Текст книги "Вожделение бездны"

Глава 8

То ли, сё ли, задумано – делай! Не робки отрепки – не боятся лоскутков. Не стерпела душа – на простор пошла. Жизнь – копейка, судьба – индейка. Наши в поле не робеют

Он подумал – чёрная курица, но серая ворона подошла поближе и одноглазо посмотрела на него. Не те очки! Он забыл дома сильные очки. В этих, компьютерных, он не только пернатых перепутает, а самосвал с велосипедом. Вернуться? Ни в коем случае. Ещё раз выходить!..

– Февраль – это вам не май!

«Сильно сказано», – отметил Кутузов и невольно посмотрел на голос. Женщины, всюду женщины, как жизнь. Эти две гуляли чинно, под ручку, всё в прошлом, а Тверской бульвар вечен. Им бы дедушек, но средняя продолжительность жизни дедушек лишила страну многих золотых свадеб и даже серебряных.

«Я не буду импульсивным, я буду выбирать», – ещё вчера решил Кутузов, наученный той, первой, леди.

– А помните, голубушка, был майский снегопад? В каком это году только…

– И я не помню. Ах, голова уже ни к чёрту! Да и март уже…

«Зачем тебе, старая перечница, помнить дату майских снегопадов? – усмехнулся Кутузов, пристраиваясь вслед беседующим. – Ты помнишь адрес ближайшей аптеки? Вот и умница, и хватит!»

Бабушка вдруг повернулась – вот он, опыт жизни! – улыбнулась Кутузову и спросила:

– Вы не помните, простите ради Бога, в каком году был снегопад в начале мая?

Деваться некуда, пристроился, пень, сам.

– Увы, сударыня, моя память настроена в основном на неприродные явления, – почтительно ответил Кутузов, поглаживая правый карман, в котором сегодня солидная, не гостиничная, Библия в толстом коричневом переплёте, с золочёным крестом на обложке, довольно чистая, подержанная единственным хозяином, ныне усопшим.

– Ах, какая прелесть! Вы просто прелесть! – искренне восхитилась женщина, останавливаясь.

Её товарка тоже охотно притормозила. Кутузов поравнялся со старушками. «Ну что же мне везёт-то как утопленнику!..» – тоскливо мелькнуло.

– Вы, наверное, тут рядом живёте? – спросила правая.

– Вы, кажется, не те очки взяли, – заметила левая.

Опешивший профессор помотал головой. «Редко с народом общаетесь, папа», – вспомнил он реплику своего чудовища.

– А мы тут, на Бронной, всю жизнь. Эх!..

– Знаете, очки я вчера тоже перепутала, взяла для чтения и вышла в магазин, а попала в парикмахерскую, а там давно салон красоты за большие деньги, ой, вот насмешила девчушек! Мне даже хотели маникюр со скидкой сделать, такие милые… – Это сказала правая.

– А я думаю, иногда полезно походить без очков: совсем иначе видишь мир, – мечтательно сказала левая.

– Я не люблю повторов: два раза выходить из дому, три раза поминать, новый год праздновать, ещё рондо не люблю, вообще куплеты – потому что с припевом… – отбился Кутузов, настойчиво держа перед мысленным взором первую леди.

– Замуж! Дети! Весна! Листопад! – наперебой подхватили его собеседницы, вытаскивая личные повторы. – Рондо не всегда печально, хотя мы вас очень даже понимаем.

Они просто зацементировали его вниманием и пониманием, и тогда Кутузов распахнул шкаф:

– «Бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас»[5]5
  Екклезиаст, 1:10.


[Закрыть], – и посмотрел в сторону МХАТа.

Левая бабушка помолчала секунду-другую, а потом, сверкнув очами, выдала:

– Скажите, голубчик, а вас никогда не смущало то обстоятельство, что именно этот стих Екклесиаста расположен в синодальном издании на странице номер шестьсот шестьдесят шесть?

Кутузов не знал, куда теперь девать глаза. Он машинально вынул из кармана Библию и перелистал до указанной страницы. Точно!

– Простите, – понизив голос, вмешалась правая, – у вас что-то случилось? Вам нужна помощь?

– Да, – выдохнул он, – у меня всё случилось. Можно, я подарю вам эту книгу?

– Солнышко! – заулыбались бабушки. – Мы ещё от прадедов храним, и своя есть, а новая нам как-то не к лицу. Мы же не в шкафу наши держим, а под образами. Куда ж мы вашу положим? Грех выйдет, если в шкаф или на полку… прости Господи.

И они синхронно перекрестились.

«И февраль не май, и Тверской бульвар не Кутузовский проспект», – чуть скрипнул зубами профессор. Дамы почтительно замолчали, уважая чужое горе и не продолжая своих, как они решили, бестактных расспросов.

– Ну, спасибо. До свидания, – поклонился Кутузов.

– С Богом, – в унисон прошептали женщины.

Глава 9

На суету и смерти нет. По бутылке пробку прибирают. Вселился чёрт в боярский двор. Хвали жизнь при смерти, а день вечером. От живого человека добра не жди, а от мёртвого подавно

Магиандр проснулся и не пошёл в университет.

Квартира плавала в горьковатом тумане кофе: аромат и респектабельность. Какое утро!

Думал написать несговорчивой журналистке, но вдохновения не ощутил. На свежую голову он решил было, что зря затеял.

Вдруг с кухни раздался вопль, и Магиандр понёсся на звук, сшибая стулья.

Мать ползала по полу, собирая тряпкой кофейную лужу, а отец, который уже два часа как должен был сеять разумное в университете, вопил не своим голосом нечленораздельное, раскачиваясь на табуретке. На столе, красноречиво распахнутая на середине, обсыхала старинная книга с оторванной титульной доской, еле удержавшей на себе свой крест. Серебряный оклад. Изумительные эмали. Семнадцатый век. Шедевр всех искусств. Десятки выдранных страниц скособоченной стопкой беспомощно валялись поодаль, на холодильнике. Гравюры заляпаны кривыми кофейными кляксами.

Лицо матери было неузнаваемо: распухло, как бы даже обретя мышцы, но позеленело. Лицо профессора, перекошенное, дёргалось, губы шевелились, и вновь вылетал вопль.

Магиандру захотелось вернуться в комнату и крепко заснуть. Немедленно.

Прежде в доме не дрались, не кричали, кофе на пол не проливали, книг на кухню и мимоходом не заносили. Родители жили ровно, зачехленные в личных информационных телах, но договорные акценты сходились на чаяниях отца.

Следовало что-то совершить. Магиандр не смог выдумать – что. Мать увидела его и махнула мокрой рукой – уйди! Отец увидел её жест и медленно повернулся к сыну:

– Ты взял ключ?!

– Какой? Что происходит?..

– Сынок, уйди! – крикнула мать. – Он не брал, и никто не брал!

Магиандр понял, что пропал ключ от шкафа с Библиями и начинается светопреставление. Ключик уникальный, шкаф крепкий, величественный, цельного дуба. Значит, любовь заперта, входа нет, и сегодня тут никому не позавидуешь.

Растерзанная на столе, похоже, единственная Библия, оказавшаяся за пределами дубового сейфа, выглядела страшно. Вид её вызывал острую боль и надрыв, и Магиандр чуть не завопил вместе с отцом, и даже обрадовался их горькому единству, впервые в жизни.

– Папа… – неожиданно произнёс он слово, которое не любил, не выговаривал, и вдруг оно вышло.

Подействовало, но ужасно: профессор закрыл лицо руками, замолчал и сгорбился. Мать домыла пол, сама умылась, провела костлявыми пальцами по мокрым драгоценным страницам, уцелевшим в составе книге, и тут же зашелестели оторванные, будто живые, на отшибе холодильника, словно все страницы едины и чувствуют вечную связь.

Отец, поёжившись, укоризненно глянул на распахнувшуюся форточку и встал.

– Я пойду к реставратору, – скрипуче сказал он жене. – Собери это…

Магиандр кинулся помогать матери; безжизненно, в прострации она смотрела на разрушенный раритет и не могла дышать. Сын сложил оторванные страницы по номерам, а мокрые внутри фолианта проложил салфетками, не представляя, чем спасают антиквариат.

Отец наблюдал за его неумелой активностью и тоскливо молчал. Мать начала всхлипывать. Магиандр упаковал руины в пластиковый пакет из-под кроссовок, накрутил мешковину, сложил в рюкзак и решился:

– А с тобой можно? Я не пошёл в университет.

– Я тоже… не пойду, – кивнул отец. – Но без тебя там… заскучают.

– Без тебя тоже.

– И кого отправить им на веселье? Что правильнее? – вздохнул профессор.

– Никого не отправим, ну, пожалуйста, возьми меня с собой!

– А давай, ребёнок, ты всё-таки пойди учиться. Моя печаль, я и понесу… мастеру. Пожалуйста, иди в школу. Ну, то есть, ох…

Раньше между ними не было нежности, а сейчас пришла. Сын не нашёлся, как продолжить уговоры, и отступился. Отец коснулся мешка всё ещё прыгающими пальцами, взял так бережно, что жену опять дёрнуло ревностью; поплёлся прочь, а на выходе остановился и застонал. Жена шагнула к нему, но Магиандр вовремя удержал её.

Профессор отправился лечить самое дорогое.

Женщина сварила ещё один кофейник. Магиандра затошнило.

Глава 10

В ком есть страх, в том есть и Бог. У меня подушка под головой не вертится. Хоть он и свинья, а всё-таки человек. Каков мастер – таково и дело. Когда пир, тогда и песни. Лапоть знай лаптя, а сапог сапога. Затянул бы я песню, да подголосков нет

На улице пришлось принимать решение. Везти больную на метро – кощунственно. Хватать извозчика – вдруг на мастера не хватит? Идти пешком – далеко, и ноги подкашиваются. Кутузов столбом стоял, дрожа и паникуя, на краю тротуара.

Поблизости лихо тормознула компактная серебристая мерседесинка. Выпорхнула песцовая шубка, каблуки поцокали до магазина, пять минут и быстро назад – ещё десяток цок-цоков, мотор, машина рванула – но подала назад. Девушка повторно покинула свой уют и осторожно подошла к безвольному, опустошённому Кутузову.

Взяв несчастного под локоть, молча подтолкнула его к машине, упаковала в салон податливое тело, прижимающее к груди похрустывающий пакет, включила печку и спросила, куда везти. Кутузов покорился и назвал адрес.

– О’кей. Через пять минут будем!

Мастер жил близ Кропоткинской. Ехать оказалось больше пяти, Кутузов успел ожить, согреться, смириться и разлепил губы:

– Курите, если хотите, не обращайте на меня внимания, – сказал он своей водительнице.

– Что-о-о? – поразилась девушка. – А, поняла. Если я за рулём, то, как современная, должна ещё и курить. Вот до чего доводит умных людей стереотипное мышление! Практически до хамства.

Помогло, встряхнуло. Членораздельно извинившись, профессор повернулся к девушке и попросил объясниться. Стереотипы? О, любимая тема!

– Я работаю с четырнадцати лет, – сказала девушка. – Машину я заработала сама, без участия родителей, сама же её и кормлю. Ага, вижу, ещё… Повторяю. Я заработала мерседес не проституцией. Ау! Я не проститутка. Вы, случайно, не в школе преподаёте?

– В школе, – улыбнулся Кутузов, – высшей школе идиотизма. Я учу студентов сочинять произведения в разных жанрах. Гимнастика для ума. Профессорствую, знаете ли.

– А, тогда всё понятно. Вы думаете, современная молодёжь обладает кургузым клиповым восприятием, жует прогорклую американскую кукурузу, выбрала пепси, занимается сексом на задней парте, не видит дальше носа, хочет наслаждений, работать не умеет, косит от армии – далее по списку.

– Не только, не только. У меня сын примерно ваших лет. Он мается иначе. Он ходит в церковь, дома читает жития святых. Между делом пишет эссе, стихи, письма – причём руками, не на компьютере. Он полагает, что верит в Бога, мне же даёт понять, что я отстал от жизни.

– А вы что – действительно отстали? – искренне заинтересовалась девушка.

– До недавнего времени я был уверен, что жизнь отстала от меня. Я гордый, – ещё теплее улыбнулся девушке Кутузов.

– Прекрасно. Господь любит и грешников. Значит, теперь вы научились признавать свои ошибки?

– Не думаю, что научился, но чему-то учусь, это факт. Сегодня просто продолжение кошмара…

– Как? И я кошмар? – обиделась девушка. – Вот высажу вас на мостовой – пусть утешает постовой. Ой. Простите, случайно вышло…

– Стишками балуетесь? – сочувственно диагностировал профессор. – Моё чудовище тоже.

– Простите. Я не хотела. Читать живому человеку стихи, без объявления войны, за здорово живёшь, – я сама шалопаев ненавижу, которые бесцеремонно читают.

– Кажется, я тоже, – вздохнул Кутузов. – А позвольте спросить, и я сразу прошу прощения, всё-таки зачем современные девушки пишут стихи? Вы как думаете?

Помолчав, она поглядела на небритого, задёрганного Кутузова и сказала:

– С современным мужчиной невозможно поговорить о любви. Можно поговорить о любви к нему, а вообще, просто о любви, – нет.

– Как вы думаете, почему так получилось? – озадачился Кутузов, с которым давно никто не говорил ни о какой любви. Он сам справлялся с любовью к себе.

– Думаю, это уродства глобальной цивилизации. Рудименты мужественности сохранились осколочно…

– А подробнее?

– Да ну вас, ещё расстроитесь! А у вас и без цивилизации с утра не сахарно.

– Пожалуйста, откройте мне подробности, – с неожиданно требовательными нотками попросил Кутузов.

– Ладно, – согласилась девушка. – Нам, правда, осталось полкилометра, но я успею. Внимайте. Мужчина-воин собирается на войну. Предположим, во времена монгольского нашествия. Он что, бросается к её губам, тискает за все места и жарко приговаривает «Жди меня!», обещает любить вечно, а жена в ответ валяется в ногах и тоже вопит про любовь? Никогда. Я просто уверена, что древние воины, которые не кнопки нажимали, а вели телесную, контактную войну, с оружием в руках в прямом смысле, они вряд ли нуждались в охах и ахах. Жена так встречала его после битвы, что ему не требовались доказательства любви, поскольку любовь сотворялась деятельно. А у нас теперь – вон плакатик висит: холёная дамочка с протянутой рукой говорит кому-то: «Любишь? Докажи!» И это, между прочим, реклама ювелирных изделий. За что она требует у него золота? Что она продаёт? Любовь? А что это? А это, уважаемый профессор, именно то, что он в силах понять. Ну подумайте сами: ведь не будешь провожать мужа утром в офис, как на войну, ботинки ему чистить словно латы. Он ведь куда идёт? Перед шефом прогибаться, обедать по часам, по-английски болтать, и всё это – путь к успеху! Смех, а не успех! И тем более – не путь! И жена это знает, и все её внутренности просто трясутся от потаённого хохота. Всё, приехали, – закруглила она неожиданно.

Профессор заслушался и почти забыл горе. Он готов был послушать ещё, но какими словами говорят это молодым девушкам? Она, к счастью, была умница.

– Вы туда надолго? – догадавшись, спросила водительница. – Меня зовут Аня. Возьмите визитку. Если понадоблюсь, позвоните, я всё равно по городу кручусь. Может, нам и обратно по дороге.

Оставшись на тротуаре в полном и звенящем одиночестве, Кутузов с отчаянным взрывом чувства вспомнил о своей беде, но теперь что-то смягчало ход ржавого надфиля по сердцу. Конечно, девушка, но и ещё что-то. Конечно, её необычные, неожиданные речи, – но и ещё что-то. Конечно, не следует придавать значения случайностям.

Глава 11

Не солнце, всех не обогреешь. Со всякого по крохе – голодному пироги. Хоть нескладно, да больно жалостно. От этих болестей нет мазей. Алмаз алмазом режется, вор вором губится

Главный редактор сказал мне, что группа слушателей радио написала на меня хозяину. Основа трепетно здоровая – улучшение работы любимой радиостанции. Требования пока самые простые, очевидные: обратить внимание на мою подрывную деятельность, особенно в последние полгода.

В нашем коллективе всегда готовы к осенне-весенним обострениям у группы бдительных граждан, готовых покарать. Страна, пережившая кухаркино счастье, впитавшая лексику бдительности, одёргивания и проработок, не могла ж она сразу выздороветь. Кадры-то живы, хотят решать. Мы всей редакцией читаем это межсезоньё по кругу, подмечая особо тонкие мысли, находки, пожелания. Например, открыли определение «обокуджавевшая». Это ругательство.

На сей раз – март уже в зените, пора! – прислали, как всегда, но за одним царапающим исключением: донос был подписан группой «представителей православной общественности». Меня уличали в двуличии: днём на «Патриоте», а по ночам-де веду неприличные шоу в эротических клубах. Хуже того, подрабатываю в жёлтой прессе, пописывая крайне безнравственные рассказики.

Мы посмотрели друг на друга – главный и я. Семь лет назад мы вместе с грохотом прошли через увольнение с другой радиостанции, «Совесть», за несоответствие коммунистическим идеалам и выраженную религиозность. Пикантность прошлого сюжета была в том, что не соответствовали мы в 1999 году, когда коммунистические парадигмы давно уж перешли в частные руки, офакультативились наряду со множеством иных парадигм, идеологий, программ и движений. Некое красное лицо внезапно купило «Совесть», объявило себя самым чистым коммунистом и в конце концов, представив пачку писем от «представителей слушательской общественности», выселило нас без выходного пособия за ворота.

Сказано Пушкиным: шли годы. На некоммунистическом радио «Патриот», под владычеством абсолютно другого спонсора, приглашённого на власть за его богобоязненное поведение, мы вновь попадаем на те же поразительные гвозди. Чуден и Днепр, и Москва, и вообще человек. Приняв решение не морочиться по этому вопросу, мы пошли чай пить.

Душа ныла: стиль доносов от новых «представителей» полностью совпадал со стилем старых, прокоммунистических. Мне захотелось уволиться немедленно, но главный сказал, чтобы я не сходила с ума и занялась чем-нибудь полезным. Чудесный он человек. Знает, что будет, но чаю завсегда выпьет.

Смотрю в окно: новостройки. Серые крыши мокро сияют сталью. Эти дома простоят десятилетия, обретут и утратят сотни жильцов, и наступит утро, когда у меня не будет возможности посмотреть на влажные от весеннего дождя крыши: «представители православной общественности» хотят моего исчезновения. Интересно, как они это себе представляют? Я, с протянутой рукой, христарадничаю на паперти и каюсь перед прохожими, что работала на радио? На груди картонка со справками, что не вела ночных шоу, не писала в жёлтую прессу. Или «представители» видят меня сразу и непосредственно в могиле? А дочь в приюте. Безутешного вдовца сами будут утешать? По очереди?

Мне вправду интересно: как устроена фантазия у писателя доноса? Он предвидит повороты сюжета, запускаемого им по инстанции? Он заморачивается глупостями типа развитие, композиция, кульминация? А может, ему просто нравится медленно, степенно выкладывать буквы на бумагу? Пазлы собирает? Не в те обидно забытые школьные вирши его, безусловно, писанные и никогда никому не нужные, а в символы власти, таинственно связанные с недосягаемым и неприятно живым человеком.

Он, видимо, шевелит сухими от страсти губами, проговаривая имя жертвы, а рука передвигает знаки, подёргивая за невидимую нитку, длинную-длинную, – а кукловода и не видно… Спрятался! Замолаживает?

Как славно Магиандр написал про упёртых: укроют в песочнице жука, накроют ведёрком – и вроде нет никакого жука. Маленький, а умненький. Удалось ему справиться со своими ненормальными родителями? Папу я, к счастью, никогда не видела, а вот с мамой у них точно проблема. Живёт с уродом, как она выразилась, и смертельно боится, что урод узнает, что она считает его уродом. Голубушка, да полсвета живёт именно так! И никто не бегает за журналистами – выступите по радио с объявлением: «Уродство – личное дело каждого. Все живущие с уродом, подлинным или мнимым, имеют полное право жить и впредь. Передайте привет вашим уродам: они тоже имеют право на существование. Администрация». Неужели она этого хотела от меня? До чего я докатилась в глазах общественности!

Тут и пронзила меня догадка: может, общественность, написавшая петицию владельцу радио, не такая уж и анонимная? Может, я и знаю кое-кого из представителей?..

Глава 12

В окно всего света не оглянешь. С собакой ляжешь – с блохами встанешь. Сбирайтесь, бесы, сатана-то здеся! Милее всего, кто любит кого

Магиандр погладил мать по волосам. Она была безжизненна, хотя кофе пила, губами шелестела, будто молилась.

– Он ударил тебя? – сурово спросил сын.

– Книга упала мне на голову, – убитым голосом прошептала мать.

– Прямо на голову, из запертого шкафа? Взмахнула крыльями, потеряв по дороге титульную доску, прилетела утром на кухню – шлёп! И лицо твоё распухло. А профессор вопит.

– Примерно так, – прошептала мать.

– А куда ключ подевался?

– Не знаю. Только предположение, страшное…

– Ещё что-то страшное? У нас тут пещера неожиданностей?

– Я случайно взяла его с собой, когда ходила к ней… В редакцию. Может, обронила там.

– А взяла-то зачем? Я уж не спрашиваю, зачем ходила в редакцию. Это я просекаю.

– Случайно взяла.

– Мам, а мам. У нас в храме батюшка прихожанам до мозолей на языке объясняет, что случайностей не бывает. Я не хочу мозолей. И вообще ты моя мать, я почитаю тебя, как положено, уважаю. А теперь скажи правду: смогла? Уговорила?

– Нет. Она боится коллектива. У них там действительно… мрачно. За нами всё время какой-то хлыщ подглядывал из-за угла и не очень-то прятался. Думаю, письмо твоё не одна она читала.

– Как ты поняла?

– Просто почувствовала. Знаешь, есть чувство. Сердцем. Боже мой, что же происходит?!

– Да тебе явно полегчало! Мам, я пойду досплю…

– Сходи в магазин, пожалуйста. У меня сердце трясётся, руки, ноги. Как вспомню, как он закричал, когда Библия на меня упала… Горюшко моё…

– Как это – упала?! Откуда?

– С полки. Ну дура я, пришла вчера, стала готовить, а книгу на место не поставила, взяла её в кухню. Сама не понимаю, как это случилось. Я в редакцию с книгой ходила: бесов отгонять… прости Господи… Ну вот, упала книга прямо на меня с кухонной полки, по темени, кофе опрокинулся, я в полёте её хвать, страницы выдрались, а отец смотрел на всё это. На работу собирался… Дальше ты знаешь.

Сын встал перед ней на колени, обнял и попросил:

– Мам, ты больше не вникай в это дело, не ходи никуда, только в храм, и всё устроится. Мне самому тошно уже, сил нет, но тебе знак был, чтобы не участвовала! Знак, понимаешь?

– А может, наоборот, чтобы крепче была? Указание?

– Откуда чтобы крепче? Доска-то отвалилась? Вот что будет, если не то делать. Доски будут отваливаться! От всего!

– А вдруг это всё надо по-другому читать? Я ведь только одну ошибочку сделала: книгу на место в шкаф не поставила. Ключ посеяла…

– А эту ошибочку ты сделала вследствие тучи других ошибочек! Во-первых, пошла в редакцию разговаривать с прессой. Ты умеешь разговаривать с журналистами? Ты знаешь, что это за люди?

– Ну люди же. Ведь тоже люди. Как люди…

– Мама, журналисты не тоже люди. Не ходи больше. Так вот, а вторая ошибочка та, что взяла чужую вещь не спросясь. Вещь вдобавок коллекционная! Он её больше нас с тобой, вместе взятых, любит. Ты покусилась на святое!

– С каких это пор частная собственность – святое?!

– Мама! Ты взяла Библию. Это – точно святое.

– Я взяла книгу, которая хранится в нашем шкафу, а у супругов общая собственность. Я на старых подушках сплю, а у него – собственность! – Маленькие глаза оскорбленно увеличивались и увеличивались. Сын ещё ни разу не видел мать такой пучеглазой.

– Нет, мама, – ухватил он аргумент, – ты сама сказала, что взяла в редакцию вовсе не собственность супругов, а Библию – бесов отгонять. Не так ли?

– Прекрати! – Мать рявкнула на него так, что Магиандр вскочил с коленей, подброшенный пружинной силой крика.

Тишина испугала обоих. Мать резко повернулась к плите, рванула с огня кастрюльку и швырнула на пол, точно туда, где только что стоял на коленях сын.

Магиандр опешил, отступил к двери, ошеломлённо глянул на мать:

– Ладно, я в магазин. Потом досплю.