабинете, и сломанная нога покоилась на табурете. Драмм видел, как солнечный свет проникает сквозь ветви деревьев на заднем дворе его городского дома, а вокруг него громоздились книги и бумаги. Он был одет небрежно – вместо халата домашняя куртка и рубашка с распахнутым воротником. По правую руку стояли бокал с вином и блюдо с засахаренными фруктами. Драмм выглядел как человек, вполне довольный собой и жизнью, и вовсе не напоминал инвалида, если не обращать внимания на шины на ноге. Но выражение лица совсем не соответствовало непринужденной позе.

– Я так понимаю, что мысль о компании вызывает у тебя отвращение, – холодно заметил его отец, с интересом тасуя колоду визитных карточек. – По-моему, тебе пора предъявить свое лицо. А то ходят слухи, что ты изувечен до неузнаваемости. И это, кстати, самые безобидные из слухов.

Драмм пожал плечами.

– Да какое мне дело! Половина Лондона знает, что это не так. По крайней мере именно столько людей стояли на тротуаре и глазели, когда меня выносили из кареты и затаскивали в дом, как покойника, которого готовятся выставить на обозрение. Было бы лучше возвращаться ночью. Или вы могли бы воспользоваться входом для слуг, вместо того чтобы нести меня на носилках, как павшего воина, на виду у любопытной толпы. Я подчинился только потому, что, протестуя, сделал бы этот спектакль еще более интересным.

– Так и было бы, – согласился граф. – И даже в этом случае, позволь заметить, ты жаловался слишком много, чтобы тебя можно было спутать с воином или с покойником. Тем не менее, раз мы прибыли утром, у меня не было намерения держать тебя в карете весь день, пока ты не сочтешь, что уже достаточно темно и пора проникнуть в свой собственный дом. А если бы мы попытались пронести тебя тайно, через черный ход, слухов было бы еще больше. Каждому должно льстить, что такое количество людей хотят тебя видеть.

– Да. Как львам и слонам в зверинце льстит, что их приходят посмотреть, – раздраженно произнес Драмм. – Хотя моя ценность как любопытной штучки и способа развлечься выше, поскольку меня можно посетить, только получив разрешение, чего все и добиваются.

– Это потому что тебя невозможно посетить, – исправил его отец.

– Вовсе нет? – возразил Драмм. – У меня была компания.

– Да. Четыре человека. Твои закадычные друзья Далтоны и Райдеры. Если бы Синклеры не вернулись к себе в загородное поместье, ты пригласил бы и их. Тебе нужна более веселая компания. Я хотел бы ее увидеть перед тем, как уеду.

– А, так вот почему вы еще здесь?

Граф перестал разглядывать карточки и тяжело посмотрел на сына. Худые щеки Драмма порозовели.

– Ну хорошо. Прошу прощения за свой тон, сэр.

– Принимается, – ответил граф, кидая визитки назад на серебряный поднос. – Я остался, чтобы проследить за тем, что ты устроен и выздоравливаешь. Но теперь у меня есть мысль и самому побывать в обществе. Сезон почти окончен, хотя в городе еще остаются несколько важных персон. Я могу походить по балам и театрам, погулять в парках и тому подобное. Конечно, было бы легче поговорить с людьми, если бы они пришли сюда.

– Вы бы могли встретиться в клубе, если хотите побеседовать, – тихо сказал Драмм.

– Мог бы. Но ведь там я не встречу ни одной леди, верно?

Драмм взглянул на отца.

– Верно, – медленно произнес он. – У вас есть намерение встретиться с какой-то определенной леди, сэр?

Граф кивнул.

– Да. Однако я не обязан обсуждать с тобой эту тему.

Драмм смутился.

– Вы правы. Хорошо, раз все дело в этом, я приму любую орду.

Таким способом, размышлял он, можно увидеть, кто у отца на примете, и если это леди Аннабелл, Драмм постарается прекратить любые романтические отношения между ними. Не только потому, что его друг Эрик, наверное, заинтересовался этой тщеславной и красивой дамой, но и потому что он представлял себе, насколько неприятно иметь такую мачеху. Драмм упомянул об этой возможности с сарказмом, а теперь жалел, что не оставил тогда неудачную, ехидную шутку при себе. До настоящего момента самой большой опасностью в его жизни было остаться навсегда калекой. Теперь его беспокоило, что он может обрести мачеху моложе его самого. Молодую, хитрую, пустую и мстительную.

– Тебе холодно? – спросил отец, увидев, как сын поежился.

– По мне словно змея проползла, – ответил Драмм и впервые за этот день улыбнулся, представив, как отреагировала бы леди Аннабелл, узнав, что он сказал о ней.

– Ты сегодня принимаешь нас просто великолепно, – заметил Деймон Райдер, оглядывая редко посещаемую, прекрасно обставленную гостиную и увидев подносы с пирожными и многочисленные бокалы на буфете.

– Приходится. Сегодня я принимаю не только вас, – сказал Драмм. – Отец настаивает, чтобы я стал более доступен для высшего общества. Думаю, он не уедет домой, пока не добьется этого. Он занялся тем, что донес до каждого высокопоставленного уха, будто именно сегодня можно прийти посетить меня.

– Ну и что в этом плохого? – спросил Рейф, подхватывая с подноса лимонное пирожное. – Многие джентльмены расспрашивали о тебе.

– Отец приглашал вовсе не джентльменов, – ответил Драмм. – Помните, по какой причине он вытащил меня из домика Гаскойнов? Старый граф хочет, чтобы я стал доступным для прекрасного пола. Он подыскивает для меня жену, – торопливо добавил Драмм.

Незачем было сейчас высказывать свои опасения. Все равно никто не смог бы ничем помочь, и не ухудшится ли ситуация, если друзья станут вмешиваться. Вопрос деликатный, и Драмму придется заняться им самому.

– Это похоже на бал, который давал король, чтобы принц мог выбрать себе жену! – воскликнула Джилли, хлопая в ладоши.

– Не настолько романтично, – сказал Деймон Райдер, обменявшись взглядами с Драммом.

– Он будет чем-то вроде подсадной утки, – произнес Рейф, у которого рот был набит лимонным пирожным. – Даже не сможет встать и уйти, верно?

– Точно, – ответил Драмм. – Поэтому я хочу, чтобы вы оставались здесь, когда двери откроются для широкой публики. Вы меня спасете, если увидите, что я в этом нуждаюсь.

– Конечно, – с энтузиазмом согласилась Джилли. – А от кого тебя надо защищать?

Драмм поморщился.

– Мне не нужна защита. Просто… перехват, что ли, иногда.

– Но Джилли права, – серьезно сказала Бренна Далтон. – Если ты скажешь нам, кого считаешь самой надоедливой, я уверена, мы сделаем все, чтобы удерживать ее подальше от тебя.

– Кого? – хмурясь, переспросил Драмм. – Да любую, от которой у меня возникает головная боль. А это большинство из них. Но только не леди Аннабелл, пожалуйста.

Наступило изумленное молчание, которое нарушил Рейф.

– Так вот где собака зарыта? – удивленно сказал он. – Должен признаться, я поражен. Но она красивая дама, и есть надежда, что повзрослела с тех пор, как мы встречались в последний раз.

– Хорошо сказано, – рассмеялся Драмм. – Ты имеешь в виду, что она не настолько эгоистичная и самовлюбленная, как была раньше? Может быть. Но это не имеет значения, я интересуюсь ею совсем не по той причине, которую вы можете предположить. И все-таки не хочу, чтобы ее от меня отпугивали.

– Это из-за Эрика, верно? – подумав минуту, спросил Рейф. – Ты хочешь увести ее подальше от него. Я помню, как он смотрел на нее в прошлый раз. Почему бы и нет? На нее приятно посмотреть, если не знать о полной безнравственности и душевной пустоте красотки, – добавил он и нежно улыбнулся жене. – Тогда понятно, хотя не знаю, стоит ли тебе беспокоиться. Сомневаюсь, что ее устроит отставной военный. Мне кажется, она нацелилась на титул. Так что берегись. Если она решит, что ты ею заинтересовался, то окажешься женатым на ней быстрее, чем успеешь сделать первый шаг. Эта дамочка – настоящая дракониха.

– Не беспокойся. Я буду осторожен, – пообещал Драмм. – Ноги мне сейчас не могут служить, но голова работает быстро, как всегда. Эта леди относится ко мне с подозрением, и не без оснований. Поверь, у меня имеются скрытые мотивы.

– Значит, ты снова стал самим собой, – сказал Деймон Райдер, и все засмеялись.

Они продолжали беседу, пока часы не пробили три. Драмм вздохнул.

– Кажется, я полностью готов. – Он взял со стола колокольчик и позвонил. Тотчас в комнату вошел Граймз. – Скажи мистеру Финни, что я его жду, – приказал Драмм. – И всех, кто сегодня придет, тоже.

– В приемной уже собралось несколько человек, – доложил Граймз.

Драмм недовольно поморщился. Как оказалось, у него были причины для этого. Даже достаточно большая гостиная не могла вместить всех гостей, пожелавших прибыть к этому часу.

Драмм не боялся толпы, но скоро почувствовал, что начинает задыхаться. До этого он не понимал, насколько подвижность помогает в общении. Все остальные в гостиной могли прохаживаться, что они и делали. Сидели только он и несколько пожилых леди. Казалось, сюда привели всех молодых дам Лондона, обладающих положением в обществе. А Драмм не мог сдвинуться ни на дюйм, чтобы скрыться от их взглядов.

Другой мужчина на его месте был бы счастлив. Драмма окружали женщины. Последние веяния моды требовали, чтобы дамы демонстрировали большую часть женских прелестей и чтобы их пышные формы были не подпоясаны, ничем не ограничены и открыты настолько, насколько возможно. Весну сменяло лето, поэтому модными считались платья не только с низкими вырезами, но и сшитые из тончайшего материала. Все дамы, конечно, следовали моде. Драмм не видел такого количества полуобнаженных, рвущихся наружу грудей и пышных бедер с тех пор, как в последний раз посещал бордель. Он не ощущал желания, а испытывал только легкое чувство паники. Здесь, как он понял, слишком много слишком хорошего – особенно если учесть, что каждая дама снабжена невидимой этикеткой с ценой – ценой его свободы.

Он не мог ни на одну из них смотреть чересчур пристально или чересчур часто, иначе она пришла бы к выводу, что у нее есть преимущество перед остальными. Хуже того, так решили бы ее родители. Кроме всех прочих неприятностей, он не мог встать с кресла и поэтому видел высокородных невест на уровне их животов и бедер. Чтобы поговорить с ним, дамам приходилось наклоняться, и тогда он видел перед собой их грудь. Выражение лица выгодного жениха становилось все мрачнее, а разговор – все более скованным.

Он не смог бы с интересом разговаривать с этой помешанной на замужестве компанией, даже если бы они были закованы в латы, подумал Драмм, поскольку ему редко встречались более недалекие люди. Все, что их интересовало, – это несчастный случай, произошедший с ним. Когда граф говорил, что теперь в порядке, и отказывался от дальнейшего обсуждения, им приходилось обращаться к единственным темам, в которых они разбирались, – к погоде и сплетням сезона.

Он знал, что несправедлив и разозлен. О чем еще может поговорить с ним незнакомая женщина? Не могли же они ни с того ни с сего начать обсуждать с ним «Одиссею», искусство или литературу, как Александра, думал Драмм. Даже ей было бы трудно при таких условиях придумать какую-нибудь тему для разговора. Но одно он знал наверняка – она не стала бы непрестанно взвизгивать от смеха по поводу любой высказанной им банальности, как поступали многие из его нынешних посетительниц. Он был уверен, что Александра не смотрела бы на него, открыв рот, приходя в экстаз от любого пустяка, который он говорил.

Но она не собиралась завлечь его в свадебные сети, напомнил себе Драмм. А может, она ведет себя так с Эриком, внезапно подумал он и нахмурился, потому что эта мысль была похожа на предательство по отношению к ней.

– У тебя что-то болит, Драммонд? – хмуро спросил граф Уинтертон, глядя на сына сверху вниз.

– Отец! – воскликнул Драмм. – Откуда вы появились? Я имею в виду, что не видел, как вы подошли.

– Да как бы ты смог меня увидеть, сидя в окружении такого собрания красавиц? Я подошел, чтобы проводить к тебе еще двух дам, пожалуй, самых красивых в этом доме.

Драмм с запозданием заметил, кто стоит рядом с отцом – леди Аннабелл, в голубом платье, под цвет ее чудесных глаз. И ее пухлая мамаша, в золотом наряде, под стать своим непомерным амбициям. Обе дамы приветливо улыбались ему.

– Я должен извиниться перед дамами, – продолжал граф, – поскольку здесь так много молодых леди из знатнейших семей Лондона, что они могут решить, будто я специально приглашаю всех английских красавиц, чтобы отвлечь от грустных мыслей раненого сына.

– Никогда, – произнес Драмм с самой очаровательной улыбкой, какую смог изобразить. – Как вы можете такое подумать, сэр? Эти две дамы так ярко сияют, что оставляют остальных в тени.

Он был всего-навсего вежлив, но не солгал в том, что касалось леди Аннабелл. Она все еще оставалась прекрасной, хотя и подзадержалась на ярмарке невест и хотя Драмм слишком хорошо знал ее, чтобы не замечать пустую, расчетливую душу, скрывающуюся за этим изысканным фасадом. У нее были кудри цвета воронова крыла и белая, как алебастр, кожа – так, во всяком случае, твердили в своих пошлых стихах ее многочисленные воздыхатели. Короткая верхняя губа и пухлая нижняя заставляли думать, будто рот умоляет о поцелуях, синие глаза с длинными ресницами ярко сверкали под изящными бровями. Держалась она величественно, что подчеркивалось ее нарядами, поскольку леди Аннабелл, безусловно, обладала непревзойденным вкусом.

В обществе говорили, будто она стала вертушкой и кокеткой после того, как ее избранник, которого леди Аннабелл по-настоящему любила, женился на другой. Но чего не знал никто, думал Драмм, – так это то, что подобное предположение невозможно. Потому что ее единственной любовью была она сама.

– Графиня, – сказал Драмм, обращаясь к ее матери и изображая поклон, – простите меня за то, что я не встаю.

– Мой бедный мальчик! – воскликнула та. – Пожалуйста, сидите! Какое несчастье. Но мы рады видеть, что вы уже выздоравливаете. Мы ни за что не упустили бы возможности проведать вас, если бы не услышали, что вы не принимаете гостей. Нам было очень приятно, когда его сиятельство убедил нас в противном и предложил лично сопроводить нас.

«И вы очень довольны, что он преподносит вам мою голову и руку на серебряном блюде», – подумал Драмм и сказал:

– Я рад, что вы пришли, какова бы ни была причина. Но не забывайте, пожалуйста, что мой отец все еще считает меня мальчиком, хотя я не меньше чем на десять лет старше вашей дочери. Вы же знаете, каковы любящие родители вашего поколения, они думают, что их дети остаются детьми, даже когда тем давно уже за тридцать.

Вот, решил Драмм, пусть не слишком тонкий намек на разницу в возрасте, но с него можно начать, чтобы придержать отца, если он посматривает в сторону дочери графини. Граф Уинтертон с удивленной улыбкой повернулся к нему.

– С какой готовностью дети спешат обвинить родителей в старческом слабоумии, – обратился он к графине. – Я только потому забочусь о Драммонде, что он так поздно созрел. Я сам стал его отцом в возрасте младшем, чем тот, в котором сейчас пребывает ваша прелестная дочь.

Драмм поднял брови.

– Прошу прощения, сэр. В прошлом веке вес было по другому. Мы больше не обязаны жениться прямо из колыбели.

Его отец, казалось, искренне забавлялся.

– Мой дорогой мальчик, ты тоже родился в прошлом веке. Кстати, ты что, все еще спишь в колыбельке?

– Нет, – выдохнул Драмм. – У меня недавно прорезались зубки.

– Так я и думал, – слегка улыбаясь, ответил граф Уинтертон, взглянув на леди Аннабелл, внимательно слушающую их разговор.

Драмм тоже посмотрел на нее. Молодая дама стояла рядом с графом, и он не мог не видеть, какую красивую пару они составляли – его отец высокий и стройный, она – маленькая и аппетитная. Сейчас леди Аннабелл выглядела еще лучше, поскольку ее глаза блестели, а губы приоткрылись в восторженной улыбке. «Неудивительно, – с упавшим сердцем подумал Драмм. – Мы, должно быть, похожи на двух баранов, которые, сцепившись рогами, бьются за ее расположение. Как раз то, что она обожает. Я пробудил у нее интерес, черт побери!

Драмм знал, что отец очень любил свою жену и временные увлечения, которые он позволял себе после ее смерти, никогда не затрагивали его сердца. Хорошо, если бы он нашел себе спутницу жизни. Драмм любил и уважал отца, несмотря на временные разногласия между ними, потому что, невзирая на холодность и ироничность графа, он был человеком чести, человеком, глубоко чувствующим. Драмм мог считать его слишком гордым и гневливым, но никогда не подозревал в жестокости и нечестности.

Не то чтобы Драмм опасался, будто Аннабелл станет обманывать пожилого мужа, взяв себе в любовники кого-нибудь помоложе. Просто он был абсолютно уверен в том, что холодная кокетка может дарить любовь исключительно в физическом смысле. Его отец заслуживал большего. Возможно, он хочет обзавестись еще одним наследником, кто станет его винить? Но существующий наследник считал, что и этого недостаточно.

Кто же эта леди, собирающаяся очаровать всех? – гадал Драмм. Она задержалась возле него, чтобы побеседовать и посмеяться, и молодой граф вынужден был признать, что ее разговор легкий, но не глупый, а смех звучит только тогда, когда ей смешно, и его приятно слышать. Драмм видел – друзья посылают ему встревоженные взгляды с разных концов зала. И еще он заметил, как заинтересованно-удивленно поглядывает отец на прелестную Аннабелл. И все-таки Драмм был слегка разочарован, когда она отошла, чтобы дать возможность и другим поговорить с ним. Она могла быть хорошей приятельницей, если старалась вести себя соответственно, несмотря на проницательную лукавую улыбку, казалось, говорившую – она знает, что он думает о ней.

К тому времени, когда его отец вежливо намекнул гостям, что Драмм выглядит немного уставшим, у того уже сводило челюсти от искусственных улыбок. Заметив, что лучшие друзья направились к дверям вместе со всеми остальными, Драмм помахал им, чтобы они задержались.

– Мне бы хотелось вам кое-что сказать, – обратился он к Рейфу. – Подождите, пожалуйста, еще минутку.