Текст книги "Тайна заколдованной крипты"

Глава XV
Дантист во всем признается

Но я напрасно опасался: после того как мы прошли половину коридора, доктор чуть обогнал меня и предупредительно зажег свет в небольшой гостиной, скромно обставленной, но уютной. Указав на кресло, хозяин пригласил меня сесть.

– Мы не можем угостить вас так, как нам хотелось бы: ни я, ни жена не берем в рот спиртного. Но я могу предложить вам лечебную жевательную резинку. Мне ее прислала в рекламных целях одна лаборатория. Говорят, она укрепляет десны.

Я отклонил его предложение, дождался, пока хозяева усядутся, и начал:

– Вы недоумеваете: кто я и по какому праву вмешиваюсь в ваши дела? Так вот, первое совершенно не важно, а на второй вопрос я затрудняюсь ответить определенно. Но у меня есть основания подозревать, что мы с вами вляпались в одну и ту же историю. Правда, окончательные выводы я смогу сделать лишь после того, как вы ответите на пару-другую вопросов, которые я намерен вам сейчас задать. Несколько минут назад я видел, как вы, доктор, несли сверток, который потом был помещен в багажник автомобиля. Вы это признаете?

– Признаю.

– Признаете ли вы также, что содержимое свертка… нет, лучше сказать, признаете ли вы, что несли человека, точнее девочку, и еще точнее, рискну предположить, – вашу собственную дочь?

Дантист замялся, но тут заговорила его жена:

– Это была наша девочка, сеньор. Вы совершенно правы.

Я отметил между делом, что она была толстовата, но еще вполне ничего. В ее глазах и в очертаниях губ крылось что-то необъяснимо притягательное, и казалось даже, что от нее исходит едва уловимый аромат, который я не смог бы описать.

– И подтверждаете ли вы также тот факт, – продолжил я, стараясь выражаться тем же изысканным слогом, что и представители судебного ведомства во время тех наших с ними встреч, когда я выступал в роли обвиняемого, да, смею думать, и во всех прочих, – что завернутая в простыню девочка, ваша дочь, является той самой ученицей, которая два дня назад исчезла из школы монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио?

– Молчи! – приказал дантист жене. – Мы не обязаны отвечать.

– Он все знает, Плуто! – ответила она, и в голосе ее мне послышалось облегчение. – И я даже рада этому. Сеньор, никогда прежде мы не нарушали закона. О вас, судя по всему, такого не скажешь, а потому, думаю, вам прекрасно известно, как человек мучается, когда у него совесть нечиста.

Я понимающе кивнул и продолжил:

– Девочка не исчезла из школы: ее забрали оттуда без ведома монахинь и привезли сюда, домой, где вы прятали ее, делая при этом вид, что страшно обеспокоены «бегством» или «похищением» дочери. Так дело было или не так?

– Так. Именно так, как вы говорите, – подтвердила женщина.

Следующий вопрос напрашивался сам собой:

– Зачем?

Мои собеседники молчали.

– Зачем нужно было устраивать этот глупый фарс? – настаивал я.

– Он нас заставил, – ответила жена дантиста. И добавила, обращаясь к мужу, бросавшему на нее неодобрительные взгляды: – Давай лучше все расскажем. Вы из полиции?

Последний вопрос относился ко мне.

– Нет, сеньора. Никоим образом. Скажите, «он» – это кто? Пераплана?

Она пожала плечами, дантист закрыл лицо руками и зарыдал. Странная это картина – безутешно рыдающий дантист. Я терпеливо ждал, пока он успокоится. Справившись с собой, тот развел руки, как человек, открывающий свою наготу, и рассказал следующее:

– Вы, сеньор, умны и наблюдательны, а потому не могли не заметить многих деталей и не сделать выводов из того, что увидели: в каком квартале мы живем, какая у нас старая мебель и бедная одежда, как мы привычно гасим свет, выходя из комнаты, – экономим электричество. Мы принадлежим к несчастному среднему классу. И жена моя, и я происхождения самого скромного. Я лично выучился только благодаря стипендиям и частным урокам, которые мне добывали иезуиты. Моя жена вообще не получила образования, если не считать того, что приобрела кое-какие кулинарные навыки да научилась шить – она ловко умеет превращать летние платья в домашние халаты, которые никогда не носит. Мы уже тринадцать лет как женаты, но у нас только один ребенок – больше мы не можем себе позволить, к большому нашему сожалению! Иначе говоря, мы уже давно, хотя оба являемся убежденными католиками, вынуждены прибегать к запрещаемым церковью противозачаточным средствам, а потому, мучимые угрызениями совести, не получаем от наших отношений никакого удовольствия. Я думаю, излишне говорить, что дочь наша с самого момента рождения стала для нас смыслом жизни, что ради нее мы готовы идти на любые жертвы, что она ни в чем не знала отказа и ни разу не слышала от нас попрека. Судьба, которая во всем прочем не была к нам слишком милостива, на этот раз оказалась добра: наша дочь – воплощение всех достоинств, не самым малым из которых является ее к нам искренняя и беззаветная любовь.

Дантист обернулся к жене – наверное, ждал, что она подтвердит его слова, но она сидела с закрытыми глазами, сдвинув брови, и, казалось, была глубоко погружена в свои мысли. Словно припоминала прожитую жизнь. Это мое предположение впоследствии подтвердилось ее поступками, речь о которых пойдет чуть позднее.

– Дочь подросла, мы с женой начали думать, в какую школу ее отдать. Вопрос непростой, и спорили мы, надо сказать, немало и довольно пылко. Мы оба считали, что это должно быть одно из лучших в городе учебных заведений, но если жена склонялась к светскому образованию, прогрессивному и дорогому, то мои предпочтения были на стороне традиционного религиозного обучения. Что ни говорите, эти школы внесли огромный вклад в отечественную культуру. К тому же я не верю, что перемены, которые в последнее время обрушились на нас, надолго. Рано или поздно военные снова возьмут власть, и жизнь вернется в прежнее русло. Да и свободы, как мне кажется, в этих современных школах слишком много: учителя хвастают перед учениками своими изменами и разводами, учительницы демонстрируют нижнее белье, а на переменах все занимаются спортом, что будит похоть. Там организуют вечеринки и многодневные поездки, там показывают вредные фильмы. Они говорят, такие вещи помогают детям подготовиться ко взрослой жизни. Не знаю. Может быть, это действительно как прививка. Спорить не буду. Но мне подобные прививки не нравятся. О чем я говорил? Извините, сбился с мысли.

– О школе, где учится ваша дочь.

– Ах да. Так вот, мы, как я упоминал, много спорили, но поскольку моя жена – женщина, а я мужчина, то ей пришлось уступить. Таков закон природы. Школа монахинь-лазаристок в Сан-Хервасио, на которой я в конце концов остановил свой выбор, потребовала от нас двойной жертвы: нам пришлось, во-первых, расстаться с нашей дочуркой (это школа-интернат, и исключений ни для кого не делают), а во-вторых, платить ежемесячно довольно крупную сумму, что для нас весьма обременительно. Однако учат там прекрасно, и мы не жаловались, хотя, видит Бог, расходы были непосильные. Так прошло несколько лет.

Он описал рукой в воздухе несколько кругов, словно показывая, как движутся по циферблату, отмеряя время, стрелки часов, или словно перелистывая невидимые страницы своей скучной семейной саги.

– Все шло хорошо, – продолжил он, убедившись, что ничего такого не произошло, – до того дня, как в одном из медицинских журналов, которые мне присылают бесплатно, я прочитал статью, посвященную прогрессу стоматологии. В статье говорилось, в частности, о достижениях немцев в этой области. Опустим технические детали. Скажу лишь, что мне втемяшилось в голову приобрести электрическую бормашину и избавиться от старой, педальной, которой я пользовался уже много лет и которая, замечу кстати, не приводила в восторг моих пациентов. Я обращался во все банки с просьбой о кредите, но его мне нигде не дали, и я вынужден был обратиться к другим финансовым структурам, которые требовали за свои ссуды куда более высокие проценты. Подписал векселя, заказал бормашину. Но инструкция к ней была на немецком языке. Опробовав бормашину на пациентах, я потерял нескольких из них. Сроки выплат подходили слишком быстро, я не успевал набрать нужную сумму, пени росли, и мне пришлось брать новый кредит, чтобы платить проценты по старому.

Одним словом, я безнадежно увяз. Я не покончил жизнь самоубийством, не совершил этого трусливого шага лишь потому, что я католик, и еще потому, что на мне лежит ответственность за семью. Меня ждали тюрьма и бесчестье. Мысль о том, что моей жене придется работать, приводила меня в ужас. Я не пытаюсь вызвать сочувствие, я только хочу, чтобы вы поняли, в какое положение я попал и как себя чувствовал.

Однажды утром в мой кабинет вошел очень солидный, хорошо одетый человек. Я подумал, что он принес постановление о конфискации имущества или, того хуже, повестку в суд, но оказалось, что посетитель не имел никакого отношения к органам правосудия. Он назвался финансистом, хотя имени своего не открыл, и проявил изрядную осведомленность в моих делах. Сказал, что может мне помочь. Я хотел поцеловать ему руку, но незнакомец поднял ее, вот так, и я только втянул губами воздух. Он спросил, правда ли, что моя дочь учится в школе в Сан-Хервасио. Я ответил, что правда. Он спросил, готов ли я оказать ему услугу и умею ли хранить секреты. Поклялся, что девочка нимало не пострадает. Я был, что называется, между молотом и наковальней. И согласился сделать то, о чем он просил. Позапрошлой ночью он привез нашу дочь домой. Она была очень бледная. Мы подумали даже, что она мертва, но тот сеньор уверил, что ничего страшного с ней не произошло, что он просто дал ей очень сильное успокоительное и это часть его плана. Он вручил мне коробочку с капсулами, содержимое которых девочка должна была вдыхать каждые два часа. Я врач и сразу понял, что в капсулах эфир. Я хотел разорвать договор, но он в ответ разразился сардоническим смехом. Вот примерно таким: «Xa. Xa. Ха». «Раскаиваться поздно, – сказал он. – Ваши векселя у меня в руках, и я опротестую их при малейшей попытке неподчинения с вашей стороны. Дело уже вышло за те границы, которые обозначены Уголовным кодексом. Ни вы, ни ваша жена, ни даже ваша дочь не избежите судебного преследования, если не будете четко выполнять мои приказания». И вот так, напуганные и не имеющие возможности что-либо изменить, мы провели последние два дня, отравляя нашу дочь и ожидая, что в любую минуту на нас обрушится карающий меч правосудия. Нынче вечером тот сеньор явился снова и потребовал отдать ему девочку. Мы завернули дочь в простыню и положили в багажник его машины. Это, как вы утверждаете, вы сами видели. Вот и все.

Дантист замолчал, и его тело снова начало содрогаться от рыданий. Жена поднялась со своего кресла, подошла к окну и принялась рассматривать чахлые герани на крохотном балкончике. Когда она заговорила, голос ее, казалось, шел откуда-то из желудка.

– Ах, Плуто! Не в добрый час я вышла за тебя замуж. Ты всегда был честолюбцем без воли к победе, тираном без величия и сумасбродом без обаяния. В мечтах ты заносился высоко, а в жизни ничего не мог добиться. Ты не дал мне ни крохи из того, что я от тебя ждала. И чего я не ждала, тоже не дал, хотя и за это я была бы тебе благодарна. Я была способна на многое, но тебе была нужна лишь моя покорность. С тобой я не пережила не только страсти, не только нежности, не только самой любви – ты не дал мне даже спокойствия и уверенности в жизни. Если бы я так не боялась одиночества и нищеты, я бы уже давно от тебя ушла. Но то, что случилось сейчас, стало последней каплей. Найди адвоката, и мы разведемся.

И она вышла из гостиной, не обращая внимания на мужа, который, казалось, утратил дар речи. Мы слышали, как она удалялась по коридору. Потом громко хлопнула дверь.

– В ванной заперлась, – сказал расстроенный муж. – Она всегда так поступает, когда с ней случается истерика.

Я считаю за правило никогда не вмешиваться в чужие семейные дела, поэтому встал, собираясь уйти, но дантист обеими руками схватил меня за плечо и заставил сесть. Мы услышали, как полилась вода из крана.

– Вы мужчина. Вы меня поймете. Женщины – они такие: ты даешь им все готовенькое, а они жалуются. Ты им во всем потакаешь, а они продолжают жаловаться. Мы отвечаем за все, мы принимаем решения. А они выносят приговор: если у тебя все получается, тебя никогда не похвалят, но если ты дал в чем-то промах – тебе конец: ты тряпка, слюнтяй, ничтожество. Матери забили им головы ерундой. Каждая мнит себя Грэйс Келли. Впрочем, вам, разумеется, не понять, о чем я толкую. Вы слушаете меня равнодушно. Вы, судя по всему, принадлежите к тем счастливцам, которым живется легко. Вам не нужно ни о чем заботиться. Не нужно отдавать детей в школу, не нужно водить их к врачам, не нужно одевать их и кормить, вы выбрасываете их голыми на улицу – и живи как знаешь. Вам все равно, сколько детей иметь – одного или сорок. Они ходят в лохмотьях, не бывают в театрах и на концертах, не отличат на вкус говяжью вырезку от вареной крысы. Вас не задевают экономические кризисы. При отсутствии статей расходов вы можете все доходы направлять на то, чтобы опускаться как можно ниже, и никто не потребует от вас отчета. Если вам не хватает денег, вы устраиваете забастовку и ждете, пока правительство достанет вам каштаны из огня. Вы старитесь и, поскольку за всю жизнь не скопили ни гроша, кидаетесь в объятия социального страхования. А между тем кто обеспечивает экономическое развитие? Кто платит налоги? Кто поддерживает порядок в стране? Не знаете? Мы, сеньор мой! Мы, дантисты!

Я заверил его, что он совершенно прав, пожелал спокойной ночи и ушел – было уже поздно, а мне нужно было разгадать еще несколько загадок. Идя по коридору к двери, я услышал плеск воды – должно быть, он доносился из ванной.

На улице не было ни одного такси. На городской транспорт тоже нечего было рассчитывать, и я зашагал пешком в сторону улицы Эскудильерас, где в одном из баров меня должна была ждать Мерседес. Я промок до костей, пока добрался до места. Мерседес сидела у стойки в окружении нескольких полуночников, которые пытались с ней заигрывать. Бедная девушка (она все же приехала из деревни!) была до смерти напугана, но из последних сил держалась, делая вид, что наглые приставания ей приятны. Ее мой приход очень обрадовал, но какой-то тип в расстегнутой рубашке, открывавшей волосатую грудь со множеством татуировок, весьма недружелюбно посмотрел на меня налитыми кровью глазами.

– Надо было нам выбрать для встречи более спокойное место! – упрекнула меня Мерседес.

– Извини, не догадался.

– Это твой ухажер, красотка? – поинтересовался тип с красными глазами.

– Мой жених, – опрометчиво ответила Мерседес.

– А вот я из него сейчас котлету сделаю, – заявил бахвал и, взяв за горлышко пустую винную бутылку, ударил ею о мраморную стойку. Бутылка разбилась, осколки порезали ему руку, полилась кровь.

– Черт! – завопил он. – А в кино у них так здорово выходит!

– Там бутылки специально подделывают, – успокоил его я. – Позвольте взглянуть на вашу руку. Я в больнице работаю. Фельдшером.

Он протянул мне окровавленную руку, и я высыпал на раны содержимое солонки, стоявшей на стойке. Пока он выл от боли, я разбил о его голову табурет. Красноглазый рухнул на пол. Хозяин попросил нас покинуть бар – не хотел скандала. Когда мы вышли на улицу, Мерседес разрыдалась.

– Я упустила машину, за которой ты велел следить. Он меня обманул. А потом пришлось натерпеться страха!

Она выглядела такой несчастной! Я испытал прилив нежности. Мне было почти стыдно за то, что я так с ней поступил.

– Ничего не бойся. Я уже здесь. Все будет хорошо. Где твоя машина?

– Оставила на улице Кармен.

– Пошли туда.

Когда мы подошли к тому месту, где стояла машина, то увидели, что ее забирает эвакуатор. Пришлось долго уговаривать, чтобы нам позволили заплатить штраф, но не увозили машину. В обмен на деньги мы получили аккуратно сложенную квитанцию и указание не читать ее, пока эвакуатор не отъедет. В квитанции было написано: «Вы постоянны в привязанностях, но ваша сдержанность может доставить вам неприятности. Берегите бронхи».

– Сдается мне, – сказал я Мерседес, – что нас надули.

Глава XVI
Коридор с сотней дверей

Было уже почти два часа ночи, когда Мерседес припарковала свой «шестисотый» на одной из улочек неподалеку от школы монахинь-лазаристок. Прихватив все, что купили в тот вечер, мы зашагали по пустынным улицам. Слава богу, дождь перестал.

– Делай все так, как договорились, – давал я последние наставления Мерседес. – Если через два часа я не подам признаков жизни…

– …Я должна позвонить комиссару Флоресу. Я все помню, ты мне сто раз уже это повторил. Ты меня что, дурой считаешь?

– Пойми, я просто не хочу зря рисковать, – объяснил я. – Не знаю, что обнаружу в этой крипте, но в одном уверен: те, кто ею пользуются, не отличаются щепетильностью.

– Для начала тебе придется столкнуться с гигантской мухой, – сказала Мерседес.

– Нет там никакой мухи, глупышка. То, что ты видела, был человек в противогазе. Похоже, эти типы на эфире не экономят.

Мы остановились перед решеткой с пущенной по верху колючей проволокой. Кругом царила мертвая тишина, в здании школы не светилось ни одно окно. Мне стало жутковато, и я вздохнул.

– Мужайся, – шепнула мне на ухо Мерседес.

Я не стал говорить, что боюсь как раз из-за того, что приходится полагаться на нее – человека, о котором мне известно, что совсем недавно она довела бывшую подругу до самоубийства, Да и то немногое, что она рассказала о своем прошлом, тоже не слишком располагало к доверию.

– Пожелай мне удачи, – попросил я. В фильмах часто так делают.

– Если мы больше не увидимся, – нетактично сказала Мерседес, – знай: то, что ты сказал мне сегодня вечером, ну, что я несчастная, – неправда. У меня была куча любовников. Я спала со всеми неграми. С мужчинами, женщинами, детьми, с верблюдами – со всеми. С целым племенем.

Я решил, что опасность подогрела ее воображение, и поспешил сказать, что охотно ей верю. Внимательно осмотревшись, я увидел кучу свежего собачьего дерьма. Оно-то мне и нужно! Я осторожно собрал кучку с тротуара, стараясь сохранить форму, и, просунув сквозь решетку ограды, бросил в сад. Тут же явились мастино и сделали то, чего я ждал. Как я давно заметил, собаки, которые считаются умнейшими существами, находят большое удовольствие в обнюхивании фекалий своих собратьев. Мастино не являются исключением из общего правила. И пока церберы развлекались дорогим для них (и таким дешевым для меня) подарком, мы добежали до противоположного конца стены – того, что был пониже. Я встал на плечи Мерседес, которая, несмотря на мою худобу и небольшой вес, закачалась, как лодка на волнах, и перекинул через стену купленное накануне в лавке постельных принадлежностей одеяло. Таким образом я смог взобраться на стену, не поранившись осколками стекла, которыми та была усыпана. Чутко прислушиваясь к доносящимся снизу звукам, я надел на плечо большую сумку – ее передала мне снизу Мерседес. Собаки не появлялись. Достав из сумки заранее приобретенный на рынке аппетитный батон колбасы, которым в случае необходимости собирался подкупить мастино, я бесшумно – внизу был мягкий газон – спрыгнул в сад. Мерседес по ту сторону стены потянула за одеяло, чтобы скрыть следы моего вторжения, и тут случилась неожиданность: одеяло было не одно, их оказалось два, и второе, о существовании которого мы не подозревали, выскользнуло из складок первого и упало в сад, прямо на меня, укутав наподобие покрывала, в каких обычно изображают привидения. От неожиданности я задел ногой за какой-то корень и упал ничком, запутавшись в мягком одеяле. Мне припомнилось, что в магазине постельных принадлежностей висело объявление, гласившее, что всем молодоженам, решившим купить одеяло, дарится – хотят они этого или не хотят – в придачу еще одно, того же размера, качества и расцветки. Я не придал тогда значения этой рекламе – наше с Мерседес поведение не давало, как мне кажется, ни малейшего повода заподозрить в нас молодоженов.

Пытаясь выбраться и запутываясь еще больше, я вдруг услышал рядом угрожающее рычание и почувствовал – даже сквозь толстое одеяло – прикосновения холодных и влажных собачьих носов: мастино оставили увлекательное занятие и, образцово выполняя свои долг, прибежали на шум. Я спасся лишь благодаря тому, что новые одеяла издают специфический, и довольно неприятный, запах, который перебивает все остальные. Так что меня мастино не учуяли.

Я решил воспользоваться этим обстоятельством и, зажав в зубах колбасу, которая показалась мне слишком твердой для той астрономической цены, что мы за нее заплатили, пополз по газону на четвереньках, стараясь, чтобы ни одна из моих конечностей не высунулась из-под спасительного покрова. И так, сопровождаемый собаками, у которых, наверное, мозги заклинивало от невозможности понять, что же это за штука такая ползет, добрался до стены школы. Настал решающий момент: нужно было выбраться из убежища и проникнуть в здание. Я осторожно приподнял краешек одеяла и с силой бросил колбасу. Собаки рванулись за ней. Избавившись от них, я снова принял вертикальное положение, посмотрел на стену школы и с ужасом увидел, что на ней нет ни окна, ни выступа, ни даже плюща, за который можно было бы уцепиться. Собаки мчались назад – колбасу одна из них держала в зубах. Они были уже совсем близко, когда мне пришла в голову счастливая мысль набросить одеяло на них. Попытка удалась, и оба пса оказались в ловушке – мы поменялись ролями. Наверное, они там кусали друг друга или, воспользовавшись темнотой, занялись еще чем-нибудь, что у собак, в отличие от людей, не считается предосудительным. А я, прижимаясь к стене, побежал. Завернув за угол здания, я увидел открытое – благодарение жаркому климату! – маленькое окошко, через которое с легкостью проник в помещение, ведь страх в этом деле – лучший помощник.

Я не знал, где очутился, но, услышав легкое похрапывание, догадался, что нахожусь в келье какой-то из монахинь. Вынул из сумки предусмотрительно приобретенный нами с Мерседес фонарик, но, когда попробовал включить его, с ужасом понял, что держу в руках не фонарик, а колбасу: фонарик, перепутав его в панике с батоном колбасы, я бросил в саду собакам. На ощупь и пытаясь держаться подальше от источника храпа, я отыскал дверь. Ручка легко повернулась, дверь открылась, и я выбрался в коридор, по которому начал, снова на ощупь, двигаться вперед. Коридор то и дело поворачивал под прямым углом налево, и я сделал несколько кругов, всякий раз возвращаясь к тому месту, откуда начал движение. Я давно перестал ориентироваться во времени и пространстве, но не решался открыть ни одну из тех дверей, на которые натыкалась моя рука, – вдруг за ними тоже окажутся кельи монахинь. Однако, здраво рассудив, что коридор не может не иметь выхода (не через окно же монахини забираются к себе), я пришел к выводу, что одна из дверей, которые мне попадались, должна вести в другую часть здания. Но какая?

Изо всей силы ковыряя в носу – это помогает сосредоточиться, – я начал припоминать отличительные особенности быта разных монашеских орденов и скоро понял, как решить стоявшую передо мной проблему. Я еще раз прошел весь коридор, ощупывая каждую дверь, и с радостью обнаружил, что лишь одна из них имела замочную скважину. Применив навыки из моего криминального прошлого, я с помощью пилочки для ногтей – она тоже лежала в моей сумке – взломал замок и попал на лестницу, ведущую на второй этаж.

Двигаясь по лестнице, я попал в трапезную, где на столах уже стояла посуда и лежали приборы для завтрака. При виде их я вспомнил, что уже больше суток ничего не ел. Я сел на одну из скамей и достал колбасу. Она была жестковата, но мне показалась изысканнейшим деликатесом. Подкрепившись, я продолжил расследование. Не буду подробно рассказывать о своих передвижениях по интернату, скажу лишь, что в конце концов благодаря весьма подробному описанию, которое дала мне Мерседес, я нашел дверь в спальню учениц, открыл ее той же пилочкой для ногтей и бесшумно вошел, никого не разбудив. Это была просторная комната четырехугольной формы. Вдоль стен в два ряда стояли кровати. Слева от каждой кровати находилась тумбочка, справа – стул, на котором лежала аккуратно сложенная школьная форма и (волнующее зрелище!) нижнее белье. Я быстро подсчитал в уме, что я единственный мужчина среди шестидесяти четырех ангелочков в нежной поре расцвета. Оставалось лишь определить, которая из шестидесяти четырех девочек – дочь дантиста, чтобы приступить к осуществлению первого этапа моего плана. Вы, дорогой читатель, конечно, спросите, как я собирался узнать девочку, которую никогда прежде не видел, но ответ на этот вопрос, если он вас интересует, вы найдете в следующей главе.