Электронная библиотека » Эдуардо Мендоса » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 04:41


Автор книги: Эдуардо Мендоса


Жанр: Иронические детективы, Детективы


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Глава II
Рассказ комиссара

– Да будет тебе известно, – начал комиссар, созерцая, как превращаются в дым деньги, уплаченные за сигару, – что школа монахинь-лазаристок находится на тихой узкой улочке, одной из тех, что извиваются по фешенебельному району Сан-Хервасио – сейчас он, правда, вышел из моды, – и славится тем, что там учатся девочки из лучших семей Барселоны, приносящие школе неплохой доход, вы, матушка, поправьте меня, если я ошибусь. Школа, ясное дело, женская и открытая. Для полноты картины добавлю, что все ученицы носят форму серого цвета, покрой которой призван скрывать намечающиеся формы. Ореол чистоты и непорочности окружает эту школу. Пока все ясно?

У меня были некоторые вопросы, но я ответил, что все ясно: очень уж хотелось услышать, что в той школе стряслось. Я ждал, что рассказ вот-вот начнется, но рассказа – вынужден сразу честно предупредить – не последовало.

– Так вот, – продолжил комиссар Флорес, – шесть лет тому назад, то бишь в тысяча девятьсот семьдесят первом году, седьмого апреля, монахиня, в чьи обязанности входит проверять, все ли ученицы встали, умылись, оделись, причесались и приготовились отправиться к утренней мессе, обнаружила, что одна из девочек отсутствует. Монахиня принялась расспрашивать подружек отсутствовавшей, но те ничего не знали. Она побежала в спальню – кровать была пуста. Девочки не было в ванной, ее не было нигде. Монахиня обыскала все закоулки интерната – девочка исчезла бесследно. Из личных вещей пропало только то, во что она была одета, – ночная рубашка. На тумбочке у кровати лежали наручные часы, сережки с искусственным жемчугом и карманные деньги на сладости из автоматов, стоявших в школьном коридоре и принадлежавших школе.

Обнаружившая пропажу монахиня сообщила о случившемся настоятельнице, а та, в свою очередь, поставила в известность всю общину. Еще раз обыскали школу – безрезультатно. Около десяти часов утра позвонили родителям девочки, и после недолгого совещания было решено передать дело в руки полиции, в те самые руки, которые ты видишь перед собой. Те, что выбили тебе зуб.

С оперативностью, которая отличала полицию предпослефранковских времен, я явился в названное учебное учреждение, допросил всех, кого считал необходимым допросить, вернулся в участок, распорядился вызвать нескольких осведомителей, в число которых довелось попасть и тебе, доносчик несчастный, И добыл все сведения, какие только можно было добыть. К вечеру, однако, я пришел к выводу, что данному случаю невозможно найти никакого логического объяснения. Как могла девочка ночью встать и открыть запертую на замок дверь спальни, не разбудив при этом ни одной из соучениц? Как выбралась за запертые на замок двери, ведущие в сад (если память мне не изменяет, этих дверей четыре или пять, зависит от того, нужно ли проходить через туалеты на первом этаже)? Как сумела пересечь в темноте весь сад, не оставив ни следа на земле, не сломав ни единого цветка, не разбудив, что еще более странно, ни одною из мастино, которых монахини каждую ночь, после того как прочтут последнюю молитву, и выпускают в сад? Как исхитрилась преодолеть четырехметровый забор, утыканный острыми шипами, или стены той же высоты, усыпанные битым стеклом, поверх которого натянуто еще и несколько рядов колючей проволоки?

– Как?! – спросил я, сгорая от любопытства.

– Загадка, – ответил комиссар, стряхивая пепел прямо на ковер: я уже говорил, что колонну с пепельницей из кабинета давно убрали, а сам доктор Суграньес не курил. – Но дело на том не закончилось, иначе меня бы здесь сейчас не было и я тебе всего этого не рассказывал бы. Я только-только начал расследование, когда мне позвонила мать настоятельница – не та, разумеется, что сидит сейчас в этом кабинете, – комиссар указал пальцем на монахиню, которая за все время его речи не проронила ни звука, – а другая, постарше и, уж простите великодушно, поглупее, – и попросила меня еще раз приехать в школу – ей нужно было срочно со мной поговорить, как она объяснила. Я, кажется, забыл упомянуть, что это произошло на следующее утро после исчезновения девочки. Теперь понятно? Ну так вот. Как я уже говорил, я вскочил в патрульную машину, включил сирену и, грозя из окна кулаком всем, кого видел, умудрился преодолеть расстояние между Виа-Лайетана и Сан-Хервасио меньше чем за полчаса. И это при том, что на Диагонали была огромная пробка.

В кабинете настоятельницы я увидел мужчину и женщину – сразу видно было, что они муж и жена и что денег у них куры не клюют. Они представились родителями пропавшей и тут же приказали мне забыть о расследовании, которое я вел (мать настоятельница повторила приказ в гораздо более резкой форме, хотя ее мнения никто не спрашивал). Я подумал, что похитители запугали родственников девочки: каким-то образом связались с ними и потребовали молчать и не обращаться в полицию. Мне такое поведение кажется неправильным, и я попытался убедить в этом несчастных родителей.

– Вы, – ответил на это отец девочки с таким высокомерием, какое можно было бы оправдать лишь хотя бы отдаленным родством с его превосходительством, – занимайтесь лучше своими делами, а мы со своими проблемами справимся сами.

– В таком случае, – предостерег я, – вам своей девчушки не вернуть.

– Девчушка уже давно дома. Уже вернулась. И вы возвращайтесь к своим занятиям.

Я последовал его совету.

– Можно вопрос, сеньор комиссар? – подал я голос.

– Смотря какой, – недовольно нахмурился тот.

– Сколько лет было девчушке в момент, когда она исчезла?

Комиссар Флорес вопросительно взглянул на монахиню, и она в знак согласия сдвинула брови.

– Четырнадцать.

– Благодарю, сеньор комиссар. Будьте любезны, продолжайте.

– Я думаю, дальнейшее лучше сможет изложить мать настоятельница. Ей я и передаю слово.

Монахиня застрочила как пулемет (я подумал, что все это время она умирала от желания наконец-то получить возможность говорить):

– По моим сведениям – к сожалению, я лично не присутствовала при тех событиях, о которых только что рассказывал сеньор комиссар: я в то время руководила домом для слишком старых и слишком молодых монахинь в провинции Альбасете, – решение родителей девочки прекратить расследование в самом начале, свернуть его, так сказать, натолкнулось на сопротивление тогдашней настоятельницы – женщины большого таланта и с сильным характером, замечу кстати. Настоятельница заботилась не только о судьбе пропавшей ученицы, но и о репутации школы. Однако ее протесты никого не остановили. Родители прибегли к patria potestad[3]3
  Отцовская власть (лат.).


[Закрыть]
и увеличили размер взносов, делавшихся ими ежегодно на Рождество, Пасху и на день святого покровителя монастыря, который, кстати, отмечается на следующей неделе. Так что настоятельница скрепя сердце согласилась и даже потребовала от всех монахинь и учениц хранить полное молчание по поводу случившегося.

– Извините, матушка, перебью, – вмешался я. – Есть один пункт, который я желал бы уточнить. Девочка действительно нашлась или нет?

Монахиня собралась ответить, но в этот время раздался звон колокола.

– Двенадцать, – посмотрела на часы монахиня. – Вы не позволите мне отвлечься на несколько минут: пришло время полуденной молитвы.

Мы не возражали.

– Будьте добры, погасите сигару, – попросила монахиня комиссара. Потом низко наклонила голову и пробормотала несколько коротких молитв. Закончив, она обратилась к Флоресу: – Можете снова зажигать вашу сигару. – И ко мне: – Так о чем вы меня спрашивали?

– Нашлась ли девочка?

– Нашлась. По правде-то говоря, – речь монахини выдавала ее низкое происхождение, – на следующее утро (а на ночь весь монастырь молился Святой Деве дель Кармен – ее образки, освященные, разумеется, у меня в этой сумке на случай, если вы захотите приобрести, – чтобы она совершила чудо) девочки, к чрезвычайному своему удивлению, увидели, что их пропавшая подруга лежит в своей постели. Она встала вместе с остальными и вместе с ними совершила ежеутренний toilette, а потом, как ни в чем не бывало, заняла свое место в колонне, направлявшейся в часовню. Ее подруги, памятуя о полученных наставлениях, молчали. Но монахиня, в чьи обязанности входит проверять, все ли девочки встали, умылись, оделись, причесались и приготовились отправиться к утренней мессе, или, если хотите, надзирательница, потому что именно так называется эта должность, схватила девочку за руку или, может быть, даже за ухо и потащила в кабинет к настоятельнице, которая также была безмерно удивлена и не верила ни своим глазам, ни своим ушам. Разумеется, настоятельница захотела выведать у самой виновницы переполоха, что же все-таки с нею произошло, но девочка не понимала, о чем ее спрашивают. Богатый опыт обращения с детьми и глубокое знание человеческой природы вообще позволили настоятельнице прийти к выводу, что девочка не лжет и что в данном случае имеет место частичная амнезия. Ей ничего не оставалось, кроме как немедленно позвонить родителям и известить их о том, что пропавшая нашлась. Родители немедленно явились в школу, и в кабинете настоятельницы состоялся долгий, трудный, оставшийся для всех тайной разговор, результатом которого и стало то самое решение закрыть дело без объяснения причин. Настоятельница уступила, но, в свою очередь, потребовала от родителей, чтобы в таком случае они забрали дочь из нашей школы, и посоветовала им другое, светское учебное заведение, куда мы обычно отправляем учениц, которые отстают от остальных в обучении или оказываются неисправимыми строптивицами. Вот так закончилась история о пропавшей ученице.

Монахиня замолчала, и в кабинете доктора Суграньеса воцарилась тишина. Мне было интересно, действительно ли на этом все кончилось. Маловероятно, что два занятых человека стали бы просто так тратить свое время, рассказывая мне о том, что давно быльем поросло. Я хотел как-то поторопить их с продолжением, но только отчаянно закосил глазами. Монахиня от испуга вскрикнула, а комиссар точным движением отправил по совершенной параболе окурок сигары в окно. Прошла еще минута – и окурок влетел обратно через то же окно: наверняка его вернул нам кто-нибудь из пациентов, решив, что ему устроили испытание, от результатов которого зависит его свобода.

После того как инцидент с сигарой был исчерпан, комиссар и монахиня обменялись понимающими взглядами и комиссар Флорес пробормотал что-то так тихо, что я ничего не разобрал. Я попросил, чтобы он повторил свои слова, и он сказал следующее:

– Это случилось снова.

– Что случилось снова? – не понял я.

– Еще одна девочка исчезла.

– Другая или та же самая?

– Другая, кретин! – разозлился комиссар. – Тебе же сказали, что первую девочку исключили из школы.

– И когда это повторилось?

– Вчера ночью.

– При каких обстоятельствах?

– При тех же самых. Только участницы происшествия были другие – и девочка, и ее подруги, и надзирательница, если ее так называют, и настоятельница (в отношении вашей предшественницы, матушка, беру свои слова обратно).

– И родители девочки?

– И родители девочки, ясное дело.

– Не такое уж и ясное. Может, речь о младшей сестренке той, что пропала раньше.

Комиссар мужественно перенес удар по самолюбию:

– Могло случиться и такое, но не случилось. Одно несомненно: эта история, если мы имеем дело с двумя эпизодами одного и того же дела, или эти истории, если они не связаны друг с другом, очень подозрительны. Излишне говорить, что и я, и присутствующая здесь мать настоятельница заинтересованы в том, чтобы означенный случай или случаи были раскрыты быстро и без скандала, который мог бы повредить репутации представляемых нами уважаемых учреждений. Поэтому нам нужен человек, который хорошо знает городское дно, имя которого нельзя запятнать больше, чем оно уже запятнано, и который сможет выполнить за нас работу. Услуги его, разумеется, будут впоследствии щедро вознаграждены. Не удивляйся, но этот человек – ты. Мы уже намекали, что может ждать тебя в случае, если операция пройдет тихо и увенчается успехом, а вот что будет, если ты совершишь ошибку или провалишь дело, – догадывайся сам. Не вздумай даже на милю приблизиться к школе или к родственникам девочки – на всякий случай мы даже имени ее тебе не скажем. Все, что разузнаешь, будешь незамедлительно сообщать мне, и только мне. Не проявляй никакой инициативы, делай лишь то, что я тебе приказываю или предлагаю – по настроению. И будь готов к тому, что всякое отклонение от цели может стать причиной моего гнева – а ты знаешь, каков я в гневе. Все хорошо усвоил?

Поскольку эта обращенная ко мне тирада, ответа на которую от меня никто не ждал, являлась кульминацией разговора, комиссар нажал кнопку светофора, и тут же появился доктор Суграньес. Последний, как я подозреваю, пока мы беседовали без него, времени даром не терял, а развлекался с медсестрой.

– Мы закончили, доктор, – объявил комиссар. – Эту, гм, гм, жемчужину мы забираем с собой и через некоторое время уведомим вас о результатах данного интереснейшего психопатического эксперимента. Большое спасибо за содействие и счастливо оставаться. Ты что, оглох? – Последние слова были адресованы, конечно, уже не доктору Суграньесу, а мне. – Не слышал, что мы уходим?

Они зашагали к выходу, не дав мне времени даже на то, чтобы прихватить мои пожитки, и, что еще хуже, – не дав мне возможности принять душ, из-за чего в патрульной машине, которая, несмотря на сирену, клаксон и чертыханье комиссара, везла нас к центру города больше часа, запах стоял ужасный.

Глава III
Две встречи и путешествие

Меня высадили именно там, где сердце мое особенно защемило при виде все той же Барселоны – мы были с ней в разлуке целых пять лет! – прямо напротив фонтана Каналетас, к чьей хлорированной воде я тут же припал губами. Здесь я должен сделать лирическое отступление: первое чувство, которое я испытал, оказавшись на свободе и осознав, что могу делать все, что захочу, была радость.

После этого отступления признаюсь: на меня напали всевозможные страхи, ведь у меня не было ни друзей, ни денег, ни ночлега, ни одежды – нельзя же назвать одеждой грязное больничное рубище! Зато я имел задание, выполнение которого, как я предчувствовал, будет стоить мне немало пота и, возможно, даже крови.

Для начала нужно было поесть – с раннего утра у меня крошки во рту не было. Я проверил содержимое нескольких урн и – удача! – нашел половину гигантского сэндвича. Какой-то прохожий выбросил его, а я с жадностью проглотил, хотя сэндвич был кисловатый на вкус и какой-то скользкий на ощупь. Подкрепившись, я зашагал по Рамблас, бросая мимоходом взгляды на товары, которые торговцы раскладывали прямо на земле, – вечерело, и скоро бульвар должен был заполниться публикой.

Когда я наконец добрался до Китайского квартала, в барах, где собираются проститутки, уже бурлило веселье. Я искал забегаловку, которая называлась Leashes American Bar и располагалась в одном из подвалов на улице Робадор. Здесь я думал установить свой первый и самый надежный контакт. И это мне удалось: едва я переступил порог заведения и глаза мои немного привыкли к темноте, я различил за одним из столиков пышную блондинку с зеленоватой кожей. Женщина сидела ко мне спиной и видеть меня не могла. Она ковыряла в ухе зубочисткой из тех, что обычно держат во рту кондукторы в автобусах. Я появился перед ней внезапно, и от удивления она распахнула глаза, насколько позволили фальшивые ресницы, наклеенные на веки, и раскрыла рот, так что я при желании мог бы сосчитать, на скольких зубах у нее кариес.

– Привет, Кандида! – произнес я, потому что именно так зовут мою сестру, и речь сейчас именно о ней, а не о какой-то другой женщине. – Давненько не виделись.

Я попытался улыбнуться, но мне это не удавалось: при виде того, что жизнь и время сделали с моей сестрой, хотелось плакать. Не знаю, кто и с какой целью сказал когда-то Кандиде, в то время еще совсем девочке, что она похожа на Хуаниту Рейну.[4]4
  Хуана Рейна (1925–1999) – испанская актриса и певица.


[Закрыть]

Бедняжка поверила тогда и продолжала верить даже теперь, спустя тридцать лет. Но на самом деле между моей сестрой и Хуанитой, которая, если память мне не изменяет, была красавицей благородных кровей и к тому же прекрасно сложена, не имелось ни малейшего сходства, поскольку сестра моя ни одним из вышеперечисленных качеств, как ни грустно мне такое признавать, не обладала. Лоб у нее был низкий и выпуклый, крохотные глазки принимались косить, как только сестра начинала по какой-либо причине волноваться, вздернутый нос напоминал поросячий пятачок. Рот был кривоватый, желтые неровные зубы торчали вперед. О теле даже говорить не приходится: она всю жизнь страдала от последствий своего преждевременного появления на свет, которое произошло в комнате за скобяной лавкой, где до этого моя мать несколько раз безуспешно пыталась избавиться от плода, а в результате добилась лишь того, что ребенок родился с трапециевидным телом и короткими кривыми ножками. Вот отчего моя сестра была похожа на карлика-переростка, как точно определил фотограф, отказавшийся снимать ее в день первого причастия под предлогом, что если кто-нибудь увидит подобный снимок, сделанный его камерой, он останется без клиентов.

– Ты юна и прекрасна, как никогда.

– Твою мать!!! – услышал я в качестве приветствия. – Ты сбежал из психушки?!

– Ошибаешься, Кандида. Меня выпустили. Можно сесть?

– Нет.

– Меня выпустили. Сегодня. И знаешь, что я сказал себе? Я спросил себя: чего тебе сейчас больше всего хочется? Чего жаждет твое сердце?

– Я обещала поставить святой Розе самую большую свечку, если тебя в твоей психушке продержат всю жизнь, – вздохнула моя сестра. – Ты ужинал? Если нет, попроси бармена сделать тебе сэндвич, и пусть запишет на мой счет. А денег я тебе не дам. Сразу предупреждаю.

Несмотря на внешнюю неприветливость, моя сестра меня любила. Наверное, я всегда был для нее сыном, которого она страстно желала, но не могла иметь: не знаю точно, что тому виной – врожденный изъян телосложения или перенесенные жизненные невзгоды, – но только она утратила возможность удовлетворить свой материнский инстинкт.

– А я у тебя ничего и не прошу, Кандида.

– Ужасно выглядишь, – заметила она.

– Просто не было возможности принять душ после футбола.

– Я не только о запахе. – Она помолчала минуту, и я подумал, что она размышляет о времени, пожирающем нашу молодость. – Перед тем как отправиться куда подальше, не мог бы ты удовлетворить мое любопытство и ответить, зачем явился сюда, если не за деньгами?

– Прежде всего узнать, как ты поживаешь. А после того как собственными глазами увижу, что выглядишь ты прекрасно, попросить тебя о ничтожной услуге. Ее даже и за услугу-то нельзя считать.

– Всего хорошего! – Она помахала мне пухленькой ручкой с дешевыми перстнями на желтоватых от никотина пальцах.

– Мне нужна информация. Так, чепуха, тебе это ничего не будет стоить, а мне может принести большую пользу. Даже не информация, а так… Сплетня… Слухи…

– Снова связался с комиссаром Флоресом, да?

– Брось, с чего ты взяла? Обычное любопытство. Та девочка… Из школы в Сан-Хервасио… Как там ее звали? Газеты еще писали об этом… Та, что пропадала на пару дней. Ты понимаешь, о ком я говорю?

– Я ничего не знаю. А если бы и знала, тебе не сказала бы. Темное это дело. Флорес замешан?

– Да уж без него не обошлось.

– Значит, все еще хуже, чем мне говорили. А ты-то тут при чем? Какой в этом деле твой интерес?

– Свобода.

– Возвращайся в психушку: крыша над головой, постель, питание трехразовое. Чего тебе не хватало?

Слой косметики не помешал мне заметить тревогу на ее лице.

– Хочу испытать судьбу.

– А теперь послушай меня: мне все равно, во что ты там ввязался, сам ты можешь делать что хочешь. Но меня оставь в покое и ни в какие истории не впутывай. И даже не говори, что в твои планы это не входило: с того дня, как ты родился, я, кроме неприятностей, ничего от тебя не видела, а мне неприятности уже давно не нужны. И проваливай отсюда – я жду клиента.

– С такой мордашкой у тебя клиентов всегда будет хоть отбавляй, – подольстился я, зная, как моя сестра падка на похвалу – возможно, потому, что жизнь ее не слишком баловала. В девять лет только за то, что она такая некрасивая, ей запретили участвовать в объявленном «Радио насьональ» благотворительном конкурсе на лучшее исполнение гимна «Мария де лас Мерседес» – и это после того, как она потратила шесть месяцев на его разучивание.

– Значит, ничем-ничем мне не поможешь, ангелочек? – настаивал я.

Я уже знал, что ничего от нее не добьюсь, но тянул время: а вдруг она действительно ждет клиента и, желая поскорее от меня избавиться, все же проболтается хоть о чем-нибудь. И не отставал, перемежая мольбы угрозами. Кандида начала нервничать и даже пролила мне на брюки какао со льдом, из чего я сделал вывод, что клиент уже явился. Я обернулся посмотреть, кто это.

Это был – редкий случай среди клиентов моей сестры – молодой человек богатырского телосложения, стройный, сильный и к тому же очень красивый – нечто среднее между атлетом и купидоном, или, если подыскать другое сравнение, он напоминал слегка растолстевшего тореро. В его приятном лице была явная двойственность: я подумал, что таким мог бы быть сын Кубалы и Прекрасной Дориты.[5]5
  Ладислав Кубала (1927–2002) – футболист и тренер; Прекрасная Дорита (Мария Янес Гарсиа; 1901–2001) – испанская певица и танцовщица.


[Закрыть]

Фигура, манера держаться и непривычная для здешних мест одежда выдавали в нем матроса, а соломенного цвета волосы и светлые глаза – иностранца, скорее всего шведа. Впрочем, среди клиентов моей сестры было много моряков из далеких стран: Кандида привлекала их своей необычной внешностью. Они видели в ней экзотику, а не уродство.

Моя сестра меж тем поднялась с места и уже прилипла к моряку, нежно целуя его и не обращая ни малейшего внимания на то, что он отталкивал ее от себя, стараясь держаться от нее подальше. Я решил воспользоваться случаем, который послала судьба, тоже поднялся с места, похлопал шведа по богатырскому плечу и обратился к нему со всей присущей мне в подобных случаях галантностью.

– Ме, – начал я, припоминая свой заржавевший от бездействия английский, – Кандида, sisters. Кандида, me sister, big fart: bigfuck. Strong. Not expensive.[6]6
  Моя сестра… большая вонючка: много трахаться. Крутая. Не дорогая (искаж. англ.).


[Закрыть]
Ну, как?

– Закрой варежку. Я Ричард Бертон, – услышал я от сурового моряка и чрезвычайно этому удивился: чертов швед говорил по-испански, даже с едва заметным арагонским акцентом. Для шведа просто невероятно. Сестра делала мне знаки, которые следовало понимать как «проваливай, или я тебе морду ногтями расцарапаю!!!». Мне ничего не оставалось, как только очень учтиво распрощаться со счастливой парочкой и снова отправиться на улицу. Начало было не слишком многообещающим, но разве начало бывает другим?

Я решил не падать духом и прежде всего заняться поиском ночлега. Мне были известны адреса нескольких дешевых пансионов, но все же они были не настолько дешевы, чтобы в них пускали совсем без денег. Поэтому я предпочел вернуться на площадь Каталонии и попытать счастья в метро. Тучи к тому времени совсем затянули небо и издалека уже доносились раскаты грома. На станции было полно людей – к этому часу заканчиваются представления в театрах и прочих увеселительных заведениях, так что мне не стоило труда проскользнуть на платформу. Я вошел в первый прибывший поезд, устроился в вагоне первого класса и попытался заснуть. На станции «Провенса» в вагон вошли несколько молоденьких хулиганов. Они были слегка навеселе и начали надо мной потешаться. Я притворился полным идиотом и позволил им делать со мной все, что вздумается. Когда они сошли на «Трес Торрес», со мной остались: одни часы, две ручки и один бумажник. В бумажнике были только удостоверение личности, водительские права, фотография девушки и несколько кредитных карточек. Я выбросил бумажник и его содержимое на пути, где, как мне казалось, их никогда не найдут и искать не будут, – пусть для хозяина это послужит уроком, – а часы и ручки спрятал в карман. Я был весьма доволен: теперь будет чем заплатить за ночлег. Буду спать на чистой простыне и наконец-то приму душ.

Поезд меж тем прибыл на конечную станцию. Я вычислил, что нахожусь не очень далеко от той самой школы в Сан-Хервасио, и подумал, что не худо было бы забыть на время о строгом запрете комиссара Флореса и порыскать немного по окрестностям. На улице накрапывал дождик. В одной из ближайших урн я нашел газету «Вангуардиа» и развернул ее над головой, словно зонтик.

Хотя я горжусь тем, что знаю Барселону как свои пять пальцев, я все же дважды сбился с пути, прежде чем нашел школу, – годы заключения не прошли даром, и я разучился ориентироваться в родном городе. Я насквозь промок, пока добрался до окружавшего школу забора и увидел, что описание, данное комиссаром, было абсолютно точным: и железная ограда, и стены имели вид совершенно неприступный. Только один участок стены – за домом – благодаря рельефу местности был чуть ниже, чем остальные. Однако было кое-что и похуже неприступных стен: мои робкие попытки приблизиться к школе не прошли незамеченными для тех самых мастино, о которых упоминал комиссар. Оба они просунули страшные морды сквозь прутья решетки и изрыгали на меня не то чтобы упреки, а скорее брань и оскорбления на своем собачьем языке, до сих пор, несмотря на все усилия, еще не расшифрованном наукой. Здание, что стояло в глубине сада, было огромным и, насколько я мог оценить его архитектурные достоинства под проливным дождем и в темноте, некрасивым. Окна были узкие (я заметил, правда, несколько высоких и более широких окон, вероятнее всего, относившихся к часовне), хотя издалека нельзя было понять, настолько ли они узки, чтобы сквозь них не сумело протиснуться худенькое тельце девочки-подростка или мое собственное тело. Можно было бы попытаться проникнуть в здание через трубы, но они находились на покатой крыше, и забраться туда не представлялось реальным. Соседние дома на этой улице тоже являли собой огромные особняки, окруженные садами и аллеями. Я зафиксировал в памяти все увиденное и решил, что уже пора устраиваться на ночлег.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации