Текст книги "Культура и империализм"

Часть 1
Перекрывающиеся территории, переплетенные истории

Молчание субъекта и о субъекте было веянием времени. Где-то молчание нарушалось, где-то поддерживалось литераторами, жившими в и с политическими стратегиями. Меня же интересуют стратегии нарушения молчания.

Тони Моррисон. Игра в темноте[98]98
  Хлое Арделия Уоффорд Моррисон (1931–2019) – американская романистка, лауреатка Нобелевской премии. Сборник «Игра в темноте: белизна и литературное воображение», посвященный критическому прочтению классиков американской литературы (попытка понять видение ими расовых вопросов и значение этого фактора для формирования литературного канона в США), был опубликован в 1992 г.


[Закрыть]

История – не калькулятор. Она раскрывается в сознании и воображении, она обретает плоть в многоплановых ответах народной культуры, которая, в свою очередь, сама служит тонким опосредованием материальных объектов, базовых экономических фактов и суровой реальности.

Бэзил Дэвидсон. Африка в современной истории[99]99
  Книга Дэвидсона «Да придет свобода: Африка в современной истории» была опубликована в 1978 г.


[Закрыть] 

I
Империя, география и культура

Апелляции к прошлому – одна из наиболее распространенных стратегий интерпретации настоящего. Подобные апелляции пробуждают не только разные точки зрения относительно событий прошлого и того, каким это прошлое было на самом деле, но и неуверенность относительно того, ушло ли прошлое действительно в прошлое, завершилось ли оно или продолжается, пусть и, вероятно, в других формах. Эта проблема провоцирует дискуссии самого разного рода: о влияниях, обвинениях и приговорах, об актуальных реалиях и приоритетах будущего.

В одном из своих знаменитых ранних критических эссе Т. С. Элиот[100]100
  Томас Стернз Элиот (1888–1965) – публицист, драматург, поэт, центральная фигура английской модернистской поэзии. Лауреат Нобелевской премии.


[Закрыть] собирает схожий комплекс сюжетов, и, хотя цель и смысл его эссе лежали в плоскости эстетики, его формулировки можно применять и в других сферах. Элиот пишет о том, что индивидуальный талант работает внутри традиции, которую, однако, нельзя просто впитать, ее можно только освоить «великим трудом». Традиция, как он писал:

прежде всего предполагает чувство истории, совершенно необходимое каждому, кто хотел бы остаться поэтом, перешагнув рубеж двадцатипятилетия; в свою очередь, это чувство истории предполагает ощущение прошлого не только как прошедшего, но и как настоящего; оно побуждает человека творить, ощущая в себе не только собственное поколение, но и всю европейскую литературу, начиная с Гомера (а внутри нее – и всю литературу своей собственной страны), как нечто существующее единовременно, образующее единовременный ряд. Это чувство истории – чувство непреходящего и преходящего, ощущение слитности непреходящего и преходящего – как раз и определяет принадлежность писателя к традиции. И именно оно позволяет писателю с особой остротой осознать свое место во времени, свою современность.

Ни один поэт, ни один художник, в любом из искусств, не раскрывается целиком сам по себе[101]101
  Элиот Т. С. Традиция и индивидуальный талант. // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX–XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М.: Изд-во Московского университета, 1987. С. 170.


[Закрыть].

Сила этих суждений, на мой взгляд, направлена как на критически мыслящих поэтов, так и на критиков, работа которых нацелена на внимательную оценку поэтического процесса. Основная его идея состоит в том, что как бы ни хотели полностью мы осознать завершенность прошлого, способа, который гарантированно отделил бы прошлое от настоящего, просто не существует. Прошлое и настоящее общаются друг с другом, подразумевают друг друга и – в идеальном смысле, подразумеваемом Элиотом, – сосуществуют друг с другом. Элиот предлагает такое видение литературной традиции, которая уважает временну́ю последовательность, но не полностью ей управляется. Ни прошлое, ни настоящее, подобно поэту и художнику, не раскрываются целиком сами по себе.

Синтез прошлого, настоящего и будущего, проводимый Элиотом, идеалистичен и во многих важных пунктах является производной от его частной истории[102]102
  См.: Gordon L. Eliot’s Early Years. Oxford and New York: Oxford University Press, 1977. P. 49–54


[Закрыть]. Его концепция времени не учитывает конкурентную борьбу, посредством которой индивиды и социальные институты решают, что является и не является традицией, что относится к ней, а что – не относится. Но это не умаляет ценность его основной идеи: наши формулировки и репрезентации прошлого задают рамку нашего понимания и наших взглядов в отношении настоящего. Приведу один пример. Во время Войны в Заливе 1990–1991 годов[103]103
  Война в Персидском заливе 1990–1991 гг. – ответ коалиции из 35 государств на попытку Ирака аннексировать территорию соседнего Кувейта. Эта попытка была, вероятно, последствием долговременной и кровавой Ирано-иракской войны 1980–1988 гг., которая привела к задолженности Ирака перед соседним Кувейтом.


[Закрыть] столкновение между США и Ираком было производной от двух фундаментально противоположных историй, каждая из которых использовалась в качестве аргумента официальными лицами обеих стран. Модерная арабская история в интерпретации иракской партии «Ба’ас»[104]104
  Партия «Ба’ас» (от араб. «возрождение», «воскрешение») – политическое движение, основанное в 1947 г. в Сирии Мишелем Афляком, Салах ад-Дином Битаром и другими. Партия основывалась на идеях панарабизма и арабского национализма (предполагавших объединение многочисленных сообществ арабов Ближнего Востока и Северной Африки в единую общность), социального прогресса и борьбы с империализмом. Тем не менее внутри партии существовали многочисленные линии расколов и противоречий (например, проблема объединения шиитов и суннитов, взгляды на проект Объединенной арабской республики Сирии, Ирака и Египта, вопрос методов борьбы). Всё это привело к распаду партии. В 1966 г. после государственного переворота в Сирии (когда разные группы внутри партии боролись за влияние в стране) партия окончательно распалась на сирийскую и иракскую фракции. «Ба’ас» была у власти в Ираке до 2003 г.


[Закрыть] выглядит нереализованной, неосуществленной мечтой об арабской независимости, мечтой, загубленной как «Западом», так и рядом новейших врагов – арабскими реакционерами и сионизмом. Кровавая оккупация Ираком Кувейта оправдывалась не только в духе Бисмарка[105]105
  Подразумевается процесс объединения Германии 1866–1871 гг., в котором Бисмарк играл ключевую роль.


[Закрыть], но и верой в то, что арабы имеют право исправить несправедливость, совершенную в отношении них, и вырвать из рук империализма один из его главных трофеев. Напротив, согласно американскому взгляду на прошлое, США не классическая имперская держава, а борец с несправедливостью и тиранией по всему миру, защитник свободы, не обращающий внимания на географическое расстояние и цену вмешательства. Война неизбежно стравила две версии прошлого.

Идеи Элиота относительно сложных взаимоотношений между прошлым и настоящим особенно плодотворны в дебатах о значении «империализма» – слова, вызывающего столько противоречий, нагруженного вопросами, сомнениями, полемикой и идеологическими предпосылками до такой степени, что его стало практически невозможно использовать. В какой-то степени процесс дебатов включает определения и попытки обозначения границ применимости самого понятия: был ли империализм по преимуществу экономическим, насколько далеко зашло его распространение, в чем состояли его причины, был ли он системным, когда он завершился (если завершился). Череда имен, внесших свой вклад в эту дискуссию в Европе и Америке, впечатляет: Каутский, Гильфердинг, Люксембург, Гобсон, Ленин, Шумпетер, Арендт, Мэгдофф, Пол Кеннеди[106]106
  Карл Каутский (1854–1938) – чешский философ, журналист, теоретик марксизма; Рудольф Гильфердинг (1877–1941) – австрийский марксист, экономист, политик, теоретик; Роза Люксембург (1871–1919) – философиня, активистка, марксистска; Джон Аткинсон Гобсон (1858–1940) – британский экономист, журналист, исследователь проблем потребления и распределения ресурсов; Йозеф Шумпетер (1883–1950) – австрийский экономист, исследователь социологии империализма; Гарри Мэгдофф (1913–2006) – американский социалист, государственный служащий, с 1960-х гг. занимался изучением проблем империализма; Пол Кеннеди (род. 1945) – британский историк, специалист по истории международных отношений.


[Закрыть]. В последние годы в США вышло несколько работ, поднимавших вопрос империализма и применимости (или неприменимости) этого понятия к Соединенным Штатам, главной сверхдержаве мира. К ним можно отнести работу Пола Кеннеди «Взлет и падение великих держав», ревизионистскую историю Уильяма Эпплмана Уильямса, Габриэля Колко, Ноама Хомского, Хоуарда Зинна и Уолтера Лафибера[107]107
  Уильям Эпплман Уильямс (1921–1990) – американский историк-ревизионист, специалист по истории дипломатии, критик внешней политики США и американского участия в войне во Вьетнаме; Габриэль Колко (1932–2014) – специалист по американской политической и экономической истории, ревизионист, коллега Уильямса; Ноам Хомский (род. 1928) – лингвист, философ и историк, критик Вьетнамской кампании; Хоуард Зинн (1922–2010) – американский историк, драматург, философ, ветеран Второй мировой войны, член движения за гражданские права, антивоенный активист (автор нескольких исследований о Вьетнамской и Иракской войнах); Уолтер Лафибер (1933–2021) – американский историк, специалист по истории американской дипломатии, изучал историю холодной войны, ревизионист, коллега Уильямса, тем не менее придерживавшийся более умеренных взглядов.


[Закрыть], а также прилежные объяснения американской политики как неимпериалиастической, написанные стратегами, теоретиками и мыслителями. Все это подчеркивает актуальность темы.

Эти авторитеты обсуждают в первую очередь политические и экономические вопросы. Редко кто уделяет внимание привилегированной роли культуры в модерном имперском опыте, и мало кто замечает тот факт, что глобальное распространение европейского империализма в XIX – начале XX века до сих пор отбрасывает значительную тень на современную жизнь. Сегодня редкий житель Северной Америки, Африки, Европы, Латинской Америки, Индии, Карибского бассейна или Австралии – список можно продолжать долго – не затронут влиянием империй прошлого. Великобритания и Франция совместно контролировали огромные территории: Канаду, Австралию, Новую Зеландию, колонии в Северной и Южной Америке и Карибском бассейне, обширные территории в Африке, на Ближнем и Дальнем Востоке (а Гонконг оставался британской колонией вплоть до 1997 года) и весь Индийский субконтинент. Все они находились во власти колоний и лишь со временем освободились от британского или французского правления. Соединенные Штаты, Россия, некоторые другие европейские страны, не говоря о Японии и Турции, были имперскими державами на протяжении всего XIX века или его части. Паттерн отношений «метрополия – владение» заложил основы того, что сегодня мы называем глобальным миром. Электронные средства коммуникации, мировая торговля, доступность ресурсов, путешествия, информация о погодных трендах и экологических изменениях соединили даже самые удаленные уголки мира. На мой взгляд, этот паттерн был впервые создан и реализован модерными империями.

Сегодня я эмоционально и философски воздаю должное мощным системообразующим и обобщающим теориям истории человечества. Но должен сказать, что, изучив модерные империи и пожив в них, я поражен тем, как они постоянно расширяются, какой неизбежной объединительной силой они обладают. И у Маркса[108]108
  Маркс в своих работах писал о феноменах «империализма» и «колониализма», который рассматривал, в частности, на примере Индии. Позиция Маркса была комплексной: с одной стороны, он говорил о материальных достижениях, с другой – обличал империализм как источник человеческих страданий и указывал на необходимость его свержения. Подобная позиция вызывала противоречивые чувства у последующих поколений марксистов и критиков марксизма. См. подробнее: Pradella L. Marx, Karl (1818–1883), and Imperialism // The Palgrave Encyclopedia of Imperialism and Anti-Imperialism. 2016. P. 167–174.


[Закрыть], и в консервативных работах Дж. Р. Сили[109]109
  Джон Роберт Сили (1834–1895) – основатель имперской истории в Великобритании, поддерживал расширение империи. Считал, что политика государства направлена на благо завоеванных народов. Из-за этой позиции в Кембридже, где учился и преподавал Сили, в 2021 г. началось движение за переименование библиотеки и колледжа, названных в честь него.


[Закрыть], и в современных аналитических трудах, в частности у Филдхауза и Элдриджа[110]110
  Дэвид Кеннет Филдхауз (1925–2018) – британский историк, критиковал диалектический подход к истории империализма, оппонируя утверждениям Ленина; Колин Клиффорд Элдридж (род. 1942) – британский историк. Речь идет о его книге 1973 г. «Миссия Англии: имперская идея в эпоху Гладстона и Дизраэли».


[Закрыть] (чья книга «Английская миссия» остается ключевой)[111]111
  Eldridge C. C. England’s Mission: The Imperial Idea in the Age of Gladstone and Disraeli. 1868–1880. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1974.


[Закрыть], мы видим, как Британская империя интегрировала и спаяла (fused) все элементы внутри себя, а затем вместе с другими империями создала единый мир. И все-таки ни одному индивиду, в том числе и мне, не удастся увидеть и охватить целиком весь мир империй.

Когда мы читаем споры современных историков Патрика О’Брайена, Дэвиса и Хаттенбека[112]112
  Патрик Карл О’Брайен (род. 1932) – британский историк, специализирующийся на глобальной экономической истории; Лэнс Эдвин Дэвис (1928–2014) – профессор экономической истории, специалист по истории развития экономических институтов и технологий; Роберт Артур Хаттенбек (1928–2012) – профессор, специалист по истории британского империализма, ветеран Корейской войны. Речь идет о совместной работе Дэвиса и Хаттенбека «Мамона и имперская гонка: политическая экономия Британского империализма, 1860–1912».


[Закрыть] (в работе которого «Мамона и имперская гонка» предпринята попытка подсчитать современную доходность имперских активов[113]113
  Davis L. E., Huttenback R. A. Mammon and the Pursuit of Empire: The Political Economy of British Imperialism. 1860–1912. Cambridge: Cambridge University Press, 1986.


[Закрыть]) или изучаем более ранние дебаты, например спор Робинсона[114]114
  Речь идет о статье «Империализм свободной торговли», написанной в соавторстве историками Джоном Эндрю Галлахером (1919–1980) и Рональдом Робинсоном (1920–1999). Статья обосновывала долгосрочную перспективу, начавшуюся в 1850-х гг. и получившую особое развитие после 1880 г., становления неформализованных империй на базе принципа свободной торговли в противовес формализованным. Работа оказала влияние на развитие британской историографии, однако позднее подверглась серьезной критике. См. подробнее: Morrison A. The Russian conquest of Central Asia: a study in Imperial expansion, 1814–1914. Cambridge University Press, 2020.


[Закрыть] против Галлахера[115]115
  См. подробнее: William Roger Louis. ed. Imperialism: The Robinson and Gallagher Controversy. New York: New Viewpoints, 1976.


[Закрыть], или работы о зависимости или накоплении мировых капиталов экономистов Андре Гундера Франка[116]116
  Андре Гундер Франк (1929–2005) – германский и американский социолог и специалист по экономической истории, один из сторонников теории зависимости и мир-системного анализа; Самир Амин (1931–2018) – французский и египетский экономист, политолог, один из основоположников теории зависимости и мир-системного анализа, автор термина «евроцентризм».


[Закрыть] и Самира Амина[117]117
  К примеру: Frank A. G. Dependent Accumulation and Underdevelopment. New York: Monthly Review, 1979; и Amin S. L’Accumulation à l’échelle mondiale. Paris: Anthropos, 1970.


[Закрыть], то мы, как историки культуры и литературы, должны поставить перед собой вопрос, какое значение это имеет для интерпретаций викторианского романа, или французской историографии, или, скажем, итальянской оперы и немецкой метафизики того времени. Мы находимся на той стадии работы, когда мы уже не можем игнорировать империи и имперский контекст в своих исследованиях. Когда О’Брайен говорит о «пропаганде расширения империи, которая создала иллюзию безопасности и ложные ожидания высоких доходов для тех, кто будет делать вложения за пределами границ своего государства»[118]118
  O’Brien. Costs and Benefits. P. 180–181.


[Закрыть], то он говорит об атмосфере, созданной как империей, так и романами, расовой теорией и географическими спекуляциями, концепцией национальной идентичности и городской (или сельской) повседневной жизни. Выражение «ложные ожидания» отсылает к «Большим надеждам»[119]119
  Роман Ч. Диккенса.


[Закрыть], «вложения за границей» напоминают о Джозефе Седли и Бекки Шарп[120]120
  Персонажи «Ярмарки тщеславия» У. Теккерея.


[Закрыть], а «создание иллюзии» – об «Утраченных иллюзиях»[121]121
  Роман О. де Бальзака.


[Закрыть]: пересечения между культурой и империализмом становятся очевидны.

Связать эти различные миры непросто. Сложно показать вовлеченность культуры в расширение империй: анализировать произведение искусства, которое имеет уникальное предназначение, и в то же время составлять карту взаимосвязей. Но я полагаю, что мы должны предпринять попытку вписать искусство в глобальный, планетарный контекст. На кону стоят территории и владения, география и власть. Все элементы истории человечества коренятся в земле, а это означает, что мы должны размышлять о среде обитания, а также о том, что люди планировали захватить новые территории и, следовательно, им предстояло что-то делать с ее прежними, исконными жителями. На базовом уровне империализм подразумевает размышления о переселении, контроле над землей, которой ты не владеешь, которая далеко, которая обжита другими людьми и им принадлежит. Эти размышления по самым разным причинам привлекают одних и подразумевают невыразимые несчастья для других. Обычно литературоведы, изучающие великого поэта XVI века Эдмунда Спенсера[122]122
  Эдмунд Спенсер (1553–1599) – английский поэт, прославлявший деяния династии Тюдоров. За службу в английской армии получил в награду поместье в Ирландии. Восстание 1598 г. в Ирландии разорило его и вынудило перебраться в Лондон. Яростный сторонник колонизации Ирландии и уничтожения ирландской культуры.


[Закрыть], не увязывают его кровожадные планы в отношении Ирландии – где, как он изображал, британская армия доблестно уничтожала местных жителей – с его поэтическими достижениями или с историей британского владения Ирландией, продолжающегося по сей день.

В рамках этой книги я сосредоточусь на актуальных спорах о земле и ее населении. Я постарался включить нечто вроде географического расследования в исторический опыт и постоянно держать в уме, что Земля – это единый мир, в котором пустых, необитаемых пространств как бы не существует. Никто из нас не может находиться в стороне или за пределами географии, соответственно, никто из нас не может быть полностью свободен от борьбы вокруг географии. Борьба эта сложная и увлекательная, поскольку в ней участвуют не только солдаты и пушки, но также идеи, формы, образы и изображения.

Целый ряд людей в так называемом западном мире, или в метрополиях, равно как и их коллеги в третьем мире, сходятся во мнении, что эпоха высокого, или классического, империализма продолжает оказывать значительное культурное влияние в настоящем. Хотя она достигла пика своего могущества в период, который историк Эрик Хобсбаум примечательно назвал «веком империи»[123]123
  «Век империй: 1875–1914» – книга Хобсбаума, часть его трилогии о «длинном XIX веке».


[Закрыть], и завершилась после Второй мировой войны распадом великих колониальных образований.

По ряду причин эти люди ощущают потребность в новом осмыслении архаичности или не-архаичности прошлого, и эта потребность реализуется в оценках настоящего и будущего.

В основе этих оценок лежит тот неоспоримый факт, что в XIX веке в Великобритании и Франции, а позднее и в других западных странах (особенно в США) сформировалась беспрецедентная по своим масштабам власть, на фоне которой меркнут Древний Рим, Испания, Багдад или Константинополь[124]124
  Речь идет о великих империях прошлого: Римской империи (27 г. до н. э. – 395), Испанской империи (1495–1976), Арабском халифате (судя по указанию на столицу в Багдаде подразумевается Аббасидский халифат; 750–1258), Византийской империи (395–1453).


[Закрыть]. XIX век стал пиком «подъема Запада», и власть Запада позволила метрополиям приобрести и собрать под своим управлением поистине удивительную по своим размерам территорию и количество населения. Считается, что в 1800 году западные державы заявляли претензии на 55% территории планеты, но фактически владели примерно 35%; к 1878 году этот показатель составлял уже 67%, а темпы прироста составили 83 тысячи кв. миль в год[125]125
  Примерно 215 тыс. кв. км – что соответствует территории современной Беларуси.


[Закрыть]. К 1914 году годовой уровень прироста достиг фантастических 240 тысяч кв. миль, а Европа контролировала уже примерно 85% поверхности суши в форме колоний, протекторатов, зависимых территорий, доминионов и содружеств[126]126
  Magdoff H. Imperialism: From the Colonial Age to the Present. New York: Monthly Review, 1978. P. 29 и 35.


[Закрыть]. В истории не было примеров ни такого масштаба колоний, ни такого полного доминирования. В результате, как пишет Уильям Макнил[127]127
  Уильям Харди МакНил (1917–2016) – американский историк, специалист по глобальной истории, автор книги «Возвышение Запада» (1963). В данном случае Саид ссылается на работу 1982 г. «Гонка за властью: технологии, вооруженные силы и общество с 1000 г. н. э.».


[Закрыть] в книге «Гонка за власть», «мир был объединен в единое взаимодействующее целое, как никогда ранее»[128]128
  McNeill W. H. The Pursuit of Power: Technology. Armed Forces and Society Since 1000 A.D. Chicago: University of Chicago Press, 1983. P. 260–261.


[Закрыть]. Да и в самой Европе к концу XIX века едва ли можно было найти такой уголок, который не был бы затронут имперскими реалиями. Экономика жаждала заморских рынков, сырья, дешевой рабочей силы и плодородной земли, а военные и внешнеполитические ведомства все больше и больше нацеливались на заключение крупных договоров по отдаленным территориям и большому количеству подчиненного населения. В тот момент, когда западные державы не находились в тесном, иногда безжалостном соревновании за колонии друг с другом, – а все модерные империи, по словам Кирнана[129]129
  Эдвард Виктор Гордон Кирнан (1913–2009) – британский историк-марксист, протестовал против подавления Венгерского восстания в 1956 г., популяризатор поэзии на урду. Kiernan V. G. Marxism and Imperialism. New York: St Martin’s Press, 1974. Р. 111.


[Закрыть], имитировали друг друга, – они усердно занимались обустройством, изучением, наблюдением и, разумеется, управлением территориями, находившимися под их юрисдикцией.

Как ясно показал Ричард ван Альстайн[130]130
  Ричард Уорнер ван Альстайн (1900–1983) – историк, профессор. Изучал историю США.


[Закрыть] в работе «Взлет американской империи», американский опыт с самого начала опирался на идею «imperium – доминиона, государства или суверенитета, увеличивающего свое население и территорию, развивающего свою мощь и силу»[131]131
  Van Alstyne R. W. The Rising American Empire. New York: Norton, 1974. Р. 1. См. также: LaFeber W. The New Empire: An Interpretation of American Expansion. Ithaca: Cornell University Press, 1963.


[Закрыть]. Североамериканские территории следовало освоить или отвоевать (с удивительным успехом); туземное население следует подчинить и либо уничтожить, либо переселить; а когда республика наберет возраст и силу в рамках полушария, то в качестве жизненно важных для американских интересов были обозначены отдаленные территории, которые следовало освоить и завоевать, – к ним относились Филиппины, Карибы, Центральная Америка, «Варварский берег»[132]132
  Barbary Coast – так в XVI–XIX вв. в англоязычном мире называли территории Северной Африки, где жили племена берберов.


[Закрыть], некоторые части Европы и Ближнего Востока, Вьетнам и Корея. Удивительно, но связанный с Америкой дискурс, провозглашавший уникальность, альтруизм и мир возможностей этой страны, был настолько влиятелен, что слово «империализм» в отношении культуры, политики или истории Соединенных Штатов использовалось крайне редко вплоть до недавнего времени. Но связь между имперской политикой и культурой на удивление прямая. Американские оценки американского «величия», расовой иерархии, опасностей других революций (Американская революция[133]133
  Американская революция, которая привела к появлению США и независимости от Великобритании, происходила в 1765–1791 гг.


[Закрыть] считалась уникальной и в чем-то неповторимой[134]134
  Hunt M. H. Ideology and U.S. Foreign Policy. New Haven: Yale University Press, 1987.


[Закрыть]) оставались постоянными и подавляли или затушевывали имперские реалии, пока апологеты американских интересов настаивали на невинности, благодетельности и свободолюбии страны. Этот культурный тип с безжалостной точностью воспроизведен Грэмом Грином в образе Пайла в романе «Тихий американец».

Для жителей Великобритании и Франции XIX века империя была главным объектом непринужденного культурного внимания. Британская Индия и французская Северная Африка играли не поддающуюся оценке роль в воображении, экономической и политической жизни, в социальной ткани британского и французского общества, и если мы упомянем такие имена, как Делакруа, Эдмунд Бёрк, Рёскин, Карлайл, Джеймс и Джон Стюарт Милль, Киплинг, Бальзак, Нерваль, Флобер или Конрад[135]135
  Фердинанд Делакруа (1798–1863) – французский художник эпохи романтизма; Эдмунд Бёрк (1729–1797) – англо-ирландский чиновник, экономист и философ; Джон Стюарт Милль (1806–1873) – экономист, последователь упомянутого выше Бентама; Оноре де Бальзак (1799–1850) – французский писатель, журналист, драматург; Жерар де Нерваль (1808–1855) – псевдоним французского писателя, поэта и переводчика эпохи романтизма; Густав Флобер (1821–1880) – французский романист.


[Закрыть], то мы разметим только небольшой угол на карте обширной территории, которую покрывал их безмерный коллективный талант. В этот мир входили ученые, управленцы, путешественники, торговцы, парламентарии, купцы, романисты, теоретики, биржевые спекулянты, авантюристы, визионеры, поэты, маргиналы и аутсайдеры самого разного толка в удаленных владениях двух имперских держав, каждый из которых способствовал формированию той колониальной реальности, которая существовала в центре жизни метрополии.

Под термином «империализм» я буду подразумевать практику, теорию и оценки центра метрополии, который управлял удаленной территорий; суть «колониализма», который почти всегда оказывается следствием империализма, состоит в устройстве поселений на удаленной территории. Как пишет Майкл Дойл[136]136
  Майкл Дойл – американский специалист по международным отношениям, автор книг по сравнительной истории империй. Работает в Колумбийском университете.


[Закрыть]:

Империя – это отношения, формальные или неформальные, при которых одно государство осуществляет контроль над деятельным политическим суверенитетом другого политического общества. Контроль может осуществляться посредством силы, политического сотрудничества, экономической, социальной или культурной зависимости. Империализм – это просто процесс или политика установления и поддержания империи[137]137
  Doyle M. W. Empires. Ithaca: Cornell University Press, 1986. P. 45.


[Закрыть].

В наше время прямой колониализм уже в целом завершился, а империализм, как мы увидим, продолжается там же, где он существовал до этого, в культурной сфере, а также в форме специфических политических, идеологических, экономических и социальных практик.

Ни империализм, ни колониализм не сводятся к простому действию по собиранию и завоеванию территорий. Они поддерживаются и, возможно, даже подталкиваются мощным идеологическим тезисом, будто некоторые территории и народы требуют и молят о подчинении. Также они поддерживаются формами знания, связанными с подчинением: тезаурус классической имперской культуры XIX века заполнен такими понятиями, как «низшая» или «подчиненная раса», «зависимые народы», «зависимость», «экспансия» и «власть». На основе имперского опыта прояснялись, укреплялись, критиковались и отвергались культурные термины. Даже если принять любопытную и допустимую идею, продвигавшуюся сто лет назад Дж. Сили, что некоторые европейские заморские владения были приобретены по случайности, то никакое, даже самое причудливое воображение не позволит говорить о случайности их постоянного и систематического расширения и управления, не говоря уже о все более авторитарном стиле администрирования и явном присутствии метрополии в колониях. Как писал Дэвид Лэндис в «Раскованном Прометее»[138]138
  Дэвид Лэндис (1924–2013) – экономист из Гарвардского университета, автор книг по истории экономики, включая монографию «Раскованный Прометей: технологические изменения и индустриальное развитие в Западной Европе с 1750 года по настоящее время». Книга связывала между собой технические и культурные изменения в Европе.


[Закрыть]:

решение некоторых европейских держав… основать «плантации», то есть осваивать свои колонии как постоянное предприятие, было – что бы мы ни думали о его моральности – поворотным изобретением[139]139
  Landes D. The Unbound Prometheus: Technological Change and Industrial Development in Western Europe from 1750 to the Present. Cambridge: Cambridge University Press, 1969. P. 37.


[Закрыть].

Именно этот вопрос и беспокоит меня: с учетом изначально неясных, размытых мотивов движения к статусу империи со стороны Европы, как эта идея и практика обрели прочность и ясность постоянных предприятий, какими стали империи ко второй половине XIX века?

Первенство Британской и Французской империй ни в коем случае не должно скрыть от нас значительную модерную экспансию Испании, Португалии, Голландии, Бельгии, Германии, Италии, и – пусть и в ином смысле – России и Соединенных Штатов. Россия приобретала свои имперские территории почти исключительно путем присоединения. В отличие от Британии и Франции, прыгнувших на тысячи миль от своих границ на другие континенты, Россия двигалась, заглатывая все земли и народы у ее границ, и распространялась таким образом на юг и восток. Но в случае Британии и Франции значительные расстояния до привлекательных территорий подразумевали проектирование разветвленных интересов. Это также будет в фокусе моего внимания, отчасти – поскольку мне интересно разобрать арсенал культурных форм и эмоциональных структур, производимых им, отчасти – поскольку я вырос в мире заморского владения и до сих пор живу на такой территории. Совместный статус супердержав, в котором Россия и США продержались менее полувека[140]140
  Саид имеет в виду противостояние стран, имеющих ядерный потенциал, а именно холодную войну, которая началась в 1946 г. В 1990 г. в Париже прошло совещание Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), на котором 21 ноября была подписана «Хартия для новой Европы», фактически положившая конец противостоянию между США и СССР. В декабре 1991 г. СССР как государство перестал существовать.


[Закрыть], происходит из совсем другой истории и других имперских траекторий. Есть несколько вариантов подчинения и реакции на него, но предметом моей работы будет «западный» вариант господства и сопротивление, которое он вызвал.

В процессе расширения великих западных империй фактор выгоды и надежды на дальнейшее обогащение, безусловно, имел огромное значение: об этом свидетельствует непрекращающийся на протяжении несколько столетий ввоз пряностей, сахара, рабов, каучука, хлопка, опиума, олова, золота и серебра. Свою роль в развитии империализма и колониализма играли инерция, инвестиции в долгосрочные предприятия, традиция, рыночные и институциональные силы, поддерживающие функционирование предприятий. Но империализм и колониализм состояли не только из этого. Заинтересованность в них не ограничивалась выгодой. Это была заинтересованность в постоянном обращении, движении, которое, с одной стороны, позволяло достойным мужчинам и женщинам принимать тезис о том, что эти удаленные территории и их исконных деятелей следует покорить, а с другой – наполняло метрополию энергией, чтобы те самые достойные люди могли осмыслять imperium как длительную, почти метафизическую обязанность по управлению низшими, зависимыми, менее продвинутыми народами. Не следует забывать, что внутри метрополии сопротивление империям было очень слабым, несмотря на то что их формирование и сохранение происходило в противоречивых и даже невыгодных условиях. И дело не только в огромных лишениях, которые приходилось терпеть колонизаторам, но и в постоянно присутствовавшем риске, который базировался на физическом неравенстве между небольшой группкой европейцев, находившихся на огромном расстоянии от дома, и значительно превосходившим их численно коренным населением. К примеру, в Индии к 1930-м годам «около 4000 британских государственных служащих при поддержке 60 000 солдат и 90 000 обычных граждан (в основном торговцев и духовенства) пытались управлять страной численностью 300 миллионов человек»[141]141
  Smith T. The Pattern of Imperialism: The United States, Great Britain and the Late Industrializing World Since 1815. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 52. Смит здесь цитирует Ганди.


[Закрыть]. Можно только догадываться, какая воля, уверенность в себе, даже самомнение требовались, чтобы поддерживать такое государственное управление, но, как мы увидим в текстах «Поездки в Индию»[142]142
  Роман Э. Форстера (1924).


[Закрыть] и «Кима»[143]143
  Роман Р. Киплинга (1900–1901).


[Закрыть], эти качества ничуть не менее важны, чем количество солдат в армии, чиновников на государственной службе, как и те миллионы фунтов, которые Англия получала из Индии.

Конрад убедительно показал, насколько предприятие империи зависит от идеи наличия империи, а вся подготовка к нему происходит внутри культурных рамок. Затем империализм приобретает определенную связность, богатство опыта и наличие управителя и управляемого внутри культуры. Как сформулировал один проницательный современный исследователь империализма:

Модерный империализм возник приращением элементов разного веса, и этот процесс можно отследить на протяжении нескольких исторических эпох. Возможно, его истинные причины, как и причины войны, можно найти не столько в ощутимых материальных желаниях, сколько в неприятном напряжении в обществе, вызванном классовым разделением и проявившем себя в искаженных идеях, царивших в умах[144]144
  Kiernan. Marxism and Imperialism. P. 111.


[Закрыть].

Еще одно меткое указание на то, как ключевые факторы напряжения, неравенства, несправедливости в обществе метрополии отражались и перерабатывались в имперской культуре, приводится выдающимся историком-консерватором Д. К. Филдхаузом: «Базис имперской власти составлял психологический настрой колониста. Его принятие субординации – как в позитивном смысле общего с родным государством интереса, так и в неспособности породить какую-либо альтернативу – и делало империи устойчивыми»[145]145
  Fieldhouse D. K. The Colonial Empires: A Comparative Survey from the Eighteenth Century 1965; rprt. Houndmills: Macmillan, 1991. P. 103.


[Закрыть]. Филдхауз анализировал поведение белых колонистов в Северной и Южной Америке, но его главный тезис выходит за пределы этой темы: устойчивость империи поддерживалась обеими сторонами, как правителями, так и далекими подчиненными, и у каждого из них был свой набор интерпретаций совместной истории: со своей перспективы, со своим историческим чувством, эмоциями и традициями. Воспоминания современного алжирского интеллектуала о колониальном прошлом своей страны сосредоточены на нападении французских солдат на деревни, пытках заключенных во время освободительной войны, ликовании после обретения независимости в 1962 году. В то же время его французский коллега, который каким-то образом был задействован в алжирских делах или семья которого жила в Алжире, будет печалиться об «утрате» Алжира и подчеркивать позитивные следствия французской колонизаторской миссии – школы, умно спланированные города, комфортная жизнь, – и возможно, даже будет писать о том, что «смутьяны» и коммунисты нарушили идиллические отношения между «нами» и «ими»[146]146
  Война за независимость Алжира в 1954–1962 гг. состояла из активных действий множества партизанских отрядов и противостояния местных сообществ друг другу. Это многообразие внутренних расколов и многочисленные военные преступления привели к падению престижа действующей власти во Франции и приходу на пост президента Шарля де Голля (1890–1970), основавшего Пятую республику. После переговоров с лидерами Фронта национального освобождения и консультаций с ООН французы приняли решение покинуть Алжир. Несогласные с этим решением потомки колонизаторов остались гражданами Алжира. Память борцов за независимость была увековечена в многочисленных монументах.


[Закрыть].

В значительной степени эпоха классического империализма XIX века завершилась: Франция и Британия расстались со своими самыми роскошными владениями после Второй мировой войны, а менее крупные державы избавились от своих разветвленных доминионов. И снова вспомним слова Т. С. Элиота, что хотя у каждой эпохи есть своя идентичность, но значение имперского прошлого не замыкается полностью в нем самом, оно входит в жизненную реальность сотен миллионов людей, где с невероятной силой проявляется и в форме коллективной памяти, и в крайне конфликтной культурной ткани, в идеологии и политике. Как писал Франц Фанон:

Мы должны решительно отвергнуть ситуацию, на которую нас хотят обречь западные державы. Колониализм и империализм еще не заплатили по счетам, когда убрали свои флаги и полицию с наших территорий. На протяжении веков [иностранные] капиталисты вели себя в развивающемся мире ни много ни мало как преступники[147]147
  Fanon F. The Wretched of the Earth. trans. Constance Farrington, 1961; rprt. New York: Grove, 1968. P. 101.


[Закрыть].

Мы должны учитывать ностальгию по империи, а также злобу и обиду, которую она провоцирует у подчиненных народов, и обязаны рассматривать осторожно и целостно культуру, взлелеявшую чувства, мысли и, в первую очередь, фантазию империи. Мы должны постараться осознать гегемонию имперской идеологии, которая к концу XIX века полностью интегрировалась в культурные явления, которые мы до сих пор прославляем.

Я полагаю, что сегодня в нашем критическом сознании существует серьезный разрыв, который позволяет нам уделять значительную долю времени разбору, например, эстетических воззрений Карлейля и Рёскина, не обращая внимания на ту власть, которую их идеи оказывали на подчинение малых народов и колониальных территорий. Мы не сможем правильно прочитать значимость культуры в становлении империи ни сейчас, ни тогда, пока целостно не осознаем то, как великий европейский реалистический роман выполнял одну из своих главных целей. Эта цель заключалась в почти незаметной поддержке общественного консенсуса относительно заморской экспансии, консенсуса, который, говоря словами Гобсона, «корыстные силы, возглавлявшие империализм, использовали как защитный флаг… против бескорыстных движений»[148]148
  Hobson J. A. Imperialism. A Study, 1902; rprt. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1972. P. 197.


[Закрыть] – филантропов, религии, науки и искусства.

Это никоим образом не подразумевает громких критических эпитетов в адрес европейской или, если хотите, западной культуры и искусства и тем более их масштабного осуждения. Вовсе нет! Я хочу изучить, как империалистический процесс протекал за границами экономических законов и политических решений и как он – через предрасположенность, через признанные государством культурные формы, через постоянную консолидацию образования, литературу, визуальные искусства и музыку – проявлял себя на совершенно другом, но не менее значимом уровне, уровне национальной культуры, который мы всегда стремимся очистить, представляя его царством неизменных интеллектуальных памятников, свободных от мирских зависимостей. Уильям Блейк[149]149
  Уильям Блейк (1757–1827) – английский поэт и художник.


[Закрыть] говорит об этом довольно прямолинейно: «Основание империи, – пишет он в аннотации к «Речам» Рейнольдса[150]150
  Речи сэра Джошуа Рейнольдса (1723–1792), художника и искусствоведа, прочитанные им студентам Королевской академии, основанной им самим в 1769 г.


[Закрыть], – это искусство и наука. Уберите их, низведите их, и империи не станет. Империя следует за искусством, а не наоборот, как полагают англичане»[151]151
  Selected Poetry and Prose of Blake. ed. Northrop Frye. New York: Random House, 1953. P. 447. Одна из немногих работ, анализирующих антиимпериализм Блейка: Erdman D. V. Blake: Prophet Against Empire. New York: Dover, 1991.


[Закрыть].

Какова же в таком случае связь между преследованием имперских целей и национальной культурой? В последнее время интеллектуалы и ученые склонны разделять эти сферы. Большинство ученых являются специалистами в определенных темах и основное внимание уделяют относительно независимым объектам: викторианский индустриальный роман, французская колониальная политика в Северной Африке и так далее. Я уже достаточно длительное время говорю о том, что тенденция к узкой специализации и разделению тем противоречит пониманию целого, когда в основе анализа находятся интерпретация, направление или тенденции культурного опыта. Выпускать из виду или игнорировать национальный и международный контекст диккенсовского изображения викторианских предпринимателей, фокусироваться только на внутреннем переплетении ролей в романах – значит упускать ключевую связь между его произведениями и исторической эпохой. Следует понимать, что наличие такой связи не умаляет и не уменьшает ценность его романов как произведений искусства. Напротив, благодаря их прагматизму (worldliness), сложному комплексу связей с реальным миром они становятся еще интереснее, еще ценнее как произведения искусства.

В начале романа «Домби и сын»[152]152
  «Домби и сын» – роман Диккенса, изданный в 1846–1848 гг. Роман повествует о несбывшихся надеждах владельца судостроительных компаний на появление наследника для своего бизнеса и его взаимоотношениях с дочерью.


[Закрыть] Диккенс хочет подчеркнуть значимость рождения сына для Домби:

Земля была создана для Домби и Сына, дабы они могли вести на ней торговые дела, а солнце и луна были созданы, чтобы озарять их своим светом… Реки и моря были сотворены для плавания их судов; радуга сулила им хорошую погоду; ветер благоприятствовал или противился их предприятиям; звезды и планеты двигались по своим орбитам, дабы сохранить нерушимой систему, в центре коей были они. Обычные сокращения обрели новый смысл и относились только к ним: A. D. отнюдь не означало anno Domini, но символизировало anno Dombei[153]153
  Anno Domini – «в год Бога» (лат.), обозначение «начала времен» (исчисления по христианскому календарю). Anno Dombei – попытка подчеркнуть эгоцентричность Домби, в глазах которого всё мироздание (и время в том числе) было сосредоточено вокруг него.


[Закрыть] и Сына[154]154
  Перевод на рус. текст цит. по: Диккенс Ч. Торговый дом Домби и сын. Торговля оптом, в розницу и на экспорт. // Собрание сочинений в тридцати томах. Под общей редакцией А. А. Аникста и В. В. Ивашевой. М. ГИХЛ. 1959. Том тринадцатый.


[Закрыть].

Очевидно, что этот пассаж выполняет функцию описания заносчивой самоуверенности Домби, его нарциссического равнодушия и давления в отношении едва родившегося малыша. Но читатель может задаться вопросом, как Домби мог полагать, что вселенная и всё пространство времени подчинены его торговле? Мы должны также разглядеть в этом, несомненно, центральном для романа фрагменте специфический для британского романиста 1840-х годов посыл. Этот период, как показал Рэймонд Уильямс, был «решающим для формирования и выражения осознания наступления новой стадии цивилизации». Но затем почему Уильямс описывает это «преобразующее, освобождающее, угрожающее время»[155]155
  Williams R. Introduction. // Dickens. Dombey and Son. P. 11–12.


[Закрыть] без отсылок к Индии, Африке, Ближнему Востоку и Азии, куда уже распространилась преобразованная британская жизнь, на что исподволь указывает Диккенс?