Текст книги "Анекдот как жанр русской словесности"

XXI. Анекдот и историческая проза

Связь анекдота с исторической прозой заслуживает особого обсуждения. Намечу некоторые подступы к теме.

И анекдот фольклорный, и анекдот литературный (историко-биографический), при всех своих отличиях, тем не менее складываются, входят в единый эстетический феномен, существуя по модели КАК БЫ МЕЛОЧЬ. Братья Гонкуры говорили, что анекдот – это мелочная лавка истории.

И фольклорный, и литературный анекдот, как правило, демонстрируют частное событие (безымянно ли оно или связано с конкретным случаем – это в общежанровом плане принципиального значения не имеет), которое оказывается барометром, указывая на температуру общества, выступая как показатель нравов.

Таким образом, в анекдоте обязательно должны соединиться локальность и значительность. Сочетание это и обеспечивает роль анекдота как особого рода исторического документа, открывающего важное через мелкое, тенденцию – через деталь. В крупной идеологической конструкции, поражающей внешними масштабами, в парадном портрете, поражающем великолепием, анекдот чувствует себя не очень уютно – он там неуместен. Но если важно показать жизнь общества изнутри, если необходимо высветить господствующие в нем привычки, представления, вкусы, то тут-то и нужен, даже необходим анекдот, тут-то и выступает он на правах исторического источника, документа.

Причем и в фольклорном и в литературном анекдоте на самом деле совершенно не важно, произошло ли в действительности то, о чем он повествует. Существенно другое: как воскрешаемый эпизод характеризует нравы, т. е. анекдот интересен не фактически, а историко-психологически, как живой, колоритный штрих, как показатель того, о чем же судачат в обществе, в компании, на улице. Вкратце очерченный круг специфических особенностей жанра, собственно, и обусловил его место в устном повествовании.

А можно ли доверять анекдоту? Нет, конечно. Более того, ни в коей мере не следует доверяться этому в высшей степени коварному жанру. Ценность анекдота в другом: он незаменимый помощник в живом, убедительном, достоверном показе картины нравов. Тут еще очень важна проверка бытовым (в литературном анекдоте – культурно-историческим) контекстом. Пройдя шлифовку, обработку, оттачивание, чтобы предельно точно сомкнуться с близлежащими структурами, получив совершенно определенную «прописку», анекдот и получает права свидетельства, документа, становится актуальным и необходимым.

Анекдот, встраиваясь в картину нравов, по-особому освещает ее, но и сам он при этом начинает выглядеть чрезвычайно рельефно, убедительно, начинает играть и искриться, т. е. он оживляет и одновременно оживает. Причем из всех видов исторического повествования особенно важен анекдот в биографии. Конечно, есть биографии (особенно официальные или героизированные), которые вполне могут обойтись без присутствия анекдота. Но в целом еще со времен античности (Плутарх, Диоген Лаэрций, Светоний и т. д.) анекдот был подлинным украшением биографии. Причем он являлся не столько перлом, сколько своего рода голограммой, ибо интенсивно и последовательно содействовал тому, чтобы воссоздаваемую личность можно было ощутить как живую, предельно емко, выразительно, непосредственно.

Ю. М. Лотман писал, что «биография писателя складывается в борьбе послужного списка и анекдота».6464
  Лотман Ю. М. Литературная биография в историко-культурном контексте // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Таллинн, 1992. Т. 1. С. 373.


[Закрыть] С этим трудно согласиться, и вот почему. Убежден, что борьбы, собственно, и нет, ведь анекдот отнюдь не противоречит послужному списку, а дополняет и уточняет его, утепляет гамму, снимает сухость и протокольность. Они очень нужны друг другу – послужной список и анекдот. Это те два полюса, которые придают биографии объемность и выпуклость. Так что нет борьбы, и нет победителей.

Ограничусь одним, но, как представляется, достаточно показательным примером.

П. В. Анненков, сообщая в Материалах для биографии А. С. Пушкина о знакомстве поэта с Гоголем, особо выделял следующее обстоятельство:

Пушкин прозревал в Гоголе деятеля, призванного дать новую жизнь той отрасли изящного, которую он сам пробовал со славой, но для которой потребен был другой талант, способный посвятить ей одной все усилия свои и подарить ее созданиями, долго и глубоко продуманными… 6565
  Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. СПб., 1855. С. 368.


[Закрыть]

Свое наблюдение П. В. Анненков сопроводил следующим примечанием:

Не можем удержаться, чтобы не привести здесь забавного рассказа самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще не имел права на это в своем звании писателя. Впоследствии он был представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, но прежде и тотчас по приезде в С. – Петербург (кажется в 1829 году), Гоголь, движимый потребностью видеть поэта, который занимал все его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и наконец у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера… Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил, и на вопрос свой: «дома ли хозяин», услыхал ответ слуги: «почивают!» Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил: «Верно всю ночь работал?» – «Как же, работал, – отвечал слуга, – в картишки играл». Гоголь признавался, что это был первый удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе Пушкина до тех пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения. 6666
  Там же. С. 368–369.


[Закрыть]

Зачем понадобилось П. В. Анненкову это примечание? Прямой необходимости в нем как будто не было. Более того, рассказ Гоголя не имеет никакого отношения к мысли о том, что Пушкин видел в нем великого новатора, нашедшего в литературе свой особый путь. И все-таки появление примечания внутренне было совершенно оправданно.

П. В. Анненков, видимо, почувствовал, что взятый им высокий тон в обрисовке взаимоотношений Пушкина и Гоголя надо как-то уравновесить, подскоблить, снять излишнюю глянцевитость, представив образы и того и другого более живыми и конкретными. Потребовалась демифологизация. Тут-то и пригодился анекдот. Он был подключен безошибочно точно и вовремя.

Рассказ Гоголя, оказавшись в окружении «высокого штиля», оттенил повествование, сделал его более богатым и ярким, ввел новую, в противовес официально-канонизируюшей, точку зрения, дал свежий взгляд на двух корифеев литературы, на характер их общения, который традиционно рассматривается в духе передачи Богом Моисею священных скрижалей. Да и неожиданность появления сыграла свою роль. В общем, анекдот сумел расцветить и расшевелить как будто чужеродное для него пространство, но и сам он ярче засверкал от малоподходящего соседства, от чего выиграли оба.

В целом можно сказать, что записанный со слов Гоголя анекдот, вводясь в ткань пушкинской биографии, сыграл роль своего рода противовеса, и это в высшей степени показательно.

Принцип противовеса (можно еще определить его как принцип дополнительности) во многом определяет функцию анекдота в историко-биографической прозе. С появлением этого микро-жанра последняя приобретает или усиливает, заостряет в себе такие качества, как гибкость, разнообразие, мобильность, способность погружаться в разные культурно-временные контексты. Но вместе с тем не все так просто.

Конечно, анекдот, как правило, вводится в строго документированное историческое повествование для контрастности фона – как струя свежего воздуха, но не только. Он может попасть и в унисон с текстом, только все равно он должен его оживить, придать ему динамизм, ассоциативно насытить – это неизбежно. Анекдот помогает быть историческому повествованию ярким, убедительным, психологически точным. Однако анекдот не только входит в историческую прозу, но и сам является жанром исторической прозы.

Короткий бытовой эпизод или запись исторического сюжета – это ведь особый жанр и причем достаточно древний (Элиан. Пестрые рассказы). Такие микроновеллы обычно не входят в большой развернутый текст, не распределяются по линейному принципу, где место каждого звена строго фиксировано, но при этом они живут отнюдь не изолированно, не замкнуто, не сами по себе, а сцепляясь, связываясь, вырастая в довольно прихотливые, но отнюдь не произвольные цепочки («Старая записная книжка» П. А. Вяземского, «Table-talk» А. С. Пушкина, «Соло на ундервуде» С. Довлатова).

В «Частной реторике» Н. Кошанского анекдот как исторический жанр расположен после характеров и некрологов, представляя собой своего рода портрет, даваемый через ситуацию.6767
  Кошанский Н. Ф. Частная реторика. СПб., 1840. С.58–64.


[Закрыть]

XXII. О культурно-эстетической функции анекдота

Исторические микроновеллы, сталкиваясь, соединяясь, образуют ряд, потом возникает пересечение рядов. При этом главной эстетической задачей становится достижение эффекта кажущейся произвольности при внутренней структурированности. Как же это достигается?

Действительно, каждый отдельный сюжет вполне самостоятелен, но ведь его появление чем-то обусловлено: он кем-то и для чего-то взят, введен в русло некоего замысла. Иными словами, сюжет освещен образом автора. Образ этот предполагает определенный принцип отбора материала, он цементирует россыпь текстов, каждый из которых вполне отделен. Кстати, сборник анекдотов всегда имеет своего составителя, рубрицируюшего сюжеты, но сборник не имеет и не может иметь этого обволакивающего авторского элемента, связывающего анекдоты в единое эстетически организованное повествование.

Итак, анекдот как исторический жанр всегда входит в поле того или иного авторского взгляда, т. е. он далеко не безличностен (еше одно отличие, скажем, Старой записной книжки П. А. Вяземского от традиционного сборника анекдотов с его анонимностью и разрушением всех контекстуальных связей). Более того, он носитель концепции, если даже и не реальной личности, то уж во всяком случае определенной концепции нравов общества.

Вычленение быстро и сжато развернутого исторического сюжета в отдельный текст, было предпринято в ходе осмысления опыта европейских риторик в XVII–XVIII вв. (французская моралистическая литература) и завершено затем на основе важнейших методологических достижений, сделанных романтической историографией в первых десятилетиях прошлого века.

Биографическая мелочь, этюд, деталь быта, психологическая характеристика – из этих как будто незначительных и явно внелитературных форм вырос особый жанр, причем вырос в процессе противопоставления большим классицистским формам. Может быть, именно поэтому анекдот прежде всего стал выполнять функцию дегероизации.

Отталкивание от внешне грандиозных и во многом искусственных конструкций вывело в центр и сделало полноценным и очень нужным жанром живую деталь, подробность, острый, резкий штрих, нелепый, неожиданный случай – то, что потом кристаллизовалось и художественно оформилось в анекдоте. Точно так же и в XX веке неприятие советского официоза, потребность в дегероизации повысили художественный статус анекдота, мощно активизировали его творческого потенциала (Абрам Терц, Вен. Ерофеев, С. Довлатов). Анекдот для андерграунда оказался просто необходим.

Понадобилось буквально все: его жанровая специфика, его традиции, его склонность к обнажению реальности, к решительному соскабливанию с реальности слоев внешней, формальной этикетности. Анекдот в эстетическом подполье легко и органично, ничуть не изменяя себе, стал обвинительным документом, убедительным свидетельством аномальности мира.

Как в XVII–XVIII веках во Франции, как в России в пушкинскую эпоху, он теперь не просто эксплуатируется как удобная форма, а является носителем историософской концепции. Неумирающий жанр! Вернее, постоянно возрождающийся из пепла. Особенно очевидным это становится именно теперь, и вот почему.

Кажется, в наши дни искусство художественного вымысла переживает тяжелейшее испытание. Когда-то чтение романов заполняло досуг, не всегда, конечно, но часто служа для заполнения пустот. Романы привносили разнообразие, делали жизнь более интересной и яркой. Жесткий ритм нашего времени требует совершенно иного. Нет необходимости для заполнения пустот. Наши интеллекты настроены на получение информации – сжатой и короткой. Настроенность на вымысел если не пропала, то во всяком случае очень сильно сократилась. Однако художественное творчество не исчезло, просто его движение определяют теперь несколько иные эстетические ориентиры.

Проявляется это в том, что анекдот во многом оказался вдруг важнее романа, и повести, и пьесы, ведь он, отбрасывая наслоения сочиненных коллизий и деталей, непосредственно и точно помогает нам понять, увидеть заново, осмыслить себя и мир.

Врожденная историософичность анекдота, сочетающаяся с исключительной мобильностью и одновременно концентрированностью (а значение темпа, соединенного с исключительной внутренней точностью в современном все убыстряющем свое движение мире необыкновенно важно), сейчас очень к месту. Анекдот, при всем том, что он будто бы принципиально отказывается от вымысла, художественно необыкновенно эффективен.

XXIII. Анекдот и прием наведения

В заключение вновь вернусь к тому, с чего начат наш разговор – к риторичности анекдота, ведь именно в рамках риторического подхода анекдот и существует как особый жанр, как эстетический феномен, как явление искусства.

На структурном уровне анекдот есть умозаключение от частного к частному, ибо он привлекается как один действительный случай для объяснения другого действительного случая. Строго говоря, анекдот один из частных видов аналогии, ассоциативного соединения, точнее даже столкновения двух разнородных фактов, двух элементов разнотипных систем, вдруг начинающих обнаруживать некоторые общие точки пересечения. Анекдоту отнюдь не противопоказаны обобщения. Более того, сцепление двух разнородных фактов (а оно ведь в случае с анекдотом просто не может быть произвольным и случайным, так как должно чем-то быть мотивировано) и есть обобщение, только внешне не афишируемое, внутреннее и потому тем более действенное.

То, что анекдот направлен на прояснение или освещение некоего события или личности, – это находит объяснение в риторическом приеме наведения. В самом деле, анекдот всегда наводит если даже не на конкретное событие или личность, то уж во всяком случае на определенную психологическую ситуацию. Сближение анекдота, как события легендарного и вместе с тем претендующего на «всамделишность», с неким действительным происшествием, собственно, и интерпретирует последнее.

М. Л. Гаспаров, говоря о переходе устной басни, т. е. басни особенно близкой к жанровой природе анекдота, к басне литературной (безконтекстной) отметил, в частности, следующее:

С развитием человеческого сознания развивается способность мышления к обобщению. На смену умозаключению от частного к частному приходит умозаключение от частного к общему и от общего к частному. Конкретный пример перестает быть рассказом об единичном случае и становится обобщенным изображением целого ряда аналогичных случаев. Это появление типического в индивидуальном и превращает пример из явления бытовой речи в явление художественной речи. 6868
  Гаспаров М. Л. Античная литературная басня. С. 8.


[Закрыть]

Картина получается необыкновенно стройная, можно даже сказать неестественно стройная. Было ли на самом деле такое поступательное движение художественных форм от простейших, низших ко все более усложненным и богатым? Вся история мировой литературы противится такой схеме. В данном же случае получается, что басня, только став литературной, только начав распространяться в составе сборников и потеряв при этом свой контекстуальный фон, получила возможность нести обобщение, смогла быть художественно убедительной. Но это не так.

Поменяв устный статус на письменный, басня многое приобрела, но при этом понесла тяжелейшие потери. Кроме того, став письменной, басня прежде всего стала школьной, что привело к ее неизбежному опрощению. Так что движение вперед было весьма относительным. И еще одно немаловажное обстоятельство отметить.

С потерей контекста басня стало открыто дидактичной, но обобщение она несла и на устном этапе, только оно тогда так грубо не выпирало, будучи отнесено от заведомо вымышленного случая к действительному происшествию, т. е. обобщение достигалось ненавязчиво и предельно органично. И Крылов, видимо, потому и ориентировал свои басни на реальные исторические ситуации, чтобы компенсировать те эстетические потери, которые неизбежны при чисто литературной басне, разорвавшей все отношения с контекстом.

Анекдот, также как и устная басня, несет обобщение. Более того, без этого обобщения он обессмысливается, теряет свою главную художественную функцию. Соединение анекдота с неким событием и образует общий контекст, в котором явственно высвечивается определенная тенденция или даже закономерность. Таким образом анекдот вполне самостоятельный текст и одновременно структурно значимый элемент другого, более обширного текста. Однако характер обобщения, заключенного в анекдоте, в полной мере может быть выявлен только в ходе сопряжения анекдота с неким жизненным случаем. Тогда и возникает рамка, вычерчивающая общие границы произведения.

Очевидно, что если, рассматривать анекдот изолированно, замкнуто, что препятствует его полноценному постижению, ибо тогда в поле зрения оказывается фактически осколок, обрывок текста, и смысл его в результате если и не утрачивается, то становится во многом малодоступен. И вот что интересно: анекдот помогает по-новому увидеть некий жизненный случай, а случай помогает понять «соль» анекдота. Ниточка, неожиданно протянувшаяся от анекдота к реальному событию, организует, выстраивает целое повествование, острое и эстетически яркое. Моделью его можно считать умозаключение от частного к частному. Оно отнюдь не предполагает примитвно-упрощенного построения, как это показалось М. Л. Гаспарову. Скорее наоборот: модель эта, давая возможность избежатьь плоского дидактизма, таит в себе богатейшие художественные возможности, которые еще далеко не исчерпаны.

XXIV. Анекдот как риторический жанр

Риторичность анекдота не только в том, что он активно используется через прием наведения на некое реальное событие (реальность самого анекдота психологически возможна, но гипотетична). Тут связь и более общая, более глубинная.

Подключаясь к определенному факту действительности, анекдот обязательно должен в чем-то убедить, на что-то раскрыть глаза, т. е. он полностью выполняет те задачи, которые стояли некогда перед античной риторикой.

Аристотель, уясняя место последней среди других наук, писал:

…определим риторику как способность находить возможные способы убеждения относительно данного предмета. 6969
  Античные риторики. С. 19.


[Закрыть]

В семиотическом словаре Греймаса и Куртаса дана следующая формула классической риторики:

определенная изначально как искусство «правильной» речи или «убеждения», риторика посвятила себя только одному виду текстов – текстам, с помощью которых оказывается воздействие на аудиторию (discours persuasifs). 7070
  Greimas A. I., Courtes I. Semiotique: Dictionnaire raisomw de la theorie du langage. Paris, 1979. S. 317.


[Закрыть]

Под жанровой крышей анекдота собирается особая группа текстов, с помощью которых они оказывают воздействие на аудиторию. Факт действительный сцепляется с фактом как будто бы действительным – странным, нелепым, но претендующим на реальность, т. е. с анекдотом.

Образовавшаяся цепочка есть эстетически организованное повествование, дающее объяснение событию, или конкретной личности, или определенному психологическому типу, но объяснение образное, объяснение в действии. Это и определяет место анекдота в разговоре или в письменном литературном тексте (например, в письмах, дневниках, мемуарах).

И в античном мире, и в наши дни анекдот остается одним из способов убеждения, своеобразным и неповторимым. Механизм поведения жанра, заложенный в глубокой древности, продолжает работать.

ПРИЛОЖЕНИЯ.
Тексты.
Старинные сборники анекдотов
(Вторая половина XIX столетия)

ПРИЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ

Полное и обстоятельное собраниеподлинных исторических, любопытных, забавных и нравоучительных Анекдотов Четырех увеселительных шутов Балакирева. д’Акосты. Педрилло и Кульковского

Часть вторая

Анекдоты Яна д’Акосты

короля самоедского Придворного шута Его Императорского Величества Государя Петра Первого

Ян Дакоста (собственно д’Акоста), неправильно произносимый некоторыми как Ла-Коста, происходил из португальских евреев, но когда и где родился – неизвестно. «Человек свойств живых и забавных – повествует о нем почтенный Голиков, описатель «Деяний Петра Великого» – д’Акоста исправлял в Гамбурге должность адвоката. Но как оная ему не полюбилась, то и пристал он к российскому, там бывшему, резиденту, вместо шута, с которым и приехал в Петербург. Смешные и забавные его ухватки полюбились Государю, и он приобщен был к числу придворных шутов».7171
  Смотри «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России». Сочинение И. И. Голикова. Издание 1838 г. Т. VIII, страница 26. Георгий Книжник.


[Закрыть] К какому именно времени государствования царя Петра надлежит отнести сие событие, для д’Акосты весьма важное, о том почтенный Голиков не проговаривает.

Но в 1747 г., д’Акоста видится главным над царскими шутами, именуется между ними графом, даже владеет песчаным, безлюдным островком Сомерое, в Финском заливе.7272
  Островок сей приищи, любезный читатель, на карте. Он чуть виден и лежит между срединными. Никита Тихорылов.


[Закрыть] А в 1718 г., д’Акоста, если верить одному иностранному сочинению7373
  Иностранное сие сочинение, под титулом «Анекдоты интересные», отпечатано на французском языке в Лондоне, в 1792 году. Сергей Путинский.


[Закрыть], бил челом царю на некоего гоф-хирурга Лестока, яко бы он, Лесток, с женою и четырьмя дочерьми его, д’Акосты, имел любовную связь. Сей или иной какой поступок был причиною, что гоф-хирург Лесток, в том же 1718 г., был выслан из Петербурга в Казань, где и пробавлялся, леча татар, по самую кончину императора Петра, в 1725 г.7474
  О сем Лестоке смотри статью М. Д. Хмырова: «Граф Лесток», напечатанную в «Отечественных записках» 1866 года, книжка 6, стр. 239. Георгий Книжник.


[Закрыть]

Между тем д’Акоста, семейное благополучие которого, в отсутствие ненавистного ему Лестока уже не возмущалось, не переставал пользоваться милостью царской и, кроме иных прочих деяний, занимал даровую квартиру в доме архиатера Эрскина7575
  Архиатерами звались тогда наиглавнейшие во всем русском государстве доктора. Гурий Тупорылое. Сего Эрскина неправильно пишут Арескин. Варсонофий Острорылое.


[Закрыть], купленном, с 1719 г., в казну, за 500 рублей.7676
  Смотри в статье М. Д. Хмырова: «Русская военно-медицинская старина», напечатанной в «Военно-медицинском журнале» 1869, кн. 1, стр. 45. Георгий Книжник.


[Закрыть] И почитай никакое пиршество при дворе царском не обходилось без д’Акосты, о чем свидетельствуют и очевидцы, из коих назовем мы хоть господина Берхгольца, который был тогда каммер-юнкером Карла Фридриха, герцога голштинского.7777
  Сей герцог Голштинский, 21 мая 1723 г., сочетался браком с дочерью имп. Петра I, цесаревной Анной, и был отец имп. Петра III Федоровича. Михаил Смеевский.


[Закрыть] Сей господин Берхгольц, описывая, например, придворный праздник 25 апреля 1721 г., приводит, между прочего, следующее: «Я – говорит он – услышал спор между Монархом и его шутом Ла-Коста7878
  Читай, как выше замечено, д’Акоста. К.Н.Б.<естужее>-Р.<юмин>.


[Закрыть], который обыкновенно оживляет общество… Дело было вот в чем: Ла-Коста говорил, что в св. Писании сказано: многие приидут от востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом. Царь опровергал его и спрашивал: где это сказано? Тот отвечал: в библии. Государь сам тотчас побежал за библиею, и вскоре возвратился с огромною книгою, которую приказал взять у духовных, требуя, чтобы Лакоста отыскал ему то место. Шут отозвался, что не знает, где именно находятся эти слова, но может уверить его величество, что они написаны в библии. «Все вздор, отвечал государь (по своему обыкновению, на голландском языке), там нет этого».7979
  См. кн.<игу> «Днев.<ник> камер-юнкера Берхгольца», перев.<од> с нем.<ецкого> И. Аммона, напеч.<атан> в 1858 г., ч. 1, стр. 59. Георгий Книжник.


[Закрыть] Тот же господин Берхгольц сообщает, что у царя Петра было заведено, при всяком случае, пить здоровье «семейства Ивана Михайловича»8080
  Сей Иван Михайлович был по фамилии – Головин, а носил шуточное прозвище адмиралтейского баса. Михаил Хмуров.


[Закрыть], то есть всего российского флота; и если этот тост бывал забыт, то д’Акоста имел право каждый раз требовать с царя по тысяче рублей, – вследствие чего царским деньшикам поставлялось обязанностью: напоминать о том государю.8181
  Смотри «Дневник камер-юнкера Берхгольца», ч. 3, стр. 24. Георгий Книжник.


[Закрыть] Стало быть, нет ничего мудреного, если д’Акоста, 24 августа 1721 г., т. е. перед самым заключением Нейштадского мира с побежденными шведами, подавал царю челобитную о награждении его, яко бы «за службы», землями из новоприобретаемых от Швеции, – и был в числе тех, на челобитные которых государь положил такую резолюцию: «Отдать, ежели нет наследников законных, против трактата с шведами».8282
  См. соч. И. И. Голикова: «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России». Т. 8, стр. 496. Георгий Книжник.


[Закрыть] Какие именно земли получил тогда д’Акоста, доподлинно неизвестно.8383
  Сего не испроведал и я, хотя о том усильно старался. Михаил Смеевский.


[Закрыть] Но 16 мая 1722 г. государь пожаловал д’Акосте 100 рублей8484
  См. соч. И. И. Голикова: «Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России». Т. 9, стр. 369. Георгий Книжник.


[Закрыть], 22 января 1723 г. – 200 рублей8585
  Там же, с. 456. Он же.


[Закрыть], а 1 апреля того же года повелел иностранной коллегии выдать ему шуточную привилегию на остров Гохланд8686
  Там же, стр. 478. Он же.


[Закрыть], причем д’Акоста увеселительно наименован королем Самоедским.8787
  Почтенный И. И. Голиков в своей книге «Деян. Петра Вел.» (т. 8, стр. 27) именует д’Акосту ханом самоедским. Он же.


[Закрыть] Фавор д’Акосты не умалялся до самой кончины имп. Петра I, что явствует из заметок часто упоминаемого господина камер-юнкера Берхгольца, который, например, повествуя о времяпровождении герцога голштинского в 29 день апреля 1723 г., пишет: «Татищев8888
  Татищева звали Алексей Данилович. Тогда он был царский деньщик, а впоследствии при имп. Елизавете Петровне генерал-полицмейстер, и больно сек санктпетербургских жителей. Михаил Смеевский.


[Закрыть], так называемый философ Ла-Коста и другие подобные им веселые господа также приходили (к герцогу) с императором»8989
  Смотри книгу: «Дневник камер-юнкера Берхгольца». Часть 3, стр. 82. Георгий Книжник.


[Закрыть]; а в перечне событий дня 22 июля 1723 же года упоминает: «его величество был (у герцога) в отличном расположении духа; а Ла-Коста и капитан Венц развеселили его еще более, потому что постоянно спорили между собою и говорили друг другу самые жестокие слова»9090
  Там же, стр. 166. Он же.


[Закрыть]; наконец, описывая приезд царя со свитою к князю-кесарю9191
  Князь-кесарь – именование шутовское же. Об оном см. книгу М. Д. Хмырова «Графиня Головкина и ее время», напечатанную в 1862 г., стр. 52–81. Георгий Книжник.


[Закрыть] Ромодановскому 6 сентября 1823 г., сообщает следующее: «Там нам всем тотчас поднесли по чарке его (князя-кесаря) адски крепкой дистиллированной дикой перцовки. От нее, ни под каким предлогом, не избавлялся никто, даже дамы. И при этом угощении, император сам долго исправлял должность хозяина, который собственноручно подносил чарки, причем не только тщательно наблюдал, чтоб на дне ничего не оставалось, но и спрашивал потом каждого, что он такое пил? Тотчас отвечать на этот вопрос было весьма не легко, потому что водка так жгла горло, что почти не давала говорить. Так как император не пощадил и дам, то многим из них пришлось очень плохо от этого напитка. Но никому так не досталось, как мосье JIa-Косте: его уверили, что после того надобно выпить воды (которой его величество тут же и приказал Василию9292
  Сей Василий по отчеству Петрович, а по фамилии Древник, был деньщик и фаворит царский. Нечто о нем изъяснено в одном иностранном сочинении, под титулом «Русские любимцы», напечатанном на немецком языке, в Тюбингене, в 1809 г. Сергей Шутинский.


[Закрыть] принести большой стакан), и лишь только он это сделал, как не только почувствовал в горле жжение, в десять раз сильнейшее, но и разом отдал назад все, что съел, может быть, в продолжение целого дня, после чего ужасно ослабел и начал кричать, что должен умереть».9393
  Смотри книгу «Дневник камер-юнкера Берхгольца», часть III, стр. 214–215. Георгий Книжник.


[Закрыть]

Однако д’Акоста не умер, во всяком случае тогда. Смерть его последовала гораздо позднее, но в котором именно году – того не знаем.9494
  Достоверно, впрочем, что сей д’Акоста уже умер. Из натуры вещей. Михаил Смеевский.


[Закрыть]

Сын д’Акосты, Яков-Христиан, в 1737–1739 годах, служил в полевой артиллерии капралом, каптенармусом и сержантом, а в 1740 г. пожалован в армейские полки подпоручиком.9595
  Из документов одного петербургского архива. Варсонофий Острорылов.


[Закрыть]

Существует ли ныне знаменитый род д’Акостов, сего утвердить не можем.

Михаил Хмуров.