Текст книги "Пашня. Альманах. Выпуск 2. Том 2"

Пашня
Альманах. Выпуск 2. Том 2

Художественное оформление, обложка Елена Авинова

Выпускающий редактор Юлия Виноградова

© Елена Авинова, художественное оформление, обложка, 2017

ISBN 978-5-4485-9565-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Слово мастерам

1. Мастер по Creative Writing, по вашему мнению – гуру, шаман, учитель, старший товарищ?

2. Какова конечная цель ваших занятий в мастерской и совпадают ли результаты с ожиданиями?

3. Могут ли подобные курсы изменить состояние литературы?

1. Скорее, ощущаю себя повитухой, которая помогает родиться новому тексту на свет. Важно, чтоб был здоровым, ни на кого, кроме родителя непохожим и радовал нас.

2. Иногда и превосходят. Как вот в этой, например, пражской мастерской, рассказы которой представлены в сборнике. Это был выездной семинар, он проходил в Праге – зимней, предрождественской, и длился всего пять дней. Казалось бы, чему можно научиться за пять дней? Оказывается, можно. До этого выездной семинар, который мы провели вместе с поэтом Максимом Амелиным, проходил в Тбилиси – и рассказы «кавказские» были полны солнца, вина, горных пейзажей, неба синего. Рассказы, написанные в Праге, впитали пражский миф, сотканный Майнринком, Кафкой, готической архитектурой и получились другими – мистическими, эмоционально напряженными – с совсем другими героями, пространством, чувствами. Потом была еще и Италия, Бергамо. На родине Боккаччо и европейской новеллы мы вместе с соавтором этой мастерской, замечательным филологом Олегом Лекмановым обсуждали, как работать над структурой текста и писать сюжетные рассказы. Плоды наших пражских и бергамских занятий, правда не все – только самые сочные и зрелые, тут, в этом альманахе.

3. Конечно, да. Подобные курсы, школы, мастерские рыхлят литературную почву и создают тот самый питательный гумус, без которого невозможно появление новых талантливых текстов. Не сразу, но благодаря подобным заведениям, уровень нашей словесности неизбежно изменится: станет профессиональнее и многоцветнее.

1. Мне кажется, «мастер» в данном случае – очень уместное слово, потому что его функция – обучать ремеслу, технике. То есть, грубо говоря, есть мастер – а есть подмастерья. Я не верю в то, что можно научить кого-то таланту или даже уму. Научить ремеслу – можно. В случае наличия у подмастерья еще и врожденного таланта, результат может быть потрясающим.

2. Познакомить учеников с алгоритмом придумывания и написания историй, научить их пользоваться писательским инструментарием, запустить внутренние творческие механизмы в том случае, если есть, что запускать. Как правило, всех этих целей проще добиться с детьми и подростками, чем с полностью сформировавшимися людьми, имеющими четкие ответы на все вопросы. Именно поэтому я подчеркиваю, что даже во взрослых группах на моем курсе ведутся занятия с «внутренними подростками».

3. На этот вопрос сложно ответить на такой короткой дистанции. Курсы Creative Writing существуют в России совсем недавно. Чтобы оценить их влияние на «состояние литературы», нужны десятилетия. С уверенностью могу сказать только то, что на состояние культуры подобные курсы, без сомнения, могут повлиять только положительно. Под «подобными» я подразумеваю занятия, которые ведутся, как в CWS, именно профессионалами, чей статус априори подтвержден многочисленными публикациями, переводами, изданиями, премиями, etc, а не вообще любые «писательские курсы», которые возьмется вести Вася Пупкин только потому, что выложил свои тексты где-то на просторах рунета.

1. Я бы сказала – старший товарищ, который направляет совместные поиски.

2. Я работала в нескольких мастерских, но цель обычно общая: помочь талантливым людям понять, на что они способны, что у них получается лучше всего, помочь им избежать досадных ошибок, которые чаще всего совершают начинающие авторы. Совпадение результатов с ожиданиями зависит скорее от состава группы и личной мотивации ее участников. Когда с этим все в порядке – результаты иногда даже превосходят ожидания.

3. Литература, конечно, дело одинокое, но для того, чтобы это одинокое дело делать, писателю нужна среда. А подобные курсы эту среду создают. Чем выше общий культурный уровень общества, тем питательней бульон, в котором зарождается литературная жизнь. Мы не выращиваем гениев – мы создаем среду.

1. Мастер по Creative Writing – это просто тот человек, который умеет видеть неточности, как замысла, так и его воплощения, то есть, стиля – и умеет эти неточности объяснить ученику так, чтобы у того не возникло сомнения, что их нужно исправить.

2. Моя конечная цель в том, чтобы ученики сдавшие финальное задание, стали бы употреблять в своих текстах немного меньше штампов, усложнили бы метафоры с ассоциаций первого уровня до ассоциаций уровня хотя бы полуторного. Те, кто доходят до финального задания и работают над своим стилем, как правило, также отказываются от первоначальной идеи своего финального рассказа. То есть, они изначально пришли для того, чтобы дописать что-то давно задуманное, но пройдя курс от того старого замысла отказались. И это главное достижение и для них, и для школы – творческое поступательное движение, отказ от старого в пользу более совершенного.

3. Даже если на этих курсах не вырастет ни одного писателя, на них вырастет несколько сотен более требовательных читателей, которые понимают, как устроен текст и как он должен быть написан. А значит, рано или поздно, литература изменится в лучшую сторону уже хотя бы от этого требовательного запроса снизу.

1. Мастер по CW, по-моему, это профессионал, который делится особенностями профессии с теми, кто в ней новичок. Мне кажется, воспитать или обучить писателя невозможно по определению, потому что тут слишком многое зависит от наличия врожденных способностей, талантов, «чувства текста». Как, разумеется, и в любом разряде искусства. Но даже человек со способностями музыканта не станет хорошим музыкантом без овладения техническими навыками в консерватории. То же и с художником, которому при наличии таланта все равно надо знать законы перспективы и пр. Так вот, в литературе тоже существует свой набор технических умений. Ими, в отличие от умений музыкальных или художественных, вполне можно овладеть и самостоятельно, но если есть профессионал, готовый поделиться собственным опытом, это, естественно, облегчает дело.

2. Поскольку я в мастерской был как раз в качестве преподавателя, цель моих занятий была – поделиться тем, что я знаю и умею, сделать так, чтобы мой опыт оказался полезен для кого-то еще. Надеюсь, пользу кто-то извлек.

3. Думаю, увы, не могут. Состояние литературы – это такая штука, которая зависит от общих социальных и культурных процессов. От того, например, насколько в данной стране в данное время котируется профессия литератора, насколько фигура писателя общественно значима и авторитетна, можно ли сочинительством заработать серьезные деньги – или хотя бы просто прокормиться. От того, как работает издательско-торгово-критическая машинерия. От того, насколько привычка к чтению распространена в обществе. И так далее. Курсы CW могут помочь в овладении литературной профессией конкретным людям, но им все равно придется существовать и работать в условиях, формируемых какими-то глобальными процессами. И стоит, разумеется, отдавать себе отчет, что нынешние времена и пространство русской культуры создают условия, не самые благоприятные для занятий литературой. И поделать с этим ничего не может, увы, ни самый талантливый писатель, ни литературные курсы.

1. Мастер – просто мастер; этого, думаю, вполне достаточно. Человек, который что-то умеет и готов этим умением поделиться. Как он этим будет делиться – в виде пляски вокруг костра с бубном или задушевного разговора в курилке – это уже частности.

2. Развитие литературного слуха – аналогично слуху музыкальному. Умение слышать фальшь, неточности, банальности – в своих и чужих текстах.

Есть и более частные цели. Например, авторов, слишком «книжных», которым груз прочитанного мешает писать, – сориентировать на живое, непосредственное наблюдение. А тех, чей багаж прочитанного, наоборот, слишком легок (либо тяжел – но «макулатурен») – попытаться засадить за серьезное чтение.

Результатами? Как правило, доволен: где-то в семи из десяти. Главное, чтобы кроме хотя бы минимально «стартового» литературного таланта, был еще талант учиться.

3. В относительном измерении – в смысле структурирования литературного процесса – безусловно. Уже изменяют. Между литературой самодеятельной и литературой профессиональной возник новый, хорошо и разумно устроенный канал связи, перехода пишущих из любителей в младшую (для начала) лигу.

В абсолютном измерении, конечно, состояние литературы изменяет не ее устройство, а «конечный продукт» – заметные, яркие произведения. Но без относительного в литературе – как и везде – не может быть и абсолютного.

1. В идеале, конечно, – и то, и другое, и третье! Хотя, пожалуй, слово «гуру» я бы не стал употреблять… Сразу представляется некий отрешенный «мудрец брадатый», окруженный экзальтированными поклонниками, ловящими каждое слово. Какое уж здесь творчество? Творчество – это процесс взаимного обогащения. Так что мне кажется самым адекватным именно слово «учитель» – но не в школярском, а в истинном значении этого слова. Не тот учитель, который выдает задания и контролирует их выполнение, а тот, который, если надо, и подшаманит, и выступит старшим товарищем. Это трудно. Но только так и можно.

2.«Цель-максимум» – получить законченное литературное произведение: роман, повесть или рассказ. Которые я смогу предложить в издательство или в журнал. Но реальность оказывается несколько сложнее: настоящая литература – процесс длительный. Книги растут как дубы, а не как бамбук.

«Цель-минимум» – получить квалифицированных читателей. Которых не проведешь маркетингом и яркими рекламными выносами на обложке. Тогда появятся настоящие писатели. Книги родятся от книг.

3. Да, безусловно. Сам институт «литературных курсов» существует в России совсем недавно. Но я уже с удовольствием вижу имена выпускников CWS в коротких списках литературных премий. И это только начало.

1. Никто. В лучшем случае – человек, который способен дать совет, как нащупать правильное решение.

2. Никакой особенной цели нет. Отчасти – но только отчасти, – ремесло само по себе, как метод обращения со смыслом, требует приумножать предмет своего занятия (смысл). А сделать это возможно только с помощью центробежного усилия.

3. Писатели рекрутируются из рядов читателей. Человек нередко начинает писать потому, что в данный момент ему нечего читать. Откуда следует, что письмо и чтение это неразрывные части одного дела. Меня лично всегда очень горячо интересовала литература, поэтому любой исход этих курсов: станет ли человек писателем или останется более развитым читателем – прекрасен.

1. Старший товарищ плюс учитель ближе всего, но ни одно из этих определений удачно не подходит. Скорее практик, эксперт, человек которому можно доверять, волшебник.

2. Ожиданий у меня не было – был интерес и желание пригождаться людям в этом спорном очень деле, каким являются всякие литературные курсы. Несмотря на изнурительность этой работы – она приносила мне радость. И – были люди, которые стали для меня и открытиями, и друзьями.

3. Могут, почему нет?

1. Как ни странно, все эти роли приходится играть – зависит от личности и ситуации. А еще иногда надо быть нянькой, психологом, дипломатом, надсмотрщиком, жилеткой, в которую можно поплакаться и много-много еще есть ипостасей, в которые невольно попадаешь, беря на себя подобный труд.

2. Прежде всего, помочь людям заниматься любимым делом (другие к нам не идут), неустанно воспитывать в них вкус, а способных – всеми силами подержать. Мне кажется, многое удается.

3. Как минимум, они выращивают качественных читателей – это уже результат. Образуется сообщество людей, для которых литература – неотъемлемая часть жизни. А то, что наши ученики и выпускники на глазах становятся участниками литературного процесса: публикуются, попадают в финалы премий – это уже просто-напросто предмет гордости.

1. Как говорится, «Il n’est pas de sauveurs suprêmes: / Ni Dieu, ni César, ni Tribun…». Осторожная подсказка, совет, в каком направлении двигаться, наконец, указание на явные ошибки и напоминание о вреде творческой лени, – вот каков инструментарий курса «Как писать прозу: теория и практика».

2. Очень радуюсь за тех, кого после курса ждут серьезные публикации: в «толстых» литературных журналах, в сборниках и альманахах. Но важен и любой результат: от первого задания курса – до последнего меняется сам подход к работе, – это и есть цель. Особенно – если в тексте уменьшается количество лишних эпитетов и причастных оборотов.

Результаты совпадают с ожиданиями, когда видно, что автор работал в полную силу. Автор выглянул из окна и написал о своем отношении к увиденному, – не спрятался за абстрактными декорациями «из красивой жизни», – это уже мое личное «вечное ожидание». Впрочем, безукоризненно выполненные эстетские «декорации» тоже приветствуются.

3. Конечно, могут. В принципе, состояние литературы должны были изменить соответствующие уроки в средней школе. CWS во многом позволяет пересдать школьные «хвосты» и начать движение к своим текстам, своему кругу чтения.

1. Точно не гуру и не шаман. Учитель по статусу, а на деле, скорее, старший коллега. Подсказать, поправить, предложить вариант, поспорить, похвалить, восхититься. А иногда и поругаться – в рамках приличий.

2. Когда-то я рецензировал самотек для одного крупного издательства. Тех, кого я не советовал печатать, обычно не печатали. Тех, кого я рекомендовал к печати, как правило тоже не печатали. Авторы моих рецензий не видели, так что это была работа с почти нулевым результатом… А вот здесь, наоборот, результат бывает виден уже в течение семестра. И процесс тоже виден. И я рад, когда по моей рекомендации достойные тексты в финале курса попадают в альманах.

3. Я стараюсь так далеко не заглядывать. Изменили мы состояние литературы или нет, станет ясно как минимум лет через двадцать. Но вот что мы точно можем сделать, так это изменить отношение автора к профессии литератора. С одной стороны, десакрализовать ее. С другой стороны, свести к минимуму эдакую «художественную самодеятельность». Истина, как водится, посередине.

1. Точно не гуру и не шаман. Учитель и старший товарищ… может быть. Но больше всего здесь, наверное, подходит слово «редактор». Минимум сакрального, максимум профессионального.

2. Цель очень простая – напомнить, что литература состоит из слов. Один умный человек когда—то сказал: «Я пишу словами, а не смыслами». Если я пытаюсь что-то донести до своих «студийцев» – то только это. Когда в группе есть один-два-три человека, которые согласны, что литература – это «лучшие слова в лучшем порядке», значит, результаты превзошли ожидания.

3. Это как-то слишком ответственно. Такие курсы могут помочь нескольким талантливым людям поверить в себя, найти заинтересованных читателей, научиться смотреть на свои тексты взглядом не только автора, но и редактора. Могут, наконец, стать мостиком между начинающим писателем и заинтересованным издателем. Более чем достаточно, мне кажется.

1. Я предпочитаю находиться в категориях «учитель-ученик», мне это представляется более эффективной моделью обучения, чем безапелляционное «гуру-неофит». Ученик может задать учителю вопрос, может поспорить с учителем, отстаивая свою точку зрения, может вместе с учителем искать лучшее решение, сам станет искать лучшее решение и похвастается им перед учителем. Учитель здесь затем, чтобы обучать, и не абсолютной истине, как гуру, но выстраданным им самим пониманием искусства письма, чтобы передать знание и навыки, которыми он обладает. С другой стороны, учитель – больше, чем старший товарищ. У учителя опыт и умения – и желание ими поделиться.

2. Я надеюсь, что это был не конец занятий для наших слушателей, потому ставила скорее промежуточную, чем конечную цель. Хотелось, чтобы к концу курса ученики стали профессионалами, чтобы у них родились хорошие рассказы. Было очень радостно наблюдать движение на пути к этому результату. Возможно, жесткий режим работы – задание каждую неделю в течение всего курса – дали слушателям основы для будущей работы, которая продолжится в будущем и уже продолжается сейчас. Так что мы еще прочитаем чудесные тексты наших бывших студентов!

3. Такого рода курсы давно приняты на Западе – практически в каждом университете есть программы по Creative Writing. На пейзаж университетского образования они уже повлияли. Редкий западный писатель сейчас проходит мимо таких курсов, либо в качестве студента, либо – преподавателя, либо и того, и другого в разные времена своей писательской карьеры. Так что состояние литературы, какое оно ни есть, несомненно, испытывает влияние подобных курсов. Что касается русской литературы – поработаем, увидим.

1. Мастер по Creative Writing – это «чего изволите?». Некоторым нужен надсмотрщик, другим – гуру, третьим – издатель, а четвертым – чтобы подсказали, убить героя в финале или нет.

2. Программа-минимум – объяснить, что не может быть запятой между подлежащим и сказуемым и что текст не становится лучше, если без повода использовать канцеляризмы и налегать на причастия и деепричастия. Программа-максимум – дать человеку почувствовать текст, себя в тексте, собственную силу. Кто-то по итогам курса говорит: «Нет, литература – это не мое, пойду в сценаристы», а кто-то: «Сажусь писать роман». Оба результата мне очень нравятся.

3. Не знаю, но это было бы прекрасно.

Проза. Выездная мастерская Майи Кучерской в Праге (декабрь 2016)

Наташа Апраксина

Темнота сгущается, плотной тканью затягивая все вокруг и ненадолго отступая под фонарями. Позади остался свет и шум людной Староместской, брусчатка под ногами звучит отчетливее в сужающейся улочке. Скудное освещение искажает пространство, дома прячутся один за другой, меняют очертания, отступают в плотную тьму.

Повернуть обратно, к свету, но здесь короче. Сейчас поворот, за ним еще раз направо и на месте.

Совсем стемнело, неровный свет фонарей подрагивает на ветру. Точно как свечи. Где поворот, пропустила? Следующий тут близко, разберусь, спрошу.

Никого, как нарочно, нет. Только стемнело и вымерло все. Может, не в ту сторону иду? Не хватало заблудиться в трех переулках. Карты нет. И телефона! Превосходно. Что я тут делаю?

Темнотища. Центр города. Запах еще странный. Горелым? Не то. Чем пахнет? Дикий край эта ваша Прага.

Все-таки горит. Зарево. Дым над ним. Какой мерзкий звук! Что за вой? Дышать нечем. Дышать.

В залитой электрическим светом комнате с наглухо задернутыми шторами поверх неразобранной постели спит, уткнувшись лицом в раскрытую книгу, рыжеволосая женщина в черном шелковом платье. Под рукой надсадно дребезжит телефон, на полу раскрытая карта Праги с прочерченными красным фломастером маршрутами и сатиновые лодочки.

Уставший телефон смолкает. Женщина поворачивается, открывает глаза и тут же прикрывает их руками, зажмурившись от яркого света. Окончательно проснувшись, поднимается и зачитывает вслух: «Палач может жениться только на дочери палача, сыновья палача станут палачами. Династии палачей, таким образом, составляют особую, закрытую касту».

Она плачет. Сначала тихо, потом отчаянно, в голос. Слезы заканчиваются так же неожиданно, как подступили. Долго стоит под душем, и только засвистевшая и загудевшая водопроводная труба, напомнив о вязком сне, выводит ее из ступора.

Телефон на кровати надрывается снова и снова.

Вечер накануне Арина провела с университетскими друзьями. Они общались все десять лет, но приглашением приехать в Прагу Арина воспользовалась впервые, решение приняла за время телефонного разговора с Аней, и уже через полчаса бронировала билет. Остановиться в гостинице, чтобы не обременять своим присутствием, было для нее обычным, а собраться и прилететь в один день – такое с ней впервые.

После ухода мужа, вернее, его тайного побега, с последующим истеричным разделом имущества, она так и не оправилась. Лечилась работой, загружала себя, чтобы возвращаться в пустую квартиру с единственным желанием заснуть поскорей. Успешный адвокат, жизнелюбивая и энергичная, она не могла простить мужа, и злилась на себя за прежнее доверие к нему.

Месяц назад Арина потеряла маму, которая «мучилась сердцем», но никогда не жаловалась. «Как так можно, это же предательство. Я могла помочь, найти врачей, отправить в Германию, да что угодно сделать!» – эта мысль не покидала Арину со дня похорон.

Вечернее общение вышло нескладным, вкусный ужин в обществе счастливой пары бывших сокурсников, их попытки развлечь Арину вызвали у нее тягостное ощущение. Она наговорила какой-то ерунды, потом чувствовала себя неловко, в итоге все трое напились, но обстановку это не улучшило.

Двадцать два пропущенных. Вот так, берешь айфон в руки, а он тебе: «двадцать две упущенные возможности» или «сегодня, двадцать второе декабря, четверг. Как вы провели самую беспросветную ночь 2016 года?».

У меня есть что вспомнить! Ночь провела одетая, напомаженная, носом в книгу, доказательством служит отпечаток на щеке, спасибо, что не типографской краской. Или провела ее в прогулке по Праге, если верить сну.

Что со мной не так? Почему делюсь сомнениями, спрашиваю совета, не боясь показаться некомпетентной, почему готова говорить об успехах и удачах с каждым, почему, почему я не могу признаться: «Мне больно!». Душа рвется, мается и плачет в поисках смысла. Но не простить и не забыть. Самым востребованным лекарством была бы таблетка для потери памяти, но где же ее взять.

Ладно. Пора на выход. Шапка, перчатки, пуховая жилетка под пальто, теплые носки, удобные ботинки, наушники. Все – черное. Когда я накупила столько черного, что оно вытеснило цветное из шкафа, – не заметила. Вот ведь.

И двадцать два неотвеченных с собой, на Вацлавскую. И городскую карту, консьерж опытный, понял, что не стоит оперировать понятиями право-лево-север-юг, лучше нарисовать поярче, и гостиницу отметить пожирнее.

Попросить его заказать столик в самом вкусном месте на вечер. Буду исправлять, что вчера нагородила. Ане набрать, извиниться.

Оделась капустой, зато тепло. Картой мне обещан день пешехода. А карты, как известно, не врут.

Быстро спускается тьма на город. Как бархатное покрывало на птичью клетку, раз – и вот вам ночь. Здесь я была. Впереди старая синагога под названием «староновая». Аудиогид равнодушно пояснил, что пока она была единственной, называлась новой, когда построили другие синагоги, ее стали называть старая новая, чтобы не заморачиваться. А в книжке для засыпания другая история, ангелы принесли камни от разрушенного иерусалимского храма для постройки синагоги с условием их возврата, когда придет время. Так возникло новое на старом. С ангелами версия выглядит надежнее.

Ангелы, если вам не лень было из Иерусалима камни носить, не поскупитесь, дайте знак, как выбраться, как вернуться к себе прежней?

Длинная улица, на удивление прямая, ни одного освещенного окна, свет фонарей как сквозь черную вуаль пропущенный, но впереди все-таки ярче. Вот в лесу можно направление по солнцу определять. Не пробовала, но теорию знаю. А в темном городе иди на свет, там точно жизнь, люди.

Отчетливее детали, фонари ярче разгорелись, видно, что дома все разного цвета, хвастают друг перед другом фасадами.

А вот и женщина, догоню, спрошу, правильно ли иду.

– Мама? Здесь? Мама!

Обнимаю маму, слышу родной запах, схожу с ума?

Мама улыбается, обнимает поверх моих рук, мама, теплая, родная, роднее нет никого.

– Мам, я сошла с ума?

Смеется, берет за руку, как в детстве, когда через дорогу переходили, мягко, но крепко, пропуская свои пальцы между моими. От ее нежности и любви тепло, спокойно и радостно одновременно.

Мы идем, поднимаемся выше и выше над городом, легкость и свободу слышу, осязаю, чувствую невыразимо и ясно.

Между домов под нами лужайка, вся в ярких одуванчиках, где бегает вприпрыжку, кружится девочка в белом платьице с корабликами по подолу. Я вспоминаю это платье. И девочку.

Вот она ближе, не видит меня, увлечена разглядыванием крупного цветка. С восторгом произносит: «Здравствуй, маленькое солнце! Здравствуйте, солнцы!» и раскланивается во все стороны. С порывом ветра втягивает ноздрями пыльно—медовый запах и срывает самый длинный стебелек с пушистым венчиком.

«Ариша!» – доносится голос мамы. Укладываю трофей в кармашек и бегу, что есть сил, на ее зов, спешу сообщить, что только что повстречала много солнц.

Мама смеется в ответ, протягивает руку. Мы старательно обходим желтые пятнышки цветов и очень скоро оказываемся у перекрестка, мама по-прежнему крепко сжимает мои пальцы.

– Помнишь, ты смеялась, когда я говорила, что люди рождены для радости и любви, но забыли об этом?

Киваю в ответ. Для радости и любви.

Вытекает, испаряется боль, первые солнечные лучи осторожно касаются булыжной мостовой, мама прощается.

– Не уходи!

– Мне пора, и тебе пора возвращаться.

Мама улыбается и исчезает в нежном свете восхода.

Иду и я. Удивительная музыка наполняет рассветный город.

Сердечный ритм вступает и звучит все ярче в этом ансамбле.

Тщедушное декабрьское солнце смотрело в комнату через высокое окно с распахнутыми напрочь шторами. Арина открыла глаза, остатки сна и музыки растворились в солнечном предрождественском свете. На ее ладонях звездочками темнели следы от сока одуванчика.