Текст книги "Последний звонок. Следствие ведёт Рязанцева"

Глава третья

Любовь – это когда нежность? Если сказать ребёнку: «Как ты меня любишь? Покажи». Он прижмётся к тебе изо всех сил, зажмурится, обнимет так, что, кажется, задушит. И нет ничего слаще этих моментов, и веришь – любит так сильно, что и доказательства никакие не нужны. У взрослых, зачастую, по-другому, и на вопрос этот чаще ожидаются доказательства более весомые, как правило, материальные. Можно заботиться, идти под ручку, интересоваться делами, проявлять ласку. Есть множество способов показать свою любовь, а сладости от отношений испытываешь не всегда. Может быть, потому что отвыкаем вот так по-детски, щедро, искренне, не стыдясь, прижиматься друг к другу, обнимать изо всех сил, зажмурившись от окружающей действительности, не за что-то, а просто так, потому что захотелось. Чтоб только чувствовать друг друга, пока живы, пока сильны, пока вместе. Нежность – это то, в чём нуждается каждый, и не только ребёнок.

Долго ж ей пришлось укладывать малышню на этот раз. Набегавшись по лужам, Федька и Петька никак не могли угомониться. Да и книжка попалась ну очень смешная. Хулиган с моторчиком развеселил даже саму Альбинку. С историями про Карлсона она была знакома только по мультикам, которые смотрела в детстве, но в книжке историй оказалось гораздо больше, и они были настолько забавными, что она сама громко хохотала в унисон с сыновьями. Наконец курносики засопели, Альбина поправила уголок сползшего одеяльца, минутку постояла у кроватей, любуясь на картину умиротворения. Федька долго не хотел выпускать её из своих объятий, Петька приревновал и даже обиделся. Решено было обниматься поровну по минутке на каждого, только после этого братья успокоились и согласились закрыть глазки. Альбинка на цыпочках вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда у тебя двое маленьких детей, а муж почти всё время на работе, то свободного времени на себя почти не остаётся. Первые три года она «зашивалась». Какой там маникюр, лицо намазать кремом некогда было. Обратить на себя внимание её заставила всё та же Татьяна Ветрова. Нет, она ничего ей не сказала при встрече, но взгляд был красноречивым – и когда это первая красавица класса успела превратиться в тётку с обветренными руками, обрезанными тусклыми ногтями и затянутыми в пучок на затылке волосами. Сама Танька была ослепительна. Яркий модный макияж, как теперь стали говорить – мэйкап. Личико словно нарисованное, оно и было нарисованным, структурированным. Ещё одно новое словечко, которое Альбинка случайно услышала в рекламе какого-то бронзатора. У Таньки были длинные заострённые ногти, выкрашенные ярко-красным гель-лаком, совпадающим по цвету с губной помадой. Нарощенные, длинные цвета вороньего крыла волосы блестели глянцем. Тонкую фигурку обтягивало чёрное платье-футляр. Явно дорогое, не с рынка. Она окинула Альбинку немного насмешливым взглядом и поприветствовала кивком головы. Альбине стало стыдно. Тогда-то она и решила, что будет выделять для себя хотя бы полчасика перед сном.

Оказалось, даже этих полчасика вполне достаточно, чтобы вновь выглядеть, если и не так, как Ветрова (а ей и не надо было как Ветрова), то вполне прилично. Она быстро привела себя в форму и теперь уже не боялась попадаться на глаза бывшей однокласснице. В общем-то, она должна быть благодарна за это Таньке, и она даже думала, что благодарна, но на самом деле пережитое минутное унижение вызывало у неё в отношении Ветровой стойкую неприязнь. Может потому и наговорила Рязанцевой. Не хорошо с её стороны, но обвинив одноклассницу во всех возможных грехах, ей стало легче. И никакая это не месть, ведь она ни слово не соврала, и потом… Рязанцева – следователь… и погибли люди… она должна… она обязана была ей рассказать. Но всё-таки где-то внутри грызла совесть, ведь ничего плохого ей Танька не сделала.

К вечеру заморосило. Ни то ни сё. И дождь – не дождь, но всё мокрое. Листва, асфальт, машины, крыши домов увлажнились и стали бы яркими, если бы не сгущающиеся сумерки, которые растушевали всю заоконную картинку серым. Альбина насыпала ложку коричневого порошка в пиалу, добавила немного воды и размешала смесь пальчиком. От полученного состава сильно пахло восточным ароматом. Порошок ей вручила свекровь. Красивая, не торопливо стареющая татарка увлекалась аюрведой и стремилась приобщить к ней невестку. Родители мужа жили в Казани и в Москву навестить сына приезжали нечасто, но всегда с подарками. Свекровь Альбинка уважала, слушалась и пыталась во всём подражать. Неприятным запах порошка показался ей только в первый раз, ну и немного во второй, потом она привыкла к странному аромату, а со временем он даже стал ей нравиться. Как уверяла свекровь, порошок был волшебным, в смысле сохранения красоты и молодости лица, так как в его состав входил огромный перечень различных трав, которые в специальном подборе и производили тот самый омолаживающий эффект.

Альбина размазала полученную смесь по лицу и маска тут же стянула кожу, через минуту превратившись в цемент. Было не очень приятно, но вполне терпимо. Добавлять в смесь оливковое масло подсказала свекровь, после того, как Альбинка пожаловалась на индивидуальную непереносимость цементирования. Маска засыхала так быстро, что уже через несколько секунд затвердевший состав начал трескаться. Отражение в зеркале пугало, но по аюрведе смыть его можно было только минут через пятнадцать. Альбина посмотрела в пиалу, часть смеси ещё оставалась. Выбросить жалко, всё-таки аюрдведа. Она зачерпнула, намазала ещё один слой и только потом решилась смыть остатки порошковой смеси. Сквозь шум льющейся из крана воды послышался слабый звук вибрации сотового телефона, который она предусмотрительно отключала перед сном. В это время звонить мог только муж, чтобы извинится за задержку ещё на часок, но фамилия на дисплее была Ветровой. «Ну вот, помяни чёрта к ночи», – недовольно подумала Альбина, но на соединение нажала.

– Алло, – холодно и чуть слышно произнесла в трубку.

– Алька, привет! – Голос Ветровой был слишком громким, и Альбина, оглянувшись на дверь детской, прошла в кухню.

– Привет! – ответила вяло, стараясь дать понять однокласснице, что «поболтать» не получится. – Что-то случилось?

– Надо поговорить, – быстро выпалила Ветрова, предугадывая намерения Альки. – Это очень важно.

– Тань, я не могу сейчас… уже поздно… и… у меня дети.

– Альбин, это очень важно. Понимаешь, я знаю, кто убил Якубова и Николенко.

– Как?.. – Альбинка растерялась. – Откуда?

– Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

– Но почему со мной? Позвони Рязанцевой, она как раз занимается этим делом.

– Рязанцевой?.. Ну да… Рязанцевой… – Таня замялась. – Но… я хотела сначала с тобой. Тут есть некоторые нюансы…

– Ну, какие ещё нюансы?

– Аль, я тут внизу, у тебя в подъезде, выйди, пожалуйста, буквально на пару минут. Мне бы обсудить кое-что. Одна я принять решение не могу.

– Ладно, сейчас спущусь.

Альбина отключилась от Ветровой и набрала номер Рязанцевой. Телефон долго гудел, но никто так и не ответил. Альбина быстро набрала смс-сообщение, отослала, сунула телефон в карман халата и направилась к выходу.

– Мам, а где моя виньетка? – Лена слонялась из комнаты в комнату, рассеяно поглядывая то на письменный стол, то на шкафчики стенки, не зная, где искать в первую очередь.

– Виньетка? – Евгения Анатольевна отложила утюг и с удивлением уставилась на дочь. – Кажется, в верхней правой антресоли. – А чего ты вдруг?..

Поведение дочери заинтересовало даже отца. Аркадий Викторович отодвинул от глаз газету и взглянул на Лену из-под очков.

– Я думал, ты вообще забыла, что когда-то в школе училась.

– Да вот пришлось вспомнить. Я вам не говорила… я тут ездила на вечер встречи с одноклассниками… ну и там… произошло убийство.

– Где? – Евгения Анатольевна всплеснула руками и плюхнулась в кресло.

– Когда? – Аркадий Викторович ещё ниже опустил голову, очки съехали по переносице и шлёпнулись ему на колени.

– Тогда и произошло… на Медвежьих озёрах… мы там отмечали.

– Почему ты нам ничего не сказала?!

– Мам, ну вы же на даче были всё это время, и я всё-таки уже большая девочка, могу и не докладывать ничего маме с папой. – Лена забралась на табуретку, открыла антресоль и потянула на себя большую серую папку, которая, кажется, и была той самой виньеткой. Оттуда посыпались фотографии. Наутро после выпускного Лена сложила все школьные снимки в виньетку, спрятала её в антресоль и благополучно забыла. Начиналась новая жизнь.

– Я ничего не понимаю… – Евгения Анатольевна одной рукой схватилась за сердце, другой пощупала карман с нитроглицерином. – Кто кого убил?

– Мам, что с тобой? – Лена бросила виньетку на пол, подскочила к матери и стала вынимать коробочку из кармана. – Тебе плохо?

– Ах, оставь, это я по привычке. Всё нормально. Расскажи толком, что там случилось?

– Вот поэтому и не хочу ничего говорить. Ты всё-таки прими таблетку.

– Говорю же, всё нормально.

– Так и я уже всё рассказала. – Лена решила обойтись без подробностей, сердце матери лучше лишний раз не тревожить. – Да это и не убийство, собственно, а скорее самоубийство.

– Ты лукавишь, я же вижу. – Не уступал отец. – Это не всё.

– Ну да, не всё. Ещё погиб Юра Николенко, а вот его, кажется, убили, и я расследую это дело. По всему выходит, что убийца кто-то из тех, кто был на вечере встречи, а так как улик у нас нет, я и хочу вычислить кто же это, но что-то не очень получается.

– И поэтому ты за фотографиями полезла?

– Ну да. Всё-таки визуализация мне помогает.

– Вряд ли тебе это поможет, скорее помешает, – усомнился Аркадий Викторович.

– Почему это?

– Потому что они все тебе близкие люди, а от этого очень трудно абстрагироваться. Лучше это дело расследовать человеку постороннему, ничем не связанному с замешанными в деле лицами.

– Нет, пап. Никакие они мне не близкие. Вернее, я к ним давно уже так не отношусь. Ты же сам говоришь, что я забыла про школу… и это правда. Я действительно про них забыла, да и идти на этот вечер не хотела. Да… я знаю… я плохой, просто ужасный человек… у меня холодное сердце. Но зато я могу, как ты говоришь, абстрагироваться и спокойно искать убийцу. – Лена разволновалась так, что голос зазвучал резким фальцетом, почти срываясь на крик. Она в который раз осуждала себя, криком этим, пытаясь, защищаться, хотя никто кроме неё самой не обвинял и не осуждал её. Самый страшный суд для человека – это суд его собственной совести. Где ты сам себе и прокурор, и адвокат. В который раз Лена Рязанцева выносила себе приговор. Она не слышала, как в сумочке призывно звенел «айфоня».

– Ну что ты так разволновалась? И не кори себя. В твоём случае найти убийцу гораздо важнее, чем демонстрировать фальшивую заинтересованность в личной жизни одноклассников.

Лена вздохнула и принялась собирать с пола фотографии.

– Кажется, у тебя телефон звонил. – Аркадий Викторович нацепил на нос очки и снова уставился в газету.

– Я согласна с папой. У тебя более значимая миссия. – Евгения Анатольевна резво поднялась с кресла и продолжила гладить.

Лена прошла в прихожую, вынула из сумочки телефон. Звонила Пулько. И от неё же смска: «Ветрова просит меня выйти, говорит, что знает – кто убил ребят».

Чёрт! Лена набрала Пулько, телефон заунывно гудел, трубку никто не брал. Схватила сумочку, всунула ноги в балетки и выбежала из дома.

Она не бежала, нет, она летела, пытаясь обогнать время. Сердце билось так, что казалось, её привычные 90 ударов в минуту (как у курицы – однажды пошутил отец) перевалили за все 150, а то и больше. В голове, совсем не к месту, возникла странная мысль, мысль о том, что каждому органу человека отмерен определённый ресурс, в том числе и сердцу – сколько-то миллиардов ударов, и чем быстрее она его выработает, тем короче будет её жизнь. Значит, сейчас она растрачивает отмеренный ей ресурс ради спасения чужой жизни. Чужой. «Может и не такой уж я плохой человек» – промелькнуло и тут же исчезло.

Она врывалась в пространство, разрезая телом воздух, цепляла прохожих, не слыша их гневные реплики в свой адрес, каждой клеточкой растворяясь в захватившем с ног до головы страхе. Страх был нервным и возможно именно он, а вовсе не бег, вызывал это оглушительное сердцебиение. Страх не за себя, а за свою одноклассницу.

На выпавшем из виньетки фото с выпускного бала хрупкая, изящная Альбинка в развивающемся голубом крепдешине кружила в прощальном вальсе с Сенькой Дыньковым. Они идеально подходили друг другу. Высокий статный красавец глаз не сводил со своей партнёрши. Все знали, что Сенька сходит с ума по Мальвине. Они вместе занимались бальными танцами и вот сейчас, перед зрительным залом вырисовывали ногами кружевную вязь на танцполе актового зала. Все любовались красотой танцевальной пары. Все. Кроме одного человека.

Металлическая дверь в подъезд закрыта и рядом никого. Набрать квартиру Альбинки? Но время позднее, дети уже спят. Что же делать? Над дверью табличка с номерами квартир, Лена набрала один из них.

– Кто там? – недовольно откликнулся домофон.

– Здравствуйте, это проверка счётчиков, откройте, пожалуйста, – протараторила первое, что пришло в голову.

– А чего так поздно? – нудел голос.

– В соседнем подъезде поймали жуликов с магнитом на счётчике, пришлось протокол составлять.

Видимо версия с магнитом показалась жильцам правдоподобной, а может напугало слово «протокол», но домофон благодарно тренькнул, и дверь открылась.

Лампочка над головой нервно помигивала. Осторожно ступая, Лена поднялась по лестнице на второй этаж. Круглый плафон над дверью незнакомой квартиры служил его обитателям не источником освещённости, а моргом для мух, комаров и мошек, которые неизвестно уж каким способом умудрились проникнуть внутрь стеклянной колбы. В сумерках маленькое подъездное оконце скорее поглощало видимость, чем позволяло разглядеть что-то под ногами. Лена споткнулась о нечто мягкое и отшатнулась. Вгляделась в чёрный силуэт.

– Таня?! – Лена начала трясти девушку, но та не реагировала. Тонкое запястье еле-еле пульсировало жизнью. Рязанцева включила фонарик на телефоне. Яркий луч осветил чёрное лицо девушки и такие же чёрные руки. Рядом с телом странный предмет, похожий на подзорную трубу, только с рукоятью.

Лена направила фонарик вверх, на площадку третьего этажа. Альбинка лежала, вытянув вперёд руки, левая кисть беспомощно свесилась на ступеньку. То, что это Пулько Лена догадалась интуитивно. Лицо девушки было обезображено настолько, что узнать в нём милую нежную Мальвину почти невозможно. Да и лицом этот кусок растрескавшегося асфальта назвать было нельзя. От увиденного у Рязанцевой подкосились ноги, она медленно сползла по стеночке, не присела, а шлёпнулась на ступеньку и заплакала. «Не успела» – мысль, застрявшая где-то между сердцем и головой, мешала сосредоточиться и начать действовать. Так прошло несколько минут, а может и часов, а может время попросту остановилось. Всё ещё сотрясаясь от рыданий, Лена стала тыкать по циферкам в телефоне. С трудом, заикаясь и всхлипывая, что-то пробормотала в трубку. Вдруг тело над ней слегка шевельнулось, послышался слабый стон и совсем уж не к месту Мальвина чихнула. Лена вздрогнула.

– Алька? – Не поднимаясь с колен и упираясь руками в ступеньки, Лена двинулась в сторону ожившего тела.

– Ты чего на карачках? – Альбинка приподнялась и уставилась белеющими на фоне обугленного лица глазищами. В таких случаях говорят – захлопала ресницами, но ресниц не было, на их месте торчали белыми спиральками остатки волосков. – Тебя ранили?

– Меня? Нет. – Лена встала с колен и попыталась помочь подняться однокласснице. – Ты жива?

– Как видишь. – Альбинка оперлась о протянутую руку и встала. – Я пойду.

– Куда?

– Домой. Там дети…

– Альбин, подожди, сейчас «Скорая» приедет. Тебе в больницу надо. – Лена смотрела в изуродованное лицо девушки, стараясь протолкнуть застрявший ком в горле, и лихорадочно думала, что ей сказать, как подготовить. Иная красавица скорее выберет смерть, чем уродство.

– Не нужна мне больница. Голова немного кружится и в затылке ноет, а в остальном всё нормально. Обойдётся.

– Альбин… мы должны у тебя показания взять. И… ещё… у тебя лицо…

– Но ведь никого ещё нет, я посмотрю, как там дети и вернусь. Но только для показаний. В больницу не поеду, и не проси. На кого я детей брошу, да и муж скоро должен с работы вернуться.

– Но лицо…

– Лицо умою, – перебила Альбинка. – А «Скорая» пусть вон её забирает. Сволочь, – бросила в сторону Ветровой. – Хотя и помрёт – не жалко.

– Альбин…

– А что? Что я ей сделала? Сволочь. – Альбинка презрительно плюнула в сторону распластавшегося по плитке тела Ветровой и стала подниматься по лестнице, но вдруг остановилась, перегнулась через перила и усмехнулась. – Интересно, как она теперь с таким лицом мужиков будет кадрить. Так ей и надо.

Дверь наверху стукнула. Значит Альбинка уже вошла. Вот сейчас она пройдёт в ванную, посмотрит в зеркало и… Лена замерла в ожидании крика ужаса, но повисшую в подъезде тишину нарушило лишь слабое шевеление тела Ветровой, которая постепенно приходила в себя. Лена дёрнулась в её сторону, но не для того, чтобы помочь, а, чтобы схватить подозрительный предмет, который по всему и был тем самым электрошокером. Увесистый прибор казался чересчур громоздким, к тому же понять, как он работает, человеку далёкому от физики непросто. Лена осторожно вскинула орудие на плечо и заглянула в объектив трубки. В этот момент раздался шум шагов на лестнице, она обернулась… размытое фокусом лицо Махоркина застыло в гримасе ужаса.

– Эй, Рязанцева, опусти дуло, – раздался позади начальника насмешливый голос судмедэксперта. – А то ненароком испортишь Махоркину цвет лица.

Наверху снова раздался стук дверей, и лёгкие шаги возвестили о возвращении Пулько. Лена опустила прибор и посмотрела на Альбинку. На нежной коже лица Мальвины был заметен лишь лёгкий румянец.

– А… – Брови-чайки медленно поползли вверх. – Как это?..Твоё лицо… оно же… Алька, как ты это… – Лена тряхнула головой, отгоняя галлюцинацию. – Как тебе удалось лицо спасти?

– Аюрведа! – подмигнула красавица Мальвина.

Глава четвёртая

Это была самая настоящая любовь. С первого взгляда. Скажите, такого не может быть. В семь лет и любовь? Ну влюблённость может быть… Но, чтоб любовь…

Почему-то взрослым кажется, что дети могут очень сильно и по-настоящему любить только своих родителей, всё остальное глупости, подражание взрослым. Но это была настоящая любовь.

В тот день она опоздала. Было обидно до слёз – ведь первый раз в первый класс. В школьный двор она вместе с матерью вбежала, когда линейка уже закончилась, а мальчишки и девчонки первого «Б» класса толкались вокруг учительницы, стараясь отвевать себе место рядом и тем самым возможно заслужить благосклонность педагога. Седовласый фотограф нервно расталкивал первоклашек, пытаясь расставить их в три ряда. Композиция была стандартная, выработанная годами – мальчик-девочка, мальчик-девочка. Те, что повыше сзади, коротышки впереди. Справиться с галдящей ребятнёй удалось с трудом. Её поставили с краю. На фото она так и стояла единственная с портфелем в руках. Рядом с коротышкой – смешным, круглым Сашкой Минцем. Через десять лет он уедет в Израиль, а ещё через какое-то время станет известным врачом-хирургом. Пластическим. Одним из лучших в мире, и бывшие соотечественницы будут всеми правдами и неправдами пытаться попасть к нему на приём. А в классе над ним посмеивались, особенно на уроках физкультуры. Он последним пробегал стометровку, на прыжках в длину плюхался попой в песок почти у самой отметки для толчка и никак, никак не мог взобраться по канату. Так и висел, болтаясь синим шариком на конце толстой верёвки, трусливо поджимая ноги почти к самому подбородку. Ребята смеялись, шутили – «колобок повесился».

Их и за парту посадили вместе. Сашка недовольно сопел весь классный час, а когда прозвенел звонок, поковырялся в портфеле и вытащил из него завёрнутый в коричневую упаковочную бумагу бутерброд с докторской колбасой.

– Будешь? – спросил шепеляво и недовольно.

Таня отвернулась к окну, и глаза её остановились на красивом, ровном профиле. Этот профиль она потом выведет карандашом на белом альбомном листе и повесит на стену напротив кровати, так чтоб не расставаться с любимым образом ни на минуту.

Все десять лет она сходила по нему с ума. Таня была способной девочкой и легко могла бы стать отличницей, но профиль отвлекал, и мыслями она уносилась далеко от задачек и правил грамматики. Она не просто его любила, она горела любовью, так что огонь чувств физически обжигал ей горло. Но Сенька почти не обращал на неё внимания. Ему была нужна только эта Мальвина. Они всегда были вместе. Сидели за одной партой, после уроков бежали на бальные танцы, он провожал её домой, с какой-то особой нежностью перекидывая ранец подруги через своё плечо. Таня грустно провожала их глазами. А ещё этот Николенко, его друг, вечно мешался под ногами, постоянно к ней цеплялся, говорил какие-то пошлости, Таня краснела, а Сенька в поддержку друга ухмылялся. Если бы он только знал…

Чувства, особенно такие сильные очень тяжело годами держать в себе, не давая выхода. Ей хотелось сказать о своей любви всему миру, не просто говорить, а кричать. Публично. Так, чтоб знали все, даже зубная щётка. Но она молчала, ждала подходящего случая, верила, что он настанет. И он настал…

– А… одноклассница. Что-то вы к нам зачастили. – Знакомая седовласая врач строго смотрела на Рязанцеву, как будто та в чём-то провинилась. – Что это у вас происходит, скажите на милость. И недели не прошло, как вы снова к нам пожаловали. Второй случай. То топятся, то поджариваются.

– Мне бы допросить…, – пролепетала Лена.

– Рановато. Жить, она конечно, будет. Но психологическое состояние неважное. Плохо вас в школе учили всё-таки…

– Чему? – удивлённо приподняла брови Рязанцева.

– Чему, чему… физике. Она о чём думала… в мокром-то платье… с электричеством шутки плохи, это каждый школьник знает. Хорошо – жива осталась. Хотя с такой внешностью ей трудно будет жить. Нужна пластика… серьёзная… одной операцией не обойтись. Ей бы в Израиль. К Минцу.

– Вряд ли это возможно. Ближайшее время уж точно не до красоты будет.

– В любом случае пока я вас к ней пустить не могу. Приходите завтра, может немного в себя придёт.

По иронии судьбы Таня Ветрова лежала в той же палате, откуда днём ранее выписали Арсения Дынькова.

Сэм долго водил пальцем в журнале.

– Ветрова, четверть заканчивается, а у тебя ни одной отметки.

Самую короткую четверть почти всю Таня проболела. Навёрстывать упущенное было некогда. Сэм по привычке почесал залысину, высунув при этом язык. Ученики захихикали.

– Значит так. Подготовишь реферат. Тему я тебе подберу. В помощники возьмёшь – Дынькова, у него тут тоже между четвёркой и пятёркой. Оценку получите одинаковую, она и станет четвертной. Поняли? В пятницу заслушаю.

От счастья у Тани перехватило дыхание. Вот он… счастливый случай… эту возможность уж она постарается не упустить.

Они договорились встретиться в субботу у него дома. «Родителей не будет», – накануне предупредил Сенька. – «Так что никто не помешает». Голова закружилась от этих слов. Таня густо покраснела и, опустив глаза, с трудом выдавила: – «Хорошо, Сеня, я буду в пять».

Ночью она не спала, сладкие и пугающие мысли путались, лёгкая дремота рисовала картину нежных, робких поцелуев и объятий, которые с каждой минутой становились всё смелее и настойчивее. Таня чувствовала, как горячая волна возбуждения нарастает внутри неё и требует выхода. Она застонала. Нет, просто так она не уйдёт от него. Она всё ему скажет. И пусть он делает, что хочет. Она позволит ему всё. Всё. И тогда ему уже не уйти от её любви.

Таня прихорашивалась весь день. Долго перебирала наряды. Короткая юбка, колготки-сеточки. Ноги у неё были красивые, на них заглядывались даже взрослые женатые мужики. У Альбинки не такие. Тоже стройные, но у Тани они словно выточенные. Широкий волан глубокого выреза блузки зрительно увеличивал грудь, а маленький кулон в виде капли на серебряной цепочке волнительно посверкивал в складке декольте.

«Сработает?», – засомневалась Таня и, немного подумав, направилась в кухню. В шкафчике, переделанном под «бар», стояло несколько бутылок алкоголя, привезённых отцом из командировки. Таня покрутила бутылки с красивыми этикетками и выбрала виски.

От её дома до дома Сеньки минут двадцать ходьбы, но Таня пролетела их как на крыльях. Настроение было таким, что даже лифт вызывать не стала, пять этажей для бабочки – не высота. Решительно нажала на кнопку звонка… открыл Николенко. Такого поворота она никак не ожидала.

– Ничего себе, Ветрова, какая ты… – присвистнул Юрка. – Заходи скорей, мы уж заждались.

Она нерешительно ступила через порог… не уходить же теперь.

Сенька сидел за столом, уставившись в компьютер.

– Привет. Я тут почти весь материал уже подобрал, нашёл готовую курсовую близко к нашей теме, немного переработать, лишнее выбросить и реферат готов. Мне, вообще-то, пятёрка нужна.

Таня стояла в дверях, ни слова не понимая. Совсем не таким ей грезилось это первое свидание.

– Ну что ты застряла в проходе. Давай заходи, садись, расслабься, за тебя уже всё сделали, – разглагольствовал Николенко, вальяжно развалившись на диване и поедая Татьяну похотливым взглядом. – С тебя поцелуй.

Она посмотрела на Сеньку и сделала шаг вперёд. Юрка стремительно подскочил с дивана и вплотную приблизился к Татьяне.

– Да не его… меня. Сенька, ты ведь не против, чтоб Танька меня вместо тебя поцеловала. Уступи, дружище, я в долгу не останусь.

Сенька оторвал взгляд от монитора, повернулся и уставился на девушку, как будто впервые увидел. В глазах мелькнул интерес. Оценивающе прищурясь, измерил долгим взглядом с ног до головы и медленно перевёл взор на друга.

– Ладно, валяй!

Юрка протянул руку, но Таня резко оттолкнула его.

– Отстань!

– Ты чего, Ветрова! Я же любя.

– Да иди ты…, – с ненавистью посмотрела на Николенко.

– А пойдём вместе, а? – оскалил жёлтые зубы Юрка.

Таня не знала, как ей поступить. Свидание было испорчено, но вдруг ещё можно что-то поправить, ведь вряд ли когда представится такой случай. И Сенька… впервые так смотрел на неё.

– Вот. – Таня протянула пакет.

– Что это? – Юрка пальцем отодвинул край пакета и заглянул внутрь. – О, да ты с магарычом. Это дело.

Виски на вкус был противным. Она вообще не любила алкоголь. Но ребята делали вид, что понимают в нём гораздо больше. Они залпом вливали горьковатый напиток себе в рот, быстро заедая копчёной колбасой и яблоками. Виски оказался крепким, весёлое возбуждение нарастало с каждой минутой. Невесело было только Татьяне. Охмелев, Николенко стал настырно домогаться её и вскоре собственных сил, чтобы отбиваться, уже не хватало.

– Какие ножки, – облизывая губы, шипел на ухо Юрка, одной рукой обнимая её за плечи, другой поглаживая коленку. Сенька поощрительно глядел со своего места на приставания друга, и глаза его при этом из голубых становились синими.

– Отстань, – девушка попыталась оттолкнуть назойливого ухажёра, но пьяный Николенко больно сжал запястье и, с силой завернув ей руку за спину, повалил на диван. В нос ударил тошнотворный запах. Это зловоние из смеси алкоголя, копчёной колбасы и яблок она будет помнить всю жизнь и, каждый раз вспоминая события того дня, оно будет накатывать на неё, вызывая тошноту и боль внизу живота.

– Аааа…, – закричала Таня, умоляюще глядя на Арсения, но того похоже возбуждало происходящее.

– Молчи, зараза. – Николенко отпустил запястье, и широкой ладонью зажал рот отбивающейся из последних сил девушки. Затем навалился всем телом, и вырваться из-под этой массы было уже невозможно.

Таня задыхалась, от недостатка воздуха стала кружиться голова, она почти потеряла сознание, когда острая боль разорвала низ живота.