Текст книги "Анекдот как жанр русской словесности"

IV. Об анекдоте, басне, Иване Андреевиче Крылове и Вадиме Эразмовиче Вацуро

Самая близкая к анекдоту жанровая клеточка сейчас пуста. Можно уверенно сказать, что это место когда-то занимала басня. Сегодня уже трудно представить, чтобы кто-то, иллюстрируя свою мысль, стал бы, подобно Крылову (да и он, как уже отмечалось, был в XIX веке исключением) уснащать свою речь апологами. Богатейшая некогда басенно-притчевая традиция фактически умерла. Более того, исчезла столь детально разработанная в античном мире иерархия устных речевых жанров, тех первоэлементов, которые пронизывают речь, украшая и углубляя ее. А анекдот в той первоначальной функции остался. Судя по всему, ему пришлось заменить собой ту ударную четверку (басня, апофегма, хрия, гнома), которая по классической модели призвана была на то, чтобы засылаться и затем укрепляться, гнездиться практически на любой жанровой территории.

Современный анекдот связан с древним искусством риторики – умением убеждать. Он не поучает, как басня, а открывает глаза на событие, явление, черту характера, личность, эпоху, причем делает это тогда, когда казалось бы все средства исчерпаны. Но остался один отряд в засаде. Он-то и нанесет решающий удар, вынудив противника, который уже чувствует себя победителем, к поспешному бегству.

Анекдот должен быть рассказан так, чтобы все возражения отпали сами собой. Он должен парализовать волю собеседников, их способность спорить. Анекдот – это форма реагирования на некое сообщение, это историческая или просто логико-психологическая аналогия (случай), ассоциация, включающая в себя определенную концепцию события. Анекдот – это реплика в разговоре, это предельно выразительный ответ, данный через откат, через уход в сторону, через видимое переключение на иной тематический план. Только когда анекдот рассказан, в самом финале, становится очевидно, что он сработал. Поэтому в появлении анекдота должна быть своя внутренняя логика. Анекдот заменяет длинные речи и долгие объяснения. Это неожиданный и дерзкий, но отнюдь не произвольный рывок. Математическая выверенность анекдота, его абсолютная соотнесенность с совершенно определенным участком разговора – фактор исключительно важный.

Крылов любил рассказывать, что, заболев, он признает лишь одно лекарственное средство – чтение романов. Обычно на расспросы о его здоровье он отвечал разного рода историями, парадоксально острыми, странными, но по-своему убедительными. Случилось, так, что Крылов долго не появлялся у Олениных. Те забеспокоились и послали узнать о его здоровье:

Застаю его в халате, кормящего голубей, которые постоянно влетали к нему в окна и причиняли беспорядок и нечистоту в комнатах. Тут он рассказал мне, что был действительно нездоров, но вылечился неожиданно, странным способом. Обедал он накануне дома. Подали ему, больному, щи и пирожки. Съел он первый пирожок и замечает горечь, взял второй – тоже горек. Тогда он, по рассмотрении, заметил на них ярь. «Ну что же, говорит, – если умирать, то умру от двух, как и от шести, и съел все шесть. После того (курсив мой – Е.К. ) желудок поправился и сегодня думаю ехать в клуб» . 1515
  И. А. Крылов в воспоминаниях современников. С. 159.


[Закрыть]

Как уже говорилось, Крылов интересующихся его самочувствием «наказывал» разного рода невероятными историями. Вот и в данном случае, увидев оленинского посланца, Иван Андреевич туг же смекнул, что за расспросы сейчас последуют. Дабы уйти от долгих объяснений, а заодно и повеселиться, он начинает рассказывать, кормя при этом голубей в комнате, что в самом деле болел, но вылечился неожиданно, странным способом.

Затем следует пауза. Она неизбежна, ибо подготовлена словами Крылова. Гость заинтригован. Заглотив наживку, он спрашивает: что же это за способ лечения? «А вот что это за способ», – говорит Крылов, и затем уже следует история про пирожки. Любопытствующие наказаны (история-то ведь нацелена в Олениных и потом она была поведана и им), а рассказчик страсть как доволен. Вот что тут важно: приведенный крыловский анекдот явился одним из структурообразующих, вершинных элементов разговора, его острием, пуантой (он и сам пуанта). Именно в контексте этого разговора крыловская история и обретает весь свой блеск и всю свою пикантность.

И еще один пример, уже современный. Отправился я в санаторий к В. Э. Вацуро, где он оказался после инфаркта, что, впрочем, упорно отрицаемого. Прощаясь, я долго читал ему мораль (это: учителю-то своему!), говорил, что нужно лечиться, слушаться докторов и т. д. Вадим Эразмович как будто никак не отреагировал на мои слова. Можно было даже подумать, что он уклонился от поднятой мною темы, повествуя мне о том, как отец в детстве повел его к врачу, очень крупному специалисту. Отправляясь на прием, – рассказывал В. Э. Вацуро, – отец сказал, что врач поставит такой-то диагноз. – «Значит, ты сам поставил диагноз?» – изумились родные. – «Нет, отвечал отец, – я просто знаю, что он сейчас занимается этой болезнью».

Нужда в каких бы то ни было оправданиях отпала. Анекдот сработал неожиданно и точно в качестве ответной реплики, став подлинной пуантой разговора у санатория в Репино. Это была отличная завершающая точка. Благодаря анекдоту разговор обрел эстетическую полноту и яркость, динамизм и целостность.

Итак, анекдот есть доминантный речевой жанр и одновременно жанр литературный. Он по-своему универсален, ведь в нем фактически совместилась вся классическая иерархия устных речевых жанров от басни до гномы. Иначе говоря, анекдот работает за них всех, и в общем справляется, хотя нагрузка и не из легких. Функция анекдота в разговоре по характеру своему повышенно эстетическая. Точнее говоря, именно анекдот во многом эстетизирует разговор, делает его художественно организованным.

V. Анекдот. Проблема контекста

Рассмотрим, как анекдоту живется в разговоре, как эта микрочастица соотносится с движением и обшим развертыванием разговора. Частоте возникновения анекдота не стоит придавать особого значения. Более того, можно даже определенно утверждать, что в эстетическом плане она мало целесообразна. Анекдот хорош и особенно эффектен, когда он появляется в чужом и не очень для него приспособленном пространстве. Чем меньше анекдотов введено в разговор, тем больше шансов, что они нарушат ожидания слушателей и будут художественно притягательны.

Со своей ролью в разговоре анекдот справляется до тех пор, пока не вырабатывается иммунитет к его появлению. Если же появление анекдота вполне предсказуемо и, значит, нет эффекта неожиданности, то, включаясь в разговор, анекдот, как правило, теряет что-то очень важное. Анекдот не создан для фронтальной атаки, для открытого нападения; его подлинная стихия, как уже говорилось, – засада.

Ю. М. Лотман владел культурой анекдота в полном смысле слова, что проявлялось и в его разговорах, и в лекциях. Он безошибочно чувствовал внутренние законы жанра. В частности, Юрий Михайлович вполне осознавал, что анекдот должен появиться именно из засады. И это было не чисто умозрительное, книжное понимание природы жанра, а живое, органичное ощущение того, что эстетический эффект, производимый анекдотом, будет равен нулю, если не произойдет взрыва, неожиданного и полного сокрушения противника, анекдоту нужна катастрофа, нужна решительная смена всей налаженной иерархии значений. Лотман не только знал русскую устную анекдотическую традицию, но и сам находился внутри ее. Ограничусь одним примером. В одной из своих лекций, говоря о войне 1812 года, Ю.М. Лотман заметил:

Вторгшись в пределы России, Наполеон собирался занять русский трон или посадить на него кого-нибудь из своих родственников. При этом он рассчитывал на поддержку крестьян, которых он обещал освободить от крепостной зависимости. Однако желанной поддержки он не получил, русский народ изгнал иноземцев. Потому что француз не может быть императором России, настоящим русским царем может быть только немец. 1616
  Ардов Б. Table-talks на легендарной Ордынке // Русская мысль. 1994. № 4018, 24 февр. С. 10.


[Закрыть]

Анекдоты вполне могут располагаться и кучно, насыщенно, густо, но только тогда все усложняется. Слушатели ждут очередного анекдота, т. е. жанр ближайшей реплики известен. Таким образом, эффекта неожиданности так легко уже не достигнешь, а достигнуть его все равно необходимо, ведь анекдот должен удивить, ошарашить, нарушить инерцию восприятия. Значит, если происходит нанизывание анекдотов один на другой, все большую роль начинает играть контрастность фона. Характер сцепления микротекстов получает совершенно особый смысл, становится структурно значимым. В том случае, который мы обсуждаем сейчас, необходимо нарушить инерцию нанизывания анекдотов один на другой. За счет чего это может быть достигнуто?

Один из возможных путей следующий: анекдоты начинают отрицать друг друга, они уже не сосуществуют, а преднамеренно сталкиваются, и тогда образуется особая высота эстетического напряжения. Иными словами, анекдоту для того, чтобы реализоваться, нужны дополнительные усилия, нужна повышенная активизация внутренней энергии, т. е. жанру приходится работа в трудных условиях, будучи сверхбдительным, оказывая совершенно исключительное внимание к соседям, к ближайшему окружению.

Анекдот в целом отличает острое чувство контекста. В данном же случае требуется чувство контекста, которое значительно превышает норму, ведь необходимость выделиться, изумить, опрокинуть сложившиеся представления возросла в достаточно ощутимой пропорции. Кучное расположение анекдотов требует, дабы не возникло сумятицы и мешанины, повышенной наэлектризованности каждой отдельной микрочастицы, каждого отдельного текста, что отнюдь не так просто.

«Table-talk» А. С. Пушкина и «Старая записная книжка» П. А. Вяземского – безусловно художественные удачи. В большинстве же случаев интенсивное нанизывание анекдотов приводит к хаотическому скоплению текстов, которым не очень-то уютно друг с другом. И, главное, почти, абсолютно пропадает эффект новизны. Нашествие, столпотворение анекдотов прежде всего убийственно для них самих.

Возьмем любой современный сборник анекдотов (а их целое море – от брошюрок до томов): как мало в них подлинно интересного, и как это подлинно интересное буквально тонет среди сотен и даже тысяч пошлых, заезженных сюжетов, в которых много зубоскальства и вульгарности, но ни на грамм нет остроты.

Составители большинства современных сборников анекдотов не дают себе отчета в том, что когда анекдотов навалом – это опасно прежде всего для самих анекдотов, ведь они должны быть уникальны и неповторимы, должны быть огненной, пылающей точкой повествования, делая его эстетически интересным и значимым. Анекдоту необходимо более или менее развернутое пространство, своего рода взлетная и одновременно посадочная полоса.

Как правило, анекдоты не нанизываются друг на друга, а «прошивают», пронизывают разговор. Отсюда – заповедь: разговор не любит скопления анекдотов, ибо кучность их расположения снижает вероятность попадания в цель. А анекдот не может не быть точным, снайперски точным, и вот почему. Анекдот вызывается, извлекается из памяти и вводится, ввинчивается в некий организм если и не по заранее обдуманному плану, то во всяком случае достаточно целенаправленно.

Операция по вживлению анекдота должна протекать быстро, молниеносно. Но, главное, все должно быть сделано безошибочно, ведь в организм вводится чужеродное тело, и оно должно в нем закрепиться, остаться, более того, оно должно помочь организму функционировать легче и свободней. Значит точность попадания анекдота в цель имеет решающее значение. От этого зависит быть ему или не быть. Не будь особой точности попадания, и сам анекдот-то становится не нужен.

Конечно, появление анекдота в разговоре, а также в письменных художественных текстах может быть и более или менее непроизвольным, не продуманным заранее, но точность попадания в цель при этом все равно должна быть несомненной. Вообще динамизм вживания анекдота в разговор – фактор очень важный, но тем не менее он не имеет всеобщего, абсолютного значения. Ведь очень многое зависит от ритма, в котором протекает разговор, от самого типа разговора.

При торопливом обмене реплик, когда нет возможности для развернутого диалога, когда господствует сжатая, отрывистая фраза, появление анекдота связано с мгновенным извлечением из резервуара памяти единственно нужного в данной ситуации сюжета. При этом очень часто вводится даже не сам анекдот (полным текстом), а только ссылка на него, или одна фраза (как правило, это пуантируюшее объяснение).

В развернутый, неторопливый разговор анекдот включается иначе – более обдуманно, обстоятельно, подробно. Но анекдот вводится в разговор не для того, чтобы сделать его более интересным, колоритным, ярким, не для того, чтобы развлечь или увлечь. Его цель иная: он должен высветить, актуализировать узлы разговора, представить наиболее рельефно, выпукло, убедительно многие его аспекты. Отсюда – исключительна важна точность попадания.

Был в риториках особый раздел – изобретение. В нем выделялись и классифицировались всевозможные формы художественной убедительности. Среди источников красноречия неизменно фигурировали пример (exempla) и свидетельство (testimonium): пример «состоит в напоминании известного по истории лица или происшествия»1717
  Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1989. Т. 13. С. 320.


[Закрыть]; свидетельство «состоит в приведении слов какого-нибудь известного писателя в доказательство нашей мысли».1818
  Там же. С. 321.


[Закрыть] И пример, и свидетельство, конечно, отнюдь не равнозначны анекдоту, но последний является их разновидностью. Поэтому, естественно, между ними можно найти много общих черт. Но самое главное, что пример, свидетельство и анекдот сближает их функциональная направленность: каждый из них представляет собой средство убеждения.

Таким образом, анекдот есть жанр риторический. Определяющая эстетическая сверхзадача его: он должен убедить, причем, тогда и так, когда иначе уже фактически ничего не сделаешь или сделаешь крайне грубо и топорно.

Недавно, когда я был в гостях, зашел разговор о знании иностранных языков. Хозяйка с гордостью сказала, что она некоторое время жила во Франции и потому свободно говорит по-французски, и что теперь этот язык изучают ее дети. Один из сидевших за столом заявил, что и он владеет французским. Получился почти парад торжествующих знатоков. Не хотелось спорить, доказывать, что умение болтать – это еше не все, что подлинное познание чужого языка – дело крайне сложное. А остудить пыл доморощенных полиглотов все-таки хотелось. И я решил выразить свою точку зрения историческим примером – анекдотом. И сразу отпала необходимость в тех долгих, нудных, банальных рассуждениях, которые уже были готовы слететь у меня с языка. К тому же, материализовавшись, рассуждения эти явно оказались бы непозволительно грубы по отношению к присутствующим. Ввод в разговор анекдота помог совместить точность с соблюдением приличий.

Вот текст, воскрешающий события более чем столетней давности, но при этом легко и органично вписавшийся в разговор, который состоялся в Хельсинки в конце XX века:

Ответ его (Ланжерона – Е.К. ) государю Александру на вопрос, о чем говорят Милорадович и Уваров: «Pardon, Sire, ces М. Mrs. parlent fran^ais, je ne les comprends pas» (Простите, государь, эти господа говорят по-французски, я их не понимаю). 1919
  Вяземский П. А. Записные книжки. М., 1992. С. 121.


[Закрыть]

Обстоятельства, сопутствующие рассказыванию анекдота, мало в чем изменились с античных времен. Правда, сейчас этот жанр принято считать развлекательным и относить к юмористике, но это плод чистого недоразумения, результат элементарной неграмотности.

Анекдот хранит верность своей риторической модели. Он встраивается в разговор отнюдь не случайно и не произвольно, не для того только, чтобы позубоскалить, а внутренне осмысленно, подключаясь к одной из выдвинутых тем. У анекдота есть свое место в разговоре.

Итак, уместность есть центральное эстетическое требование, предъявляемое к жанру. Анекдот, рассказанный невпопад, становится совершенно ненужным, самоуничтожается, разрушая текст, теряется его смысл. Стройное архитектурное сооружение превращается в груду сваленных строительных материалов.

VI. Анекдот и разные формы разговора

Пытаясь уяснить роль анекдота в разговоре, я брал последний как некий общий принцип, не детализируя и не уточняя. Но, понятно, что разговор не может быть реализован как вообще разговор, а только в той или иной форме. И та конкретная форма, в которой протекает общение, многое определяет в реальном функционировании анекдота. Выделим несколько основных типов диалога, каждый из которых допускает целый набор разновидностей (в данном случае важна исходная структура, а не ее возможные проявления).

Первичная, простейшая модель – обмен репликами. Тут анекдот в большинстве случаев вырастает из слуха, новости, сплетни, укладываясь, как правило, в одну – две фразы, что особенно вероятно, если его персонажи (носители определенной репутации-маски) известны участникам разговора.

Анекдот расцвечивает обмен репликами, делает его насыщенным, придает ему остроту, но при этом он вводится так, чтобы не осложнять и не тормозить развертывание общего сюжета, не деформировать взятый ритм, не нарушать стилистическую целостность простейшей формы диалога, обладающей своей особой поэтикой.

Появление анекдота в обмене репликами прежде всего определяется принципом уместности. Анекдот приводится как новость, на правах новости, характерный штрих времени, показательный если и не фактически, то во всяком случае психологически.

Болтовня – более развернутый тип диалога. Она дает анекдоту возможность предстать уже в контурах достаточно отчетливых, демонстрируясь подробно, колоритно, «вкусно», но одновременно сохраняет в нем динамичность, подвижность, мобильность.

При болтовне значительно повышается удельный вес дополнительной информации, заложенной в участниках диалога, что означает: этот тип диалога отличается гораздо более высоким, по сравнению с обменом репликами, характером контекстуальности. Однако вполне сохраняется беглость, быстрота переключения сюжетно-тематических планов общения.

Болтовня многостильна, что влияет на богатство, разнообразие и даже пестроту тех анекдотов, которые могут появиться в этом типе разговора. Кроме того, анекдот тут можно сказать спонтанен, и во многом он действительно независим, ибо его появление не регламентировано заранее определенным тематическим ракурсом.

Включение анекдота в болтовню по-своему естественно и логично. Оно связано с характером жанра, тяготеющего к богатой цветовой гамме и даже к своего рода лоскутности. Анекдот помогает болтовне стать по-настояшему яркой, острой, пикантной и разнообразной, неся функцию своего рода «расцветки».

Беседа – высший и наиболее разветвленный тип диалога. Это наиболее иерархический разговорный жанр. По сравнению с обменом реплик и болтовней он гораздо менее подвижен и мобилен, но зато обладает усложненной и мощной контекстуальностью. Необходимость наличия у участников диалога дополнительной информации тут исключительно важна. Кроме того, беседа требует от участников определенной культурно-психологической ориентированности.

Анекдот в структуре беседы, по сравнению с обменом реплик и болтовней, имеет мало возможности кичиться своей свободой. Беседа более или менее жестко организована. Она обладает своим достаточно четким регистром тем. Переключение с одного сюжетносмыслового уровня на другой возможно, но оно должно быть внутренне оправданно.

Беседа обеспечивает анекдоту наиболее плавное и надежное существование, и, кроме того, она дает ему право на стиль. Беглость обмена репликами и болтовни фактически лишает его этого права. Постепенность, плавность, мотивированность перехода с одного тематического уровня на другой и некоторые другие особенности беседы приводят к определенной перестройке анекдота: он теряет обрывистость и в гораздо меньшей степени похож теперь на радиоактивную микрочастицу. Вся суть в том, что анекдот в беседе обрел стабильность – он входит в свое гнездо, в свою ячейку, будучи непременно связан со строго определенным контекстом, с особой эмоционально стилистической атмосферой. Таким образом, от первой ступеньки диалога к высшей происходит последовательное наращивание концептуальности. Налицо совершенно очевидная тенденция.

Диалог, как уже говорилось, предполагает огромное количество разнообразнейших форм. Но на них нет возможности задерживаться, ведь прежде всего необходимо хотя бы в общих чертах попытаться уяснить, какую же печать накладывает на анекдот тот или иной тип разговора и что при этом в анекдоте меняется, а что остается.

Оказалось, что анекдот, претерпевая некоторую внутреннюю перестройку при подключении к определенному типу разговора, тем не менее не рассасывается, не теряет своего структурного ядра. Он пронизывает всю систему разговорных жанров и каждый раз выглядит несколько иначе, одновременно оставаясь самим собой.

Но в каком же все-таки качестве анекдот живет в разговорных жанрах? Какие у него права? Каков статус?

Анекдот живет в разговоре в качестве особого внутреннего жанра-строителя, обладающего организующей эстетической функцией. В принципе любой тип диалога обладает правом на анекдот. И в любой из этих типов, имеющих, как уже говорилось, огромное множество конкретных проявлений, анекдот способен привнести, каждый раз примеряясь к специфике диалога, блеск, остроту, глубину.

Анекдот – внутренний речевой жанр. Он помогает разговору жить интенсивно и насыщенно и, главное, быть художественно убедительным. Причем это свойство анекдота отнюдь не локально, скорее даже наоборот.

Выше не раз уже говорилось о том, что анекдот способен пронизать практически всю систему традиционных литературных жанров, т. е. он может вживляться в письменные тексты.

Таким образом, есть все основания сделать вывод: анекдот способен тотально проникать как в письменную, так и в устную жанровую системы.

Анекдот подключается к текстам, относящимся к областям и разговорного и письменного творчества, чтобы в парадоксально заостренной форме обнажить, раскрыть явление, особенность нравов, черту реальной личности или целого типа. Это и есть доминантная эстетическая функция анекдота. Комизм же скорее побочный продукт основного эффекта. Когда говорят о комизме в анекдоте, как качестве определяющем, то этим просто одно (!) из следствий (обнажение, раздевание реальности, снятие оков этикета часто сопровождается смехом) принимается за причину.