Текст книги "Анахрон. Книга вторая"

– Нет, – сказал Сигизмунд. – Представляешь, придет Вавила в ментовку с заявлением: мол, бунтует раб, прошу оказать содействие в подавлении бунта…

Аська захохотала.

– Я Вавилычу объясняю, объясняю… Столько лет у нас с этим рабством боролись, Царя-Освободителя грохнули… Как об стену горох! В общем, подрались они, Морж. Вернее, Вавилыч Дидису ряху начистил. Мебель мне перевернули, ублюдки. Вавилыч поостыл немного, я ему говорю: пойдем пройдемся, отдохнем, а завтра к Моржу сходим, пусть Морж рассудит. Вавилыч свое: мол, буду я еще с рабом судиться, да я его, падлу, повешу своими руками – и весь разговор. Я говорю: с ума, говорю, сошел – живого человека за такую малость вешать! Да и то сказать, нет у нас рабов, говорю тебе, уже сто лет как отменили это безобразие. И правильно, говорю, отменили. В общем, пошли мы с Вавилычем гулять… Пиджак малиновый добыли… А ты что скажешь, Морж?

Вавила поглядывал на аськины ноги с изумлением и восторгом – должно быть, никогда прежде такого дива не видывал, – а на Дидиса – с тяжелой злобой.

Сигизмунд тоже поглядел на раба. Ишь ты, свободы захотел. Быстро же просек, подлец, что нет в бывшей Стране Советов такого механизма, чтобы его, Дидиса, в неволе удержать. Да, адаптивность потрясающая. Гибкость психологии на высоте.

Будущий штатный психолог школы выживания тупо смотрел в одну точку и тянул сквозь зубы монотонную мелодию. На его битой роже застыло выражение непоколебимого упорства.

В принципе Сигизмунд, конечно же, рабству не сочувствовал. Считал его гнусным общественным установлением. И все детство мечтал поехать куда-нибудь в Анголу бороться за права угнетенных.

И вот – факт, так сказать, упрямая вещь: налицо раб, а он, Сигизмунд, сообразуясь с экономическими требованиями момента считает, что освобождать его нецелесообразно.

Ибо…

Тараканобойный промысел скис окончательно и бесповоротно. «Морене» настал закономерный карачун. Организация школы выживания уставом «Морены» не предусмотрена. Вывод: «Морену» закрыть, перепрофилироваться, открыть новую фирму с новым уставом. На все уйдет месяца два. Эти два месяца надо как-то прожить. Единственный реальный источник доходов сидит сейчас с битой мордой под деревом и ноет сквозь зубы. Как ни крути, а жить придется на рабские деньги. И освобождать сейчас Дидиса – значит, поставить крест на грядущем процветании.

Как бы его все-таки удержать в рабстве? Так. Мысль Сигизмунда заработала в этом направлении и очень скоро набрела на единственно правильное решение. Есть социальный механизм, способный удержать Дидиса. И этот механизм будет запущен.

– В общем так, Аська. Через два месяца Дидиса освобождаем. Выдаем ему паспорт наравне со всеми. Будет артачиться или, скажем, плохо работать, вздумает хамить или бунтовать – всђ, пусть идет на все четыре стороны. Не будет ему ни паспорта, ни нашей любви и дружбы. Ну как?

Вавила заворчал: мол, добывал он Дидиса себе в рабы трудно – кровь за него проливал; не на торжище, чай, прикупил, а в гуще кровавой сечи… Но в конце концов согласился с мудрым решением Сигизмунда. Дидис тоже, вроде, немного оттаял.

* * *

Сигизмунд сидел у себя в комнате, возле компьютера. Рядом притулилась Лантхильда – Виктория добыла ей веретено, и Лантхильда увлеченно пряла из собачьей шерсти.

На кухне уже третий час разговаривали вандалы – аттила, Вамба и Вавила. Аську аттила отослал – нечего, мол, женщине делать на совете воинов. Обиженная Аська утащила домой и Дидиса – эксплуатировать.

Сигизмунд разложил на столе все уставы, по которым трудился последние десять лет. За стеной снова горестно взревел Вавила – переваривал весть. Лантхильда озабоченно поворачивала голову на голос, косилась на Сигизмунда и снова возвращалась к прядению.

Четыре устава. Первый, еще допутчевый, отпечатан Натальей на пишущей машинке «Украина». Буква «о» со щербинкой. Наталья печатала у себя на работе, неумело тыча одним пальцем в клавиатуру.

Последний выведен на лазернике, красивые шрифты, оформлен титульный лист.

Навалились воспоминания – такие отчетливые, что Сигизмунд вдруг испугался: не начал ли Анахрон очередное перемещение? Потянулся, взял Лантхильду за теплую руку. Нет, здесь он, в комнате. Перечитывает уставы.

Впрочем, он помнил их почти наизусть.

Позвонили в дверь. Сигизмунд поднял глаза на часы. Боец Федор прибыл минута в минуту.

На кухне замолчали. Прислушивались. Потом снова начали гомонить.

Упругой походкой, настороженно поводя глазами, Федор проник в комнату. Метнул мгновенный взгляд в сторону Лантхильды.

– Дра-астис, – важно молвила Лантхильда.

Не отвечая, Федор опустился на краешек стула. Сигизмунд плюхнулся напротив него на тахту. Помолчали. Сигизмунд откровенно забавлялся. Он почти ВИДЕЛ, какие мысли ровным строем маршируют за федоровским лбом. Подозрения. Насчет него, Сигизмунда. Подозрения, конечно, тотальные и самые страшные. Международный наркобизнес, зомбирование, промышленный шпионаж, поставки оружия, чеченские деньги. Как его, Сигизмунда, в это дело втянули – в принципе, неважно. Возможно, компромат. Возможно, через эту белобрысую норвежскую девку.

Теперь – что делать ему, Федору. Надо как-то не засветиться. Не позволить себя скомпрометировать. Вырваться из ловушки.

Из-за стены донесся душераздирающий вавилин стон и грозный рык аттилы. Что-то глухо ударило в стену – похоже, аськин хахаль бился головой.

Федор ничем не выдал, что слышит. Только лицом закаменел.

– Ну что, Федор, чаю хочешь? – неловко спросил Сигизмунд.

– Спасибо, Сигизмунд Борисович, – отказался Федор. По всему было ясно, чего опасается Федор: как бы наркоты какой-нибудь ему в чай не подсыпали. Чтобы потом манипулировать.

Дождавшись, чтобы подозрительность Федора достигла апогея, Сигизмунд сказал:

– В общем так, Федор. Сядь удобней, расслабься. Приготовься молчать, слушать и, главное, всему верить, потому что сейчас я расскажу тебе всю правду.

Федор приготовился умереть с честью.

* * *

Впервые в жизни Сигизмунд видел Федора растерянным. Наконец выговорил:

– А вы про это кому-нибудь еще… Сигизмунд Борисович… ведь как мошки сгибнем! Свои же спецслужбы уберут…

– Еще двое знают, – сказал Сигизмунд, – но они в деле. Народ надежный. Там как в могиле.

– Хорошо, если так… Нет, Сигизмунд Борисович, ну вот не верится! Машина времени… Не бывает же…

– Вот и я еще зимой так думал. Но против фактов не попрешь. Нет, Федор, если бы я соврать хотел, я бы что-нибудь поумнее придумал.

В душе Федора с новой силой вспыхнули подозрения.

– А может, это и есть хитрость, – пробормотал он.

– Ну что мне – перед иконой для тебя поклястся? – взорвался Сигизмунд.

В дверь неожиданно всунулся опухший от слез Вавила.

– Сигисмундс! Курит ест?

Федор поглядел на него с тяжким недоверием. Вавила в ответ царапнул неприязненным взглядом водянистых голубых глаз.

– Лови! – Сигизмунд бросил Вавиле пачку.

Вавила скрылся. Федор проводил его глазами.

– Это и есть тот… древний?

– В общем, да. Идем, я тебя с ними познакомлю.

Сильно сомневаясь в том, что это необходимо, Федор тем не менее храбро двинулся в самое логово.

Вандальское совещание уже выдохлось. Монотонно гудела вытяжка. В углу, нахохлившись, сидел Вавила – нелепый в куцом малиновом пиджаке, несчастный и потный. Вамба был зеленоват – ему не следовало так много курить.

Валамир восседал на самом видном месте, выпрямив спину и откинув голову. Длинные седые волосы он заплел в две косы, однако бисерным хайратничком не пренебрег – видать, нравилось. Помешивал ложечкой чай, хмурился.

При виде папаши Валамира Федор задохнулся. Сигизмунд понимал, почему. Все остальное могло вызывать сомнения – но только не этот старик. В подлинности аттилы не усомнился бы и Фома неверующий.

Взгляд старика остановился на Федоре. Сигизмунд, движимый каким-то наитием, прошипел Федору на ухо:

– Поклонись.

Федор неожиданно ловко поклонился. Сигизмунд запоздало сообразил: в церкви насобачился.

Аттила одобрительно хмыкнул.

Сигизмунд представил своего подчиненного:

– Зата ист Тьюдар. Ист унзара манна. – И Федору: – А это, Федор, мой тесть, Валамир.

– Что – так и называть «Валамир»? – смутился Федор. – Неудобно как-то, пожилой все-таки человек…

– Привыкай. В Европе это принято – по имени.

– Мы в России, – строго сказал Федор. – Мы не в Европе.

– Ну, если тебе так хочется – то Валамир Гундамирович.

Краем глаза Сигизмунд заметил, что Вавила, осушив слезы, с неподдельным интересом разглядывает армейские пятнистые штаны Федора, и понял: школе выживания – быть.

* * *

Когда Федор уходил, глаза у него были совершенно шалые. Сигизмунд не ожидал, что боец оправится так быстро. Однако Федор явился к Сигизмунду уже на следующий день, имея в руках тощую голубую папочку, куда были подшиты два листочка, исписанные ровным округлым федоровским почерком. Листочки содержали предложения Федора по организации структуры будущей фирмы.

Текст нес на себе отпечаток того же мельтешения мыслей, которое одолевало Сигизмунда два дня назад, когда его впервые постигло сатори.

Федор скромненько выложил папочку перед Сигизмундом, сел, сложив руки, проговорил:

– Это, конечно, так – наброски, предложения, так сказать, Сигизмунд Борисович… – И пока Сигизмунд просматривал листки, с жаром продолжал: – Я ведь, Сигизмунд Борисович, не слепой. Я ведь все видел. Я вообще многое замечаю, только говорю не всегда. Как девица эта у вас в доме появилась – всђ! Будто сглазил вас кто. Сразу и интерес к делам утратили, и бодрость. Другое вас занимало, а что – ну, не хотели говорить, я не спрашивал. Что, думаю, в душу человеку лезть? А все же обидно было смотреть, как все у нас разваливается. Ну, что греха таить, я, конечно, налево работать начал, уже заказики свои появились – тоже ведь не впустую время прошло, туда-сюда, связи завязались, знакомства… Но это так. Думал, пройдет у вас это…

– Блажь, да? – хмыкнул Сигизмунд.

– Ну… – не позволил смутить себя Федор. – Дальше – хуже. Совсем закис бизнес. Ага, думаю, так, Федор, думай, думай, крутись. Конечно, не хотелось от вас совсем вот так уходить… Но чтоб машина времени! Да ладно, дело прошлое, главное – идеи у вас свежие, новые, оригинальные! Тут можно такую реорганизацию развернуть! Тут край непочатый…

– Федор, – прервал исповедь бойца Сигизмунд, – ответь мне на один вопрос: каким рисуется тебе облик грядущего клиента нашей школы выживания?

Бойцу Федору рисовался образ такого же бойца, только значительно менее подготовленного к трудной и опасной жизни, полной танковых, штыковых и прочих атак, засад, мин, ловушек, захвата заложников, горных обвалов, рухнувших зданий, сброшенных с насыпи вагонов. Но этот неподготовленный боец страстно жаждал стать подготовленным. И готов был платить за обучение немыслимые суммы денег.

Сигизмунд высказал сомнения в реальности этого образа. По мнению Сигизмунда, основной контингент будущих учеников школы составят жены «новых русских» и повсюду ищущие тайного знания эзотеры.

– А это, Федор, публика воинственная на словах и исключительно трусливая и себялюбивая на деле. Больше всего они боятся двух вещей: что их заставят трудиться и что будет попорчена их нежная холеная шкурка. Так что процесс обучения надлежит строить с учетом этих двух принципов. То есть, побольше страшных словес и поменьше труда и опасностей.

– Вы это серьезно, Сигизмунд Борисович?

– Федор. Обучи жену «нового русского» боевой раскраске «дикая кошка», и она тебя озолотит. И мужа притащит. А еще вернее – подругу. Такую же набитую дуру, но это уже нас не касается. Только не вздумай обучать ее рыть окопы полного профиля. Она попортит маникюр.

Федор заметно скис.

– И что, не будет, по-вашему, никого, кто хотел бы учиться на самом деле?

– Почему? Организуем продвинутую группу. Добавим факультатив по историческому фехтованию, изучению древних обрядов…

Федор напрягся.

– Лучше бы, Сигизмунд Борисович, нам язычество не проповедовать.

– Брось ты, Федор. Кто его проповедует? Наши эзотеры гармонично сочетают все со всем, так что еще один факультатив в их мозгах ничего не сдвинет. А кто на самом деле православный – тому никакой факультатив не помеха.

– И все-таки не брать бы греха на душу, – пробубнил Федор. – Кстати, Сигизмунд Борисович, документов-то у ваших вандалов, как я понял, нет?

– А это еще одна тема, на которую я хотел бы с тобой поговорить.

– Понял, – сказал Федор.

– Узнай, сколько это будет стоить.

– Хорошо. Сразу же сообщу. – Однако уходить не спешил. Видно было, что православная душа Федора взволнована новыми мыслями. – А эти, вандалы-то, они, Сигизмунд Борисович, что – язычники?

– Вроде бы, да. Я их, честно говоря, особо не спрашивал.

– Настоящие? С жертвоприношениями, с идолами?

– Идолов видел, – сказал Сигизмунд. – Точно! Они его сгущенкой мазали.

Федор глубоко задумался.

* * *

«I. ВЫЖИВАНИЕ В УРБАНИСТИЧЕСКОЙ СРЕДЕ. Курс расчитан на полгода; лекции два академических часа в неделю; практические занятия – четыре академических часа в неделю.

Основная идеология курса: любой предмет, принадлежащий к урбанистической среде, может быть обращен в орудие выживания или самообороны.

Тема 1. МУСОРНЫЙ БАК.

а) ПИЩА. Мусорный бак содержит значительно больше продуктов, пригодных к употреблению в пищу, нежели это принято считать. Приблизительно 40 процентов находящейся в мусорном баке пищи пригодно к употреблению.

Основные принципы употребления в пищу найденных в баке отходов. Найденные в баке отходы надлежит тщательно промыть и подвергнуть длительной термической обработке…»

Сигизмунд оторвался от листка и посмотрел на Федора с нескрываемым восхищением. Боец, воодушевленный перспективами, сочинил этот план-конспект за один вечер.

* * *

Вообще идея реорганизации фирмы нашла у всей тусовки – начиная с аттилы Валамира и заканчивая рабом Дидисом – всемерную поддержку и одобрение. Единственный человек, который не был посвящен в тайну Анахрона, – Светочка. Впрочем, Светочка и к тусовке не имела никакого отношения. Ей предстояло стать бухгалтером реорганизованной фирмы. Этим ее роль пока и ограничивалась.

Аська настырно предлагала включить в устав новой фирмы культурную деятельность.

– В фестивалях будем участвовать – с историческим-то фехтованием, да с песнями-плясками, – соблазняла она Сигизмунда.

– А петь-плясать-то кто будет?

– Да Дидис! Он петь горазд. Да и Вавила поплясать не промах. В «Бомбоубежище» на него молятся.

– Вот насчет пения, – вмешался Федор. – Я бы не стал рисковать.

– А что тут рисковать? – возмутилась Аська. – Пусть Дидис споет.

– Так язык-то у него какой? Фракийский, вы говорили? Вдруг кто-нибудь узнает? Образованных людей много, куда больше, чем мы думаем…

– Так кто его узнает, этот фракийский, если языка такого вообще нет! Умер бесследно!

– Все равно, лучше не рисковать, – твердо стоял на своем Федор. – В таком деле на авось полагаться не следует. И недооценивать противника – тоже. Если Виктория узнала фракийский, которого никто якобы не знает, – где гарантия, что не существует второй такой Виктории? У меня был товарищ один, вместе работали в охране два месяца, – бывший сапер, так он говорил…

– Решено, – перебил Сигизмунд. – Петь на фракийском не будем. На вандальском – тоже. Что, в конце концов, мало наших, русских песен?

Федор посмотрел на Сигизмунда с одобрением, а Аська – со злобой.

– Ретроград ты, Морж. Запиши еще в устав насчет фенек. Что фирма, мол, имеет право лепить и продавать феньки. Изделия народных промыслов.

– «Производство товаров народного потребления», – перевел Сигизмунд.

– Я тут думала насчет потребителя, – заговорила Вика задумчиво. – Как привлечь не только мальчиков, желающих подкачаться, и холеных баб, ищущих острых ощущений. Но и эзотерную публику, пребывающую в вечном поиске тайного знания. А их немало, и, что самое главное, они готовы платить. Легко и много. Лишь бы их научили чему-нибудь новому и тайному.

– Стационарные идолы «под ключ». Освящение на дому у заказчика. Жертвоприношения, вопрошания, умилостивление, вызывание дождя. Гарантия – сто процентов успеха! – сказал Сигизмунд.

Федора покоробило. Вика ничуть не смутилась.

– Не в таких, конечно, выражениях, но именно в этом смысле. «Утерянное знание древних о слиянии с природой…» Что-нибудь в таком роде. Под эту лавочку и феньки лучше будет втюхивать. Как обереги с чудовищной охранной силой. Кстати, можно обучать наиболее продвинутых эзотеров чтению заклинаний на вандальском.

– Я в этом не участвую, – заявил Федор.

– Федор, здесь никто не собирается задевать твои религиозные чувства, – проговорил Сигизмунд. – Твоя задача – обучать холеных бабенок варить обед из картофельных очисток и колбасных обрезков, отбитых у бомжей возле мусорного бака. Кстати, полевые занятия где думаешь проводить?

– Не полевые, а практические. Да хотя бы у вас во дворе. Я уже присматривался. Подходящие баки. И укрытия есть, где костерок разложить, – ответил Федор.

– Кстати, – вмешалась Вика, – я знаю, как привлечь и самих «новых русских». Многие любят охоту. А Вамба с охоты жил. И заметь – лук и копье. Экзотика. «Экологическая охота» – как звучит?

– Очень неплохо.

– И разрешение не нужно.

– На лук нужно, – сказал Федор. – И на копье, видимо, тоже понадобится. Тут кухонный нож продавали с сертификатом – «не является холодным оружием». Штамп, печать, адрес магазина, название завода-производителя… Иначе можно и по уголовной статье получить. Запросто.

– Ну, с разрешениями на ношение оружие и охотничьими лицензиями у «новых русских» все в порядке, – сказал Сигизмунд.

Они проговорили еще долго. Идея всех страшно увлекала. Впервые за долгое Сигизмунд с удовольствием думал о предстоящей работе.

* * *

С паспортами ситуация определилась на следующий день. Федор заехал к Сигизмунду – доложить обстановку. Проверил, нет ли кого на лестнице, тщательно запер дверь. Разговор вел на кухне, держась подальше от телефонного аппарата. Хотя, как пояснил Федор, если бы захотели прослушать такую квартиру, как у Сигизмунда Борисовича, то все равно бы уже прослушали.

– В общем так, Сигизмунд Борисович. Есть паспорта. Пять штук. Настоящие.

И назвал цену.

Сигизмунд присвистнул.

* * *

Таким вот образом золотая лунница с тремя свастиками была превращена в пять серпастых-молоткастых, а пять заплутавших во времени вандалов сделались полноправными гражданами Российской Федерации.

Операция была произведена Федором в условиях строжайшей конспирации и кристальной честности. Сдача до последнего цента была передана в руки Сигизмунда.

Ее пропили.

* * *

Вечерами Валамир вел пространные монологи. Сигизмунд отчасти понимал их сам, отчасти переводила Вика. Суть дедовых речей сводилась к одному: старый вандал решительно не одобрял все то, что его теперь окружало. Сигизмунда иной раз поражало обилие объектов отрицательной оценки.

И то сказать! Дивуется он, Валамир, на суетность и беспечность здешней жизни. Во всем вопиющее неблаголепие, куда ни ткни!

Приохотить старого вандала к ого так и не удалось. После первой же рекламы нижнего белья дед грозно затряс головой, выключил ого и сделал попытку запретить Вамбе с Лантхильдой смотреть «эту срэхву» – в чем, впрочем, не преуспел.

Исключительно не одобрял табуретки. Дескать, лавка должна вдоль стены стоять. И незачем ею, распиленной, по всей кухне елозить, где попало. Негоже это, сидеть где на ум взбредет. Не птицы, чай. Это пичуги бессмысленные – где присели, там и ладно.

Человеку – ему иначе надобно. Вот, – старик делал плавное движение, поводя рукой вдоль стены, – скамья. Она на своем месте поставлена. И век там стоит. Смеху подобно, как подумаешь: вот придет он, Валамир, в дом к Сегериху и начнет у него скамью по всему дому тягать!

А здесь? Да и скамьи-то, тьфу! Из чего сделаны? Вот Вико-бокарья ему, Валамиру, поведала, из чего они сделаны! Из срэхвы всякой – вот из чего! Из опилок да стружек, а сверху, для виду, дощечками прикрыты! Нешто достойному человеку не унизительно на таком-то огрызке восседать?

Оттого-то и суетность великая в здешнем мире властвует, что благочиние за трапезой забыли. Вот видел он, Валамир, американский кабак (тут дед знатно прокололся – иной раз все-таки, видать, посматривал ого). Так это же тьфу! Сидят на насестах, задами вертят, в головах пусто – благочиния и в помине нет! И это трапезой называется!

Хорошо, не разберешь здесь, зима или лето – круглый год еда. А вдруг неурожай? Как можно без припасов жить? Экое легкомыслие! Давеча он, Валамир, кладовки все обследовал – ни одного мешка не нашел! В банке на донышке зерна белого, да в кульке – стручки из теста. И все! А если голод? На чем продержимся?

Планы дед развивал титанические. Склонял Сигизмунда превратить «светелку» в кладовую. Мол, комната хорошая – он, Валамир, удостоверился. Крыс там нет, мышей не водится, сухо. Чем не кладовая? Мешок пшеницы поставить – как минимум. Сладкой муки – мешок. Соли – мешок. Макарон – мешка три! (Уважал старый вандал макароны.) Ну и окороков накоптить, рыбки заготовить… чтоб под рукой. Чтоб хранилось. Супермаркет супермаркетом, а так оно вернее.

Слушал Сигизмунд деда Валамира и чувствовал: все слабее душой ему противится. Не забыл еще 1991-й год, славное веселое времечко путча. Как с утра зачитали по всем каналам обращение ГКЧП, так и ломанул многоопытный советский народ в магазины – за солью, спичками и мукой. Было, было…

А деньги? Ведь принеси Лиутару дань такими деньгами – он же уши отрежет и в задницу их тебе засунет! И прав будет военный вождь! Бумажки! Сколько лет жил, никогда такой дури не видел! А вот на старости привелось. Вы бы еще листья осенние за деньги считали! Сколько живет такая бумажка?

Так ярился Валамир.

А Сигизмунд слушал и мысленно с ним соглашался.

Старый советский рубль – он долго жил. Еще в 80-е годы ходили рубли, выпущенные в начале 60-х. Тут по весне нашел в мокром снегу трешку 1972-го года выпуска. И ничего ведь с ней, заразой, не сделалось! Да… Впору вместе со старым вандалом об утрате благочиния закручиниться.

Утратилось, утратилось безвозвратно советское благочиние…

И неблагочиние – в лице «Сайгона» – тоже.

Хлеб – 14 копеек стоил и 16. За 12 изредка появлялся мокрый ржаной. Батон был по 22 копейки и по 26 – этот считался дорогим. В начале перестройки появился вдруг длинный батон по 50 копеек, его никто не брал – дорого.

Молоко 16 копеек за литр. Масло – 3 рубля 60 копеек. Сакральное и незабвенное четыре-двенадцать и три-шестьдесят-две – водка. Вынь да положь! Пиво – 22 копейки маленькая кружка. 44 – большая. Если очередь отстоишь.

Авторучка – 35 копеек. Килограмм кофе – 20 рублей. А до того был – четыре.

Вот и я говорю, подхватывал Валамир. Один серп за мешок зерна можно купить

– в сытый год. Седло со сбруей – за тот же мешок, но в год голодный. Меч – за раба, если раб очень хороший. А не очень – так и за двух рабов. Смотреть надобно, какой меч и какой раб. Лошадь – тоже. Пахотная дешевле, боевая – дорого. Вол – как две пахотные лошади. Но и жрет зато!

Свиней выгодно разводить. Мороки с ними немного. Следить только надо, чтобы в чужой роще желуди не жрали. На второй раз поймают чужую свинью – убьют и правы будут. А на первый раз – не трожь! Вот такой закон.

Корова очень нужна. Но с коровой хлопотно. Можно коз держать. У него, у Валамира, три козы в хозяйстве.

– Теперь уже две, – поправил Сигизмунд. – Одна Анахрону душу отдала.

– Две, три – неважно. Главное – козы! От козьего молока – сила! Козье мясо в Вальхалле герои едят. Козлы – животные Вотана, вот так-то.

Целую песнь во славу козлов сложил Валамир.

Молоко ныне порошковое и на вкус гадкое. Выдумали – с долгим сроком хранения! А ведь там консерванты. Пишут, будто нет. А программа «Советы домохозяйкам» – Сигизмунд в машине иной раз по радио слушал – обратное утверждает.

Вот представь себе только, Сигисмундс, гнул свое Валамир, отправился наш военный вождь Лиутар на охоту. К тебе в дом по дороге заехал, истомленный. Пить хочет, силы подкрепить. Чем ты потчевать его станешь? Пакет выдашь?

– Да нет, – растерянно отвечал Сигизмунд, – в кружку ему налью.

– А в кружку откуда нальешь? – хитро щурился дед. – Из пакета? Так он тебя хорошо если на смех поднимет. Хоть с позором да живой останешься – и ладно. А то ведь и зарубить может сгоряча. Решит, что насмехаешься.

А в хуз войдет к тебе военный вождь! А ты ему вместо достойного седалища – эдакую «тубаретку»!

Последнее слово дед произносил по-русски и с особенным ядом в голосе.

Сигизмунд вел эти беседы с большим удовольствием. Стареете, Сигизмунд Борисович, ох стареете!

Один из таких разговоров был прерван звонком Натальи. Кстати, озо дед тоже не одобрял. Хочешь сказать что-нибудь человеку – так оторви задницу, войди к нему в хуз гостем и степенно побеседуй. А так издалека – что кричать! Дети малые так по огородам кричат.

Вика объясняла Сигизмунду:

– Они придают эмоциям куда больше значения, чем мы. Они даже считают, что человек думает не головой.

– А каким же местом? – пораженно спросил Сигизмунд и улыбнулся намекающе.

Вика паскудных намеков не поддержала.

– Грудью. Они гораздо более эмоциональны, чем ты думаешь. Для них не видеть собеседника – значит фактически не общаться. Без обмена эмоциями вообще никакого разговора быть не может.

Для экс-супруги Натальи отсутствие визуального контакта препятствием не являлось: своими эмоциями она легко прошибала телефонную линию.

– Ты чего не звонишь? Почему я обязательно должна тебе звонить?

– Я звоню.

– Что-то не слышно.

– У тебя все занято.

– Хотел бы – дозвонился бы. Другие же дозваниваются.

Пауза. Сигизмунд решил пойти ва-банк. Ему хотелось поскорее закончить этот суетный разговор и вернуться к неспешной беседе о благочинии. Эти беседы его расслабляли.

– Ну так что звонишь? – спросил он Наталью.

– Ты о сыне-то хоть вспоминаешь?

– Да.

– В общем так. Мне завтра надо уйти часов на пять.

– А теща? – вякнул Сигизмунд.

– Что теща? Почему чуть что – теща? – взъярилась Наталья. – У ребенка есть отец или нет? Почему я должна постоянно просить мою мать? Мне уже стыдно…

– Слушай, а ты за Евгения-то замуж еще не вышла?

Наталья сделала вид, что не расслышала вопроса.

– Завтра у Евгения лекция. В закрытом обществе. Туда допускают только продвинутых.

– Пойти хочешь, что ли? – осведомился Сигизмунд, неосмотрительно зевнув.

– Не твое дело! Чтоб завтра в одиннадцать забрал Ярополка.

– Я не могу. Я завтра занят.

– Ты всегда занят. Пускай ребенок у отца побудет.

– Я не могу. У меня совеща… люди! Тут, – добавил он.

– Слушай, что ты как маленький! Лясы точить с кем ни попадя – у него время есть! Знаю я твоих «людей»! Не попрыгаешь лишний раз со своей лысой в койке

– не умрешь!

– Знаешь что? – грозно начал Сигизмунд.

– Не знаю! – отрезала Наталья. – Чтоб в одиннадцать…

– Да сыро же! Что мне с ним – пять часов по улицам гулять? А у меня дома ему скучно…

– Своди его куда-нибудь. В музей. И покормить не забудь. И носки посмотри, чтоб не сырые… Я смену дам. В пять вечера я к тебе заеду и заберу его. Будь дома. И чтоб никаких «людей»!

И не дожидаясь ответа, положила трубку.

* * *

Сигизмунд никогда не был яростным посетителем музеев, поэтому самая идея Вики провести день в Эрмитаже вызвала у него кислый привкус во рту. В последний раз он был в Эрмитаже школьником. Тогда еще посетителям выдавали мягкие уродливые тапочки. Тапочки лежали кучей в большом деревянном ящике возле гардероба. Надо было долго рыться, чтобы найти пару хотя бы сходных. Все они были чудовищно больших размеров. Это чтоб не портились прекрасные паркетные полы.

Скользя тапочками и поминутно спотыкаясь, школьники брели за бравой экскурсоводкой. Девочки в передних рядах что-то серьезно записывали в блокнотики, а мальчики толпились сзади и хихикали, показывая пальцами на голозадый античный пантеон.

Тащили их через Георгиевский, Тронный и прочие парадные залы, через галерею Двенадцатого Года, а далее – под строгими взорами генералов – к совсем уж скучному зальчику, набитому помпезным немецким фарфором.

В буфет их не пустили, но зато после похода удалось попить воды из автомата. Автомат, железный друг детворы, шумно извергал из чрева газировку с лимонным сиропом. Газировка стоила три копейки. Без сиропа одна. Но без сиропа не так вкусно. Пили из одного стакана под дружное кудахтанье двух тетушек из родительского комитета, сопровождавших экскурсию. Тетушки сулили беспечным школьникам немедленное заражение бытовым сифилисом. Школьники хихикали. Что такое бытовой сифилис, в классе не знал никто. Смутно догадывались, что что-то неприличное.

Больше Сигизмунду ничего в Эрмитаже не запомнилось.

И уж никак не мог предположить Сигизмунд, что второе его посещение Эрмитажа ознаменуется столь странными обстоятельствами.

После разговора с Натальей Сигизмунд долго плакался Виктории. Советовался, в какой музей сводить Ярополка. А Вика вдруг загорелась. Предложила всем вместе посетить Эрмитаж. Мол, давно она, Вика, собирается старого вандала в Эрмитаж стаскать.

– Зачем? – изумился Сигизмунд.

– Не знаю, – отводя глаза, призналась Виктория, – но очень хочется. Что-то в этом есть…

Стараясь не думать об абсурдности происходящего, Сигизмунд наутро загрузил в машину Валамира с Викой и поехал к дому Натальи. Дед в бисерном хайратнике, с седыми косами, глядел сурово. То и дело задавал Виктории вопросы – краткие, деловые. Вика, как могла, отвечала.

– Подождите в машине, – попросил Сигизмунд. – Я скоро.

Поднялся в квартиру. Ярополк был уже готов к выходу. Облачен в курточку и кроссовки. Рядом лежал полиэтиленовый пакетик со сменными носками, бананом и трансформером.

– Что так долго? Ребенок уже вспотел! – встретила Наталья Сигизмунда.

– Ладно, давай. Пошли, Ярополк.

– Мешок возьми. Дома переодень ему носки. И пол у тебя вечно грязный, и собака блохастая… Ярополк, после собачки обязательно помой руки, слышишь?

Ярополк топтался на месте. Он явно приготовился ныть.

Сигизмунд ухватил его за крошечную лапку, потащил за собой. Ярополк, загребая ногами, покорно побрел.

– Мы куда? В луна-парк? – спросило чадо.

– Нет. Мы пойдем смотреть сокровища.

– А «данкин» там есть?

– «Данкин» – это у нас хво? – осведомился Сигизмунд.

– «Данкин» – ну, это многое, – снисходительно пояснил Ярополк. – Это чупа-кэпс, например, или динозавры… Ну, разные серии… Летучие фишки, например. Наклейки прикольные такие!

– А, – сказал Сигизмунд. – Нет, «данкина» там нет.

Больше они ни о чем переговорить не успели. Сигизмунд усадил Ярополка на заднее сиденье, рядом с дедом. Вандал с любопытством оглядел мальчика. Пощекотал заскорузлым пальцем. Поинтересовался у Сигизмунда, не суннус ли это.

– Суннус, суннус, – отозвался Сигизмунд. Опять «единичка» не с первого раза завелась.