Текст книги "Игра"

36

Хантер

Нет работы сложнее, чем быть преемником изменщика.

Если честно, я удивлен, что у Деми такой срыв не случился раньше. Да, у нее был мощный приступ ярости, когда она вышвырнула вещи Нико из окна и дала ему в морду. Но вряд ли она всерьез имела дело с эмоциональными последствиями того, что натворил ее бывший.

О последствиях измены я знаю все. Я помню, как вела себя мама, когда узнала об очередной интрижке папы. Неделями и месяцами она оставалась нервной и дерганной. Как только он склонялся над телефоном, у нее напрягались плечи. «Кому он пишет?» – думала она. Как только ему надо было идти в офис, ее глаза заполнялись тревогой. «Кого сегодня он будет трахать на своем столе?»

Раньше я очень сильно ей сочувствовал, но с годами это прошло. Люди сами управляют своей жизнью и своими решениями. Они не бессильные жертвы какого-то жестокого властелина, который заставляет их страдать снова и снова. Мама приняла решение остаться с ним. Я не могу ей сочувствовать, когда ей доступно столько выходов из ситуации. Она не должна быть жалкой, напуганной, недоверчивой. Она не должна быть тряпкой. Она сама решает такой быть.

Но Деми, в отличие от моей мамы, не хочет застревать в такой ситуации. Она пришла прямиком ко мне, чтобы найти успокоение, и я ей его дам.

– Ты меня любишь, – эхом повторяет она.

У меня ускоряется пульс, пока я изучаю ее выражение лица. Его невозможно расшифровать. Я не знаю, что она думает по поводу моих слов. Черт, я не знаю, что я думаю по поводу своих слов.

Я говорил эти слова только одному человеку – своей девушке из старшей школы. Если честно, она первая их сказала, а мне было неловко не сказать их в ответ. Мальчики-подростки – иногда тупые трусы. На самом деле я не был в нее влюблен, в эту девушку из старшей школы.

Но в эту девушку, в эту прекрасную женщину у меня на коленях я влюблен точно. Я люблю в ней все. Ее ум, ее дерзость, ее безумие. У нее самая изменчивая личность. У Деми Дэвис много самых разных граней, и чем больше я ее узнаю, тем больше я ее люблю.

Так что да, я возьмусь за это сложное задание и приму на себя всю тяжесть ущерба, причиненного Нико. Я буду терпеливым, буду помогать Деми вернуть доверие к моему дурацкому полу, репутацию которому подпортили такие мужчины, как Нико и мой отец. Я буду держаться за нее и постоянно доказывать ей то, что я ее люблю, пока она не поймет, что ей совсем не надо беспокоиться по поводу того, что я делаю или с кем я это делаю, потому что для меня важна только она.

Меня накрывает странное, неожиданное ощущение силы. И я кое-что осознаю. Как моя мать может управлять своим собственным счастьем, так и я могу управлять своими собственными импульсами. Я не раб своих генов, и я не мой отец.

– Мать твою, – поражаюсь я.

– Что? – Она до сих пор выглядит немного ошеломленной моим признанием.

Я гляжу на нее.

– Я бы никогда не стал тебе изменять.

Она тихо фыркает.

– Ты кажешься удивленным.

– Я правда удивлен. Я вспоминаю наш разговор по поводу моей карьеры хоккеиста. По поводу того, как сильно я не хочу быть похожим на своего отца, как я переживаю насчет поездок, где я, одинокий и похотливый, буду поддаваться соблазнам. Но я даже представить не могу, что меня может соблазнить кто-то другой. Возможно, это чертовски наивно, но сюда прямо сейчас может войти десять абсолютно голых телок, а я все равно буду смотреть на тебя. Даже когда у тебя такое опухшее лицо.

– Кого это ты назвал опухшим? – возражает она.

– Тебя. Плакать ты не умеешь, Семя. Ты ужасно выглядишь, когда плачешь.

Она бьет меня в плечо.

– Ты вообще-то сейчас должен вести себя романтично.

– Я только что сказал, что люблю тебя! Поверь мне, я веду себя охренеть как романтично.

– Это правда. – Она облизывает нижнюю губу. И закусывает ее. – Я не знаю, готова ли сказать то же самое в ответ, – признается она, и я хмыкаю, потому что она выглядит очень мило, когда вот так нервно жует свою губу.

– Я сказал это не для того, чтобы ты сказала то же самое. Я сказал это, потому что так почувствовал. Я влюблен в тебя. И я не хочу целовать кого-то еще, кроме тебя. – Я подношу свои губы к ее, и она обхватывает меня руками за шею и целует в ответ.

Мы падаем на матрас, жадно целуясь, и к тому времени, как мы решаем отдышаться, дыхания уже не хватает. Я опираюсь на локти, и это добавляет нагрузку на все мое ноющее тело, посылая разряды боли в грудную клетку.

– Я не могу оставаться в такой позе, – стону я. – У меня болит бок. Прости, детка.

– Никогда не извиняйся. Ни за что.

Я ухмыляюсь.

– Ни за что?

– Нет, стой, я беру эти слова обратно. Я уверена, что ты будешь извиняться за тонну вещей, которые заслуживают твоих извинений, но это не одно из них. Ложись на спину. Я сделаю так, что ты почувствуешь себя лучше.

– Это я должен делать так, чтобы ты почувствовала себя лучше.

– Тогда зачем ты весь вечер присылал мне фотографии своих ушибов?

– Чтобы побесить тебя, пока ты тусуешься с друзьями.

– Козел. То есть ты не дашь мне поцеловать твои ушибы? – Она поднимает низ моей футболки и оставляет дразнящий поцелуй у меня на поясе.

По моей спине пробегает горячая дрожь.

– Только дурак отказывается от бесплатных поцелуев.

– Я тоже так подумала. – Очень методично она снимает с меня футболку, и ее передергивает, когда она видит мои окрашенные синяками ребра. – Ох, это правда ужасно выглядит. Наверно, мне лучше это не делать. – Она соблазнительно проводит рукой по моему прессу мучительно близко к резинке штанов.

– Ты всегда должна это делать, – не соглашаюсь я.

– Ты уверен, что твое тело с этим справится? Потому что я… очень этого хочу. – Она смущенно показывает взглядом вниз.

– Мы оба этого хотим, – заверяю я ее.

Деми снимает свой свитер и, поднявшись, расстегивает джинсы. Оставив меня на кровати, чтобы взять презерватив, она возвращается и принимается за резинку моих штанов. На мне нет нижнего белья. Она счастливо стонет, берет мой член и медленно его гладит.

Я тверд, заряжен и готов. Пока она надевает на меня презерватив, я тянусь к плоти между ее ног и узнаю, что она тоже готова. Ее мокрая киска скользит под моей ладонью, и, когда я ее накрываю, меня окатывает головокружительной волной удовольствия. Я не могу насытиться этой девушкой. Из-за нее я становлюсь неистовым.

– Иди уже сюда и трахни меня, – бормочу я.

Смеясь от моего нетерпения, она осторожно взбирается мне на колени, берет меня за основание и направляет головку члена туда, куда мы больше всего хотим.

– Мать твою, – хриплю я, когда она полностью на меня опускается. – В твоей киске так приятно. – Она начинает двигаться, и все становится еще приятнее. Она насаживается на меня, стараясь не толкать.

– Так нормально? – шепчет она.

Наслаждение увеличивается, и у меня перед глазами пляшут черные точки.

– Лучше, чем нормально.

Ее бедра соблазнительно двигаются. Мое дыхание ускоряется. Я накрываю ее ягодицы, поднимаюсь ладонями по ее тонкому позвоночнику и сжимаю ей сиськи. Я обожаю ее касаться. Обожаю звуки, которые она издает, прижимаясь ко мне всем телом в поисках собственного удовольствия.

Я зарываюсь пальцами в ее темные волосы и наклоняю ее голову.

– Поцелуй меня, – хриплю я.

И она целует, хныча от соприкосновения наших языков. Мы остаемся в такой позе целую вечность, пока ее рот изучает мой, а тело распростерто на мне, медленно трахая меня до забытья. И когда я кончаю и раскаленное добела удовольствие поглощает все мое тело, я точно знаю, что правда влюблен в эту девушку.

37

Деми

ТИ-ДЖЕЙ: Вы с хоккеистом все прояснили?

Мне приходит это сообщение, когда я еду на автобусе в Бостон. Я бы предпочла поезд, но ни один не отправлялся и не прибывал в удобное мне время. Я всю неделю хотела туда съездить, однако у папы почти каждый день были операции. Сегодня пятница, и он свободен, но вечером играет команда Хантера, поэтому я ненадолго съезжу в город, а потом примчусь обратно в Гастингс.

Я не могу пропустить игру. По всей видимости, это важнейшая игра в плей-офф. Если они выиграют, то вроде бы пройдут в полуфинал. Мне кажется. Я не уверена по поводу того, какой там порядок, но знаю, что Хантер будет благодарен, если я приду его поддержать.

Я сижу в передней части автобуса, свернувшись на сиденье у окна. К счастью, рядом со мной нет никого с фотографиями хорьков. У меня вообще нет соседа, поэтому у сумки есть собственное место.

Я: Да, все хорошо. Мы все обсудили в начале недели.

ОН: О. Ты не говорила.

Я: Ты не спрашивал:)

ОН: Мне жаль, что та фотка тебя расстроила. Не надо было ее тебе показывать.

Я: Нет, я рада, что ее увидела. Это было стимулом к тому, чтобы мы наконец ПОГОВОРИЛИ. В общем, ладно, как у тебя дела? Твой препод по литературе до сих пор жестит?

ОН: Ну да, но это мелочи. Мне интереснее, как вы ПОГОВОРИЛИ. Как все прошло?

Я: Ну, мы теперь официально вместе, поэтому, наверно, все прошло очень неплохо. Угадай, у кого опять есть парень, ахаха. Я сейчас еду в Бостон, чтобы сказать родителям.

ОН: Серьезно? Ты едешь до самого Бостона, просто чтобы сказать родителям, что с кем-то встречаешься?

Я: Ага.

Кривая улыбка щекочет мне губы. Да, телефонного звонка было бы достаточно. Или даже сообщения. Но родители – это огромная часть моей жизни. Нас всегда было только трое, и в семье мы ведем обсуждения лично. Наш маленький союз немного ослаб после того, как мы с Нико расстались, но папа хотя бы перестал подталкивать меня к нему вернуться. Правда, теперь он регулярно оставляет намеки по поводу того, что я должна перестать видеться с Хантером. Я честно не знаю, что его не устраивает в Хантере, кроме как то, что у него богатое происхождение, а это просто смешно. Папа просто чересчур пытается меня защитить, и мне хочется его переубедить.

И раз уж во мне сейчас столько смелости, заодно я скажу ему, что не буду поступать в медицинскую школу.

Что означает, что вечером я буду либо на игре Хантера, либо мертва.

ТИ-ДЖЕЙ: Что ж, удачи с этим. Твой папа же вроде его ненавидит?

Я: Не знаю, насколько он его ненавидит, но точно не одобряет.

ОН: Одно и то же.

Я: Нет. Но это неважно. Хантер – мой парень, и папе придется с этим смириться. Ладно, надо идти! Мы как раз доехали, хо.

Я убираю телефон и, надев парку, выхожу из теплого автобуса. Я иду по морозному воздуху через автостанцию к месту парковки такси. Заказывать «Убер» слишком холодно, поэтому я сажусь в стоящую машину и называю таксисту адрес.

Мама сказала, что у папы была ночная смена и он вернулся из больницы только в десять тридцать утра. То есть, скорее всего, сегодня я буду иметь дело с ворчливым папой. Это не идеально, но я не могу выстраивать свою жизнь вокруг папиного изменчивого настроения.

Когда такси доезжает до нашего дома, я глубоко вдыхаю и выхожу из машины. Мне приходится собрать в кулак всю свою смелость до последней капли, потому что мой отец не будет счастлив услышать то, что я ему скажу. Но Хантер прав: папа от меня не отречется. Я сердцем чувствую, что так не будет. Он может поворчать и подуться, но здания он не рушит.

Я просто должна буду твердо стоять на своем и не давать ему на меня давить, особенно по поводу медицинской школы. Пора мне перестать быть папиной маленькой девочкой и стать самостоятельной женщиной.

Как обычно, мои ноздри приветствует бесчисленное множество ароматов, когда я вхожу в дом.

– Мам? – зову я.

– Тут. – Она на кухне, а где же еще?

Я прохожу в дверной проем и чуть не поскальзываюсь на луже своих же слюней. Она жарит цыпленка с перцем и горохом, и пряный запах приводит меня к плите.

– Боже, мам. Пожалуйста, переезжай ко мне в особняк Теты, – прошу я. – Ты могла бы готовить для нас каждый божий день. Завтраки, обеды, ужины. – Я дрожу от чистой радости. – Это будет мечта, а не жизнь.

Мама фыркает.

Я обхватываю ее сзади руками и целую в щеку. Я пытаюсь стянуть кусочек цыпленка, и она хлопает меня лопаткой по ладони.

– Пошла прочь! Кыш! – Она машет руками, как будто пытаясь избавиться от назойливой мухи.

– Ты злая, – ною я.

Она закатывает глаза и продолжает готовить.

Из-за того, что еда выглядит и пахнет так вкусно, я решаю подождать, пока мы не поужинаем, прежде чем начать сбрасывать бомбы. Папа выглядит измученным, когда присоединяется к нам в столовой. Его темные глаза подернуты усталостью, и он постоянно их трет в течение ужина.

– Тяжелая операция? – сочувствую я.

– Операции, во множественном числе. Я сделал две краниотомии подряд: одну для биопсии, а другую для удаления опухоли. И только я решил, что все закончил, как самолетом доставили третьего пациента с субдуральной гематомой. – Он подробно рассказывает о каждом случае, приводя тонну технических деталей. Я не понимаю и половины из того, что он говорит, но ему, похоже, просто надо поболтать об этом со мной.

– Представить не могу, как можно так долго оставаться в операционной, – признаюсь я. – Я бы заснула прямо на пациенте.

– Для этого нужна высокая дисциплинированность. – Он хмыкает. – Забавно: это правда была долгая ночь, но я далеко не так вымотан, как во время окончания резидентуры или обучения в медицинской школе.

Это идеальное вступление.

Воспользуйся им, Деми, воспользуйся!

Но я тряпка. Поэтому я молчу.

Вместо этого я заговариваю о другой причине моего приезда. Лучше начать с малого, так ведь? Признаться, что у меня новый парень, – не так экстремально, как рассказать, что я меняю карьерные планы.

Я прочищаю горло.

– Я хотела кое о чем с вами поговорить.

Мама отодвигает стул и начинает вставать.

– Дай я сначала все уберу.

– Нет, мама, садись. Мы можем сделать это потом.

– Потом? – Она, похоже, в ужасе. Потому что у нас в доме сначала едят, а затем все убирают. Но, увидев мое серьезное выражение лица, она опускается обратно на стул с проблеском тревоги в медово-карих глазах.

– Все в порядке?

– Все даже лучше, чем в порядке, – признаюсь я.

На папином лице сгущаются облака. Черт побери. Кажется, он знает, что я сейчас скажу.

– Я хотела сообщить вам… – Я резко выдыхаю. – Я встречаюсь с Хантером.

Тишина.

– Эм. Это же хорошие новости?.. – не выдерживаю я, переводя взгляд с одного на другого.

Мама заговаривает первая.

– Ладно. Маркус. Что ты думаешь по этому поводу?

– Ты уже знаешь, что я думаю. Я не считаю, что он ей подходит.

Она медленно кивает и поворачивается ко мне.

– И все? – в недоумении восклицаю я. – Он сказал это, и ты просто киваешь, как марионетка?

Мама хмурится.

– Деми.

– Это правда. Ты даже не знакома с Хантером!

– Если твой отец говорит, что он тебе не подходит, то я с ним согласна.

– Ты. С ним. Не. Знакома, – выплевываю я каждое слово сквозь сжатые зубы. Я делаю несколько вдохов, пытаясь успокоиться. – Серьезно, мам, я так в тебе разочарована.

От возмущения лицо моей матери темнеет. Она открывает рот, и я знаю, что сейчас на меня выльется весь ее латиноамериканский характер. Но мой характер успевает сделать это первым.

– Ты постоянно даешь папе решать, как тебе думать! Ты кричишь, и визжишь, и закатываешь истерики, когда дело касается твоих вещей. Твоей кухни, твоего гардероба, твоих интересов, но когда дело доходит до чего-то важного, то домом управляет он – и твоими мозгами, видимо, тоже.

– Деми! – гремит отец.

– Это правда, – настаиваю я, яростно качая головой. – Ты даже не дала Хантеру шанс. Я ожидала от тебя большего. А ты, – я поворачиваюсь к папе, – ты встречался с ним, и он был к тебе только добр. Он не грубил, он слушал, когда ты говорил, попытался заплатить за обед…

– Потому что он богатенький мальчик, – ехидно говорит папа.

– Нет, потому что он хороший человек. И он мне очень, очень нравится. – В горле поднимается боль. – Можете не любить его, если не хотите, ладно. Но он все равно будет присутствовать в моей жизни. Мы встречаемся, и между нами все серьезно. Мы обсуждали совместную поездку на весенних каникулах, а летом, может, даже полетим в Европу. Хантер будет присутствовать в моей жизни независимо от того, нравится вам это или нет.

Папа хмурится.

– Ты должна будешь летом заниматься молекулярной биологией, – напоминает он мне.

От досады у меня сводит все мышцы. Я чувствую, что слишком напряжена, чтобы двигаться, не то что говорить. Я снова вдыхаю, заставляя себя расслабиться. По своему опыту я знаю, что истерики на моего отца не действуют. Крик его не пробивает. Если хочешь достучаться до моего отца, то надо использовать логику.

– Я не буду ей заниматься, – говорю я ему. – Я больше не хочу заниматься наукой.

Он изгибает бровь.

– То есть?

– То есть у меня скоро взорвутся мозги. Мне плевать на биологию, или химию, или еще какой-то подготовительный курс по медицине, который я брала за последнюю пару лет. – Я облизываю внезапно высохшие губы. – Я не пойду в медицинскую школу после университета.

Наступает оглушительная тишина. Никто не говорит ни слова, но в моей голове – какофония звуков из-за ревущего пульса. Папа явно в шоке, но я не могу понять, злится ли он.

– Я не пойду в медицинскую школу, – повторяю я. – Я думала об этом с… в общем-то, с тех пор, как поступила в Брайар. Я хочу пойти в магистратуру, получить магистерскую степень, а потом докторскую по психологии. И пока я этим занимаюсь, я смогу получить степень по консультированию и начать принимать пациентов…

– Клиентов, – жестко поправляет он. – В этом и разница.

– Ладно, неважно, не пациентов. Но все равно это будут люди, а людям я смогу помочь. Этим я и хочу заниматься, – заканчиваю я, и, когда понимаю, что у меня пораженчески опустились плечи, заставляю себя выпрямиться. Потому что с какого хрена это поражение? Я горжусь своим решением.

Папа поднимает лохматую бровь.

– А что об этом думает твой новый парень?

– Он полностью меня поддерживает.

– Ну конечно, – насмехается папа.

– Маркус, – резко говорит мама, и я благодарно на нее смотрю. Может быть, мои слова хоть немного до нее дошли.

– Это он отговорил тебя от поступления в медицинскую школу? – спрашивает отец.

– Нет, я же сказала, что уже вечность об этом думаю. Я сама принимаю решения, а Хантер их просто поддерживает. В отличие от вас. – У меня расстроенно сжимается грудь. – В общем. Поэтому я сегодня и приехала. Я хотела рассказать вам лично о двух очень важных изменениях, которые происходят сейчас в моей жизни. Я встречаюсь с новым человеком и меняю профессиональные планы. Уверена, в психиатрии много интересных специальностей, но этим я заниматься не хочу. – Я замолкаю. – О, и раз уж я решила побыть предельно откровенной: мне не нравятся серьги-кольца, и я отдала Пиппе ваш подарок на день рождения, потому что никогда не буду их носить.

В столовой воцаряется тишина.

Мама встает и начинает собирать посуду. Не говоря ни слова, я начинаю ей помогать. Пока мы молча несем все на кухню, я замечаю, что у нее влажные глаза.

– Ты плачешь? – встревоженно спрашиваю я.

Она усиленно моргает, и ее длинные ресницы блестят от слез.

– Прости, мами. Я не думала… я… – Она замолкает и пробует снова: – Ты знаешь своего отца, Деми. Он альфа-самец. И ты права: я слишком сильно ему подчиняюсь – прости меня за это. Я должна сама составить мнение о твоем новом парне.

– Да, – соглашаюсь я.

Она проводит костяшками пальцев под мокрыми глазами.

– Когда ты в следующий раз сюда приедешь, почему бы тебе не взять его с собой, чтобы нам всем вместе сходить на обед или ужин? – предлагает она тихим голосом. – Как тебе?

– Замечательно. Спасибо, – с благодарностью говорю я.

– А что касается остального, ты же знаешь, что я поддержу тебя в любой твоей профессии. – Она подмигивает мне. – Ты могла бы быть стриптизершей, и я бы подбадривала тебя в первом ряду. Но, пожалуйста, не выбирай эту профессию, а то папа, наверное, в самом деле тебя убьет.

Я дрожащее смеюсь.

– Думаешь, он убьет меня из-за медицинской школы?

– Он смирится.

– Ты правда так считаешь?

– Сто процентов. – Она вздыхает. – Но я не знаю, простит ли он когда-нибудь тебя за то, что ты отдала его подарок на день рождения. Он сам выбрал эти серьги, Деми.

Я приеду обратно как раз вовремя. Игра Хантера начинается в восемь, а автобус доедет до Гастингса еще до семи. У меня будет куча времени на то, чтобы дойти до дома, переодеться, прийти на арену и встретиться с Пиппой и соседями Хантера. Ну, кроме Холлиса и Рупи. Они уехали на выходные, и это настоящее облегчение, потому что на арене и без голоса Рупи Миллер очень шумно.

Но мне нужно еще кое-что сделать. Я думаю об этом уже несколько дней, с того самого момента, как Хантер сказал, что любит меня. Я чувствую себя сволочью из-за того, что не сказала это в ответ, но я не хотела, чтобы он думал, будто я говорю это только из-за расстроенных чувств или из благодарности за верность. Когда я это скажу, то хочу быть спокойной и сосредоточенной. Я хочу, чтобы он посмотрел мне в глаза и увидел светящуюся там искренность, когда я скажу, что люблю его. Потому что я правда его люблю.

А когда я кого-то люблю, то мой первый инстинкт – защищать этого человека, поддерживать, побуждать к тому, чтобы он воспользовался своей силой и поборол свои слабости. Я слышала уверенность в голосе Хантера, когда он заявил, что никогда бы не стал мне изменять, и это показало мне кое-что важное.

Это показало, что он начинает себе доверять.

Конечно, этому помогло и то, что сезон не полетел к чертям, как он боялся, когда мы начали спать друг с другом. Но если бы и полетел, мне кажется, он бы все равно извлек тот же урок. Что он способен оставаться верным. Он способен играть в хоккей и иметь девушку и сексуальную жизнь.

Я правда верю, что он может достичь успеха в НХЛ, не давая такому образу жизни себя развратить. Не поймите меня неправильно: я понимаю, как он будет сходить с ума. Гарретт Грэм без маскировки не может выйти из дома, в конце концов. Его девушка рассказала мне в ночном клубе, что у их дома скрывается женщина, которая надеется увидеть его хоть одним глазком.

Так что да, это непростая жизнь. Это долгие разлуки с близкими. Но я верю в Хантера. И хотя он наконец-то тоже начинает в себя верить, ему все равно нужен последний толчок. Я нахожу номер Бренны и смотрю в окно, ожидая, пока она возьмет трубку. Автобус доедет до автостанции в Гастингсе минут через десять.

– Привет, – говорит Бренна. – Сегодня все в силе?

– Конечно. Но я возьму такси до кампуса и сначала заеду домой, чтобы принять душ и переодеться. Я хотела быстренько задать тебе один вопрос.

– Что такое?

– Ты можешь как-то найти контакты Гарретта Грэма?

Молчание.

– Эм. Да, у меня должно получиться. А что?

– Я хочу сделать Хантеру сюрприз, – туманно отвечаю я. – Мне может понадобиться помощь Гарретта.

– Конечно. Не знаю, сохранен ли у меня его номер, но у Фитци он точно есть или у брата Саммер. Я спрошу у них.

– Спасибо, телочка. Увидимся.

Как только я добираюсь до дома, то стягиваю с себя одежду и принимаю горячий душ, надеясь вернуть костям хоть немного тепла. Мы достигли того отвратительного периода зимы, когда вообще невозможно почувствовать себя тепло. Февраль в Новой Англии – это ледяной кошмар и то время года, по поводу которого мы с мамой целиком сходимся во мнении. Она ненавидит зиму от начала до конца, а я ненавижу февраль. Это как диаграмма Венна, на которой мы наконец-то находимся в одном круге, прижимаясь друг к другу, чтобы было теплее.

Я укутываюсь в махровый халат и подхожу к шкафу, думая, что надеть. Мне бы хотелось хорошо выглядеть для Хантера, если мы будем тусоваться после игры, но на арене чертовски холодно. Конечно, там есть обогреватели и достаточно тел, которые тоже излучают тепло, но прохлада все равно остается.

В итоге я выбираю толстые леггинсы, толстые носки и толстый красный свитер. Ключевое слово: толстые. Я похожа на зефирку, но ладно. Тепло важнее привлекательности.

Я уже хочу приняться за макияж, когда у меня загорается телефон. Надеюсь, это не Хантер звонит, чтобы спросить, как все прошло в Бостоне. Ему надо сфокусироваться на игре, а новость о том, что мы с отцом теперь не разговариваем, вряд ли настроит его на хороший результат. Расскажу ему потом.

Но это не Хантер; это Ти-Джей.

– Привет, – говорю я ему. – Ты идешь на игру? Ты так мне и не ответил.

– Нет, не иду.

– А. Ладно. Жаль. – Я открываю косметичку. – Было бы здорово тебя увидеть.

– Правда? Разве было бы? – Его дразнящий голос звенит у меня в ухе.

Я хмурю бровь.

– Все в порядке? Кажется, ты немного пьян.

Он просто смеется.

Я хмурюсь еще сильнее.

– Ну ладно. Хорошо. Я сейчас собираюсь, поэтому расскажи, что случилось, или я позвоню тебе завтра.

– М-м-м… – Он все еще смеется, но уже с примесью истерики.

– Ти-Джей. – Желудок щекочет тошнотворное ощущение. – Что, черт возьми, происходит?

Тишина. Она длится около трех секунд, и когда я уже хочу проверить, не прервался ли звонок, Ти-Джей начинает говорить. Он говорит так быстро, что я едва улавливаю смысл, и мои постоянные вопросы: «стой, что?», «о чем ты говоришь?», «что это значит?» – только сильнее его раздражают. К тому времени, как он замолкает, я едва сдерживаюсь, чтобы не блевануть. Я испуганно вдыхаю.

– Оставайся на месте. Я еду.