Текст книги "Коло Жизни. Средина. Том второй"

– Я передам Асилу и Дивному твою просьбу. Не будем о том просить Родителя, – прозвучал возникший и немедля потухший внутри мозга мальчика голос Велета.

И Яробор Живко догадался, это пришло воспоминание, а вместе с ним накатило видение… Видение, которое авторитарный Крушец повелел принять. Обаче, сие оказалось такое могутное, высасывающее силы видение, оное, даже если бы Крушец не указал, юноша не сумел отложить.

Велет неспешно согнал плотно собранные облака к вершине горы, и они, один-в-один как приливная волна, неспешно скатились вниз к ее подножию, растеряв по мере движения на той поверхности свои покрывала. Слегка прикрыв тем разрозненным полотнищем саму гору, и большей частью гряду. Прошло совсем малое время, в каковом аримийцы все же перестали стрелять в Бога из пороков и самострелов, поняв их безнадежность, а мальчик, сумев пропустить через себя видение, выдохнул его дымком из уст, когда нежданно и сама горная гряда, и земля долины под ногами людей и копытами лошадей надрывисто сотряслась. Тугим скрипом прокатилось по лощине качание ближайших горных кряжей не укрытых полотном облаков, точно вторящих общему движению пластов земли. Еще немного и по склону, на вершине которого стоял Велет, пролегли мощные трещины, будто и сама гора, и соседние к ней отроги стали лопаться. Срыву и вновь сотряслась оземь и нежданно в одной самой широкой, извилистой трещине на косогоре, словно отросток растения, показалась округлая голова… Все с тем же толчком доли секунд спустя голова приподнялась выше и явила плечи, туловище до стана, руки каменного существа, общим своим видом напоминающего человека.

По первому казалось это каменное, серо-бурое создание всего-навсе вылезает из щели, может, давеча туда провалившись. Обаче, когда оно ухватилось за угловато-изрезанный край расщелины перстами и стремительно дернулось вверх, стало ясным, что существо не вылезает, а взращивается в каменных поверхностях гор, степенно обретая не только туловище, но и нижние конечности. Посему уже самую толику погодя оно показывалось из земли почитай до лядвей. Еще один резкий рывок и явились сами бедра создания, со зримой прорезью меж них да плавностью форм. Существо опиралось ноне о рубежи трещины ладонями, и чуток подавшись вперед, энергично дернуло себя вверх, окончательно вырывая из топкой, вязкой трясины почвы остатки ног. Да также стремительно вскочив на пологую часть склона, испрямилось. Оно лишь малость озиралось, точно проверяя, не последует ли нападения, а посем все теми же резкими, лишенными плавности движениями прыгнуло вперед и единожды вниз… Сначала раз… второй… третий… уже с четвертым и достаточно широким прыжком оказавшись у подножия горы.

Каменный человек остановился только тогда, когда оказался на ровной части земли, и, испрямив спину, слегка дернув голову в сторону аримийцев, вже размашистой поступью направился к середине пространства, что разделяло противоборствующие рати. На удивление в каменном человеке четко просматривались не только туловище, руки, ноги однозначно человеческой формы, но и голова с уплощенным лицом, где были тонкими черты, узкими прорези глаз, приплюснутым нос, чуть выступающими скулы и едва заметными губы. Все это было каменным, и одновременно оживши подвижным. Каменный человек, точнее воин, казался обряженным в каменные доспехи, схожие с аримийскими, твореные из мелких пластин и переплетенные, чуть-чуть выступающей шнуровкой. На голове его явно живописались прилизанные волосы, где возможным было отличить и сами отдельные кудерьки. А на затылке, и вовсе, чуть отходя от общей массы каменных волос, поместилась тонкая, однако довольно-таки долгая косичка.

Дойдя до намеченного места, которое поместилось на одинаковом расстоянии от первого строя аримийцев и влекосил да кыызов, каменный воин остановился и рывком, как дотоль все делал, развернулся лицом к противникам Яробора Живко, да замер.

И тотчас гора сызнова сотряслась и из расщелины, из оной только что вылез каменный воин, показались его собратья… Вначале одна голова… затем вторая… а минуту спустя уже верно с десяток. Склон взгорья зримо дернулся и словно выплюнул из пролегшей повдоль ее подножия расселины с десяток каменных воинов, также скоро спрыгнувших, аль съехавших к подошве. Вмале поспешивших к своему старшему и принявшись выстраиваться позадь него в ровный ряд.

Люди стоящие в долине, как влекосилы и кыызы, так и аримийцы, не сразу сообразили, что за десятью первыми каменными созданиями из трещины, точнее из разрывов, ибо они расчертили склон горы вправо… влево… вверх… вниз, вроде как из оземи полезли все новые и новые ростки-воины. Также, как первые, немного погодя спустившиеся к подножию косогора и продолжив ряд подле себе подобных. Сама же гора по мере увеличения каменного воинства зримо принялась уменьшаться в высоте. И коли по первому сие было незаметно, то когда каменные воины (достаточно высокие в сравнение с влекосилами и тем паче с кыызами да аримийцами) образовали передний ряд, отгородив одних ратников от других, легонько сотрясшись, макушка горы дернула вниз и саму фигуру Бога.

Порой рождение каменных людей становилось не столь стремительно-выстреливающим, абы растущие рядом собратья потребляли внутренность и поверхность почвы более быстро и тем замедляли рост соседей. Посему некие воины, придерживаясь за края расщелин или плечи, руки своих соратников энергично дергали собственными телами, головами, конечностями. И наново тогда сотрясалась гора, стонали ближайшие кряжи, вздрагивала почва в долине и гулко ржали перепуганные кони. Те рывки даровали внутренние соки растущему воинству, и мгновенно напитывали, наращивали их туловища, руки, ноги. Выстреливая ими вниз и выстраивая плотными рядами… в движениях, каковых хоть и наблюдалась подвижность, одначе, оставалась каменная скованность, коей не присуща та самая плавность человеческих конечностей.

Прошло верно, не меньше трети часа, когда каменные ратники, отгородив соперничающие воинства, выстроились шестью достаточно плотными рядами, недвижно застыв… не окаменев, а лишь замерев. И немедля и сама весьма уменьшившаяся в высоте гора перестала воспроизводить каменных людей и гулко вздрогнув, оцепенела. Впрочем, земля долины под ногами как каменных, так и из крови и плоти, людей еще продолжала трепыхаться, тихонечко так постанывая. Почва внезапно и вовсе вроде как вздыбилась вверх, а пару минут спустя из нее обок ног каменных воин, живописующих на удивление плавные линии сапог, блеснули остриями металла отростки. Воины враз, очевидно по команде, низко склонившись, ухватили отростки за кончики, и резво испрямившись, единожды, вырвали из почвы оружие. Кто, что… Кто копье, кто самострел, кто меч…

Легкий дымок, теперь почти бурого цвета, упавший от движения вздетой левой руки Велета с небес к подножию горы неторопко растекся по долине, покрыв ноги каменных воинов мягкими белыми испарениями. Достаточно скоро окутав и сами их тела, и голову, и с тем также мгновенно, как происходило многое здесь, окрасив лица, конечности, одежи в естественные цвета: желтоватую – кожу, черные – волосы, буро-зеленые – доспехи. Он четко живописал их очи, где в белой склере проступила черная радужная оболочка. Покрасил в розоватые тона губы и даже проявил тончайшие волоски на подбородках.

Каменные воины, выдернув оружие из земли, не сильно разнившееся с людским, разком свершили несколько широких шагов вперед, отступив от влекосил и кыызов и с тем, несомненно, потеснив аримийцев, первые ряды которых видимо отступили назад. Велет вновь вскинул вверх руку, но теперь правую, и, сорвав вниз зазевавшееся белое сквозное полотнище облака, энергично окутал тем туманом свою могутную фигуру. Поглотившего, схоронившего в доли мига весь образ Бога. А минуту спустя и само испарение и Велет словно истончились… превратившись в ажурные, протянувшие свои завершия к самой макушке горы волоконца.

И как только Атеф исчез, всадники аримийцы покинули седла, и, ступив на оземь, опустились на колени. А вслед за ними, склонили свои головы и станы пехотинцы, пред тем все как один, сняв шлемы и явив залащенные черные волосы с тонкими, длинными косичками на затылках.

Мощная волна усталости опутала всего Яробора Живко и тугой болью отозвалась грудь и голова, когда он, развернув коня, потрусил к Волегу Колояру вдоль рядьев каменных воинов, словно каждый морг жаждущих сомкнуть и вовсе малые промежутки меж собой и образовать единую стену.

– Рао, – тихо продышал Волег Колояр… днесь и позабыв свое привычное Яроборка.

– Волег, мне очень плохо, – чуть слышно протянул юноша, словно это он, а не Велет творил каменных воинов, и потому растерял всю свою силу. – Я сейчас упаду, – мальчик порывчато качнулся, и, выпустив поводья из рук, одновременно сомкнул очи.

Кто-то, верно Гансухэ-агы али находящийся подле Надмит-агы, подхватили теряющего сознание и сползающего с жеребца Яробора Живко на руки, али сие его подхватили руки Бога… Бога и, непременно, Першего, за оным он и Крушец так истосковались.

Глава восемнадцатая

Яробор Живко глубоко вздохнул, и, отворив глаза, первое, что узрел беспокойное лицо Толиттамы, а подле блеснувшее и не менее взволнованное лицо королевы марух Стрел-Сороки-Ящерицы-Морокуньи-Благовидной.

– Господин, – нежно произнесла своим густым, богатым обертонами, голосом апсараса и утерла лицо мальчика ручником, пройдясь той шелковистой поверхностью по лбу и щекам. – Как вы себя чувствуете?

– Очень утомился, – тихонько ответил юноша и облизал, как ему показалось сухие, шершавые и словно полопавшиеся губы.

– О, господин, – заботливо молвила Толиттама, и, приподняв голову с подушки принялась неспешно поить мальчика из округлой кисе теплым молоком. – Вы не просто утомились. Вы заболели, что недопустимо. Рани Темная Кали-Даруга весьма обеспокоена данным состоянием и коли в ближайшие часы вам не полегчает, велела перенаправить вас на маковку, – добавила она, укладывая голову рао на подушку.

– Мне легше, – с трудом ворочая языком, протянул Яробор Живко, ощущая, что даже его кончик, не говоря уже о ногах и руках, неестественно онемел. – Это просто я перенервничал за людей. Блага, – обратился он к марухе.

Королева дотоль замерше стоящая обок створки двери немедля подалась вперед, и, приблизившись к лежащему на ложе мальчику, низко преклонив голову, одновременно, опустилась на колени.

– Скажи Кали, что со мной все хорошо, – голос Яроборки слегка зазвенел от волнения, ибо он, жаждая побывать на маковке, единожды страшился покинуть сейчас своих людей, думая, что оставленные им… предоставленные сами себе и забытые Богами, они вновь начнут кровопролитие.

– Господин, этого я не смею передать рани Темной Кали-Даруги, – также негромко отозвалась Блага и голос ее трепетный, наполненный мягкими переливами мелодии слышимо задрожал. – У вас жар. Как же я могу солгать моей Матери… Матери, как величают и считают рани Темную Кали-Даругу все живые существа, чьими Творцами являются Димурги. Как могу обмануть?.. Нет, не посмею! Да и Матерь наша она ощущает ваше состояние. Вы уж лучше успокойтесь, выпейте вытяжки и еще молока, а там жар у вас и спадет. Дхийо Йо Нах Прачодайат! благодарению Господа!

Яробор Живко ничего не ответил марухе, понимая что она права и Кали, конечно же, ощущает его состояние. Легкая зябь нежданно пробежала по его коже, ершисто вздев на руках и ногах жесткие черные волоски, да туго вздохнув, мешая слова со стонами, мальчик вопросил:

– Толиттама как там воины?

– Все благополучно, господин, – торопливо откликнулась апсараса, сызнова утирая лоб рао ручником. – Аримийцы отвели свои войска и ваши люди поколь тоже. Каменная рать частично распределила своих воинов округ нашего поселения, охраняя его от внезапного нападения, а остальные покуда так и стоят неприступной стеной. Однако, я уверена, никакого нападения не будет.

– Не будет, господин, – вставила Блага, лишь на мгновение вскидывая взор на мальчика. – Мои люди были меж аримийцев. Они направили своего вестника к императору Аримии Зенггуанг Юаню, абы поведать о произошедшем, а сами желают склониться пред вами ниц и преподнести дары. Их полководец Ксиу Бянь жаждет дотронуться до ваших стоп и вознести клятву верности. Волег Колояр, как и иные осудари и ханы, отдыхают и единожды встревожены вашим сочувствием. Будет о них волноваться, а то вновь потеряете сознание. Рани Темная Кали-Даруга просила вам передать, что ваша слабость связана с желанием отсрочить видения. Ведь давеча Бог Велет предупреждал, что это делать недопустимо и опасно для вашего здоровья.

Яроборка медлительно сомкнул очи, поелику не только понимал, чем вызвана его болезнь, но еще и слышал недовольство Крушеца, оный на удивление весьма резко и грубо о том ему сказал… тем самым притушив голос марухи.

– Родитель вельми тем вашим непослушанием недоволен, – сызнова прорвался голос Благи, приглушая недовольство Крушеца. – Родитель велел немедля забрать вас на маковку и провести лечение и беседы… И рани Темная Кали-Даруга сие выполнила бы, но Господь Перший просил повременить, чтобы не тревожить вас.

– Ну, вот, – теперь явственно звучал голос Крушеца глухой и, одновременно, властно-негодующий. – Теперь из-за тебя, Родитель будет высказывать Отцу… моему дорогому, любимому Отцу. Как ты смел… смел, меня не слушать… Не слышать…

Крушец словно надавил на мозг своей мощью, отчего в глазах Яробора Живко черное марево нежданно сменилось на радужные всплески света. И мальчик тотчас осознал мощь и величие того, кто уже сейчас, будучи в нем, обладал ни с чем ни сравнимой, могутной властью… И заодно как человек: слабый, безвольный в сравнение с Богом, признавал его власть… его вечное владение собой, и вроде оправдываясь, просил прощения, вымаливал для себя пощады.

Густой дым, как-то мгновенно пришел на смену радужности света. Он был не черный, а серый и, похоже, вырвался из-под треножника, захлестнув и лицо Благи, и Толиттамы. Почти неосознанно проскользнули голоса Айсулу, Арваши и Минаки… А потом точно Трясцы-не-всипухи. Али то все почудилось мальчику… Ведь в бреду чего только не покажется и не пронесется.

Светозарный и многоцветный коловорот пришел на смену серому дыму и закрутил по спирали тело юноши, наматывая его на какой-то тонкий закрученный прут, расплющивая и зараз укачивая. Даль темных небес проступила на фоне той спирали и блеснула яркими звездными светилами. Яробор Живко раскатисто простонал и проснулся.

Теплота горящего костерка укачивала, али сие укачивали мальчика теплые, нежные руки Толиттамы, ласково голубящие волосы. Он все также лежал на правом боку в юрте. Легохонько, постанывая, кряхтел разгорающийся костер, тепло… не жар, а именно тепло окутывало рао со всех сторон. Оно, по-видимому, унесло жар, оставив только небольшую слабость, которая не угнетала, а вспять придавала радость выздоровления… радость бытия.

Юноша воззрился на пляшущий рыжий лепесток пламени скользящий по древесным уголькам и задумался… Задумался над собственным уделом… уделом, который волей выбора Крушеца соединили его навечно, навсегда с самим Богом. С самой лучицей Першего, первого, старшего сына Родителя.

– Толиттама, – позвал апсарасу мальчик и голос его прозвучал много бодрее.

Апсараса сидевшая на краешке ложа, враз подалась вперед и заглянула в лицо Яробора Живко. В ее очах, ноне приобретших коричневу неотличимую от радужек Першего, промелькнула тревога и одновременно участие.

– Сейчас, что утро? – вопросил мальчик, по чагравому цвету неба заглядывающего чрез дыру в своде юрты, слегка прикрытого сизым дымом костра, не распознав время суток.

– Нет, мой драгоценный господин, ночь, – полюбовно протянула Толиттама, и черты ее лица самую толику дрогнув, живописали поразительную мягкость изгибов и красоту. – Желаете пить, господин? Али вас накормить?

– Нет, не нужно, – ответил Яроборка, и медленно развернувшись на спину, обозрел юрту, где ноне кроме него и апсарасы никого не было. – Меня уносили на маковку?

Толиттама заботливо поправила под его головой подушку, чуть плотнее прикрыла одеялом до груди, и, придав своему голосу еще большей нежности, пояснила:

– Нет, господин. Тут была старшая бесица-трясавица и велела поколь вам не станет легче, не тревожить перемещением, это опасно для вашего здоровья. Она напоила вас принесенным лекарством и повелела пропоить особыми вытяжками. И вам сразу стало лучше, жар спал.

– Вот и хорошо, что спал… Спал жар, – заметно оживляясь, молвил мальчик, и, вздев руку, огладил темно-русые, волнистые волосы апсарасы, лежащие волнами на ее правом плече и груди. – Поколь этот полководец, как там его зовут, не упомнил… Словом пока полководец аримийцев не принесет клятву верности с Земли меня нельзя уносить.

Апсараса медленно склонилась к лицу рао, обдав его сладким ароматом первой женщины и облобызав губами очи и нос, тем самым вызвав трепетную истому, чуть слышно отозвалась:

– Однако, Родитель потребовал провести беседу с вами, кою может и смог отложить Господь Перший, но которая непременно будет проведена. Да, и Бог Велет давеча принося сюда старшую бесиц-трясавиц просил передать, что вмале в Млечный Путь прибудет Бог Асил, жаждущий с вами встречи.

– Мой дражайший господин, – поучающе пропела Кали-Даруга и заботливо провела перстами по голове мальчика, тем выражая неудовольствие по поводу остриженных волос, которые она дотоль с такой любовью отращивала. – Я уже говорила, обаче, придется повторить. Не должно препятствовать приходу видений. Одно дело их принять и правильно принять, иное дело остановить или отложить.

– Не понимаю, почему нельзя отсрочить, – весьма досадливо отозвался Яробор Живко и поднялся с облачного пуфика, каковой создал для него Мор.

Право молвить сейчас в зале кроме стоящей Кали-Даруги и Першего безмолвно замершего, напротив, в кресле никого не было. Яроборка по первому принесенный на маковку Велетом вельми долго прижимался к Першему, целуя его в черное долгое сакхи, да озаряя лицо смаглым сиянием, выбивающимся из головы. Также долго потом он гладил Мора по лицу, щекам, подбородку. А когда Велет и Мор ушли из залы, и на смену им пришла Кали-Даруга, слез с колен старшего Димурга и, кажется, еще дольше пробыл в ее объятиях. Только тогда осознав, как на самом деле соскучился за Отцом, демоницей, Мором и Велетом.

– Какая разница отложить или принять, – несогласно произнес Яробор Живко и резко пнул ногой плотно скомкованный пуфик, стараясь пробить в нем дыру, но вместо того лишь выдрал из него долгий шматок перьевитости, уцепившийся за носок сапога.

Наутро следующего дня после предполагаемой битвы меж людьми рао и аримийцами, Яроборку доставили на маковку. Поколь его еще не осмотрели бесицы-трясавицы, но уже принялась проводить беседу рани, ибо данное толкование было не менее значимо, чем здоровье мальчика. Тем паче прибывшего на маковку Ярушку прощупал Перший и малозаметно просиял тому, что Крушец (ради которого в общем и творилось все) был недоволен плотью.

– Крушец вельми негодовал на мальчика… Мой замечательный, он старался исполнить все как положено. Одначе боялся навредить плоти, – сказал Перший слышимо только для живицы, чем вызвал сияние улыбки на ее лице, або они все, не только старший Димург, Мор, Велет, но и Родитель опасались, что отсрочку видений проводил мальчик по внушению Крушеца.

– Не стоит делать столь резкие движения после болезни, – мягко протянула Кали-Даруга, узрев нервный дрыг ноги юноши и побледневшую оттого движения кожу его лица. – Огромная разница господин. Когда вы принимаете видение и спокойно, при помощи вложенных знаний пропускаете через себя, степенно учитесь воспринимать их вроде дымки. Отчего со временем вам даже не придется проводить того обряда. Видения станут в доли секунд проскальзывать подле глаз невнятными, неясными очертаниями, и не будут тревожить своей определенностью и мощью. Однако, если вы их откладываете, то не только лишаете себя возможности в будущем воспринимать видения неосознанными тенями. Вы еще подвергаете свое здоровье, в частности мозг большим перегрузкам. Находясь, таким образом, в состоянии повышенной нервной напряженности, каковое может вызвать сбой в работе мозга, и приведет к болезни и даже гибели. Такое поведение и деяния недопустимы. Господь Велет ведь о том предупреждал. Впрочем, вы не послушались.

В данном случае, подвергая свой мозг перегрузкам, Яробор Живко рисковал не только своей жизнью, но и жизнью, здоровьем, благополучием Крушеца. Поэтому поступки мальчика так сильно и тревожили Богов, рани и самого Родителя.

– Не послушался, – согласно проронил юноша и надрывно вздохнул.

Он неспешно тронулся с места, не столько направившись к сидящему и молчащему Першему, к которому желалось припасть губами и целовать руки. Сколько как можно дальше от демоницы, ибо не хотелось слушать тех полюбовных наставлений и ощущать, что собственное своевольство ставит под удар ее труды и жизнь (теперь и это стало пониматься) самой лучицы. Мальчик степенно подступил к зеркальной глади стены залы, ноне переливающей зеленым сиянием плывущих в своде и по полу густых испарений, и, остановившись, словно в оправдание себе сказал:

– Просто мне так легче. Легче остановить видение, чем принять. А плохо себя чувствую, я, что так… что по-иному. И болею от принятия тех видений одинаково. Да и потом когда их принимаю, они иноредь приходят целым скопищем так, что с последними из них я не в силах справиться.

– Это оттого мой бесценный, – наконец, подал голос Перший, и, шевельнувшись в кресле, призывно направил в сторону юноши правую руку. – Что ты их давеча сдерживал, потому они и прорвались с такой силой. Кали-Даруга ведь тебе о том и толкует… Толкует, что нельзя сего делать… Оно тебя выматывает и ведет к болезни.

– А когда вы меня вернете на Землю? – немедля отозвался вопросом Яробор Живко и стало не понятным тревожится ли он о людях, оставленных на планете или все же не желает покидать старшего Димурга.

– Как только позволит Родитель, – уклончиво ответил Перший и в такт шевельнувшемуся розовому языку змеи, восседающей в навершие венца, затрепетали его вытянутые в направлении мальчика перста.

Юноша дотоль стоящий спиной к Господу, слегка вздрогнул всем телом, так словно его кто толкнул изнутри… Очевидно тот, кто ощутил зов и желание своего Отца приголубить, облобызать плоть, а значит и то более значимое, живущее в ней. Яроборка немедля оглянулся, да узрев направленную в его сторону руку Першего, стремглав сорвавшись с места, кинулся к ней. Вероятно, преодолев разделяющий их промежуток в мгновение ока. Он почти упал на перста Зиждителя, припав к ним губами и обняв руками длань, судорожно дыхнул:

– Так… так за тобой истосковался. Думал, умру от той тоски, – судя по всему, мальчик страшился новой разлуки с Богом.

Перший не менее спешно придержал покачивающегося юношу, а после, обхватив его малое тельце обеими руками подняв, прижал к груди, трепетно прикоснувшись ко лбу. И содеяв это лишь затем, абы поддержать Крушеца, и дать возможность демонице продолжить свои поучения. Днесь правда несколько надоедливые, оно как Кали-Даруга была призвана их озвучить, по указанию Родителя.

– Хорошо, я более не буду их останавливать, – немного погодя проронил Яробор Живко, не столько соглашаясь с доводами Кали-Даруги, сколько осознавая, что Крушец того более не потерпит.

– Бесценный мой, ты должен понять, – голубя кудри юноши губами, продышал в них Перший и легохонько просиял улыбкой, несомненно, услышав мысли плоти про лучицу. – Должен понять, что это надобно тебе, – меж тем отметил Бог, желая расположить мальчика действовать не по указу лучицы, а в унисон с ней. – Ибо теперь, после пережитого тебе придется пройти лечение у бесиц-трясавиц. Твой организм не больно крепок и любые перегрузки, волнения для него вредны, а порой даже губительны.

– Чем раньше умру, тем скорее буду с тобой, – прошептал и вовсе едва ощутимо Яроборка, касаясь лбом щеки Димурга и тем самым направив молвь вместе с трепыханием уст в недра его сияющей кожи.

Перший тотчас перестал улыбаться и точно притушил и само золотое сияние кожи. Он медлительно отстранился от мальчика, пронзительно заглянул в его зеленые с карими брызгами очи и торопко прощупал, або испугался, что сие послал на него Крушец… И, несмотря на то, что озвученное было токмо мыслями мальчика, тревожно произнес:

– Что ты такое говоришь, милый мой?

– Я так и думала, – не менее расстроено протянула демоница и голубизна ее кожи нежданно приобрела насыщенную синеву. Она достаточно строго зыркнула в очи своего Творца, и, не скрывая огорчения, добавила, – так и думала, что господин это делает нарочно.

– Конечно нарочно, – с горячностью и враз повышая голос, молвил Яробор Живко так, что взволновалась вся его плоть и порывисто дернулась голова. – Как только умру, так сразу приду к вам. Буду с вами. С тобой Отец. Когда умру я стану частью Крушеца и буду подле тебя. Мне не страшна смерть, ибо тогда прекратиться разлука с тобой, это невыносимая для меня… для нас обоих смурь, тоска.

– Мой любезный мальчик, – трепет в бас-баритоне Першего, кажется, накрыл своей густотой всю залу, он нежно окутал любовью тело юноши, облобызал его волосы и кожу. – Нет, мой милый, если сейчас умрешь, разлука не прекратится… смурь не пройдет. – Господь ласково и зараз огладил сидящего на коленях Ярушку дланью по голове и спине. – Абы смерть твоей плоти не даст возможности переродиться в Бога… Это несколько более долгий процесс.

– Долгий? – туго дыхнул юноша и резко дернулся в сторону от руки Зиждителя, а в глазах его значимо блеснули крупные слезы. – Я думал… думал, – торопливо принялся он говорить, – после смерти моя душа… Крушец отделится от плоти и направится к Богам. Так точно, как о том сказывают люди, считая, что после смерти в загробном мире продолжится существование их духа. Там где обитают людские души, всякие богоподобные существа, помощники Богов и сами светлые Боги. Живя в миру, человек ступает по торенке духовно-нравственного развития, и после смерти оказывается в ином вещественном состояние. Влекосилы сказывают, что человеческий дух коли не приобретает необходимого состояния, попадает в наисветлейшее место Навь, где обитают предки… А спустя какое-то время, сызнова возвращаясь на Землю, возрождается в миру. И данное перерождение будет бесконечно долгим, поколь душа не приобретет должного сияния и не попадет в Обитель Богов, величаемую Правью.

Мальчик толковал, воочью волнуясь, почасту его голос срывался и делался то высоким, то наново низким. Вместе с гласом колыхалась и его плоть, в моменты особого напряжения, начиная выбрасывать, вибрирующее смаглое сияние из головы.

– Успокойся, – ласково произнес Перший и настойчиво обняв рао рукой, притянул к себе на малеша схоронив в складках материи собственного обширного черного сакхи. – Не надобно так волноваться, моя бесценность… сие вредно.

Бог, похоже, подпевал колебаниям материи, а вместе с тем покачивались полотнища зеленых облаков в своде, будто стяги на ветру, видимо, свои окрасом, что-то символизируя.

– Ты же понимаешь, – погодя продолжил Димург, когда мальчик, умиротворившись, недвижно замер. – Понимаешь, что это вымысел… Все, что говорят люди о загробном мире, есть вымысел… Каковой был создан и рассчитан на человеческий ум. Чтобы люди стремились к правильности бытия… к его светлым сторонам, которые включают в себя умение любить, дарить радость, окружать заботой и теплом сродников. И именно в этой простоте жизни находить счастье. Ибо ненависть, жестокость, жадность и так слишком сильны в человеческом естестве и в целом в людском обществе, в отдельной личности. Человеку присуща зависть, лживость, лицемерие. Все, что делает жизнь сродников горестно-тяжелой. Потому и придуманы существами близкими к Богам и на заре человечества те самые тобой озвученные постулаты движения и развития самой личности человека… Обаче, не души, а всего-навсе плоти. Поелику лишь плоть для человека как таковой сути, особи имеет значение. Да, и потом, разве мы Зиждители живем в каком-то другом, запредельном мире? – вопросил Перший, обращаясь к мальчику и доколь не выпуская его из объятий и складок сакхи, словно перепеленавших все тело. Яробор Живко зараз качнул головой, на самую толику выглянувшей из черной материи. – Нет, конечно, – дополнил свою речь Господь. – Ты видишь нас в этом мире, так как иной мир… Иная формация, пространственно-временное сочетание существует не в нашей Вселенной. В другой, соседней Вселенной, да… А у нас только то, что ты ощущаешь, осязаешь. Вне сомнений в более многообразном виде, чем на Земле, но именно в той временной, пространственной и вещественной конструкции.

– А я…я?.. Я и Крушец? – довольно-таки громко дыхнул Яроборка и враз смолк… Прервавшись и не смея, что-либо вопросить… вопросить не столько про себя… сколько про Крушеца.

– Твое естество.., – степенно молвил Перший, понизив тональность голоса и с особой любовью пропел величание лучицы. – Крушец был рожден сразу божеством… Во мне он появился и взрос… Являясь моей частью, моей лучицей, моим сыном, моим бесценным Крушецом. – Господь медленно выпутал из складок материи мальчика, и, заглянув в его лицо, насыщенно засиял улыбкой. – Он выбрал твою плоть, твой мозг за особые качества… Крушец есть основа тебя, он иная форма творения, коя поколь должна жить в человеческом теле.

– А я думал Крушец, моя душа и после смерти я стану Богом. Но нет? Тогда каким образом? При жизни? – это плыли отдельные не связанные ни с чем вопросы, однако достаточно тревожные … волнительные.

– Господь Перший, – прервала нервные возлияния мальчика, своим низко-мелодичным голосом Кали-Даруга, – надо господину все объяснить.

– Он не готов, – несогласно отозвался Димург и как-то не похоже на него сухо глянул на демоницу.

– Сие не вам рядить Господь, – вельми неодолимо мощно сказала рани Черных Каликамов, так, точно ноне не она, а Перший был ее творением… судя по всему она это озвучивала не впервой, посему и казалось недовольной. – А только Родителю. Родитель велел вам все пояснить господину еще в прошлое его пребывание на маковке, но вы того не сделали. Вы нарушили указания Родителя, и мне с большим трудом удалось упросить Его не отсылать вас из Млечного пути, как было уговорено… Прошу вас Господь Перший, – теперь однозначно звучала просьба… просьба создания к своему Творцу. – Выполните, что требует Родитель. Поясните господину о перерождении его естества и важности этой жизни. Не гневите своим своевольством, тем паче вы так нужны днесь лучице и господину.