Текст книги "Вожделение бездны"

Глава 20

Подумаю с подушкой, а после спрошусь с женушкой. Жена красавица – безочному радость. На хорошую глядеть хорошо, а с умной жить хорошо. Раз маху дашь – год не справишься

Кутузов проснулся в час быка и замычал, ясно вспомнив, что возлюбленная книга у реставратора, что денег на её лечение не собрано и что сама любовь, купленная на птичьем рынке, – краденая. Восторги дружбы с необыкновенной девушкой-златовлаской не смягчили его горя. Пока угар и день белый, бесплодные гонки по испарившимся друзьям, он забывался. Но час между тремя и четырьмя ночи как нарочно придуман биологией для встречи с истиной в полный рост. Специальное время сердечной усталости, жалобы. Разлад.

В постели чего-то не хватало. Потюкав рукой по простыне, Кутузов отметил отсутствие своей половины. Ну мало ли…

Повертевшись полчаса, он ещё раз потюкал. Без изменений. Пришлось подняться, хотя стремления побродить во тьме он не ощущал.

Налетая на косяки внезапно сузившихся дверных проёмов, он потащился на нитяной контур света в конце коридора. Открыл.

Ярко и тепло было в кухне, резко пахло газом, он закашлялся, оступился и вздрогнул.

На полу, с пожелтевшим лицом, сведённым неистовой гримасой, лежала его собственная жена, сжимая в руке бумажку. Глаза распахнуты как никогда широко, рот открыт. Кутузов подошёл к плите, выключил газ, открыл окно и сел, не зная, что делают в таких случаях.

В коридоре затопал сын:

– Папа, что так пахнет?

– Мама… – только и выговорил отец. – У неё с детства нюх отшибло. Осложнение после гайморита. Никогда ничего не чувствовала, ничего…

Магиандр кинулся к телефону.

Глава 21

С печали не мрут, а сохнут. От печалей немощи, от немощей смерть. Один день у меня век заел. И на мой припас гроза нашла. Беда поездом ходит. Отпусти душу на покаяние

Говорят: оглушен и раздавлен. Что горе вытворяет с человеком. Он сидит как пень. Столбняк. Чего только не лепят, не зная, что сказать.

Но ещё чаще не знают, как помочь. И совсем плохо умеют утешать. Самое ходовое средство – «ну не надо, успокойся, выпей вот это, жизнь продолжается», – а протягивают воду или водку, перекладывая на невинную влагу лечение многоликой болезни по имени «горе». А послать утешителей подальше не всегда удобно. А те, кто знает правильные слова, – редкость.

С Кутузовым и пытались выделывать строго по списку душевной немощи. Он смущался и отворачивался, очевидно, не слишком воодушевленный продолжением жизни. И на поминках, где не пил даже воды, и у следователя, где не он рассказал, а ему рассказали, и даже в университете, куда умудрился явиться на следующий день после похорон. Буквально: пришёл, помолчал в деканате, помолчал в аудитории, пошёл прочь. Студенты последовали примеру.

Сюжет грязновато, наотмашь осложнился: содержание, так сказать, предсмертной записки, выпростанной из пальцев покойницы, стало известно. Мало, земля слухом полнится, – женщина успела надписать конверт! На радиостанцию за уточнениями зашёл молодой следователь с непримиримым лицом, и образ кухни, превратившейся в газовую камеру для анонимщицы, взбудоражил воображение широкой общественности. Простор! А девятый вал параллелей, аллюзий, тропический ливень догадок!

Я не знаю, о чём беседовал с нашим начальством следователь. Я даже боюсь представить себе лица адептов местной истины, привыкших давать зелёный свет анонимкам и понижать зарплату, отменять эфиры, шепчась по углам, сочувственно вздыхать и поднимать очи к потолку. В офисе воцарилась неслыханная тишь, будто в отделе писем тоже пустили газ. Может, и пустили какой-нибудь, не ведаю. Подумав, я взяла отпуск.

Стою на Тверской, верчу в руке мобильник и очень сильно хочу позвонить мальчику, оставшемуся без матери, при сумасшедшем отце, а пуще всего – при таланте к сложению слов. Тягостно. Бремя слов. Кутузовым оно вышло невподъём.

Мобильник ожил сам и показал Магиандра:

– Я к вам приеду.

– Я тебя жду. На улице. Пойдём обедать.

– Правда?

– Правда – моя профессия, малыш.

– Посмотрим.

– Имеющий глаза, приветствую тебя.

Глава 22

Смелым Бог владеет, пьяным чёрт качает. Стояньем города не возьмёшь. Худые вести не лежат на месте

– Отец пропал, – поделился новостью Магиандр, когда мы заказали. Забыв сахар на блюдце, он помешивал несладкий чай и взглядывал на меня короткими очередями, будто я знаю тайну.

– Ему нелегко.

– Вы не поняли. Он физически пропал. Его нет второй день. В университете предполагают глухое пьянство вдовствующего профессора, но алкоголь абсолютно не его стихия, все в курсе. Водочная мифология выдержит девять и сорок дней, подмену ему поставили, учебный процесс продолжается. Но его дома нет!

– Может, блондинка?

– Я же видел её. Восторженный ребёнок на двухместном мерседесике. Она не по этому делу. У неё в голове одни мудрые мысли, бабушка, дед-мороз… Даже если он бывает у блондинки, то там скорее всего играют в ладушки. Или гербарий перелистывают.

– Откуда в твои годы?..

– Я же талант, – наконец улыбнулся он. – Слова, слова… На них всё висит, любое знание, любое чувство, вы же знаете. Мне не обязательно целовать девушку, чтоб узнать, какие книги она читала. Так и с этой блондинкой. Редкий тип, но, возможно, возрождающийся. Я бы сказал, она классная.

– Успокоил, конечно. А что ты думаешь делать? Как искать будем? Объявление дадим?

– Ценю ваш светлый юмор. А ещё лучше – прямо по вашему радио. На радость современникам! Вас ещё не уволили?

– Я в отпуске. Проветриться надо.

– Жаль. Что в отпуске, жаль. Вам бы сейчас на просторе, в отсутствие анонимного внимания к вашему творчеству, забабахать такие передачи можно было!..

– Магиандрик. Мы с тобой теперь так повязаны, что лучше бы так не шутить. Она была. Она твоя мать. И мы понятия не имеем, почему она это делала.

– Не обманывайте! – вскрикнул сын. – Вы всё прекрасно понимаете. Вы столько лет возитесь со словами, людьми, чувствами – ясно же…

Он удержал наплывшие слёзы, сглотнул, покашлял, чтобы выглядело натурально. У меня душа рвалась, и погладить его хотелось, но гордый ребёнок боролся сам.

– Представляете… воровать по конторам бланки… делать копии, десятками, а у нас дома нет копира, значит, делать это где-то, страшась быть рассекреченной… И не в уличном киоске, понятно же. Учиться разным почеркам, измышлять различные человеческие стили, хоть она и филолог по образованию, но… Следить за абзацным членением… Отец ещё в молодости просто затерзал её этим абзацным… Как, собственно, и меня. А я учил это членение на Библии! О-о-о… – К счастью, Магиандр заплакал по-настоящему, не скрываясь и не щадя моих ушей.

Через полчаса, обсохнув после умывания под холодным краном, юноша сказал:

– Говорите. Что вы чувствуете? Что думаете?

– Я думаю, он, не желая травмировать сына, ищет деньги на починку своей возлюбленной книги. Возможно, с помощью блондинки, но вряд ли. Я полагаю, он что-то придумывает сам. Теперь ты.

– Я думаю, он ищет деньги любым способом. Вы.

– Я тоже думаю так. Определи, пожалуйста, любой способ по Кутузову-старшему. Ты.

– Любой способ есть любой способ. Он же оголтелый. Он уверен, что цель оправдывает средства. Он материалист, атеист, а в прошлом, как вы своевременно просветили меня, новый советский человек. Он гордец, но латентный, он способен уважать права человека, пока не нарушены его принципы. Вы.

– Уважать до принципов готов любой дурак. Он ведь не дурак? Ты.

– Нет, конечно. Не дурак. Он умный. Он умеет быть хитрым. Только извлечь из него чувства и коммуникативные навыки можно только экстримом. Вы.

– Экстрима в избытке. Ему все поверили, что жена… сама, случайно?..

– Кажется, все. Боже мой!.. Неужели вы думаете, он скрывается от невысказанных подозрений в доведении до самоубийства? Ну какое там подозрение! Ведь это действительно классический несчастный случай! Если бы мать не страдала бесчутием, она уловила бы, что не включила огонь, а только повернула рукоятку плиты… Ну почему плита у нас не электрическая!..

– Почему, почему… Ну и до чего мы додумались, шерлоки холмсы?

– До любым способом, – печально заключил сын. – Отец сейчас способен выкинуть всё. Включая меня. Давайте мороженое.

Глава 23

Умел найти – умей и потерять. Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Отыди от зла и сотвори благо. И на милость разум нужен

«Сын, я временно покидаю этот город. Деньги для тебя, небольшие, на столе в кабинете. На некоторое время должно хватить, будь бережлив, пожалуйста. Несчастье, постигшее нас обоих, а ещё более – ряд ужасных бедствий, обрушившихся на меня одного, совершили некоторое повреждение в том утомительно чувствительном механизме, который отвечает во мне за способность общения с себе подобными. Внятно рассуждая и отчётливо понимая это, я принял решение, о котором пока не могу сказать тебе ничего конкретного, это моё дело, никак не касающееся тебя, и поэтому прошу меня простить и не судить строго. Ты уже взрослый и замечательно можешь пожить один хотя бы то неопределённое время, пока я решу стоящие передо мной задачи. Любящий тебя отец».

Записка лежала на столе в роковой кухне. Магиандр прочитал пять раз и с унынием понял: его лихое эссе, которое не-эссе, как заметил на семинаре его отец и учитель, про великолепную красавицу с аристократической спиной, генеральную возлюбленную Кутузова-старшего, а именно его Я, – блестящее совсем не то живёт и побеждает. И некому выгнать беса, торжествующего над профессоровой душой.

Сын потащился в кабинет поглядеть на небольшие деньги, мимоходом удивляясь, почему они положены отдельно от записки.

Зрелище было захватывающим.

Уважаемый член семьи, сероватый кардинал, центр их вселенной, дубовый монстр, годами глотавший Библии, совершенно был пуст. Надёжная дверь, ключ от которой огорчительно потерялся в начале событий, была взломана топором, валявшимся тут же красноречиво. Откуда взялся этот варварский предмет, юноша не мог представить – и какая разница. Поражало другое: как мог вытащить необъятную груду книг один худощавый человек, у которого нет мускулистых братьев. Вызов специально обученных такелажников тоже был маловероятен, поскольку над каждым экземпляром профессор трясся немыслимо и никому не доверил бы перенос бесценного груза даже с полки на полку, даже в перчатках и на цыпочках.

Оставалось предположить: он всё содеял сам. Автопохищение с автопогрузкой. Известно, сумасшедшие в минуту кризиса бывают необычайно сильны и даже расчётливы. Представить, что за какие-то два-три часа, пока Магиандр гулял и беседовал в кафе с журналисткой, отец нашёлся, точнёхонько в отсутствие сына, раздобыл упаковку, собрал пожитки, написал деловитую балладу об эгоизме, выложил деньги, небольшие, уехал и надёжно спрятался, – такое напряжение фантазии даже Магиандру было не по силам.

Он пощупал вырубленную дверцу, недоверчиво пошарил по явно пустым полкам – ничего, ни листочка, чисто. Ещё раз перечитав записку, нашёл крохотную стилистическую подсказку: «внятно рассуждая». Внятно – для кого? Может, всё-таки был помощник? Блондинка? Неужели она заходила в наш дом? Это на секунду резануло Магиандра, потом отпустило. Даже если заходила, что – помогала грузить? Да мотылёк она, ручки стебельковые, теловычитание сплошное! И уж она точно не сумасшедшая, и никакой кризис не помог бы ей оторвать эту кучу бумаги от полок!

Он плюхнулся на стул и зашёлся хохотом, как в истерике. Воображение показало мистическое кино – с улетающими в окно Библиями. Машут обложками печально и сами летят на юг. Точнее, на Ближний Восток. А враждующие стороны, завидев их журавлиный клин, подставляют небу измученные войной лица, но сыплется на них, будто манна, пыль кутузовской библиотеки.

С усилием оборвав себя, он вскочил и пошёл в свою комнату – единственную, где в относительной безопасности жили его любимые иконы. В остальных помещениях дома отец категорически запрещал держать мракобесие. Теперь – можно всё. Да, папа?

Обнаружив себя в чёрном, глухом, беспросветном одиночестве, Магиандр долго-долго молился, с упованием и сокрушением сердца, молился так жарко, что лившиеся ручьями слёзы подсыхали по дороге, а на их солоноватые белые русла накатывали новые потоки, стягивая, пощипывая бесчувственные щёки.

Глава 24

На этот товар всегда запрос. Жемчуг гарнцами мерят. Не деньги нас наживали, а мы деньги нажили. От избытка и старец келью строит. Денежка – молитва, что острая бритва

Дача состояла из двух домов, трёх оранжерей, двух летних мангалов, банного комплекса с бассейном, курятника, фазанятника, страусятника, двух конюшен, десятка фонтанов, павлинятника, псарни, овчарни, свинарника, теннисного корта, каруселей с качелями, картинной галереи, леса, поля, террас и горизонта, терренкуров и детской площадки для картинга. Домики персонала были поодаль, примерно в двухстах метрах. Намечалось и гольф-поле, но возражали соседи, трогательно держась за свой старый сарай. Ну и ладно, не будет никакого гольфа.

Аня свободно перемещалась по родительской даче пешком и на электрокаре, а Кутузову хотелось попросить у девочки карту, компас и бинокль.

– А как ты получилась нормальной? После всего… – поинтересовался Кутузов, впервые в жизни завтракая в столовой с натуральным камином, дровами, шкурами, рогами. Самовар, серебро и дерево тоже были аутентичные.

Ночь он провёл в маленькой уютной спальне под крышей, выспался, отогрелся. Аскетичная обстановка комнаты, глубокая тишина, невесомый воздух, свежий свет, утром вежливо просунувший несколько презентационных лучей сквозь толстые синие гардины с тонкой золотистой окантовкой, – всё утешало, примиряло и оживляло. Аня грамотно выбрала комнату истерзанному гостю.

– Я не после. Я – до. Сначала родили меня, на Алтае, потом жили в Москве, в коммуналке, до приватизации жилья. Помню нашу громадину-коммуналку: в коридоре я училась кататься на велосипеде. Потом все мы работали над собой. Купили домик, участок, и разрослось. И представь, абсолютно законно: каждая травинка, копейка, даже свинячья щетинка. Видел, как уморительно чешется рыженький хрячок? – Аня рассмеялась искренне, приятно, по-детски восторгаясь.

Полуторамесячную густоволосатую хрюшечку мужеска пола вчера демонстрировали профессору изо всех ракурсов, умягчая привыкание к условиям.

– Хрячок? Да, настоящее породистое свинство.

– Как хорошо! – восклицала Аня, подливая и подкладывая гостю. Прислугу она попросила не показываться.

– Почему же у тебя нет денег? – бесцеремонно спросил Кутузов, припомнив мучительную гонку по Москве с пустячной поисковой операцией. – Я сыну оставил всё, но и была-то мелочь. А у тебя совсем нет.

– У меня их… невозможно потратить за одну жизнь. Я ещё не достигла двадцати одного года, а все мои деньги живут за горизонтом, где возраст – непременное условие обладания наличностью.

– Разве?.. – усомнился Кутузов. – А если серьёзно?

– А если серьёзно, то у нас на даче коммунизм. Денег нет, проблем нет, потребности удовлетворены. Папа мечтал пожить при коммунизме. Живём. Ферштейн?

– Не очень. А как ты живёшь одна? У тебя что, везде по городу и миру няньки рассованы, и у них вечно кипит в котелке? Вдруг Аня заскочит на вкусненькое? – Кутузов по советской привычке похамливал богатству.

– У меня повар и карточка. Во всех магазинах и ресторанах я плачу картой. А где не принимают карты, туда не хожу я. Папа управляет моим счётом, не знаю как, чтобы я не могла просто снять наличные, а только на покупки, только через официальную кассу. Он ужасно законопослушный. Он всё время перед кем-то отчитывается, что у него белые деньги…

– Я думал, зелёные, – усмехнулся Кутузов.

– Зелёных у него сколько хочешь. Белые – в смысле чистые. Не чёрные. Твоя острота на троечку. Если бы он был сейчас в России, мы с тобой попросили бы у него для тебя, он дал бы, наверное.

– Бы. Наверное. А когда он вернётся в Россию? – улыбнулся Кутузов, машинально регистрируя логические и стилистические провисания в её речи. Собственно, так он слушал всегда и всех.

– Понимаешь, есть ещё мама.

– Понимаю, – самоуверенно сказал Кутузов. – Мы пойдём смотреть мои сокровища?

– О, прости! – Девушка позвонила, посуда исчезла. – Пойдём в библиотеку.

– И такое тут есть? – простодушно удивился Кутузов.

– Слушай! – наконец взъярилась Аня. – Ты хоть разок спросил, чем в этой жизни занимаюсь лично я?

– Извини. Не спросил. А сейчас ещё можно?..

– Можно. Я переводчик экстра-класса. Устно и письменно. С четырёх языков на три. С Востока на Запад и обратно. У меня уже есть высшее образование. Вундеркинд. Работаю с четырнадцати лет. Индиго. Какие слова ты ещё знаешь? Мой мерсик – именно мой! Я же тебе говорила. Показала его папе, когда уже купила, а до того я сама научилась водить, получила права, потом купила очень много часов индивидуальных тренировок. Очевидно, всё было для одной великой цели: научиться тормозить. И притормозить возле тебя.

– Извини. Сюжет… не вписывается в парадигму. Я привык видеть иных, студентов, они твои ровесники. Мой сын, кажется, тоже твой ровесник. Тебе сколько годиков?

– Двадцатый понёсся. Вскачь. Сам видишь.

– Ваське тоже. Так же. Слушай, ты удивительная! Но если у тебя были наличные, чтобы купить машину, почему сейчас нет? Ты всё папе отдаёшь?

– Точно. Ты тоже удивительный. У меня всё, вообще всё на карточках именно после покупки мерсика. Папа слегка струхнул, когда понял, с кем связался, и создал специально для меня, так сказать, карточную систему. А оттуда – только на безналичные платежи. Я кажусь ему опрометчиво самостоятельной. Пошли, мыслитель. У меня сейчас вправду нет евро для твоего шантажиста.

– Хорошо, но странно, – заметил Кутузов, испытывая замешательство, любопытство и азарт.

Описание библиотеки мы пока отложим, поскольку в данном случае был бы уместен генеральный каталог.

В центре, на деревянном журнальном столике величиной с футбольное поле, высилась аккуратная пирамида из Библий, сложенная заботливыми руками местного библиотекаря.

Кутузов ахнул, застыл, схватил Аню за руку.

Вчера, получив имущество, привезённое на прицепе, пожилой библиограф перепугался, перекрестился, но взял себя в руки и всю ночь, постанывая от блаженства, разбирал сакраментальные богатства. Утром пришла великолепная волна чувства: полное оправдание любви. Можно, разумеется, любить и человека; библиограф допускал человека, довольно шаткую гипотезу, – но всегда чуял недостаточность самоигральных мотивов для столь предметной любви. Маловато. При человеке всегда надлежит поискать вокруг.

Дивной ночью призрачно, из подкорешковой пыли, касанием тугого ветра веков, от подмигивания нежной виньетки – в голове библиографа пробился туннельный ход к истине, руша пустую породу иллюзий, любовные страхи, открывая пути. В разломы ворвался счастливый шквал озарений, и библиограф наконец презрел насмешки. Да, я – книжный червь! И рад этому до безумия. Не стоит иронизировать.

Он обрёл ясность и понял себя, он прожил самую счастливую ночь, перебирая живые книги. Они сами уложились в пирамиду классической четырёхгранной формы наподобие Великой.

Пережить сотворение Библиотеки, ослепительную простоту пламенного жеста: «Библио» – «тека». Он достиг вершины.

Узрев чудо, Кутузов сначала ощутил судорогу дикой ревности к врагу, коснувшемуся его возлюбленных, но быстро воспрянул и бесстрашно принял шквал энергии, разливанно лучившейся окрест от пирамиды. Она впитала полноту любви библиографа, и мир, и все слова, и все пирамиды Земли. Сердце профессора затрепетало, заколотилось, – необычные, лихорадящие ощущения.

– Превосходно сделано, – сумел сказать он.

Коллекция выглядела как никогда законченной. Произведение иного искусства.

– Рада, что тебе нравится.

– Я не привык видеть её такой… голой, – сказал он невпопад.

– Ну не могли же мы захватить с собой твою дубовую шкатулку! – рассмеялась Аня, вспомнив, как орудовала топором, вскрывая упорную дверцу, а Кутузов сидел рядом, еле дыша, и старался не жмуриться. Зато когда открылось, он восстал и неведомо как переложил всё собрание в коробки. Ничего не напутал, ни пылинки не забыл. Словом, молодцы оба.

– Я не могу, когда нету дверцы, – вдруг заскулил коллекционер, возвращаясь в человеческое, простое, крохоборское.

Терпеливая хозяйка позвонила, указала, и через пять минут аккуратная ширма окружила столик с пирамидой прозрачным частоколом.

– Натянуть крышу и выбрать парадный вход. Прошу!

– О, вот там я и буду жить! – воскликнул Кутузов. – Пусть мою постель положат рядом с книгами, на столик.

Глазомер обещал свободное поселение у подножия сооружения ещё минимум пятерых.

– Не жёстко будет? – заботливо спросила девушка. – Вчерашняя спальня тоже неплоха, по-моему.

– Ну есть же на свете перины, матрасы надувные, мешки спальные. Пожалуйста! Мне будет спокойнее. Аня!

– Мешки на свете, конечно, есть, но ты откуда знаешь?

– Читал.

– Надо же, и я читала. Значит, их сейчас и принесут.

– Слушай, вот бы так всегда: о чём ни прочитаешь – тебе уже несут.

– Так постоянно, так – везде, ты не замечал? Жизнь – тотальный вербальный ресторан. Меню – космическое. Дело только в размере чаевых, – простодушно уточнила Аня. – А уж если написать это, талантливо написать, – всё. Труба. Не отвертишься. Принесут и привезут, и даже без разрешения.

– А это ты откуда знаешь?

– Читала.