Текст книги "Земля моей любви"

И по поводу своей строчки о чести, проданной за песню. Очень уж она напоминает один из рубайатов поэмы «Хайямиада» Эдварда Фицджеральда:

 
«Мои кумиры, ваша в том вина,
Что жизнь моя навек посрамлена:
В стакане – имя доброе мое,
А честь моя за песню продана».
 

В марте 1857 года, в библиотеке Азиатского общества (Калькутта) английский санскритолог Кауэлл обнаружил серию персидских четверостиший Омара Хайяма и выслал их английскому поэту Эдварду Фицджеральду, в дальнейшем прославившемуся на весь мир именно благодаря переводам четверостиший Омара Хайяма (англ. The Rubaiyat of Omar Khayyam).

Строки и фразы из этой поэмы использовались во многих литературных произведениях, среди которых: «Шахматная доска» Невила Шюта, «Весенние пожары» Джеймса Миченера, «Указующий перст» Агаты Кристи, «О, молодость!» Юджина О’Нила. Аллюзии, связанные с текстом Фицджеральда, часты и в коротких рассказах О’Генри. Весьма популярны были эти четверостишия и в литературно-богемной среде России начала двадцатых годов. Естественно, увлекался их чтением и Есенин…

И всё-таки. Если несмотря на все приведенные аргументы и предположения в действительности поэту так и не удалось побывать в Персии, уровень его духовного проникновения в реалии персидской поэзии таков, каким он может быть либо у человека, реально жившего на Востоке, либо у гения. И если первое как бы под вопросом, то второе очевидно.

Сам я к Есенину отношусь как к близкому, родному человеку. По даче в Мардакянах (пригород Баку, где поэт проживал в 1925 году) он – сосед моей сестры. Бывая у сестры, конечно, еду к морю и каждый раз – мимо барельефа Есенина работы Фуада Салаева с запечатленными словами поэта: «Прощай, Баку!…» Так же называется и последняя песня Муслима Магомаева. Словами Сергея Есенина он попрощался с родным городом и бакинцами… О том и моё стихотворение, написанное однажды много лет назад:

МЕЖДУ ВЕТРОМ И ВЕТРОМ

 
«Прощай, Баку! Тебя я не увижу…»
Сергей Есенин.
(Эти слова высечены на барельефе
возле дома, в котором жил поэт,
рядом с дорогой, ведущей к морю.)
 
 
Бродивший по Нью-Йорку и Парижу,
Воспевший грусть и яблоневый цвет,
«Прощай, Баку! Тебя я не увижу…» —
Однажды в прошлом произнес поэт.
И в веке новом, явленном пока мне,
Как путь на море или путь домой, —
«Прощай, Баку!», начертанное в камне,
Не раз мелькало за моей спиной.
Я уезжал и возвращался снова —
Всё в тот же край, где маялись ветра,
Ветшал мой дом, и шелестом былого
Мне вновь напомнил два печальных слова
Последний тополь моего двора.
Прощай, Баку! Покуда сердце бьётся,
Покуда жив, покуда вижу свет,
Поверь, твой сын к тебе ещё вернётся,
Как к песне возвращается поэт.
 

За время, проведенное в Азербайджане, Есенину довелось познакомиться со многими выдающимися людьми. Однажды он подружился с великим азербайджанским поэтом Алиагой Вахидом. Тот неоднократно приглашал нового друга на литературно-музыкальные встречи – меджлисы. Там Есенин впервые услышал мугам и сравнил его с исполнением произведений Баха «Мне очень нравятся ваши стихи, но о чем они?» – спросил однажды поэт. Вахид ответил: «О чем может писать поэт? О любви, о жизни, о смерти».

Алиага Вахид (1895 – 1965) дружил с другим великим азербайджанским поэтом – Сулейманом Рустамом (1906 – 1989), очевидцем того времени, стихи которого» о любви, о жизни, о смерти» мне посчастливилось слушать в середине восьмидесятых в присутствии их автора там же, в Шувелянах (это рядом с Мардакянами) на даче известного поэта и переводчика, моего учителя, Владимира Кафарова. И шумело море, и шуршал песок в виноградных лозах… Три дня и три ночи…

Есенин жил в Мардакянах вместе со своей женой Софьей Андреевной Толстой на служебной даче Петра Ивановича Чагина, второго секретаря ЦК и главного редактора газеты «Бакинский рабочий», своего друга. В этой же газете печатались его свежие стихи. Я помню «Бакинский рабочий», потому что и мои стихи через 60 лет после того тоже печатались там.

Именем Есенина в Баку названы улицы и парки. В Мардакянах работает дом-музей его имени. Здесь, в Баку, всегда будут помнить русского поэта, признавшегося однажды: «Не могу долго жить без Баку и бакинцев…»

Последнее и самое продолжительное пребывание поэта на азербайджанской земле пришлось на конец июля – начало сентября 1925 года. Всего за несколько месяцев до трагического ухода из жизни.

Фарах и Инара

Девушка Фарах была так прекрасна, что все удивлялись: почему она до сих не замужем. О, этому были причины! Во-первых, её красота многим скромным, но достойным юношам казалась столь ослепительной, что они просто не решались к ней подойти и познакомиться. Во-вторых, наглых, развязных и недостойных она так умела поставить на место, что у тех не оставалось никаких шансов продолжить знакомство. У великолепной Фарах была чудесная подруга – Инара, с глазами газели, трепетная, как лань. Тоже не замужем.

Они дружили давно. Когда-то вместе ходили в садик, потом в школу, потом в университет. У каждой в сундучке с приданым лежал красный диплом за усердие в учёбе и отличные знания. Фарах была талантливой во всех отношениях: изумительно рисовала, ткала уникальные ковры, читала научные статьи на семи языках, пела ангельским голосом и танцевала так, что каждому казалось, что она танцует только для него. Хотя танцевала она просто так – от радости жизни. Для всех. Все восхищались танцовщицей Фарах. Инара работала переводчицей и была очень доброй девушкой, всегда помогала каждому, кто нуждался в помощи. Но не было у обеих достойных женихов во всём городе, увы.

И однажды Фарах предложила Инаре уехать из страны. Может быть, на чужбине они встретят свою судьбу? Сели в самолёт и улетели. В деньгах они не нуждались, могли содержать себя сами – своим трудом… Шли годы, а нормальных женихов всё не находилось. Встречались умные, начитанные, интеллигентные иностранцы, даже профессора, но никто из них не чувствовал ни души Фарах, ни сердца Инары. И вот наступил такой вечер, когда солнце ещё опускается в волны моря, а месяц уже озаряет горы. Фарах обратилась с просьбой к солнцу помочь ей найти своего единственного близкого человека. И солнце ответило ей улыбками сверкающих набегающих волн: «Счастье своё ищи на родине». И она вернулась домой вместе с Инарой. Они долго бродили по родному городу и вспоминали былые дни. А потом – уехали за город – полюбоваться степью и горами. И встретился им в предгорьях молодой красивый одинокий пастух, пасший овец и певший древние пастушьи песни. Он был не шибко грамотным и совсем не разбирался ни в заморском этикете, ни в иностранных языках. Но Фарах полюбила его сразу, едва услышав, как искренне и душевно он поёт, как радуется всему живому вокруг: каждой травинке, каждому человеку.

Они полюбили друг друга с первого взгляда. И вскоре была сыграна самая красивая свадьба на свете. По всем древним народным обычаям.

Инара очень радовалась счастью подруги, совсем не думая о себе. Однако, на свадьбе жених Фарах познакомил её со своим другом, просто подвёл его к ней и сказал, улыбаясь: «Это – мой друг. Мы с ним дружны с детства, как и вы с Фарах. Только он всегда пел лучше меня. Честное слово. Просто послушай, как он поёт, тебе понравится»…

Вайдэдэ-вай

Жил-был Вайдэдэ-Вай. Его всюду сразу узнавали. Только заметят, тут же всплескивают руками и кричат: «Вайдэдэ-Вай!» Он пытался прятаться, маскироваться, прикидываться другим. Бесполезно.

– Вайдэдэ-Вай, привет!

– Вы меня не за того принимаете!

– Не морочь голову, Вайдэдэ-Вай! Разве тебя можно с кем-то спутать? Ты у нас такой один – единственный и неповторимый!

– Ну, почему? Почему? Я что – не так одеваюсь? Или говорю не по-человечески?

– Не огорчайся, Вайдэдэ-Вай. Ничего плохого нет в том, что тебя сразу узнают. Некоторые только и мечтают, чтобы их везде узнавали и приветствовали. А ты – огорчаешься. Ты – уникален.

– Что это значит? Я – редкий?

– Нет, ты не редкий, Вайдэдэ-Вай. Редких – можно по пальцам пересчитать. Ты – уникальный. То есть, пересчитывать тебя вообще не надо: достаточно одного пальца.

– Но как же меня узнают?

– А зачем ты переодеваешься, красишься, ходишь украдкой, озираешься? Как тебя не узнать? Ты тут один такой.

– Ладно, не буду.

– Поздно, Вайдэдэ-Вай. Тебя уже все знают.

– Почему?

– По всему. По походке. По лицу. Тебе очень подходит твоё имя. Ты – настоящий Вайдэдэ-вай!

– Правда?

– Да. Ты – молодец. Если человека ни с кем спутать нельзя, значит, он один такой – уникальный.

Вайдэдэ-Вай улыбнулся и поскакал дальше. Он у нас один тут – всегда вприпрыжку ходит, когда настроение хорошее. Привычка такая у него…

Мыша и Гу-ффо

День выскочил из-за моря. Оглянулся вперёд: а вокруг ночь! Что впереди, что сзади. Крутанул головой-солнцем. Споткнулся о горы и опрокинулся через них в другое море. И сразу наступила звёздная ночь. И наступила она прямо на мышиную норку. Тогда из норки вдруг тихонько показалась осторожная мыша. Она ещё только показалась, но не появилась. Такая осторожная.

Мыша жила-была в норке постоянно. И снаружи тоже иногда жила-была. Особенно по ночам. Трудилась, подбирала всё, что плохо лежит, потому что кто-то потерял или ещё не нашёл: вещи, еду, время… Некоторые даже свои лица теряли, даже самих себя целиком. Мыша всё находила, всё собирала. Если найденное нельзя съесть и в хозяйстве тоже не пригодится, то всё равно – лишним не будет. Мало ли какой случай может подвернуться: жизнь большая, мышиная – кругом враги.

– Гу-ффо! Гу-ффо! – послышалось вдалеке отовсюду сразу. Так страшно, что мыша сразу прикинулась овощем. Морковкой стала она. Закрыла глаза от страха, стала и стоит. Думает, что она в земле, а то, что сверху – это морковная ботва, потому что морковную ботву сова не ест.

Но сова почему-то не разглядела в темноте никакой ботвы, зато она заметила аппетитную мышу с поднятым тонким хвостиком, который раскачивался на ветру, словно призывал: «Сюда! Скорей! Тут аппетитная мыша с хвостиком!»

Ну, раз зовут – надо лететь. И сова полетела к мыше. А храбрая мыша нечаянно открыла глазки и от страха громко запищала:

– О, мудрая Гу-ффо! Ты что? Ты что?! Не ешь меня! Я – овощ, над головой у меня ботва! Она такая невкусная! Все говорят, что ночью очень темно, и плохо видно, поэтому всё легко перепутать. Если ты сейчас же не поверишь мне, то когда-нибудь кто-то не поверит и тебе, и как мы все будем жить дальше?

Сова задумалась на лету и зависла. В самом деле: если морковь не врёт, то она – морковь, а хвостик – это ботва. А если врёт, то она – вкусная мыша. Но как всё это выяснить, если вокруг так темно, как об этом говорят, хотя лично ей – всё очень хорошо видно? А вдруг это ошибка? Зачем ей такая умная морковная ботва, которая столько всего знает?

Добрая Гу-ффо громко вздохнула и вернулась в своё гнездо. А мыша сразу убежала домой, чтобы подкрепиться от волнения. Она от волнения всегда подкрепляется чем-нибудь вкусненьким, потому что это сразу помогает вылечиться от страха и спокойно заснуть.

А тут уже и день наступил. Выглянул из-за моря, заметил, как ночь убегает, и тут же наступил. Как всегда.

Эхо на прогулке

В одном старинном восточном городе по ночам гуляло эхо. Оно бы и днём гуляло, но днём в городе тесно от шума: повозки скрипят, торговцы кричат, дети бегают, зурна надрывается, потому что опять свадьба или просто кому-то весело … А ночью всё спит, и эхо спокойно гуляет на ветру.

И вот однажды гуляло оно, гуляло и окончательно заблудилось. Вроде всё вокруг знакомое, как тут заблудишься? Но эхо было молодое, неопытное, вот оно и запуталось нечаянно. А спросить дорогу не у кого, все же спят!

Бредёт эхо по городу, печалится, грустит, и вдруг в оконном стекле одного из домов промелькнуло нечто крылатое.

«Неужели это я? – подумало эхо, – а ведь я никогда себя не видело, интересно посмотреть: как же я выгляжу?»

Подошло эхо к окну, пригляделось к отражению: никого. Эхо было очень интеллигентным, вежливым и начитанным, потому что в городе всегда есть что почитать: вывески, транспаранты, разные-разные таблички и объявления на домах, даже газеты на специальных досках…

«Надо поздороваться, – решило эхо, – а то неприлично».

– Здравствуйте! – сказало эхо.

– Здравствуйте! – ответил ему кто-то невидимый.

Эхо обрадовалось тому, что оно услышало ответ, но тут же огорчилось тому, что никого нет в отражении. Эхо было умным и догадливым. Оно догадалось, что мало поздороваться с собой – надо ещё и назвать себя по имени. Город был красивый, старинный, восточный, и у эха было красивое восточное имя – Шафо.

– Я Шафо! – сказало эхо.

– Я Гуфо! – послышалось в ответ.

«Как это моё отражение мне так странно отвечает?» – очень удивилось эхо Шафо и решило проверить себя ещё раз.

– Шафо! – опять сказало эхо.

– Гуфо! – снова ответило упрямое невидимое отражение и внезапно сверкнуло глазищами в оконном стекле.

Эхо сильно перепугалось. Оно никогда в жизни не видело своих глаз, а таких – особенно! Круглые и большие – они сверкнули в ночной темноте и тут же исчезли куда-то вверх. С перепуга эхо взлетело на крышу здания. Только оно отдышалось, как те же самые глаза опять промелькнули перед ним уже здесь, наверху! Оказывается, у глаз были крылья! И не только крылья, но и круглая большая голова с крючковатым восточным носом!

«Теперь я знаю о себе всё!» – решило эхо, но на всякий случай всё-таки спросило эту свою круглую голову:

– Ты Шафо?

– Я Гуфо! – ответило ей крылатое глазастое чудо.

– Разве ты – не эхо?

– Да, я – сова.

– Значит, ты – не моё отражение. Тогда почему ты не спишь? Все же ночью спят, только я одно гуляю по городу.

– Нет, не только ты. Я – сова Гуфо. Я ночами тоже не сплю.

– Ого, как мне повезло! Я сегодня заблудилось немножко, ты мне поможешь найти дорогу домой?

– Конечно. Я – мудрая сова, я тут всё знаю.

Эхо так обрадовалось такому удачному знакомству, что сразу предложило сове дружбу. С тех пор Шафо и Гуфо стали настоящими друзьями.

Легенда старого города

В одном старинном восточном городе жила старинная восточная легенда Сёнмяз-ханум. Она была уже такой старой, что редко выходила из дома, потому что ноги её тоже состарились. Вот сидит Сёнмяз-ханум дома, одинокая, пьёт чай из грушевидного стакана-армуды, рассматривает древнюю тарелочку-няльбяки. На тарелочке много разных узоров, есть очень витиеватые, а есть вечные, например, бута – прекрасная, как сама жизнь. И есть что вспомнить. Только поделиться не с кем.

Вздохнула легенда и решила выйти на улицу, сходить на базар, поговорить с кем-нибудь, поторговаться – и то приятнее, чем одной дома сидеть. Долго собиралась Сёнмяз-ханум, наряжалась, потом сумку взяла, вышла, пошла потихонечку. Пока дошла до базара – там уже полночь, никого нет, и некому с ней говорить. Вздохнула Сёнмяз-ханум и, печальная, назад, к дому пошла. Идёт еле-еле, несет пустую сумку, молодость вспоминает, песню «Сары гялин» поёт. Хорошая песня.

Мимо пролетало молодое эхо Шафо. Услышало оно песню и стало подпевать старенькой городской легенде. А на карнизе здания возле Площади Фонтанов сидела сова Гуфо. Она в темноте очень хорошо видит, а слышит – вообще отлично круглые сутки, у неё недавно даже такой музыкальный слух нашли, что с ним, говорят, можно иногда по ночам выступать перед самим памятником великому композитору возле консерватории. Но сова пока там не выступает. Скромная. Стесняется.

И вот услышала она, как поют Шафо и древняя легенда Сёнмяз-ханум. И так сжалось её доброе сердце от жалости к древней городской легенде, от любви к родному городу, что подлетела она к поющим и говорит:

– Здравствуйте, уважаемая легенда! Привет тебе, дорогое Шафо! Как вы хорошо, душевно поёте вдвоём! Сёнмяз-ханум, годы не властны над вашим волшебным сердцем! Пусть ваши ноги отдохнут! Разрешите мне сделать вас такой же крылатой, как ваша душа! Разрешите покатать на себе!

Легенде навсегда запомнилась та первая, удивительная, восточная ночь, когда она летела на крепких совиных крыльях! Летела Сёнмяз-ханум над спящим городом, над глубоким взволнованным морем, над пустынно-лунными горами, с прячущимися в пещерах рисунками танцующих и бегущих человечков, барабанящих на древних валунах, которые сразу отзываются эхом, похожим на молодое Шафо…

С той поры Сёнмяз-ханум часто летает по ночам на крыльях Гуфо над родной землёй, той самой, единственной, где поёт всё, даже камни. Летает и радуется, как в юности.

Айнур

Однажды прекрасная сердцем Сёнмяз-ханум летала, как всегда по ночам, на крыльях Гуфо над родным городом и над дивной землёй своей, похожей на птицу с распахнутыми крыльями над тёплым морем. И вдруг увидела она среди морских волн лёгкое светящееся серебристое пламя – отражение луны и захотела поближе с ним познакомиться. Такое оно было красивое и необыкновенное, что волны под ним вздымались и опускались. Казалось, будто сама широкая светящаяся лунная дорога вздымается и опускается на груди моря, словно манит к себе.

Гуфо, Шафо и восточная легенда Сёнмяз-ханум приблизились к этому ночному чуду и сказали хором:

– О, великое ночное чудо! Здравствуй! Мы – Гуфо, Шафо и Сёнмяз-ханум, а как зовут тебя?

Я – Айнур, лунный свет. Я живу, чтобы радовать глаза не спящих ночами и волновать воображение тех, кому расскажут обо мне очевидцы.

Тройке друзей так понравилась Айнур, что они тут же предложили ей дружбу, которую та с радостью приняла. И стали они друзьями навеки.

Попугаи

Однажды вечером, когда уже сумерки, но ещё не совсем темно, эхо Шафо и сова Гуфо прогуливались по губернаторскому саду возле крепостных стен древнего восточного города. В этом саду множество удивительных растений, собранных со всего мира. И вдруг Гуфо захотела узнать: почему по всему городу летают воробьи, голуби, вороны и она тоже, а попугаев нет даже здесь, в таком потрясающем месте?

Эхо Шафо сильно расстроилось, потому что не знало ответа. Тогда они решили обратиться к легенде Сёнмяз-ханум. А та подумала, подумала и сказала, что нужно спросить у Айнур. Только лунный свет способен создавать самые волшебные неожиданные сказки.

И Айнур соткала из лунного света семь прекрасных больших зелено-голубых попугаев, которые живут теперь в губернаторском саду возле крепостной стены сами по себе и никуда оттуда не улетают. Любой может в этом убедиться. Спасибо, дорогая Айнур! Спасибо и тебе, Гуфо, за удивительную идею, украсившую весь город!

Пальма

На широкой и шумной Площади Фонтанов росла пальма. Она была высокой и стройной. Иногда среди пальмовых листьев ночевал ветерок, иногда – дождевые капли. Капли и ветерок уносили с собой на память знойную солнечную пыль. Пальма собирала её с утра до вечера, чтобы прохожим легче дышалось возле фонтанов, чтобы они могли спокойно сидеть на скамейках и наслаждаться отдыхом.

Годы проходили, Площадь менялась, много раз перестраивалась, но пальма всегда оставалась на своём месте. Когда высоко в звёздном небе сиял месяц, прекрасная Айнур нежно касалась её лунным светом. Легенда города – Сёнмяз-ханум часто беседовала с ней о прошлой и будущей жизни. Молодое эхо Шафо и сова Гуфо тоже любили её…

Но так случается иногда, что самое близкое и знакомое вдруг исчезает. Однажды, Площадь Фонтанов увидела сон, в котором на ней не было пальмы. Фонтаны печально опустили головы и заплакали. Растерянный ветерок метался повсюду и звал её. И эхо Шафо, и Гуфо, и Сёнмяз-ханум, и все жители города звали и искали её. А потом мудрая Гуфо сказала:

– Остановитесь, друзья! Оглянитесь вокруг: раньше у нас была одна прекрасная пальма, а теперь множество молодых пальм поселилось на нашем приморском бульваре, в наших скверах и садах, юные красавицы-пальмы стоят вдоль наших дорог… Это всё – память о нашей пальме, это – её послание всем нам, её любовь к великому древнему городу. Давайте заботиться о них так же, любить их так же, как мы заботились и любили нашу пальму…

И все согласились. А потом настало утро, и сон кончился, а пальма…

Шафуля

На берегу ярко-лазурного моря в дивном восточном городе жила-была девочка с прекрасным сердцем и изумительными глазами. Все так любили её, что, когда она выросла, её именем назвали чудесный корабль с настоящими парусами.

Она находила время и силы дарить свою доброту каждому живому существу: не только людям, но и птицам, и кошкам, и собакам, всем, кто живёт на земле. Её звали Шафига, но все вокруг называли её Шафулей. Однажды, на море разыгралась жестокая буря. Целую ночь в городе бушевал ветер, скрипели деревья, даже мелкие камни летали в воздухе и грозили беззащитным окнам. Наутро всё стихло.

Шафуля шла вдоль берега моря, чтобы оказать первую помощь его обитателям: рыбам, тюленям, медузам, Но вот море выбросило на берег жалкий, мокрый комок перьев. Шафуля взяла его в руки и вдруг почувствовала, что тело птицы ещё тёплое и слабенькое сердце несчастной жертвы ночного урагана всё ещё бьётся.

Она принесла птицу домой, отгрела её и вернула к жизни. Этой птицей оказалась сова. Шафуля бережно погладила сову и спросила:

– Как зовут тебя, милая маленькая совушка?

– Её зовут Гуфо! – вдруг ответило ей эхо, заглянувшее в форточку.

– А тебя как зовут, доброе эхо?

– А меня зовут Шафо, я друг Гуфо, но я не смогло уберечь её от жестокого шторма, – печально ответило эхо.

– Я так и подумала, что это – необыкновенная сова. Значит, она умеет говорить?

– Да. И не только. Но сейчас она ещё слишком больна и слаба.

Шафуля знала одно волшебное место, которое могло помочь в таких крайних случаях. Она понесла сову к сказочноой древней каменной башне на краю родного синего моря. Эхо последовало за ней. После шторма наступила тишина, и с моря на башню надвигался туман. Шафуля и Шафо поднялись очень высоко, на самую вершину Девичьей башни, так называли её люди с незапамятных времён.

Но бескрайний туман поднялся ещё выше.

– Это туман времени, – прошептала Шафуля, – сейчас вместе с башней мы исчезнем в нём и окажемся…

И они внезапно исчезли. Древняя башня словно плыла в облаках, за которыми не было видно ни неба, ни земли. Но вот во мгле что-то забрезжило, а через мгновение хлынул солнечный свет! Теперь они все – и Шафо, и Шафуля с Гуфо на руках – стояли на борту чудесного корабля с изумрудными парусами, плывущего по глубокому сапфировому морю под ласковым сияющим солнцем.

– Здравствуй, солнечный свет! Здравствуй, жизнь! – вдруг воскликнула Гуфо, выпорхнула из рук Шафули и взлетела над кораблём.

– Ты спасла её, милая Шафуля! – закричало от радости эхо Шафо.

Гуфо сделала в небесах круг и вернулась к своим спасителям. Через некоторое время волшебный корабль вернул друзей к берегам родного города, к той самой волшебной башне, которая помогла завершить чудо, начатое прекрасной Шафулей, – спасти Гуфо.

С тех пор Шафуля и Гуфо стали неразлучными друзьями на все времена…