Текст книги "Вожделение бездны"

Глава 17

У всякого Федорки свои отговорки. Утопили щуку, да зубы остались. Что ни дальше, то лучше, а не наплачешься. Пропал, как капустный червь. Хоть матушку репку пой

Магиандру не понравилось, просто не понравилось, что за рулём – блондинка. Всем известно, какие они за рулём.

Но что пассажиром у неё отец и лицо его светится молодостью – потрясло юношу до возмущения.

Подумав о чувствах матери, если она узнает, сын затрепетал и принялся выдумывать превентивные легенды. Удивлённый неподатливостью материала, он не сумел выбрать авторскую позицию, замешкался и откуда-то выхватил адвокатский ход: мало ли почему сумасшедший коллекционер Библий катается на двухместных игрушках с девушками! Может, блондинка владеет особо драгоценным экземпляром и хочет заработать.

Но в доме сейчас мало денег, а в долг отец не покупает. Следовательно, девушка не владеет экземпляром. А лицо Кутузова сияло, как полная луна. Следовательно, он рад: у него никогда не светилось так.

Пораскинув, умный добрый мальчик выкинул из головы все неприличные домыслы, чихнув им – досужие! Машинально пошёл в ту сторону, куда понеслась машина. Навстречу шла женщина.

Магиандр не заметил меня, пришлось окликнуть:

– Магиандрик! Опять письмо принёс?

– Да, ой, здравствуйте, там, у вахтёра… я хотел сказать, что не надо. Вот. Ух, как хорошо, что я вас тут встретил. Как вы узнали, что это я?

Не буду же я ребёнку рассказывать, что по голосу вижу брови, доход, образование, семейное положение, а по тексту – рост, вес, цвет, возраст и группу крови.

– Пойдём в кафе, чаю попьём, у меня есть полчаса, – позвала я.

– Пойдём, но у меня…

– У меня есть. Пока не всё отняли.

– А кто?

– Сядем – расскажу. Может, и ты на что сгодишься.

Я рассказала мальчику, что пришла беда – отворяй ворота. И мне пишут анонимки на тему не в свои сани не садись. И в стране расширяется прослойка блюстителей веры, мирян, возложивших на себя непосильную ношу – всех построить. А начали с меня, недостойной.

– А вы что – атеистка? – один раз перебил меня Магиандр, оторопев.

– Боже сохрани, я даже крещена в тридцать лет. Сознательно, сама, по любви, влечению, убеждению, словом, как надо, так и крещена. Это у них, оголтелых, рудименты чешутся.

Повесть моя о редакционных буднях огорчила ребёнка не на шутку. Он полагал, что в окрестности храма правды все святые. Почему он так полагал!..

– Давайте найдём анонимщиков, – загорелся Магиандр. – Покажем их гнусную сущность, как говорил папа.

– Давай. Заодно развеемся, расшевелимся, а то страшно. Будто гидра ползёт прямо из-под пола, а у меня нет гидрокостюма.

Магиандр улыбнулся, а можно было и посмеяться. Устал. И вдруг, помычав, помотав головой, покусав пальцы, подробно обрисовал положение в семье: горе отца, смятение матери, изувечение драгоценной книги, саднящие воспоминания о новосибирском докладе, общий упадок.

– А что за рудименты у них чешутся? – уточнил он по окончании.

– Тотальное – оно удобное. На миру и смерть красна. Кто не с нами, тот против нас. Цитаты любишь? Ну впитывай: «Вокруг нашей эпохи никогда не исчезнет ореол величия: мы строим коммунизм. В ходе этого великого созидательного процесса формируется новый человек. В нём развиваются и совершенствуются замечательные жизнеутверждающие качества: наслаждение общественно полезным трудом, неутолимая жажда знаний, творчества, сила разума, величие и чистота нравственных свойств, душевная цельность, чувство прекрасного в жизни, в людях, в искусстве, богатство и утончённость всей духовной культуры»[6]6
  А.Г. Спиркин. Курс марксистской философии. М.: Мысль, 1964. С. 3.


[Закрыть].

– Да это же мой папа! – радостно воскликнул Магиандр и тут же поник, мгновенно сообразив, что радоваться особенно нечему. – Он это цитировал.

– Не грусти. Оно во всех советских понемногу, но у кого-то сей пафос уже вызывает законное чувство стыда, поскольку, помимо дурного вкуса, тут выпирает гордыня в чистом и совершенном облике. А у кого-то не вызывает никакого стыда, и чудовищно хочется жить в облаке слов, эмоций, возвышающих тебя не по заслугам, а по имманентности: советский, коммунистический – значит, лучший. Это раньше. Теперь надо искать другое дерево. Нашли.

– Но ведь автор, процитированный, врёт, я чувствую фальшь, я же учу стилистику…

– Разумеется, врёт. Чистота нравственных свойств как жизнеутверждающее качество! Стилистика была хоть куда! Стильная. Чеканка. Живучая, очень живучая… Только бы не я грешный, только бы другие.

– Ой, – вдруг огорчился Магиандр. – А это моя мама…

Я невольно обернулась, но в кафе никого больше не было.

– Вы не поняли, – грустно сказал мальчик. – Её слова, позиция. Я всю жизнь смутно чувствовал, но мама у нас очень молчаливая, однако, знаете, полувзгляд, оговорки, жесты…

– Ладно, Магиандр, давай не будем осуждать родителей, они сами разберутся, а ты лучше скажи, как сам-то дальше? Твои письма горячие, волнуешься ты, понимаю, но как-то надо всё это урегулировать. Мне уже не привыкать: бред и бред. А ты молодой, талантливый, я читала твои басенки.

– Не знаю. Подумаю, почувствую, к батюшке в храм схожу…

Мы расстались почти друзьями. Я побежала на всё ещё любимую работу, а Магиандр пошёл к батюшке, погружённый в тягостные думы. Наверное, о стилистике времён и лексике греховности.

Глава 18

Взяло кота поперёк живота. Не стерпела душа – на простор пошла. От своей тени не уйдёшь. Хлеб за брюхом не ходит

Аня мчала мерсик по Кутузовскому проспекту. Профессор, по жизни бесстрастный пешеход, любознательно вглядывался в город из подвижного оконного ракурса и ощущал мировоззренческую разницу. Правду говорят: единожды промчался по осевой, с мигалкой на крыше, – всё, другой человек. Кто сел к блондинке в мерседес, тот… но такой приметы пока нет. Или есть?

Промелькнула подворотня, близ которой он провёл первый раунд одаривания прохожей дамы, в день потешного замысла рассовать по людям их любимые ложные ценности, раздать котят в добрые руки. Не даются добрые руки. Своих котят полно…

Теперь, окрылённый духом спасательства своей любимой, он захотел подвига. Возжаждал. Взалкал. Сильно.

Он проникся полумистическим интересом: могут ли эти самовральные двуногие механизмы сложиться полями, высокой волной поднять энергию вековечного заблуждения – и выдать ему человеческое чудо? Пусть откроется форточка, и карлсон осыплет голову коллекционера тремя тысячами евро на реставрацию краденой Библии, умученной на профессоровой кухне пошлой дурой с точечными глазками!

Вихри времени! Мхи, кораллы неизвестного наросли на людях, пока он мирно копал жанры, стилистику, любовался удавом, разбрасывающим буквы. Надо же: вспомнив удава, вмиг увидел его; толстая строка, выползающая из закромов сознания, повиливая бриллиантово-чешуйчатым телом, сладострастная, призывная – возьми, мни, тискай, может, подарю тебе текст, а может – уползу обратно, только меня и видели.

– Брысь… – шепнул удаву Кутузов, но Аня расслышала и сбросила скорость.

– Что? Слишком много кошек?

– Милая водительница! Я навалился на вашу голову со своими собственными кошками, удавами. Не обращайте внимания. Почему вы решили помочь мне?

– Удавами?! Давайте по понятиям: от скуки. Сойдёт? Вам же всё равно – почему.

– Мне ведь всего-навсего нужно три тысячи простых российских евро…

Аня посмеялась над простыми евро, но машину держала крепко.

Спутники мотались по городу, разыскивая «одного знакомого» Ани, у которого точно есть свободные простые, но его видели то там, то сям, и через пару часов знакомый исчерпался.

– Что ещё можно сделать? – озабоченно спросила девушка, притормозив у кафе.

– Перекусить?

– А как с… простыми?

– Ну, на чай-то простой у меня найдётся, из трёх блюд вполне…

– Пошли, – обрадовалась девушка, убедившись, что мужик не совсем пропащий.

Увидев эту парочку, Магиандр покорился судьбе и на всякий случай повернулся спиной, чтоб его не заметили. Он вернулся в это кафе, поговорив со своим духовником, и пребывал в покое. Батюшка убедил его, что скорбями все и спасутся. Магиандр поверил.

Взял компот. Те двое, неловко ухаживая друг за другом, расположились в дальнем углу, заказали комплексный обед и принялись перешёптываться. До слуха сына долетали только мелкие частицы, – досадно. Любопытство пришлось окоротить.

Волнение всё-таки вернулось. Не то чтобы Магиандр опасался за целостность их семьи, глупости не рассматривались, но кольнула сама раскладка: попавший в переплёт отец ищет на стороне.

«А ты? Сам-то что сделал, чтоб у тебя искали поддержки? – печально указал себе сын. – Тебя воспитывали, кормили, ты умничал, как мог, а теперь возревновал, видите ли, что у тебя не спросили, как жить дальше…»

«Но я же хотел помочь! Я и в редакцию написал, я к батюшке ходил! – возмутилась другая сторона. – Я старался, я и сегодня стараюсь, мне страшно за него, книга погибает, мир его рушится…»

«Тебе же сказали: оставь его. Их обоих оставь, родители сами разберутся…»

«Ну как это можно? – выступила собеседница. – Мы же фамилия, семейство, дом…»

«А у каждого свой путь» – успокоила Магиандра философская банальность.

От угла радостно донеслось:

– Мне ещё бабушка говорила: если на вашем пути постоянно возникают непреодолимые препятствия – сойдите! Значит, не ваш путь! – сказала Аня.

«Хорошая у девушки бабушка была». Магиандру понравилась идея, несколько противоречившая его представлению о борьбе и препятствиях, но девушка так звонко, мило и решительно высказала её, что захотелось кинуться на истинный путь, не содержащий непреодолимых препятствий.

Он решил дождаться: пусть они выйдут первыми. Обнаружишься – неловкость неизбежна. Магиандру не хотелось пугать их. Если в лихолетье Бог послал отцу блондинку, значит, пусть отец и спасается этой скорбью. Утончённая мстительность пассажа понравилась автору, потом он опомнился и перекрестился.

Ждать пришлось почти час. Они всё-таки ушли, явно подружившиеся крепче. Трапеза сближает.

Глава 19

Одному с женою радость, другому горе. Муж задурит – половина двора сгорит; а жена задурит – и весь сгорит. Мужнин грех за порогом остаётся, а жена всё домой несёт

Ночь в собственном доме, на своей кровати, но всё другое, радикальная смена караула.

Странное существо, похрипывающее рядом, сопящее узеньким носиком, и глазки-точки закрыты, заперты, кажется – спит она, благоверная. Кто эта женщина-изувер?

Сын тоже сам по себе, за толстыми стенами миражей. Небось опять цитаты проверяет. В целом неплохой парень, хоть и чудовище. Чувствительный он, кажется.

А куда-то отпарковала свой мерседесик блондинка, милая и современная, и спит, обняв, наверное, сибирского кота, как игрушку, и никакие досады не тревожат её радостного сильного сердца. «Хорошая страна попалась, – нечаянно пронеслось в голове Кутузова. – А почему попалась, Аня, ты?..»

И сегодня Кутузов денег не нашёл. При отсутствии друзей это действительно трудновато. Аня опять катала его по городу, названивая очередным знакомым, но их унесло по командировкам, всех. Подозрительное упрямство судьбы.

Время не терзает, всё пока терпит. «Какие странные у Ани волосы – белое золото! – на миг отвлёкся от несчастий Кутузов. – Никогда таких не видел, никогда». И вдруг уснул, совершенно вымотанный.

Жена, заслышав сонные посвистывания, пробудилась окончательно. Она и не спала, больше прикидывалась. Чувства скребли, жгли, всё на свете чуждо и в голове не умещается.

Всё на свете в прямом значении.

Всё: внешность её, год от года горше пугающая людей. Муж, собирающий Библии, не веря в Бога ни секунды. Сын, отдалившийся в грусти, встревоженный материнской грубостью, криком, швырками, – да он ещё не всё знает. Батюшка в душном храме, куда всего три раза зашла, но мерзости нахваталась на сто. Погодите у меня все вы.

Всё бушует на белом, белом до черноты, белом свете. Одна лишь ты, морщинистое полено, лежишь, не нужная ни мужу, ни сыну. И как ни ходи туда, не меняется мир. Ни по воскресеньям, ни по будням.

Туда – это вообще-то в храм, но женщина запредельно обиделась на храмы. Обиделась на радостных волосатых батюшек. Обиделась на Бога. Там все учат друг друга смирению. Но эталонов, образцов хвалёного смирения нет. Где ваша экспозиция?

Обида – ещё слабо сказано. Женщина обиделась на буквы, потому что из них сложены обидные до слёз слова. Женщина обиделась на слова, потому что ни одно из них не описывает любовь к ней. Женщина не согласна любить этот мир, в котором все только говорят и пишут, и ничего никто не делает, чтобы ей лично, ей персонально хоть на миг стало легче!

Муж опять весь день шастал; хорошо хоть вернулся без покупок. Да и шкаф-то заперт, а бросить новую пришелицу куда попало – муж не допускает вольностей.

Поломанную старуху не привёз обратно, значит, уговорил мастера и будет спать по-человечески, без военных действий. Как надоел он со своей войной. Как надоело всё! Ну ничего. Есть чем утешиться. Утереть им носы.

Глянув опасливо на спящего супруга, женщина выбралась из-под жарко-постылого одеяла, чугунно припарившего её как утюгом, и, набросив старый махровый халат в затяжках и петлях, на цыпочках упорхнула в кухню и накрепко закрыла плотно пригнанную дубовую дверь с латунными цилиндрическими ручками, полированно пылающими золотом.

Вот скажите, отчего рухнула книга? А, не знаете, профессор, муженёк мой дорогой. А я не только варила кофе – я писала заповеди, а принадлежности для сотворения мира у меня там, на высшей полке. Библию вашу, сударь, всю такую важную, туда я поставила, дабы не заметили вы моего канцелярского углового устройства. Там ручка и бумага. И адрес. И конверты. Бланки патриотических организаций, отксеренные с применением бесхитростных технологий: берёшь документ, закрываешь текст бумагой с вырезами, копируешь – вот тебе чистый бланк и даже с номером входа. Подлинник возвращаешь по принадлежности. Тишина, порядок. Главное – порядок и подход. А я умею подойти к патриотам, они жёсткие.

Копируешь десяток, это с избытком, а потом пишешь на них всё. Что тебе угодно! Угодно тебе. Тебе. То есть мне, морщинистому полену, которое больше не может всего этого, мир заполонившего, переварить. Надо взболтать мир. Помилуйте, это не зависть. Зависть примитивна. И не хитрость. Глупость и хитрость – родные сёстры. Устанавливаю гармонию.

И запечатываешь. Как ни странно, лучшее, пряное чувство – при запечатывании письма, хранящего твои свежие мысли. Пока пишешь – трудно: сомнения, повороты, абзацное членение текста – это важно. Муж давно рассказал ей, как умеет он по абзацному членению текста обрисовать незнакомого человека: где у того троюродный дедушка бабушку встретил и что из этого вытекло. Нельзя резать абзацы по-своему, как если бы писал от себя. Первая заповедь – чтобы тебя не узнали. Перчатки можно и не натягивать. Работать мешают, а проверять всё равно никто там не будет. Никакой же уголовщины нет, и никакого шантажа. Так, просто взволнованные судьбами родины люди собрались и выкладывают наболевшее. Я тебе, сука, покажу, как ангельским голосом, изо всех репродукторов! Левитан, тоже мне.

Тсс. Набросок.

«Уважаемый главный редактор! Во вчерашней программе госпожи Е., – вывела твёрдая рука, – выступал некий профессор. Он даже академик. Под предлогом любви к православию он рассказывал, будто на уроке физики, про действие положительной обратной связи. А также отрицательной обратной связи. Он…»

Женщина призадумалась: не чересчур ли косноязычно? И как-то простецки. Не поверят. Это не уровень. Надо по-другому. Всё-таки надо как-то применить филологические навыки, хоть один раз в четверть века.

Начало точно переделаем. Как муж говорит: представим себе целевого адресата и его фоновые знания. Что содержится в коммуникативном фонде этого человека? Что он любит, что ненавидит? Представили? А теперь напишем первый абзац. Он должен содержать только известные вашему адресату возбудители. Всё в первом абзаце должно быть узнаваемо. Только узнаваемые слова! И тогда он, ваш читатель, с относительной гарантией доживёт с вами до второго абзаца, где уже можно поселить и новые вводные.

Как часто жена слышала всё это, когда муж, даже болея, отсылал студентам новые лекции в записи. Ни один профессор не совершал таковых подвигов: температуря, кашляя, начитывать на диктофон и отсылать в университет очередную порцию высшего образования. Магиандр относил записи в деканат, а там, уже зная несусветную ответственность Кутузова, всякий раз изобретали способы заставить студентов прослушать лекцию в отсутствие профессора. И ведь получалось!

Переосмысляя преамбулу, жена профессора без труда ощутила себя примерной ученицей. В деле порождения текста она доверяла мужу вполне. Вообразила целевого адресата: женщина, перлюстратор по призванию, она горбатится в отделе писем радиостанции. Первый читатель всех посланий в редакцию, сия прислужница правды скопирует письмо и передаст реальному адресату, указанному на конверте, а дубликат отнесёт хозяину, владельцу радиостанции, чтобы все по очереди увидели, как искренне беспокоится народ, не желающий слушать эти бредни впредь. Итак, уважаемый Иван Иванович…

Желая взбодриться, писательница-неофитка поставила на плиту кофейник, чиркнула, спичка сломалась. Насыпала порошок. Озноб и волнующие предчувствия. Упоительное ощущение: порядок на земле устроить можно! Слово всемогуще! Продолжим.

Какова она, перлюстрирующая женщина? Вряд ли она молода и прекрасна. Значит, пенсионерка, воодушевлённая своей последней полезностью. Боится утратить хорошее место, а может, и надбавки за рвение. Чувствует и любит свою власть над молодыми сотрудниками, имеющими право идти в эфир когда захотят и с кем захотят. Чем они там занимаются, интересно? Вот хорошо бы в студию камеры наблюдения! А чтобы чего не подумали, вывести сигнал в Интернет. Все подумают, что у редакции нет секретов, а на самом деле эти твари, ведущие, не смогут пудрить носики перед лицом православной общественности. Да, она должна быть именно такой.

Поехали. «Здравствуйте, глубокоуважаемый Иван Иванович! Мы регулярно слушаем вашу радиостанцию и очень её любим, доверяем, советуем её друзья и знакомым…»

Так, опять не то. Похоже на лесть. Да и тривиально. Все с этого начинают. Сердце застучало. Не пойдёт. А может, взрыднуть? Прямо в лоб, с ходу, с маху? Не могу-де молчать! Даже дыхание участилось…

Женщина раскраснелась, ощутив невиданный прилив сил и вдохновения не ниже пушкинского. Или боратынского… О! Боратынский. Прикинемся сумасшедшей экзальтированной психичкой, не ведающей, что творит, но как юродивая несущей прямо истину за истиной.

«Нет, обманула вас молва! По-прежнему дышу я вами, – так сказала бы я вам, уважаемый Иван Иванович, о работе вашей радиостанции, но не могу. И надо мной свои права вы не утратили с годами! – это я точно, без лести. Слушаю, слушаю, но есть занозы. Другим курил я фимиам! Но вас носил в святыне сердца! – как сказал поэт. Молился новым образам, но с беспокойством староверца! Иван Иванович! Я не хочу новых образов, я вполне довольна прежними, но избавьте, воля ваша, от вселенской придури! Выступает у вас, довольно регулярно, профессор Ю., он академик, доктор, уважаемый человек, очевидно, а есть ли у него документ о психическом здоровье? Обратная связь! Что может быть проще и понятнее! Но вчера он так её объяснил, да со всей любовью к православию, что у меня дома электричество отключилось! Обратная связь, сказал он, бывает положительная и отрицательная. Если любая страна становится системой с положительной обратной связью, то есть выходной сигнал замыкается на вход и усиливает первичный сигнал, а в переводе на русский язык у государства всё-всё хорошо, – значит, ему очень плохо! Значит, оно как бы раздувается и скоро лопнет. И приводил примеры. Как вы понимаете, этот удивительный учёный выступал в программе ведущей Е., у которой только и можно узнать что-то невероятное о физике, о системах, да и о православии тоже. Уверена, большинство слушателей так и поняли этого профессора, что чем лучше – тем хуже! Скажите, зачем тогда вы лично, в своих передачах, беспокоитесь об улучшении жизни нашего населения? Зачем президент постоянно говорит о грядущем расцвете нашей любимой Родины? Кому это всё нужно, если приходит умный человек и говорит, что… ну да не буду повторяться. С уважением – Ирина Вартановна. Извините, у меня нерусское отчество, но в душе я вся, насквозь русская».

Придумав эту Вартановну, авторица даже поперхнулась от удовольствия. Голова закружилась, как складно вышло – песня! Симфония братства народов и взаимовыручки христиан различных конфессий. Потрясающе, великолепно, то, что надо…