Текст книги "Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2"

Роберт Ягафаров

Беда к Мышкино не подкралась незаметно. Она извещала о своем приближении каждый день, а в особенности каждую ночь, когда в округе стихало, и мост жалобно скрипел всеми усталыми пролетами, словно предупреждая о неизбежной кончине. Мост был деревянный и ветхий, последний раз его чинили давно, «на олимпиаду», как говорили в деревне.

«Грохнется, как есть грохнется», – часто просыпаясь от этого печального скрипа думал Иван Степанович Макеев, местный председатель, с тоской прикидывая, что ждет его Мышкино без моста: до райцентра, по нему два локтя по карте, надо будет делать большой крюк по грунтовке на Шишмарево, откуда на тот берег утром и вечером ходит паром. И там еще автобусом полтора часа по шоссейке, не наездишься…

И вот теперь, когда мост смыло весенним паводком (слава Богу, ночью прихватило), все его невеселые опасения стали сбываться.

Хуже всего было то, что денег на новый мост в районе даже не обещали.

Полдня он провисел на телефоне, прося, ругаясь и уговаривая – все было бесполезно. Заверяли, конечно, что поставят в план, но ссылались на отсутствие средств и отрицательный прирост населения Мышкино, из-за чего строить новый мост было бесперспективно.

Остаток дня он проходил в дурном настроении, по мелочам придираясь ко всем, кто попадался под руку.

– И куда опять мимо кормушки насыпали? – раздавался с коровника его сердитый голос, – из-за таких вот, рождаемость и падает, попасть не можете!

– Вот как их рожать заставишь? – пожаловался он вечером жене, – Войны нет, всего вдоволь, еще и материнский капитал дают, так нет, ходят болтунцами…

Супруга Ивана Степановича прищурилась.

– У бабы Гали-травницы средство для этого дела есть. Как Мишку Зуева прошлым летом на элеваторе прищемило, так она быстро его отпоила, жена, вон, опять беременна ходит.

– Каждому же в рот не зальешь, – махнул рукой Макеев, – половина мужиков бортничает, медом промышляет, только на выходные в деревне и появляются. Тут чего бы придумать… а, чего?

– А ты сам к Орехову съезди, – присоветовала жена, – к Николай Николаичу, что у нас депутатом был, он там в начальниках нынче, поможет, поди, своим-то…

До Шишмарева Ивана Сергеевича довез водитель их ЗИЛка шустрый коротыш Валентин, известный в деревне ходок и сердцеед, постоянно влезавший в какие-то блудни, и много раз битый чужими мужьями. Отлежавшись пару дней после очередной взбучки, он не унывал и вновь тащил кого-нибудь в свою кабину, что после последней покраски и некстати выпавшего града, приобрела устойчивый целлюлитный вид.

В Шишмарево Макеев сел на паром, а Валентин, пообещав быть к вечеру, двинул обратно.

Орехов, все такой же бодрый и громогласный, встретил его приветливо, но денег на ремонт моста тоже не дал.

– Не проси, Иван, и не обессудь. Слышал я о вашей беде, но все фонды на этот год уже раздали. Будем думать, конечно, но у нас три села в районе нужно дорогами связать. Для меня сейчас каждый свободный рубль как Нобелевская премия!

– Крепкий ты насчет копейки стал, Николай, – поджал губы Макеев, – прям как за свои, словно миллионщик какой…

– Зря ты, так, – обиделся Орехов, – ты пойми, Иван, у вас по переписи с полсотни домов всего. И живет, дай бог, человек полтораста, да и то с собаками. И убыль каждый год. А по нормам мост населенному пункту положен, если в таковом прирост населения имеется. А где он в вашей заброшке-то?

Всю обратную дорогу от Шишмарево Макеев расстроенно молчал. На попытку Валентина отвлечь его от грустных мыслей рассказами о своих удачливых викториях, раздраженно бросил в сердцах:

– Ты б, Валька, женился лучше, детей завел! Вот чего ты все по бабам носишься, как савраска? Одна гульня у тебя в голове!

Валентин, чувствуя момент, не спорил. Да и что тут скажешь, жениться ему, если честно, и в самом деле было пора.

Макеев тоже замолчал, но ненадолго.

– Откуда я им этот прирост населения возьму? – не выдержал он, – Если все сейчас на шиворотку стало. Молодые даже на танцы не ходят, с наебуками своими дома сидят, хлеб на дерьмо перегоняют… Может на подстанции договориться, свет им пораньше вырубать?

Валентин вдруг встрепенулся:

– А помнишь, Степаныч, как Зойки-телятницы сын, что в Алжире инженерил, про арабов рассказывал? Чего они у себя придумали в шестидесятых?

– Нет, вроде, а чего?

– Да, тоже голод, нищета, – не до детей было. Вот, и надумали они тогда… – он достал из пачки папироску, ловко подкурил, пару раз втянул дым и начал открывать окошко.

– Да, говори ты, Валь, не томи! – взмолился Макеев, – чего они сочинили—то?

– А то и сочинили, Иван Степаныч, что аккурат посреди ночи поднимался их муэдзин, попов помощник, на минарет. Башня у них такая возле церкви-мечети. А как поднимался, так и орал что есть мочи с балкона:

– Вставайте, мол, граждане арабы, любите друг друга, пришло времечко!

Председатель задумался, стараясь осознать услышанное.

– А орут, говорит, они там, что твой Шаляпин. – Продолжал Валентин, попыхивая папироской. – Аж сами себе уши затыкают. Хочешь, не хочешь, а проснешься. Ну, а проснулся, так и того… Через год арапчат у них народилось, как в море рыбы.

Макеев посмотрел на Вальку и недоверчиво покачал головой:

– Тю… да у нас даже церквы в деревне нету, не то что минарета.

– Минарета нет, – согласился Валька, – да и не прокатит у нас такое. Ходить, будить, да в ухо орать? Так сам в ухо и выхватишь, всем работать спозаранку…

Макеев сидел молча, что—то напряженно обдумывая.

– В выходные если только, – продолжал рассуждать Валентин, – так опять же все после бани выпившие дрыхнут, хрен их разбудишь…

– Точно! – подскочил вдруг председатель. – Выпившие! Придумал, Валька!

– Баба Галя… баба Галя!

Баба Галя, кряхтя, выбралась из кровати, сунула ноги в тапки и дотопала до окна. И кого там бес принес посреди ночи?

За окном, среди кустов смородины, показалась кудрявая голова Вальки.

– Чего орешь, недотыка? Опять фонарь на кавалерке навесили?

– Да, не ругайся, ты, баб Галя, дело у меня к тебе… личное…

Спустя полчаса Макеев опасливо нюхал содержимое баночки, что вручил его запыхавшийся помощник.

– Большеголовник это с петрушкой, травка-заманиха и еще чего-то… – докладывал Валька, довольный, что участвует в таком важном деле, – ложки на бутылку хватает, проверено… Мишка Зуев лечился, говорил, через час коряга шумит – будь здоров! Он остаток в овощник выплеснул, так ему потом кроты весь огород сдуру перерыли, копать не надо было…

Надька-самогонщица, привычно достала с полки жестяную воронку с ручкой, как вдруг ей с улицы почудилось какое—то легкое скребыхание. Подойдя к окну, она отодвинула шторку – никого. Надька вгляделась в темноту и на всякий случай звякнула воронкой.

– Только посунься! – пригрозила она в форточку невидимому посетителю, – живо кипятком-то обварю!

Постояла еще немного, вслушиваясь в тишину ночи, потом плотно прикрыла шторы и достала из-под раковины ящик с пустыми бутылками. Со вздохом подхватила и поволокла на терраску. А затащив внутрь, подняла голову и обомлела: окно на улицу наполовину было открыто, тюль аж парусом выгнулась. Надька ахнула, в два прыжка закрючила окошко и метнулась в угол, где, накрытый чистой мешковиной, стоял свежий первач.

Славтегосподи – обе фляги, алюминиевые, пузатые, каждая на пятнадцать бутылок, были, на месте. Обычно она столько не выгоняла, но впереди были майские праздники, и Надька знала, что скоро все деревенские мужики потянутся за ее забористым продуктом.

Успокоившись и перекрестившись, она вставила воронку в первую бутылку и, открыв крышку фляги, зачерпнула ковшом прозрачной, с синим отблеском влаги…

– Да вы мой яблонь цвет! – Орехов так орал в трубку, что Макеев отодвинул ее от уха. – Вот это новогодний подарок! Первое место в области по рождаемости! Теперь насчет моста даже не думай, построим лучше прежнего. Да и школу вам подремонтируем, раз такое дело!

Председатель в ответ скромно помалкивал.

– Але, Иван, слышишь? Вчера с Москвы репортер звонил, приедет к тебе статью писать, про этот ваш… как его… про беби-бум. Так ты уж прими его как надо, посели, угости…

– Сделаем, Николай, – заверил Макеев и ухмыльнулся, – угостим, даже не сомневайся…

Доброго здоровьичка, веселый час, Александра моя дорогая, сестрица далекая! Привет тебе шлю от всех наших, деревенских. И от кумы твоей Светланы Тихоновой, и от Ероховых с Зуевыми и даже от Митрича, соседа нашего бестолкового, что спит, ярыга, как обычно, выпивший.

Посылку твою я получила, за которую и благодарю тебя несколько раз. Все подошло, все пригодилося, и кофта, и гостинцы. Напиши потом только, что было в синей с оранжевым коробочке, а то мы со Светкой съели ее с чаем и батоном, а чего ели, так сами и не поняли.

А вот тебе и наши все новости.

Валька Чернов тот, что за бригадировой дочкой волочился, женился-таки. Надька-почтальонша его пузом в загс затолкала, а сейчас ходит вся из себя важная, брови ниточками, будто и не гуляла летом с теми шабашниками, что крышу ей крыли.

А Дарька Симонова обратно в деревню вернулась. Год прожила с тем армянином-ресторатором, что на юге познакомилась, и назад. Каждый выходной на каблуках по кафе с ним ходила, он ей и «Ладу-Приору» купить обещал, а все равно вернулась, не смогла жить в золотой клетке. К тому же вышло, что и не ресторатор он вовсе, а реставратор. Реставратор обуви, сапожник по-нашему. Это она на юге его недопоняла, когда у моря котейли пили.

Еще ребята наши молодые ходили к луговским драться. Мишке Окулову дробью ногу прострелили, участковый теперь по домам ходит, пугает их уголовкою.

Одним словом, все у нас так-то хорошо, а тебе пишу, потому как ты мой, что ни на есть лучший человек. А нахожусь я сейчас, Санечка, в растрепанных чувствах, поскольку история тут у меня случилась, ты уж прости и не ругай…

Короче, слушай, я рассказываю: как померла баба Нина наша, так мне соседка ее и позвонила с города. Мол, приезжай, кремировали уже, да забери прах-то, шибко просила покойница, чтоб дома похоронили.

Что ж поделаешь, хоть и далекая, а родня, нет уж никого больше. Собралась я тогда в день, с автолавкой договорилась, она меня до города добросила. Добралась до соседки, чаю с ней попили, поплакали, забрала я в банке из-под кофе, что от баб Нины осталось, да домой и двинула.

И сел в обратную дорогу со мной в электричку попутчик. Молодой такой довольно мужчина, приличный с виду, видно, что образованный. Журнал дал полистать, чаю предложил и, ну, как-то слово за слово, мы с ним и разговорились. Все он про Дмитровку нашу спрашивал, да интересовался.

И, вот, словно помстилось мне тогда, но только всю дорогу я ему про нашу заброшку и рассказывала. Дескать, и озерина у нас с кувшинками, и поля кругом, и лес в гору.

Знала бы что он мне устроит, так скочью бы рот себе заклеила! Уже домой пришла, сумку открыла, смотрю, нету! Кошелек украл, пролаза, да и бог бы с ним, (двести рублей всего и было), так ведь еще и банку вытащил, куда соседка бабу Нину ссыпала.

В общем, ты, Санёчек, не суди, как прочитаешь, а лучше дай совет единственный – чего мне теперь делать-то. Я, ведь, уже и на кладбище с председателем договорилась… Может, думаю, и впрям банку пустую там захоронить, перед соседями уже неудобно.

Ладно мне, заканчивать буду, вона уже Митрич, хорюн беззадый, за бутылочкой потрясся, к восьми значит. Ты только отпишись поскорей, сестрица дорогая, а то сердце так и обливается. Всю неделю хожу и думаю, как сидит тот поганец и бабу Нину нашу с песком-сахаром пьет.

За этим, целую тебя крепко и кланяюсь,

Сестра твоя любимая Валентина.

Онлайн-курс Анны Старобинец «Проза для подростков». Дети 11—13 лет. Мастера: Ирина Лукьянова и Ксения Молдавская

Елена Белоусова

1551 год, Московское государство, деревня Сущевка близ Ржева.

– Ведьма, истинно ведьма, и на коровку мою порчу навела, ажно ходить не могет, – взахлеб рассказывала бабка, стоя у маленькой избы. Вокруг столпились суровые мужики и упершие руки в боки крестьянки.

– А у меня она кота увела. Околдовала, ведьма! Ко мне он теперьма и не ходит! – пожаловался кто-то из толпы.

Из избы все это слушала пожилая женщина, споро собирая в мешок нехитрый скарб. На лавке сидела девочка лет восьми, одетая в дорогу: замызганные сбитые лапти, старенький и уже коротковатый ей сарафан, кожух, явно предназначенный для взрослого.

– Баб, а баб, а что люди деят? – спросила у бабушки испуганная девочка.

– Ничего, внуча, – ответила женщина, сунув внучке в руки мешок. – Ты в лес ристи, да меня не жди, в город путь держи. Поняла?

– Да, баб, – ответила девочка и шустро сиганула на задний двор – выход огородами был оттуда.

Женщина осталась и встала в сенях, глядя в щелку, как толпа все больше волнуется. У некоторых уже появились вилы и цепы. Ей бежать было бесполезно – стара она для такого, зря только внучку выдаст. Она смотрела и знала: они пришли сюда не из-за тощей яловой коровы, которую хозяйка ни в грош не ставила, и не из-за кота, который сам ушел от стервы, что его никогда не кормила и домой не пускала, потому что «для чего животинку без прока кормить, авось сам себе мышь споймает», и даже не из-за дара, тайного умения, о котором никто к счастью не знал. Они пришли потому, что она непростительно долго прожила, и они решили это поправить.

Она не станет им мешать. Сейчас, когда Стоглавый Собор призвал всех людей гнать «ведьмино семя», хранить в семье Дар стало смертельно опасно. Не только нажитым добром – жизнью можно поплатиться, коли мир обвинит тебя в чародействе. Вот почему ее внучка, ее кровиночка, бежала сейчас в город одна, и в помощь ей была не вся мощь Дара, а только искорки и крохи, невольно просыпавшиеся на нее, пока бабушка ей пела, рассказывала сказки, учила собирать и применять травы.

Дар, добровольно отпущенный ведьмой, беззвучно лег в землю – ждать наследницу.

2011 год, Тверская область, город Ржев

– Только сейчас, только для вас, именитый экстрасенс дает представление в родных краях! – кричали—надрывались объявления со всех заборов города.

Вероника поморщилась. Какие родные края? Отсюда еще ее пра-пра и так далее, короче, еще прабабушка переехала. Но про именитого экстрасенса ей понравилось.

Скоро премьера – снятое на время представлений помещение должно окупаться. Конечно, основное представление вела мама – все эти яркие, хоть и старые фокусы, – но гвоздем программы была Вероника с ее «магией и телепатией».

По малолюдным улицам вечернего Ржева Вера дошла до служебного входа в бывший школьный спортивно-актовый зал, сейчас наскоро переоборудованный в театр одного актера. Нет, скорее уж в цирк одного фокусника. Веронике не очень нравилась ее работа, но маме нужно помочь вести семейное дело, да и ничего другого юная Вера пока не умела.

Сразу за служебным входом была гримерная и склад реквизита. Вероника вздохнула, глядя на свое отражение – было бы куда проще, если бы природа наделила ее жесткой мистической внешностью. А что делать с темной кожей, мягкими губами, аккуратным чуть вздернутым носиком и вьющимися рыжими волосами, которые красить Вера категорически не хотела? Налепив на нос искусственный, более острый кончик и нанеся на лицо штукатурный слой белой пудры, Вера начала расчесывать и прилаживать длинный черный парик. На сцене мама закончила серию фокусов и объявила:

– А теперь – выход экстрасенса!

«Эх, если бы! Экстрасенс и шут – разные вещи, мама!» – подумала Вероника, но все-таки вышла. Для начала мама вытащила квадратный ящик размером с чемодан, из которого лилась негромкая музыка. Зрители откровенно зевали.

– Как вы видите, ящик абсолютно пуст, – показала Вера ящик, – а сейчас… – Вера сделала несколько пассов, и из специального отверстия полилась вода. Несколько людей приподняли головы. – Но как я заставила воду литься, так я могу и приказать ей течь обратно! – воскликнула девушка, заглушая звук усилившейся музыки. Вода потекла назад. Девушка раскланялась. Люди зааплодировали. Вера выдохнула – осталось прочесть мысли подсадной утки, и на этом все. С дебютом.

2011 год, Тверская область, деревня Сущевка Ржевского района

Девушка смотрела в окно машины и думала, зачем мама потащила ее в такую глушь. Почему маман решила, что деревенские Сущевки воспримут представление на ура? Наверное, мать Веры и сама этого не смогла бы объяснить, но она четко знала – им туда.

Вере дорога не подарила надежд – серая, скучная, с убогими избами без намека на тот славный домик в деревне, который показывают в рекламе. Казалось, даже овощи на огородах таких унылых домов должны расти серые и квадратные. И местные жители пейзажу под стать – нет, может, не совсем зомби, но точно усталые и хмурые. И кто тут может радоваться фокусам? Но делать нечего – мама договорилась с какой-то дальней знакомой, им уже мастерили сцену, а ехать пришлось сразу в гриме «страшной черной ведьмы».

Вот и нужная деревня. Их ждали – местные оборачивались вслед со смесью скепсиса и суеверного страха. Что-то вроде: «Да какой из тебя экстрасенс, ведьма?»

Собрался народ, мамину часть публика приняла без восторга. Верину в этот раз начали с подсадной утки, все той же маминой подруги. Никто не заинтересовался – трюк стар, как мир. В конце, вместо хотя бы жидких аплодисментов, послышались там и тут крики: «Да это и мы можем!» и «Подсадная!» Вера зарделась. Положительно, это было одно из самых паршивых представлений в ее короткой карьере – однако, «шоу должно продолжаться».

Она перешла к проверенному трюку с водой и звуком. Мама выкатила ящик, спустилась и дистанционным управлением запустила воду, а Вера изящно развела руки, и… Под тяжестью наполненного водой реквизита халтурно сколоченный местным умельцем помост развалился – и Вера летела, летела на острые обломки… и если прямо сейчас ничего не сделать, то она в лучшем случае сломает руку. А в худшем… От страха девушка разжала пальцы, давая всей силе страха идти от сердца вниз, вниз, вниз, смягчить боль, спасти ее!

Толпа мертво молчала. Девушка приоткрыла глаза – и тут же зажмурилась. Она висела в воздухе, почти в метре над обломками. Вера медленно опустилась и бросилась к маме, прижалась к ней. Люди смотрели на нее, как на уродливую гиену, готовую в любой момент броситься – со страхом и отвращением.

Мама молча довела Веру до машины, завела мотор и насколько позволяла дорога выжала газ. Дальше, как можно дальше отсюда, от страха – своего и чужого. Вера сжалась в комочек на заднем сиденье, а в ее сознании звучала колыбельная, передаваемая в их роду с незапамятных времен:

Живи, не тужи,

Никогда не ворожи…

Теперь – не сможет.

Да и не захочет.

Девочка вновь бежала из Сущевки, забрав наконец прабабкин Дар.

Владимир Корякин

Иван Артемов, майор полиции, сидел в своем кабинете и пил кофе. Понедельник такой плохой день! Так не хочется работать! Залезть бы сейчас в постель, укутаться одеялом и заснуть… Хотя бы не возиться с этими бумагами, а поехать куда-нибудь, провести расследование, и то поинтересней было бы.

В комнату вошел сержант Морозов:

– Товарищ майор, у нас новое дело. Полковник настоял, чтобы Вы лично им занялись.

– Что за дело? Опять кто-то угнал велосипед? – в его голосе слышалась легкая ирония.

– Это убийство в подъезде многоквартирного дома.

– Убийство?! – майор с любопытством почесал лысину.

– Все материалы о деле вот в этой папке. – С этими словами сержант положил папку на стол и вышел из кабинета.

Ну, посмотрим, что тут у нас: «17.10.16., Степан Владимирович Романов был убит в подъезде дома по адресу: Волгоградский пр-т, д. 123. Он работал в местном отделении полиции. Об убийстве сообщил Андрей Васильевич Тараканов посредством телефонного вызова в 22.47. Врачи постановили, что убитый скончался от ножевого ранения, нанесенного сзади в левый бок. При осмотре одежды в заднем кармане штанов нашли клочок бумаги».

Артемов порылся в пакете для вещественных доказательств и извлек оттуда маленький клочок желтоватой бумаги. На нем было надписано от руки: «Кирилл Петрович Ежов, квартира 2». Майор продолжил читать: «Во время обыска в квартире Кирилла Петровича Ежова под входным ковриком нашли нож с каплями засохшей крови». Майор снова протянул руку к пакету и достал из него старинный клинок с серебряным лезвием и красивым камнем посередине рукояти. Налюбовавшись кинжалом, Артемов прочитал показания жильцов:

Андрей Васильевич Тараканов, 5 этаж; заявил об убийстве:

«В тот день я был в гостях у моего друга. Может ли кто-то это подтвердить? Да, конечно, вот номер моего друга. Я возвращался домой под вечер, уже стемнело, а в подъезде у нас все никак не вкрутят лампочку. Вот иду я, набираю код, открываю дверь, вхожу и вдруг… Это было ужасно! Я споткнулся обо что-то, лежащее на полу, а когда посветил, то увидел, что это Степа… Мы ведь с ним друзьями хорошими были, всю жизнь на одной лестничной площадке прожили! В детском саду еще познакомились! Оба за ЦСКА болели, ни одного матча не пропускали! Кто это мог сделать? Не знаю. Он был общительным и добрым человеком, со всеми в подъезде дружил. Никто из хорошо знавших его людей не сделал бы этого. Разве что кто-нибудь из новоселов… Были ли какие-то предметы? Нет, не было ни орудия убийства, ни каких-либо других вещей. Только весь первый этаж был заляпан кровью. На лестнице следов крови не было – видимо, убийца по ней не поднимался».

Кирилл Петрович Ежов, 1 этаж; подозреваемый:

«Этим вечером я был дома, смотрел футбольный матч по телевизору. Может ли кто-то это подтвердить? Нет, один я был с Бобиком. Ничего не слышал, матч напряженный был. „Спартак“ – ЦСКА – это тебе не хухры-мухры, вот я и сделал погромче. Ха-ха! Как наши-то „коней“ разгромили! Комментатор чуть голос не сорвал, когда им Глушаков в девятку положил! Знал ли я убитого? Нет, я ведь только пару недель как переехал, ни с кем еще познакомиться толком не успел. Как окровавленый нож оказался у меня под ковриком? Не знаю… Плохо я помню тот вечер… Выпил я немного, ну, в честь победы, понимаете. Но нож этот не мой точно, я его первый раз вообще вижу. Да откуда мне знать, почему в кармане убитого оказалась бумажка с моим именем и номером квартиры!!!»

Артемов внимательно прочитал показания несколько раз и почесал свою лысину. Через пять минут они с сержантом Морозовым уже мчались по Волгоградке на служебной машине. Морозов сосредоточенно вел машину.

– Что, едем арестовывать Ежова? – спросил он.

– Не нужно торопиться. Сначала уточним кое-что. Кстати, по пути заедем в морг, надо осмотреть тело – майор отвернулся и начал набирать номер друга Тараканова.

Через час Артемов и Морозов стояли на лестничной площадке пятого этажа дома номер 123 по Волгоградскому проспекту и звонили в дверь к Андрею Тараканову.

– Не понимаю, зачем по лестнице-то было тащиться, когда убийца живет на первом этаже! – бубнил грузный Морозов.

Дверь открыла Ольга Тараканова, жена Андрея:

–Здравствуйте. – Немного растерянно вымолвила она.

– Добрый вечер, мы к Андрею, – поприветствовал Артемов.

Ольга гостеприимно распахнула дверь и бросилась наливать чай.

– Спасибо, но мы совсем ненадолго, – остановил ее майор.

Андрей Тараканов сидел в гостиной в кожаном кресле и читал. Это был человек средних лет, невысокий, с ярко-рыжими волосами и серыми глазами.

– Добрый вечер, Вы ко мне по поводу этого ужасного убийства? – спросил он.

– Да. Мне нужно будет кое-что записать, не одолжите Ваш блокнот? – сказал Артемов.

Не дожидаясь ответа, он схватил блокнот, лежащий на столике перед Таракановым, и быстро пролистал его.

– Спасибо, а теперь не могли бы Вы написать пару слов?

Тараканов недоуменно взглянул на Артемова, но все же сделал веленное. Майор взглянул, как тот пишет, и сухо сказал:

– Именем закона Вы арестованы.

Артемов и Морозов сидели в отделении и тихо пили кофе. Морозов терялся в догадках, как майор смог вычислить преступника. Одна догадка чуднее другой. Может, он читает мысли? Или он следит сразу за всем городом? Наконец сержант не выдержал:

–Ну все-таки, Артемов, как Вы его раскусили?

Артемов задумался, почесал свою лысину и начал рассказ: «Сначала я, как и все, предполагал, что убийца Ежов, но, внимательно прочитав показания, я обнаружил одну преинтересную деталь. Тараканов говорит «оба за ЦСКА болели, ни одного матча не пропускали», но Ежов говорит, что он смотрел матч «Спартак» – ЦСКА, а Тараканов, как и Романов, его не смотрели. Я проверил, и действительно оказалось, что в тот вечер был такой матч. Тут-то я и заподозрил Тараканова. А дальше все просто! Я внимательно изучил клинок и обнаружил на рукояти инициалы А. В. Т. – Андрей Васильевич Тараканов. В его гостиной на стене висят пустые ножны. Когда я взял его блокнот, то увидел, что бумага там желтоватого цвета, а уголок последней страницы оторван. Это он подложил бумажку в карман убитого и, воспользовавшись тем, что Ежов забыл закрыть дверь, спрятал кинжал у него под ковриком. И наконец, рана Романова на левом боку, удар нанесен сзади, такой удар можно сделать только левой рукой, а Тараканов– левша.

– Но зачем?

– Когда я говорил по телефону с другом Тараканова, тот сказал, что в последнее время Тараканов с Романовым не ладили, Тараканов называл Романова «законопослушным кретином». Во время обыска в квартире арестованного нашли ларчик с древними монетами. Никто из родственников и знакомых Тараканова раньше этот ларец не видел. Как выяснилось, Тараканов с Романовым нашли клад, и первый намеревался просто поделить его пополам, а Романов не хотел нарушать закон и предлагал передать клад государству. Из-за этого и вспыхнул конфликт, приведший к таким печальным последствиям.

–Ну, мы и молодцы! Такое дело раскрыли! Предлагаю тост за нас! – Поднял чашку с кофе гордый собой Морозов.