Текст книги "Коло Жизни. Средина. Том второй"

Глава тридцать шестая

Яробор Живко несмотря на уговоры Песьиголовца сопроводил потерявшего сознание осударя к его дому, каковой находился недалече от его жилища и сдал на руки Видьи. Волег Колояр выполняя указания Кали-Даруги, женился на молодой женщине дарадке по имени Видья, которая уже третий месяц как ожидала ребенка. Передав осударя супруги на руки, рао не преминул повелеть ей и, помогающей по хозяйству пожилой женщине из местных, Ните, срочно вызвать местных знахарей. Несомненно, Яроборка сходил бы в ступу и попросил помощи у Кали-Даруги, но он и сам стал чувствовать себя как-то резко плохо. И если честно с трудом дошел до своего дома и поднялся по ступенькам, хотя тех и было всего лишь шесть.

Толиттама уже оповещенная о состоянии рао, торопко обвила его руками на веранде, нежно придержав, а Минака сняла обувь. Покачивающегося юношу довели до ложа, того самого разборного, что стояло в юрте, а днесь поместившегося по средине комнаты, и совсем обессиленного уложили на него, даже не раздевая.

К сильной головной, и боли в конечностях присоединилась высокая температура и тошнота. Как-то резко скрутило живот и стало туго дышать, точно сердце, переполнив грудь, надавило на легкие и желудок. Еще немного и рао стало рвать, судорогами скручивая гортань, язык и губы.

– Господин, дорогой мой господин, – мягко пропела Толиттама, утирая дрожащие губы юноши влажной тряпицей. – Надобно отправиться на ступу вы заболели болотной лихорадкой.

– Ничего, – тяжело дыша, отозвался Яробор Живко, ощущая сухость не только губ, но, кажется, и всей плоти, словно жаждущей вспламениться. – Позови знахарей… Они дадут это, свое лекарство и я поправлюсь.

– Нет, господин, я не смею вызвать знахарей, – голос апсарасы чуть слышно дрогнул, ибо она впервые так настойчиво говорила ему нет. – Рани Темная Кали-Даруга потребовала, чтобы вас направили в ступу. Недопустимо вам болеть, господин. – Яроборка сызнова хотел было сказать, что-либо противное, но Толиттама приникла к его сухим губам своими, и, смочив их теплотой собственной слюны, добавила, – прошу вас, господин. Ваша дочь так мала. А эта болезнь очень заразна, вы можете погубить свою супругу и маленькую Агнию.

– А тебя? – несмотря на слабость не в силах не ответить поцелуем, отозвался юноша.

– Я иное творение, болезни вашего мира мне не страшны. Но я прошу вас за тех, кто близок вам, – додышала Толиттама и теперь облобызала рао щеки, нос и очи.

Яробор Живко туго сотрясся от холода, что наново заполонил его плоть и малозаметно кивнул. Не прошло и секунды, как апсараса подхватившая то согласие, подняла мальчика на руки, порой она была такой сильной, что Ярушка ощущал с ней себя мальцом.

– Сам, сам пойду, – протестующе произнес рао и резко дернул конечностями стараясь вырваться из цепких объятий апсарасы.

Однако, Толиттама держала его мертвой хваткой. После неприятного случая произошедшего с Айсулу и случившейся у мальчика нравственно-психологической болезни, Кали-Даруга нередко присылала явственно недовольные распоряжения на Толиттаму, требуя их скорейшего исполнения. Поэтому нынче, старшая из апсарас действовала молниеносно. И очевидно, уже в мгновение ока она не только преодолела комнаты господина и свою, но, и, выйдя из дома, спустилась по лестнице. Направив свою поступь к стоящим и уже ожидающим их данавам-калакеям. Эти создания, оставленные Стынем, как дар для рао, ноне не были вооружены. Их обе руки мало чем отличались от человеческих и в них они удерживали на долгих двух жердях так называемый кузов. Данное средство передвижения для Яробора Живко, почасту посещающего город в сезон дождей, предложил Ксиу Бянь, або оно было популярным в Аримии. Укрепленное на шестах ложе, сверху укрытое плотной материей несли те самые данавеи-калакеи, обладающие недюжей силой.

Толиттама усадив рао в кузов и поправив укрепленную, на вертикальных жердях повторяющих форму стыков куба, материю, велела данавеям-калакеям поторопиться. И существам не сильно отличимым друг от друга, именуемым Яробором Живко, один, два, три, четыре, оных подозревали в тугодумие, приказывать дважды не пришлось. Поелику на самом деле они обладали какой-то особой чувствительностью, и мгновенно распознавали в юноше смурь, боль или радость, в основном действуя так как он того желал. Вот и сейчас данавы-канакеи подняв кузов, перейдя с шага на бег, что есть мочи понеслись в город к ступе.

Слабеющий от высокой температуры рао приткнув голову к боковой поверхности матерчатой стены кузова от того плавного покачивания вправо… влево на немного даже забылся сном. Он очнулся, когда Трясца-не-всипуха и еще какая-та бесица-трясавица, пришедшая с ней в паре, отодвинули тканевый навес, пытаясь вынуть из его из кузова.

– Кали, где Кали? Никуда не пойду, поколь не придет Кали, – вяло ворочая языком, протянул Яробор Живко и с трудом приподняв левую руку, оттолкнул в сторону Трясцу-не-всипуху.

– Господин, дорогой господин, – волнение в скрипуче-писклявом голосе бесицы-трясавицы отдалось дребезжанием. – Прошу вас. Рани Темная Кали-Даруга ждет вас на маковке, не будем тянуть с доставкой вас туда.

Днесь кузов находился в центре залы ступы, где в мощном, квадратном помещении пол и потолок были переливающиеся, синевато-голубые, а округ них курился легкий дымок почти парной. Он медлительно соприкасался с гладью шести поверхностей и точно отталкиваясь от них, переплетался с себе подобными долгими облачными прядками. В том мощном помещение по углам стен поместились точно венчающие их объемные деревянные столбы, закрученными по спирали.

– Нет, сначала Кали, – несогласно досказал Яробор Живко, и резко наклонившись, вновь вырвал какими-то судорожными рывками себе под ноги. – Позови Кали. Не куда без нее не пойду, – все еще не разгибаясь, и с трудом утирая измазанные губы рукавом, отметил он.

Трясца-не-всипуха всполошено переглянулась с другой бесицей-трясавицей, так и не проронившей не единого слова, и резко, развернувшись, исчезла в курящейся голубовато-синеватой завесе. Еще не более пяти секунд и другая бесица-трясавица чегой-то гулко ухнув, поспешила вслед за старшей, оставив после себя токмо густое колыхание завесы.

Резкий дрыг сотряс не только тело юноши, но и острой болью отозвался в голове, выплеснув изо рта рвоту, из носа почти алые потоки юшки. Яроборка тягостно распрямил стан, привалился к стене кузова, пристроив голову на обвитую материей жердь, и надрывисто задышал, ощущая, что нарастающий жар, похоже, жаждет спечь не только саму его плоть, но и мозг, и вероятно самого бесценного Крушеца. Прошло совсем немного времени когда, наконец, завеса сызнова заколыхалась, словно потоки льющегося дождя, и из нее выскочили демоница и Трясца-не-всипуха, ноне без сопровождения.

– Кали… Кали, – торопливо заговорил мальчик, чувствуя охватывающую его слабость. – Волег Колояр тоже заболел.

– Ом! Господин это вы мне могли сказать на маковке, – отозвалась нескрываемо взволнованная рани, и, подскочив к кузову, протянула навстречу мальчику руки, крепко обхватив его тельце, да торопко переместив в свои объятия.

– Нет! Не уноси! Обещай! Обещай, – вне всяких сомнений слабея, выдохнул из себя Яробор Живко.

Кали-Даруга уже прижав мальчика к груди и развернувшись в направлении завесы, тотчас замерла на месте.

– Обещай вылечить Волега Колояра, – прошептал, едва шевеля губами рао и тяжело сотрясшись всей плотью, сделал глубокий вздох, словно ему не хватало воздуха. – Обещай, что бесицы-трясавицы помогут моим людям, и те не станут более умирать от лихорадки.

– Обещаю, – незамедлительно откликнулась рани Черных Каликамов и так как юноша сомкнул очи, резво ринулась к завесе.

Глава тридцать седьмая

– А не надобно было того обещать господину, – недовольно пропыхтела Трясца-не-всипуха и ее единственный глаз довольно-таки крупный, поместившийся во лбу, с ярко-желтой склерой и черным, квадратным зрачком скоро прошелся по лицу демоницы. – Как можно обещать то к чему вы не имеете назначения рани Темная Кали-Даруга.

– Смолкни сей миг, – демоница это не просто сказала, она прорычала и тотчас закрылся ее третий глаз, столь опасный для всяких там взбунтовавшихся особ. – Ты совсем скудоумая некумека не соображаешь, с кем разговариваешь. Ты думаешь, я буду терпеть эти диспуты. Твою бесконечную болтовню, умничанье? Али ты думаешь, что можешь, явственно вызывая во мне гнев, сохранить свою руку, кою онамнясь чуть было не уничтожил мой дражайший мальчик Господь Мор? Впрочем, могу тебя глуподура уверить, я в отличие от Господа Мора не обладаю способностью останавливать движение стрелиц. И если они вырвутся из моего ока, смерть будет однозначной и мгновенной. И твоим помощницам не удастся восстановить тебя… Ибо восстанавливать толком будет нечего.

Кали-Даруга резко смолкла, и степенно прошлась по комнате, минуя стоящую и немедля склонившую голову бесицу-трясавицу, так неудачно решившую с ней поспорить. Она подошла к вытянутой, слегка вогнутой внутри кушетке, у которой самую малость выступали по краю низкие борта и остановилась. На кушетке ноне на правом боку лежал Волег Колояр. Осударь некогда Беловодского ханства, не спал. Он как-то дюже встревожено смотрел на дотоль беседующих Трясцу-не-всипуху и демоницу. О том, что они беседовали, Волег Колояр догадался по подергивающейся голове первой и легком шевелении языка на подбородке второй. Однако саму речь осударь не слышал, понеже оба творения Димургов разговаривали на недоступном для понимания и восприятия человеческого уха языке. И теперь это были не щелчки, скрип и стонущие звуки, шедшие единым мотивом, а хлопки и протяжные свисты, разной тональности и уровня звучания. Осударь их почти не улавливал, лишь когда свист достигал особо высокой тональности, посему только догадывался, что разговор все же ведется.

Комната, в которой ноне они все втроем находились, напоминала по форме полусферу. Стены и округлый свод блистали в ней таким насыщенным светом, что от него слепило глаза, посему Волег Колояр почасту их смыкал. Легкое марево сияние подымалось и от пола. Одначе, сам пол там был ровным, а сияние удивительного серо-стального цвета. Кроме той самой кушетки, стоявшей по центру комнаты, в ней более ничего не имелось. Несколько тонких синих жгутика выходящих из стенки кушетки, расщепливаясь в своем завершие на тонкие, почти нитевидные волоконца, купно вонзались в оголенную спину осударя. Они проходили одним рядом по позвоночнику Волега Колояра. Имея на своих концах острые шипы, жгутики, пробивая кожу, похоже, впились в скрываемую под костьми студенистую массу спинного мозга, перекачивая туда голубоватую жидкость, оная легохонько, колеблясь, наполняла собой и внешние стенки кушетки.

Рани Черных Каликамов остановившись подле кушетки, протянула одну из правых рук в сторону головы осударя, где от обилия пота хохол плотно слепил меж собой волоски, и нежно приголубила перстами саму покрытую белыми полосами былых ранений, чуть смугловатую от загара кожу.

– Как ты милый мальчик? – мягко вопросила демоница, осударя, будто наслаждаясь тем, что может ощущать чрез перста таящееся внутри его головы.

– Все хорошо, – дрогнувшим голосом ответил Волег Колояр и слегка сотрясся всем телом.

Осударь неизменно, когда с ним беседовала рани Черных Каликамов ощущал такую теплоту к ней, вроде говорил с близким, родным ему человеком… Человеком… Матерью, которую не успел до любить, потому как она умерла слишком рано, али отца, которого в одной из стычек с ашерскими латниками убили. Ему очень жаждалось припасть к руке демоницы и облобызать ей длани, как он делал почасту в отношении своих родителей. Однако Волег Колояр не смел того содеять, боясь, что той своей нежностью может оскорбить Кали-Даругу. И потому, хотя от него этого не требовалось, всегда низко клонил пред рани Черных Каликамов голову… Голову, которую никогда не пред кем ни клонил. Кали-Даруга, вне всяких сомнений, это желание ощущала, и, относясь к Волегу Колояру достаточно по теплому, при любой встрече, а они были не редкими, гладила перстами его губы. Вот и теперь приголубив хохол на голове, она медлительно провела перстами по коже его щеки и остановилась на губах.

– Бедный мальчик, – удрученно отметила Кали-Даруга и улыбнулась, узрев как осударь, наконец, решившись, поцеловал кончики ее пальцев.

Трясца-не-всипуха досель вельми низко склонившая голову, и не видевшая действий демоницы, резко вздела ее вверх. Ибо последняя фраза, сказанная демоницей, была вновь передана только на им понятном языке и предназначалась, несомненно, старшей бесице-трясавице.

– Ему нужно будет пересадить печень, – спешно заговорила Трясца-не-всипуха, и, шагнув ближе к кушетке, остановилась слева от рани. – Так как этот орган весьма пострадал. Судя по всему, это у человека было не первое такое осложнение, ибо при осмотре на печени обнаружены плотные узлы, сдавливающие кровеносные сосуды и наблюдается изменение их структур. Он, абы не тревожить господина переносил лихорадку на ногах и болезнь дала осложнения. Хорошо, что не пострадал при этом заболевании мозг.

– Тогда бы я тут с тобой уже не толковала, – сурово отозвалась Кали-Даруга и сызнова огладила щеки и лоб осударя. – Потому как я столько предприняла сил, чтобы оставить мальчика у нас. Уже есть договоренность с Расами, вызвана Гриб-птица. Подготовлено временное, индивидуальное хранилище и даже промежуточное создание… А ты! ты! Если бы не мой дражайший мальчик Господь Вежды, каковой тобой дорожит, я б тебя. – Рани немедля стихла и тяжело задышала. Досада нежданно выплеснулась на голубую ее кожу бурыми крупными пятнами. А погодя все еще не смея открыть третий глаз, она добавила, – кто за ним должен был приглядывать? Я какие дала распоряжение? передаточное устройство в бесе отключить, впрочем, оставить на прием и подключить к кому из бесиц-трясавиц.

– Я… – начало было Трясца-не-всипуха… но тут же стихла.

Стихла, поелику гулко дыхнула на нее демоница:

– Молчать, – и тотчас закрыла и остальные свои два глаза. – Ты точно не знаешь наших замыслов по этому человеку. Его мозг ноне также важен, как и сияющая искра, что разрастаясь, вмале поглотит тот орган. И не допустимо, чтобы мозг как-либо пострадал. Он будет нужен нашему дражайшему Господу Крушецу и потому за ним нужен глаз да глаз.

– Орган на пересадку уже почти готов, – определенно, стараясь тем оправдаться, отозвалась Трясца-не-всипуха. И так как демоница убрала руку от головы осударя, сама принялась ощупывать его лоб, да оттягивая нижнее веко заглядывать попервому в правый, засим в левый глаз. – Я подключу беса на себя рани Темная Кали-Даруга и сама прослежу за здоровьем этого человека. Установлю, как вы и велели дотоль на его мозг маячок, во время вмешательства в плоть. И можно будет также, абы не было какой внутренней болезни, нарастить ему ушные раковины, – дополнила она, и резко испрямив стан, воззрилась на демоницу.

Однако, сие она сделала зря али все же ляпнула чего-то лишнее, ибо в следующее мгновение Кали-Даруга вновь побурела от гнева и тело ее прерывисто сотряслось.

– Неудаха, тупая, глуподурая кулема, – продышала, едва сдерживаясь, демоница. – Как это так можно нарастить ушные раковины? Ты, что думаешь господин такой же недалекий как ты? – Теперь точно вторя рани, сотряслась уже и бесица-трясавица осознавая глупость собственного предложения. – Господин сразу приметит тот наращенный орган и поймет, что мы его обманули с детородным органом его супруги. Больно я, как погляжу, ты башковитая некумека! Верно, не стоит толковать о том, что будет, коль господин все поймет? – и днесь завибрировал… мелкой… мелкой дрожью, будто конвульсивно ее второй язык на подбородке.

– Не надо, все поняла, – зараз откликнулась Трясца-не-всипуха и узрев состояние демоницы благоразумно шагнула в бок стараясь укрыться от того негодования за лежащим осударем.

– Поняла, – дотоль низкий, мелодичный голос Кали-Даруги превратился в хриплый дых, словно простуженного человека и вновь резко дернулся… дернулся не столько на слове, сколько на каждой его букве. – Раз поняла, тогда займись лечением человека. Настрой беса на себя, и конечно реши вопрос с лихорадкой. Не нужно лечить всех, лишь избранных. Для того повели, поколь господин на маковке Песьиголовцу разделить людей на две касты. Ближайших к господину, тех, кто почасту бывает обок него и всех прочих. Этих ближайших назовем определенным словом. К примеру как у нас демониц: мужского пола – яш, что значит слава, женщин – шакти, власть. Их и пролечишь, и пусть они носят это величание как прибавку к своему имени, признак их касты, избранности. А всех остальных и не нужно лечить. Ежели окружение господина не станет болеть, он не будет тревожиться. – Рани неспешно отворила очи, только два из них, взглянула на заснувшего Волега Колояра, все еще легохонько вздрагивающего конечностями и дополнила, – и еще… Апсарасы и дивьи люди не могут заболеть этой лихорадкой?

– Апсарасы нет. И большая часть дивьих людей тоже. Там только Тельхин и Онар, как более близкие к человеческому геному могут быть затронуты ей, – ответила Трясца-не-всипуха, и, обойдя кушетку, остановилась напротив рани, принявшись поправлять жгутики на спине Волега Колояра, чуть сильнее вгоняя их податливо-острые концы в глубины кожи.

– Вот и пролечи также Тельхина и Онара, – медлительно протянула Кали-Даруга, открывая и третий свой глаз во лбу, где малой зябью поплыла голубая склера.

Трясца-не-всипуха, узрев открывшийся глаз демоницы, резко присела на корточки, очевидно решив, что последняя днесь метнет в нее стрелицу за излишнюю болтливость. И также стремительно дернулась вправо голова бесицы-трясавицы… Так как давеча она подергивалась, когда ей пришлось уговаривать господина пить ядрено-желтую настойку, в комле на маковке четвертой планеты, оную синдхистанцы величали Мангал в честь Бога войны и охоты, сына Земли. Впрочем, само величание Мангал, почасту употребляющееся вместе с Куджа, досталось им от гипоцентавров, как пояснил Яробору Живко Песьиголовец. Або так, Мангал-Куджа, названо одно из крупнейших созвездий в Северном Венце.

– Не хочу, сколько можно, – недовольно молвил мальчик, и, отвернув лицо вправо, махнул рукой в сторону протягивающей к нему кубок Трясцы-не-всипухи.

Рани Черных Каликамов, только, что, как и обещавшая, отдавшая распоряжение данавам-калакеям доставить Волега Колояра в ступу, вошла в комлю, и, не мешкая подскочив к ложу юноши вырвала из рук бесицы-трясавицы кубок. Рао отказался ложится в кувшинку, потому Трясце-не-всипухе пришлось срочно поить его настойками и вытяжками, поклонниками которых слыли эти существа.

– Ом! Мой дорогой господин, – заворковала Кали-Даруга, усаживаясь на ложе и приподнимая с подушки да единожды разворачивая голову мальчика в свою сторону. – Вытяжку нужно выпить. Вы же отказались лечь в кувшинку, мы уступили, но лечиться надо.

– Это третий кубок, а меня и так тошнит, – просяще протянул Яробор Живко и с той же мольбой воззрился на демоницу.

– Потому и нужно пить, абы не тошнило, мой милый господин, – ласковость гласа Кали-Даруги успокаивала, окутывала своей любовью и подчиняла… ей было невозможно противостоять не то, чтобы мальчику, даже Крушецу.

Юноша еще раз туго сотрясся от поколь все еще бьющего, точно изнутри плоти, озноба, и, вздохнув, принялся пить из кубка, делая при том маленькие глотки, и надеясь тем вызвать в демонице жалость. Но Кали-Даруга оказалась настойчивой и споила мальчику всю настойку. Затем она нежно утерла рао губы, и, пристроив его голову на подушку, принялась, как любила, укутывать одеялом, подпихивая мелкие подушки под ноги, руки, спину… Тем самым создавая маленькое, уютное гнездышко… Создавая возле дорогого дитяти маленький, теплый кокон.

– Кали, – произнес немного погодя Яробор Живко, и, несмотря на слабость улыбнулся. – Знаешь кому я решил поставить чур… ой! скульптуру перед дворцом?

– Кому, мой дражайший господин? – вопросила рани Черных Каликамов меж тем влажной губкой, что принесла пришедшая на смену Трясце-не-всипухе, Сумантра, утирать выступивший на лбу рао пот.

– Это будет каменная скульптура. Высотой не меньше чем сажень и сверху покрытая серебром, – продолжил рассказывать мальчик и часто… часто заморгал, ибо его разум уже поглощал накатывающийся сон. – Онар сказал, что в каменных рудниках, откуда доставляют блоки можно найти серебро и самоцветы. Высокий чур… нет! скульптура. Высокое изваяние, каменное, понеже камень долговечен, покрытое серебром, украшенное самоцветами, – юноша затих на малость, а после с необычайной нежностью дополнил, – будет изображать тебя, моя милая Кали… Тебя, как мати Богов.

– Меня? – руки демоницы проводящие губкой по лбу рао зримо дернулись и немедля замерли. Она удивленно заглянула в очи Яробора Живко, с возрастом и вовсе ставшие карими, и когда тот кивнул, чуть слышно отметила, – но в вашей новой вере, господин… Ту которую вы предложили своему народу Бог един, нет разделения и там нет матери.

Оказывается Кали-Даруга внимательно слушала юношу, когда он толковал о новом течении веры с Першим.

– А я не ставлю тебе ваяния, как Богине, – пояснил Яроборка, и глубоко вздохнув, определенно, вже последний раз сотрясся всей плотью. – Я ставлю тебе ваяние, как матери Богов. Всех тех, кого ты вырастила, кому дала право на дальнейшую жизнь уже как Зиждителей, точнее Господ… Не в понимание самого рождения, а в понимание движения, существования. Всем Богам. Вежды, Седми, Велету, Светычу, Мору, Опечу, Темряю, Стыню, Кручу и конечно мне. Вернее ему, Крушецу… Ты наша мати… мати Кали-Даруга. Вот я и поставлю ваяние нашей Мати. Той которая не родила, но вскормила.

– Ом! господин, какая честь, – голос демоницы судорожно затрепыхался и также порывчато дрогнули руки на мгновение замершие подле лица рао, точно не в силах более сделать движения. – Какая честь. Я того не заслуживаю.

В черных глазах рани Черных Каликамов нежданно блеснули золотыми боками сияния крупные слезы, и также, не смея выплеснуться, затаились в полых уголках. Она вдруг стала такой хрупкой… такой нежной, что мальчику показалось еще доли секунд и демоница подхваченная его дыханием улетит от него. И чтоб того не допустить Яробор Живко резко вскочил с ложа на колени и обхватив Кали-Даругу за плечи крепко прижал к себе.

– Заслуживаешь. Ты самая лучшая, самая хорошая и милая… Самая добрая, – зашептал торопливо рао, и густо покраснела кожа его лица от прилива любви и крови. – Наша мать… Так говорил Велет, Мор и Стынь. Ты им так дорога! Также дорога, как и Крушецу, каковой всегда за тобой тоскует. Крушец, которого когда-то ты спасла от гибели, от смерти… Он это помнит, никогда не забывал. И это он… Он – Крушец, чей сутью я являюсь, подсказал мне кому надо поставить скульптуру. Такую высокую, не меньше сажени и серебряную, ибо Отец любит серебро. И вся, ты вся будешь в драгоценных камнях… Там будут и смарагды, и лалы, и онихии, и адамасы, и лазоревые яхонты, и искряки, и тапасы, и акинфы, и многие другие самоцветы.

Кали-Даруга протянула в направление застывшей, словно окаменевшей Сумантры, руку передавая ей губку, и качнула легонько вбок головой повелевая выйти. Сумантра не мешкая развернулась и вельми скоро покинула комлю. И как только за служкой заколыхался долго вытянутый клок синего облака, зацепившийся за один из угловых проемов стены комнаты, рани Черных Каликамов подхватила мальчика на руки и усадила его к себе на колени. Она нежно обняла его всеми четырьмя руками, и хотя Яробор Живко с трудом поместился на ее коленях, крепко прижав к груди, укутала в одеяло.

– Господин, только прошу вас об одном. Коли вы решили сотворить мне изваяние, – нерешительно произнесла Кали-Даруга и прислонив голову юноши к своему плечу, резко зыркнула в сторону все еще колеблющейся завесы, будто страшась, что их разговор подслушают. – Сделайте мне дополнительные две руки отходящими не от локтевого сустава, а от плеч, как у Тельхина.

– Зачем? – удивленно поспрашал Яробор Живко и разком пробудился, ибо укачивания демоницы неизменно приводили его в состояние покоя.

– Мне не нравится от локтя. Уж я терплю данное неприятство, абы не расстраивать моего Творца. Но было бы много лучше, ежели б Господь Перший сотворил мне вторую пару рук от плеча, – очень тихо продышала Кали-Даруга и теперь, чтоб сие мог услышать мальчик, молвила непосредственно ему в ухо.

Яроборка заглянул в черные очи рани Черных Каликамов, где изредка, переплетаясь, колыхались долгие лучи золотого сияния и вновь увидел далекий спутник Пекол, где почва была не бурого, а зеленого цвета и в ночном небе ярко горели не только мелкие и крупные звезды, но и висевшая в непосредственной близи не обитаемая, огромная буро-желтая планета.

– Я люблю тебя такой, какая ты есть… моя Мати… моя Кали, – мягко протянул Крушец… именно Крушец, так как губы юноши были неподвижны, как и глаза, и в целом плоть. И ноне Крушец говорил теми самыми воспринимаемыми для слуха человека щелчками, быстрым треском, скрипом и стонущими звуками, выдохнутыми словно единождым мотивом.

– Я знаю, – на том же божественном языке ответила Кали-Даруга. – Мой бесценный мальчик Господь Крушец, потому и терплю. Оно как вам нравится, мой ненаглядный мальчик.

Прошло верно не более вздоха… того мгновения, в котором человек… плоть… Яробор Живко обрел себя и вновь шевельнувшись, ласково улыбнулся рани, да медлительно растягивая слова, сказал:

– Я люблю тебя такой, какая ты есть. Моя дорогая Кали. Наша дорогая Мати. Но коли ты просишь того, я скажу Онару, чтоб он сделал четырехрукое твое изваяние, где руки будут выходить из плеч, – и приткнулся лбом к ее плечу.

– И несколько стройнее, не такой грузной, – договорила в ухо засыпающему рао демоница да нежно качнула его на руках вправо… влево, узрев как он согласно кивнул.

Рани Черных Каликамов была женского пола.

Она была женщина! И тем своим естеством, конечно же, сохраняла лучшие качества присущие этим особям.