Текст книги "С тобой мне не страшно"

– В том смысле, что она моя дочь. Двадцать лет назад… Хотя, пожалуй, времени прошло меньше… Тогда ты только пошла в школу, и твоя мама была уверена, что я тружусь скромным бухгалтером… Она переживала, думая, что меня не оценивают по достоинству. У нее уже появились подруги, которым повезло, как она считала, больше, потому что их мужья выбились в люди… А у меня будто бы нет честолюбия и элементарного внимания к семье… Так она говорила. А потом я начал мотаться по другим городам, где мы открывали филиалы. Здесь делами фирмы руководил мой партнер Олег, хотя работник из него был никакой. И вот однажды, когда я вернулся и мы сидели с Олегом в кабинете, я проверял документы банка, листал выписки, он объявил мне, что давно любит мою жену, а она его. Я пропустил это мимо ушей, только потом переспросил: «Я понял, вы любите друг друга. А дальше-то что?»

– Валя хочет с тобой развестись. И мы поженимся.

Для меня это было полной неожиданностью. Во-первых, Олег никогда, по крайней мере при мне, не проявлял к ней особого интереса. Ни комплиментов, ни разговоров в сторонке, ни взглядов украдкой. А потом, он был бабником невероятным, у него были постоянные любовницы… Доходы позволяли. А тут вдруг – моя жена.

Я показал на бумаги, сказал, что разберусь сначала с банком, а потом займусь другими вопросами, по мере поступления. А он сидел испуганный и покрасневший от напряжения. Из чего я сделал вывод, что у него что-то запланировано по поводу моей… то есть нашей фирмы. Он во всем искал выгоду и наверняка подсчитал, что Валя после развода получит половину акций, передаст ему их в управление, и тогда он станет почти полноправным владельцем быстро развивающегося холдинга…

Я вернулся домой, а Олег уже предупредил звонком Валю о моем возвращении, поэтому она встретила меня с таким же испугом и напряжением. Я сел ужинать и лишь потом спросил, правда ли то, что сказал мне Омельченко. Она закивала, стала плакать и объяснять… Я собрал чемодан и улетел в Ростов. Почти полгода и жил там, прилетая раз в неделю или две, задерживался на пару дней, чтобы ты потихоньку привыкла к моему отсутствию. Неужели не помнишь?

– Очень смутно. Помню, как в больнице лежала, и ты пришел, и я так радовалась…

– Так и было. Ты попала в больницу. Я прилетел и стал дожидаться твоего выздоровления. Олег к тому времени уже исчез, наворотив всяких дел. Мама сказала, что на нее словно какое-то затмение нашло, но теперь пелена спала, когда она поняла, что может потерять… Семья для нее самое главное, как оказалось. И потом у нас дочь, у которой здоровье не самое крепкое… И я остался, правда, слетал в Ростов, чтобы объяснить другой женщине, с которой прожил почти все это время, что у меня есть дочь, бросить которую я не могу не только из соображений порядочности. И та женщина все поняла. Она даже сама попросила меня вернуться к Вале и Варе…

– Так все-таки и у тебя кто-то был?

– Моя университетская подруга. С которой мы еще в годы учебы начали было встречаться, но до серьезных отношений тогда не дошло. А потом, когда я от вас сбежал, я вспомнил, что она живет именно в Ростове, мы встретились, вспомнили былое, стали часто встречаться, и я перебрался к ней.

– Теперь понятно, откуда у меня сестра.

– Тогда та женщина сама попросила меня вернуться в семью, но она еще не знала, что ждет ребенка. А я потом, уже лет через пять или шесть, случайно узнал. Естественно, начал им помогать. Настя даже в Англии училась, в той же самой школе, которую окончила ты…

– Мама все знала?

– Ни о чем даже не догадывалась, однако мир, как говорится, не без добрых людей. Но я все объяснил, сказал, что никуда уходить не собираюсь. А потом все тяжелее и тяжелее стало притворяться рядовым гражданином, пришлось выбираться из подполья… Мама успокоилась.

– Так успокоилась, что попросила тебя убрать из съемочной группы твою дочь. Неужели она и в самом деле считает, что ты можешь как-то влиять на подбор актеров?

– Она так не считает, но надеется, что я смогу как-то надавить. Я и в самом деле мог бы. Ведь я владелец «Одеона». То есть официально основной акционер – это ты.

– Я? – удивилась Варя.

– Ну да. «Крона» и «Одеон» – твои главные активы. Должен же я как-то обеспечить твое будущее на случай, если со мной что-то случится!

Отец, разговаривая с ней, неспешно ходил по комнате, потом остановился возле кресла, но садиться не стал. Посмотрел на дочь:

– Сколько ты уже знакома с Андреем?

– Месяц почти. Даже больше…

Владимир Викторович еще раз кивнул:

– С замужеством пока не спеши. Не то что я против, но все равно дождись, когда все тут утрясется и мы с мамой вернемся из Италии.

– Тебе не нравится Андрей? – удивилась Варя.

– Совсем нет. Просто ты мне очень дорога.

Потом, уже ночью, лежа в постели и даже не пытаясь заснуть, Варя вспоминала разговор с отцом и то, как ей сделал предложение Андрей. Немного неуклюже, не в тот момент, но сделал. Смущался, а все-таки сделал. Теперь она размышляла о том, что ждет ее в самом ближайшем будущем, в котором не должно быть ничего, кроме вечного счастья. И еще думала, что как-то незаметно прошел месяц с того дня, как она побывала у предсказательницы судьбы, пообещавшей ей любовь, которая тут же и случилась. Прошел месяц – не медовый, может быть, но вполне сладостный, он и остался бы таким в памяти, если бы не привкус внезапной горечи последнего дня.

Глава 8

Следующая неделя была раздавлена непереносимой тяжестью произошедшей трагедии. Расплющенные дни были плоскими, бессмысленными и прогорклыми, как блины, приготовленные неумелой хозяйкой. Варя почти все время проводила в доме Бедриков. Светлана, облаченная во все черное, была немногословна. Она показывала Варе и Валентине Николаевне фотографии, на которых были запечатлены самые счастливые моменты ее жизни с Ильей Семеновичем.

– …Это мы в Калифорнии, на пляже, это в Диснейленде, тоже в Калифорнии, в городе Анахайме, а это в Нью-Йорке, в ювелирном магазине «Голден фламинго»… Это в Париже… Это вам смотреть не надо – мистер Бедрик решил сделать эротическое фото… Мое тело всегда восхищало его…

Фотографии она показывала не по одному разу. Старшая Синицына не могла долго выдерживать и уходила, оставляя вместо себя дочь. И как раз тогда вдова переставала перебирать снимки и пыталась говорить о чем-то другом.

– Я себе никогда не прощу! – сказала она в один из таких моментов. – Ведь если бы я не стала общаться со своим бывшим, а сразу сообщила Илье, то все бы закончилось хорошо. А ведь я испугалась: Виктор говорил, что отомстит американцу за то, что я ушла к нему…

– Ваш бывший знакомый ни при чем, – поспешила успокоить ее Варя. – Михеев сообщил отцу, что Виктора взяли, и он рассказал, как вас шантажировал… Деньги требовал, вы отдавали всю наличку, которая была при вас, с карточек снимали и даже продали какой-то браслет.

Миссис Бедрик кивнула и спросила:

– Илья знал об этом?

– Знал и переживал, но не из-за денег, а из-за той ситуации, в которой вы оказались. Он даже просил Михеева поговорить с вашим бывшим… Но это случилось уже в самый последний момент. Михеев просто не успел, но это ничего бы не изменило, потому что уже проверили все контакты Виктора, все его звонки… А когда пришли в квартиру, где он жил, то застали с женщиной, он познакомился с ней по переписке – у них вроде как и в самом деле любовь, по крайней мере, так показалось Михееву. Эта женщина рассказала очень многое: она пытается помочь, уверенная, что он не убивал и не мог убить, потому что у них все хорошо.

– Да-а? – не поверила миссис Бедрик. – А я-то, дура, так боялась! Но кто тогда мог это сделать?

Варя пожала плечами. Может быть, отец догадывался или Михееву удалось что-то разузнать, но с ней они ничем не делились. А про Виктора отец просто случайно проговорился. Впрочем, может быть, и не случайно – надеялся, что дочь передаст его слова Светлане, и та не будет себя винить.

Вдова решила похоронить Илью Семеновича в России, потому что на этот случай мистер Бедрик не оставил никаких распоряжений. А еще она была уверена, что муж не хотел бы пышных похорон, большого количества народа, зевак и вообще присутствия людей, которых он знал мало. А потому на кладбище поехали лишь соседи по поселку и несколько человек из руководства «Кроны». Андрей с Варей тоже присутствовали. Потом все отправились в дом Бедриков, чтобы помянуть покойного.

Поминали тихо, по-домашнему, сослуживцы сидели за столами недолго – скорее всего Михеев предупредил их, чтобы не задерживались. Да и им самим, вероятно, было не по себе, ведь Илья Семенович умер не своей смертью. А те, кто остался, жили рядом, встречались постоянно и мистера Бедрика знали прекрасно. И вспоминали теперь о нем только хорошее…

Походило это все на обычную встречу соседей. Со стороны могло даже показаться, что люди собрались, чтобы побеседовать о чем-то привычном, понятном всем, о чем не нужно спорить.

Валентина Николаевна сидела рядом с дочерью, внимательно слушала, а потом решила и сама что-нибудь сказать.

– Редкой души был человек, – произнесла она, – как большой ребенок, всему радовался. Он жил в мире, где была только доброта… Где-то находился мир наживы, преступность, грязь… – Валентина Николаевна посмотрела на вдову и замолчала: – Светочка, я что-то не то говорю?

– Все правильно, – тряхнула головой миссис Бедрик, – только вы не знаете, наверно, что Илюша в американской тюрьме сидел.

Светлана увидела удивленные лица окружающих и сама удивилась:

– В самом деле не знаете? Он недолго там пробыл. Илью Семеновича за контрабанду взяли. Сказали, что он незаконным образом ввез на территорию Штатов черную икру. И еще сигары из Гаваны… В тюрьме он с двумя русскими познакомился. Только когда те узнали, что он вроде как русский, сразу перестали говорить на своем родном, а перешли на какой-то особый язык. Илюша догадался, что это блатной жаргон, но то, о чем они говорили, было непонятно. А потом неожиданно вдруг стал понимать их разговоры. Даже сам удивился. Но все просто оказалось: он немного знал идиш, учил иврит, а слова в тюремном жаргоне почти все из этих языков. Так все просто оказалось. У воров «ботать» – значит разговаривать, выражаться. А «боте» на идиш – выражение. «Шахер махер» на идиш – продавать товар. «Фраер» на идиш – жених, а у воров – тот, кто не сидел в тюрьме. «Хана» на иврите – остановка в пути, или привал. То же самое значит «тахана», отсюда и название тюрьмы – таганка. У воров «хевра» – это банда, а на иврите – компания… Все было ясно. Только Илья Семенович не мог понять, почему они часто о молоке говорят. Подошел как-то к ним и спросил: «Уважаемые, у меня есть к вам маленький интерес: почему вы все время про молоко толкуете?» А те смеяться стали. А потом один объяснил, что «халав», конечно, обозначает молоко, но когда-то евреи в России собирали деньги для палестинских евреев, которые там жили очень бедно, и говорили, что собирают деткам на молоко. А кто-то пользовался этой халявой, вот отсюда и пошло слово. После того случая эти два человека стали с Илюшей общаться и даже помогли ему найти хорошего адвоката, которому сами и заплатили. Правда, потом, уже на свободе, приходили и чего-то требовали…

Миссис Бедрик рассказывала, и все ее внимательно слушали. Варя бросила взгляд на Андрея: молодой человек смотрел в сторону, хотя тоже все слышал, но, судя по его виду, и рассказ этот, и поминки действовали на него удручающе.

Варя наклонилась к нему и шепнула:

– Потерпи еще немного.

– …Илюша говорил, что те два человека были марвихерами, – продолжала миссис Бедрик.

– Уважаемыми ворами, – перевел Михеев. – Вообще, на идиш это означает «человек, который умеет делать деньги». Когда в девятнадцатом веке стали появляться хорошо организованные этнические преступные сообщества, самыми сплоченными были как раз еврейские. Те ребята могли спокойно при полицейских говорить на своем родном идише, а полицейские ни черта не понимали. А другие преступники поняли, какое это счастье – иметь свою феню. «Офен» переводится на русский как «способ». «Бетуй беофен» – выражаться особым способом. Отсюда и «ботать по фене». Идут, например, воры на дело. Одного оставляют на шухере. И если он видит полицейского, должен дать сигнал. А полицейские тогда ходили в черных мундирах. И вот тот, кто стоит на стреме, кричит «шухер!», то есть «черный». А «стрем» означает…

– Давайте сменим тему, – попросила Синицына-старшая. – Мы же тут совсем по другому поводу собрались.

– Наконец-то, – шепнул Андрей.

Он наклонился к Варе и коснулся губами ее щеки. И, отстранившись, шепнул:

– Не думаю, что они найдут убийцу. Но обещаю, что сам это сделаю.

Варя кивнула, решила не возражать. Вообще настроение и у нее было тягостное. К тому же приходилось пить вино, а она это делала не так часто и только когда было хорошее настроение – праздник, юбилей родителей, день рождения близких знакомых. А теперь голова была тяжелая, уши заложило, как в самолете, набирающем высоту. Звучащие рядом фразы казались отрывистыми и произносимыми без всякой связи с ее собственными мыслями. Люди вокруг почему-то не хотели говорить о смерти, хотя собрались именно по поводу ухода из жизни человека, которого все хорошо знали, уважали, любили…

«Жизнь такая короткая, – думала Варя, – что можно прожить, так и не узнав ее. Можно не увидеть чего-то очень интересного и важного, можно умереть, так и не испытав любви или настоящей дружбы. А можно, прожив в одиночестве, не узнать, что у тебя есть сестра. Какая сестра?..»

Варя посмотрела на склонившегося к ней Андрея. Молодой человек что-то спрашивал, а она не услышала ни слова.

– Голова кружится, – объяснила Варя, – не надо было пить.

– Да ты всего-то два бокальчика… Или три, – возразил он, заглядывая в ее глаза. – Ну ладно. Давай я отведу тебя в дом.

Молодой человек помог ей подняться. Шагнув из-за стола, Варя покачнулась. Куда-то поехали стены комнаты, и померк свет за широким окном. Что-то спросила мама, но Варя лишь помахала рукой, так и не узнав, что та хочет.

Они с Андреем вышли во двор Бедриков, но и свежий воздух не принес облегчения. Варя не чувствовала под собой ног, Андрей почти нес ее. Так они вошли в дом Синицыных, медленно поднялись по лестнице на второй этаж, вошли в комнату. Молодой человек положил Варю на кровать поверх покрывала.

– Что со мной? – прошептала Варя, видя, как темнеет пространство вокруг.

Она почувствовала, как губы Андрея касаются ее губ, но не смогла ответить. Вокруг уже была тьма и тишина. Но тишина была наполнена гулким пространством: в нем устало дышал отдыхающий ветер, пахло тиной и умирающими цветами. Постепенно в сознание пробился какой-то звук – звук далекий, монотонный и едва знакомый. Похоже было, что где-то очень далеко равномерно, монотонно и обреченно капает с крыши вода – слетает капля за каплей, ударяясь в мокрую землю, чтобы пропасть в ней навсегда. Звук приближался, и теперь уже Варя понимала, знала наверняка: кто-то идет к ней, приближается, стараясь двигаться как можно тише и злясь от того, что звук шагов выдает его намерения. Что-то большое – куда большее, чем человек, – подошло совсем близко, ужас смотрел на нее, замерев в пяти-шести шагах от кровати, оказавшейся вдруг посреди пустынного и страшного мира, а потом темный силуэт начал склоняться над кроватью. Варя хотела закричать, но страх схватил ее за горло, не давая вырваться ни словам, ни дыханью. И вдруг вспыхнул прямоугольник бледного света, и в нем показалась человеческая фигура. Человек, которого она не сразу узнала, стоял на пороге комнаты, не решаясь зайти. И только спустя несколько мгновений она узнала его и удивилась.

– Илья Семенович? – прошептала Варя. – Вам что-нибудь нужно?

– Папу твоего ищу, – смутился мистер Бедрик, – мы с ним должны были увидеться. Но он почему-то не спешит…

И тогда Варя испугалась еще больше, потому что мистера Бедрика больше нет, он умер, его убили. И сегодня Илью Семеновича похоронили, а потом, после кладбища, поминали… Варя уже не могла сдерживаться и закричала. Мистер Бедрик обернулся, вздрогнул и пропал, словно кто-то с пульта выключил изображение. И тут же нервно вспыхнуло бледное освещение ночника.

Синицына лежала на кровати, под одеялом, а рядом кто-то был…

– Сон страшный приснился? – спросил Андрей, склоняясь к ней.

Варя обхватила его шею руками и тихо заплакала.

– Спи, спи, – шептал Андрей, целуя и поглаживая ее, – спи. Ничего ужасного не случится. Я буду рядом и смогу защитить тебя.

– Где папа? – вспомнила свой сон Варя.

– Он у себя. Спит. Мы с ним долго разговаривали, пока ты здесь спала. Они с мамой завтра улетают.

– Зачем? – спросила Варя, чувствуя, как последние силы оставляют ее.

Девушка удивилась своей слабости и тому, что ничего не хочет. Андрей целует ее, а она не может ему ответить. Просто проваливается куда-то, где ничего нет, только темнота и страх.

Глава 9

Ее разбудил отец, рядом с ним стоял профессор Рыскин. Варя не была с ним знакома, но много раз видела по телевизору – профессора часто приглашали как эксперта на различные медицинсие передачи, где он увлекательно рассказывал о природе психических заболеваний.

– Привет, красавица, – улыбнулся ей профессор, – как чувствуешь себя?

Синицына посмотрела на сверкающее солнцем окно и спросила:

– Сколько времени?

– Уж полдень близится, – ответил Рыскин.

– Я попросил Григория Борисовича, – произнес отец и задумался, как будто вспоминая, о чем просил известного психиатра…

– Да я сам приехал, – быстро соврал профессор. – Дело в том, что мы с Ильей Семеновичем, можно сказать, приятельствовали. Батюшку вашего знаю много лет и признателен ему за помощь. Я бы вчера примчался, но был на конгрессе в Цюрихе, только сегодня получилось вырваться.

– А зачем ко мне мчаться? – удивилась Варя. – Ведь я не сумасшедшая.

– Нет, конечно, – обрадовался Рыскин, – хотя все люди немного того. С приветом, как говорится. А если кто-то считает себя нормальным, то это уже подозрительно. Но в вашем случае ничего страшного. Я мог бы и на расстоянии определить, что с вами. Это переутомление.

– Но я…

– Никто и не говорит, что вы устали, потому что разгружали вагоны со щебенкой. У вас небольшое нервное переутомление. В некотором роде стресс, вызванный событиями последних дней. Но стресс – это вполне нормально. Это защитная реакция организма.

Григорий Борисович подвинул к кровати кресло и опустился в него.

– Я пойду, – кивнул ему Синицын и направился к двери.

Рыскин, дождавшись, когда они с Варей останутся наедине, продолжил:

– Я в свое время проводил опыты на мышках, теперь эти опыты считаются классическими. Вводил мышкам кортизол – это такой гормон стресса, – а у другой группы, наоборот, подавлял его действие. Потом обе группы помещались в определенные условия. Мышки сидели в стеклянных ящиках, а вокруг ходили голодные кошки. Представляете, что мои подопытные должны были испытывать? У меня некоторые сотрудницы даже кричали, чтобы я прекратил издеваться над беззащитными животными. Так вот, те мышки, у которых был переизбыток кортизола, лежали, обреченные на смерть, и даже не думали о том, чтобы спасаться, как-то защищаться. А другие носились по своим ящичкам как ни в чем не бывало. А потом резвые мышки перестали давать потомство и как-то очень быстро все умерли. А те, которые были переполнены страхом смерти, стали усиленно заниматься сексом. Странно, да? На самом деле, зная, что обречены на гибель, они стремились сохранить свою популяцию. А жили потом долго-долго. На сорок процентов дольше, чем обычные мышки, не говоря уж о тех, которые смерти не боялись. Потом у меня были и другие опыты…

– На людях?

– Почему? Хотя находились и добровольцы. Интересно было за ними наблюдать. Мои добровольцы раскрывались с таких сторон! Вы даже представить себе не можете. Один так вообще плакал целыми днями и говорил, что не хочет жить. Я ему как-то в шутку предложил помощь в этом деле – мол, все будет безболезненно. – Рыскин радостно засмеялся. – Так он испугался еще больше. Теперь этот человек – известный писатель. У него масса почитателей. Даже за границей его издают. Правда, есть один вопрос: как они за рубежом переводят ненормативную лексику, которой переполнены его творения?

– Я не думаю о смерти, – поспешила успокоить профессора Варя.

– Так никто и не сомневается. Вы самая обычная девушка. То есть не самая обычная, а весьма неординарная: до безумия симпатичная, к тому же страшно умная и образованная.

– Спасибо, успокоили, а то могли еще сказать, что страшно красивая и до безумия образованная.

– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся Григорий Борисович. И смахнул с глаза веселую слезинку. – И все-таки я посоветую вам недельку-другую отдохнуть. А еще принимать препарат, который я вам сейчас дам. В аптеках его нет… В наших российских аптеках, разумеется.

– А можно без препарата?

– Можно, разумеется, но лучше с ним. Он абсолютно безвредный, но молодым мужчинам лучше им не злоупотреблять. Вы меня поняли?

– Да-да. Я помню ваш рассказ о мышках.

Профессор покосился на дверь и понизил голос:

– На самом деле у меня все. Могу уйти, но Владимир Викторович не поймет. Как это – и пяти минут не пробыл? Так что я еще минутки четыре посижу, с вашего позволения. А вам советую на воздух. На речку, на озеро, раз бассейна во дворе нет. А еще отличное занятие – по грибы ходить. Я свою жену чуть ли не силой поначалу в лес выгонял. А сейчас ее оттуда не вытащить. И ведь какой результат! Давление нормализовалось. Лишний вес исчезает, лучше всякой липоксации, я вам скажу. Идут они вдвоем в лес, а я смотрю из окошка и любуюсь.

– Вдвоем с кем? – не поняла Варя.

– С Мурзиком, – объяснил Рыскин, – это ее собачка. Карманной породы. Софочка гордо идет с корзинкой, а в корзинке сидит Мурзик и тоже радуется. И я радуюсь, когда смотрю на них.

Варя слушала его и пыталась понять свое состояние: есть небольшая слабость, голова немного тяжелая. Она так и сказала профессору.

– Так вот и примите таблеточку для своей головушки, – посоветовал он, – заодно и проверите действие.

– А можно без психотропных препаратов?

– Конечно, можно. Это как в анекдоте, когда старого еврея спрашивают: «Вас как хоронить – с музыкой или без?» – «Так мне все равно будет», – отвечает еврей. «Это понятно, но родственникам с музыкой приятнее будет». Так что скушайте таблеточку.

И, заметив колебание девушки, добавил:

– Как рукой снимет.

И снова засмеялся.

Удивительно, но лекарство подействовало очень быстро. Григорий Борисович, не дожидаясь слов Вари, как будто бы знал это:

– Ну, вот видите… Ладно, я пойду. Мне еще надо со вдовой пообщаться, а то, говорят, она вчера рыдала сильно.

Этого Варя не помнила, вероятно, ушла слишком рано.

Андрея не было, судя по всему, он рано ушел на работу и не стал ее будить. Она хотела ему позвонить, а потом решила не беспокоить по пустякам. Зато отец сидел в беседке. Он был там один, профессор Рыскин уже укатил. Владимир Викторович подставлял лицо солнечным лучам, пробивающимся сквозь ветви девичьего винограда.

– Когда самолет? – спросила Варя.

– Время еще есть, – ответил Владимир Викторович.

Потом он перестал упиваться солнцем и посмотрел на дочь.

– Надо бы все-таки и тебя с собой прихватить, но я ведь не только отдыхать еду.

– Какие-то переговоры?

Синицын покачал головой:

– Да всякая ерунда. Хотя ты девочка уже взрослая, тебе можно сказать. Я к врачам швейцарским лечу. Маме скажу, что просто на осмотр в Швейцарию заглянем…

– Операция? – догадалась Варя.

Отец кивнул:

– Наши бы тоже сделали, но они все очень умные. Если результат на сто процентов не могут гарантировать, то ни за какие деньги не берутся. Они сами же и намекнули, что лучше в Германии или в Швейцарии. Вот я и придумал на счет домика в Портофино. Это в Италии, но там все близко.

– Операция! – не могла поверить Варя. – Значит, у тебя опухоль?

– Ну да. И ведь как-то неожиданно. Это поджелудочная, вроде и не болела никогда. А полгода назад что-то началось. Обследовали и поначалу сказали, что времени еще предостаточно. Тоже говорили на счет необходимости операции, но я все откладывал.

– А мама не знает?

– Нет, конечно. Там скажу ей, что просто внезапно прихватило, полежу недельку-другую в швейцарской клинике, и все пройдет.

– То есть надежда есть, что все будет хорошо?

– Конечно, а я и не сомневаюсь, что все будет хорошо. Но все равно я кое-какие распоряжения сделал. Домик в Италии на маму записал, этот на тебя оформлен. Тебе на счета немного подкинул… Той женщине в Ростов тоже отправил. Да и Насте кое-что. Свои акции «Одеона» на нее переписал. Так что будете с ней на двоих кинотеатрами владеть в любом случае, даже если все прекрасно со мной будет.

– Будем надеяться… То есть я даже не сомневаюсь, – поспешила успокоить отца Варя.

Владимир Викторович погладил дочь по голове и улыбнулся:

– Настя – девочка хорошая. Так что не бросай ее, если что.

Уже потом, перебирая в памяти этот разговор, Варя удивлялась тому, с каким спокойствием она все это слушала. Поражалась своему хладнокровию, догадываясь, впрочем, что это лишь действие той самой таблетки, которую ее заставил принять профессор Рыскин.

Они разговаривали долго, Владимир Викторович давал какие-то распоряжения. Сообщил, что теперь Варя – член наблюдательного совета ОАО «Крона», что, впрочем, не отнимет у нее много времени – заседания проводятся редко, да и не с кем их теперь проводить: Ильи Семеновича уже нет, отец какое-то время будет далеко, а еще один член совета, Михеев, живет тут же в поселке, в пяти минутах ходьбы.

Варя проводила родителей и почувствовала себя одинокой, но не так, как это было прежде, когда она жила и училась в Англии, когда скучала и рвалась домой, особенно в первое время, собираясь все бросить и вернуться к родителям. Вернулась бы, но тогда она считала, что учится за чужой счет, а потому обязана терпеть свое почти детское одиночество, чтобы не подвести отца, стать достойной его заботы и любви. Надо было получить знания, диплом престижного университета, чего-то достичь в жизни. Но теперь… Теперь у нее есть Андрей, который любит ее, заботится и более всего на свете желает лишь одного – жениться на ней.

Оставшись одна, Варя взяла телефон, чтобы связаться с ним, но, словно почувствовав это, тут же позвонила Сушкова и начала жаловаться на жизнь и на человеческую подлость. Как выяснилось, ее уволили с работы. Рассчитали ни за что. Как оказалось, жена начальника приревновала мужа почему-то именно к ней. Начальник вызвал Жанну и, вздыхая, сообщил, что вынужден с ней расстаться, сам того не желая. Про жену он, разумеется ничего не сказал, но все в коллективе и без того знали, что его баба ревнует своего благоверного к каждому столбу. А когда муж стал поздно возвращаться домой, сделала неправильные выводы. Начальник, конечно, выплатил Жанне полагающуюся сумму за два месяца вперед, но это почти ничего, потому что у Сушковой два непогашенных кредита, и вообще она собиралась в отпуск на Ибицу, где ни разу не была, но много слышала, как там весело. А теперь ей, конечно, не до веселья, потому что надо искать новую работу, не говоря уже об отпуске.

– С работой я помогу, – пообещала Варя, – попрошу Андрея, и он тебе в «Кроне» что-нибудь подыщет. И с отпуском могу тебе помочь.

– Ой, мне так неудобно, – обрадовалась Жанна. – Мне на отпуск всего-то нужно тыщи три евро или четыре. Я потом отдам. А может, вместе съездим?

– В другой раз обязательно, но я сейчас не могу. Родители улетели, и я осталась за домом следить.

Это было глупое объяснение, потому что за домом Синицыных и без того следят специально обученные люди.

– Так ты одна? – обрадовалась Сушкова. – Так, может, я у вас пару деньков поживу? Сама развеюсь, сниму напряжение, и тебе не скучно будет. Ты не против?

Вообще-то Варя не одна, а с Андреем, о чем школьная подруга не может не знать. Но Синицына не стала ей об этом напоминать.

А та уже делилась планами на ближайшее время:

– …Тогда я вещички соберу и приеду. У меня новый купальничек, я его на Ибице обновить хотела. Ну да ладно, и в нашей глуши сойдет. У вас ведь, кажется, там где-то пляж неподалеку?

Приехала она через пару часов. Расцеловала Варю, а потом вытащила из своего автомобиля чемодан со своими вещичками. Чемодан был немаленький, и вряд ли подруга смогла его так быстро собрать за короткое время.

– На Ибицу готовилась? – спросила Синицына.

– Ну да, чтобы потом не заморачиваться. А сейчас не стала уже разбирать, так и прихватила.

Удивительно, конечно, что, собираясь к Варе на пару дней, Жанна притащила с собой весь чемодан. Хотя Сушкова всегда была непредсказуемой.

– Отдохну наконец, – мечтала она, – а то работа замучила окончательно – никакого здоровья на нее не хватит!

Но выглядела она просто замечательно.

Вскоре появился и Андрей – усталый от работы, конечно. И хотя он удивился, увидев нежданную гостью, но нашел в себе силы сделать вид, что рад ее приезду. Втроем сели за стол, и Андрей начал рассказывать, что на работе после того, как не стало Ильи Семеновича, все притихли, гадают, кто будет новым генеральным. Почему-то некоторые считают, что генеральным назначат его, Андрея…

– Кого не стало? – не поняла Сушкова. – Соседа вашего? А что с ним случилось?

– Убили, – после некоторой паузы объяснила Синицына.

– Ох ты, господи, – расстроилась Жанна, – надо же, какая неприятность!

Варя тут же спросила Андрея, найдется ли какая-нибудь должность для ее подруги, которая внезапно оказалась без работы. Андрей задумался, но по его лицу было заметно, что он хочет отказать сразу, но не знает, как это сделать.

– Да я кадрами не занимаюсь. Поговорю, конечно, но думаю, что у нас как раз, наоборот, грядут сокращения. Мне в отдел тоже никто не нужен. Разве что секретарь, отвечать на звонки, когда меня нет.

– О-о! – закричала Жанна. – Это как раз то, что надо! У меня большой опыт. Пока никто еще не жаловался. Только, если можно, в трудовую записать «помощник генерального» или как-то так. А то последняя запись у меня «офис-менеджер». Не идти же на понижение.

А ведь ей еще никто ничего не предлагал. Варя посмотрела на Андрея, тот пожал плечами. Конечно, следовало ей отказать, но ведь Сушкова – не совсем посторонний человек, обидится, и тогда конец старой дружбе.

– Хорошо, – согласился он после некоторого раздумья, – возьму тебя на должность референта. Но с испытательным сроком.

Все понимали, что слова об испытательном сроке были произнесены не вполне серьезно, и уж если Сушкову взяли на работу, то не уволят никогда.

– Ура, – закричала она, – спасибо вам, ребята! Это то, что надо. Референтом я тоже работала, так что умею рабочее расписание начальника планировать, и встречи организовывать, и даже почти профессионально вести протоколы этих дурацких заседаний. А как я кофе завариваю! Только нужна хорошая кофемашина. У тебя, Андрей, какая в офисе стоит?