Текст книги "Мальчики да девочки"

Бедная Дина страдала ужасно. Прикосновения всегда были для нее едва ли не самой важной частью отношений, и теперь она смотрела на сестру, как растерянный щенок, не понимающий, за что его наказали, спрашивала недоуменно: «Ася, ты что, больше меня не любишь?» Ася отвечала: «Не говори глупости, конечно, люблю». Дина, разулыбавшись, бросалась ее целовать, но Ася незаметно отстранялась. И Дина перестала спрашивать «а где Ася?», но страдать не перестала.

Ася и сама мучалась, и больше всего от изменившейся себя – невыносимо. Утешая той ночью Дину, она не то чтобы намеренно делала красивый жест, благородно «уступая» ей Павла, но… да, если быть честной, это был красивый жест. На самом деле Ася была совершенно уверена в том, что Павел УЖЕ принадлежит ей. Доктор Певцов не признавался ей в любви, не ласкал ее робкими взглядами, не подстерегал ее в коридоре со страстными поцелуями, и ни с какими не подстерегал, и вообще, положа руку на сердце, никак официально не обозначил своих чувств, но Ася ЗНАЛА. Не потому, что он об этом сказал, а потому, что она красавица и по-другому не может быть.

После Дининых признаний в любви к ее любимому Ася ничуть не разуверилась в любви Павла к ней, – да и почему бы ей разувериться?.. Лучше бы, конечно, Дина безответно влюбилась в кого-то другого, – бедная Дина нарушала ее счастье своим несчастьем, но Ася была готова всем сердцем жалеть сестру, но…Но Дина, Дина!.. Это же просто немыслимо, нелепо, уму непостижимо, что она вытворяет!.. Она же ничего не понимает! Не понимает, что должна быть несчастна, что Павел свой выбор сделал. Дина ведет себя так, как будто у Павла есть ВЫБОР, неуклюже кокетничает, присаживается рядом, улыбается, рассказывает ему о чем-то, как будто специально не замечая, что нет никакого любовного треугольника, а есть «третий лишний»…

Ася сознавала, что Дину нужно еще больше пожалеть за наивность, за слепоту, за то, что та действует как неуклюжий плюшевый медведь в кукольном домике, который, не замечая переполоха, весело усаживается на головы изящных куколок. Она стыдилась своего невеликодушия, но ничего не могла с собой поделать, – сестра стала ей физически неприятна. Дина всегда была для нее тем же, что и она сама, а теперь вдруг стала чужим, отдельным от нее существом, и она никак не могла обнять ее, прижать к себе, погладить.

На Надеждинской всегда были люди, – если не гости, то ночующие знакомые и родственники, всегда звучал смех, разговоры, и на фоне разнообразной жизни не сразу стало заметно, что Ася с Диной постепенно начали друг друга избегать. Под каким-то прозрачным предлогом – нежелание беспокоить Асю с Лилей поздними приходами с работы – Дина перебралась ночевать в самую дальнюю комнату, предпочитая мерзнуть, чем быть рядом с сестрой. Фаина, всегда так въедливо вникающая во все подробности быта, прежде тщательно вымеряла бы температуру воздуха в обеих комнатах, переночевала бы под каждым пледом и одеялом, проверяя их сравнительную теплоту, и только потом разрешила бы или не разрешила, но сейчас она только пожала плечами – делайте что хотите.

Единственное, чего сестры действительно хотели, это скрыть от матери свое соперничество, – обеим было невыносимо перед ней стыдно, как будто, полюбив одного и того же человека, они совершили какое-то семейное предательство.

Конечно, девочкам не удалось бы долго обманывать Фаину, но после отъезда Ильи Марковича в Белую Церковь Фаина и сама ослабила свою семейную хватку. Она ждала известий об отце и брате, известий не было, и в это время вся семья как будто немного разбрелась, развязалась – у детей была своя драма, у взрослых своя. Так что Фаина стала к своим домашним не то чтобы равнодушной, невнимательной, но чуть более рассеянной, НЕ ТАКОЙ внимательной. Как все властные люди, она обладала способностью не видеть того, что происходит у нее под носом, если это не вписывалось в ее планы. А ее планы были – выдать Асю за доктора Певцова, и она продолжала вести с Павлом доверительные разговоры уже почти как с членом семьи и даже однажды, желая приободрить его, сказала:

– Я не против русского мужа для девочек. Мои девочки особенного религиозного восприятия не получили, они свою нацию уважают, но я не против русского мужа.

Фаина очень расстроилась бы, узнав, что она ВСЕ ПРОПУСТИЛА, но ничего не поделаешь, так и было – к счастью девочек, все это ИНТЕРЕСНОЕ прошло мимо нее.

Лиле Асины-Динины страсти казались немного смешными и детскими, да и сам ПРЕДМЕТ страсти казался ей второсортным. Но все же она увлеченно плела мелкие интриги в Асину пользу, хотела все устраивать, все решать, все нити держать в своих руках, и иногда у нее даже мелькала самодовольная мысль, что все у них будет так, как она захочет.

– Ты заметила, каким он смотрит на меня особенным взглядом? – теребила Ася Лилю. – Ты заметила, как он подал мне пальто? А когда говорили о том, кто как понимает красоту, он сказал, что ему нравится южная красота, ты заметила, как он при этом кивнул на меня? Как ты думаешь, когда он признается мне в любви?

– Уж очень он робок, наш Ромео, – сокрушалась Лиля. – Придется мне взять это дело в свои руки. Ты ничего не умеешь.

– Не умею… – вздохнула Ася. – Но женщина не может первой признаться в любви…

– Не может, ни за что не может, – охотно согласилась Лиля.

Большая ошибка считать другого человека предметом, который можно передвигать по своему разумению, а у нее была такая склонность – считать мужчин предметами… И даже случай с Никольским не разубедил ее в этом – в глубине души Лиля считала, что все дело в том, что она поставила его НЕПРАВИЛЬНО…

– Существует тысяча способов… – Лиля задумалась и мгновенно нашлась, выбрав из своих тысячи верных способов один для Аси. – Представь себе сцену: вы сидите рядом, у тебя вдруг разорвались бусы, он бросился собирать, ты тоже. Вы оба стоите на коленях, и вдруг ты – раз, и поднимаешь на него глаза. – Лиля подняла глаза вверх, похлопала ресницами: – Вот так. – И медленно прикрыла глаза с томным видом. – Затем ты быстро закрываешь глаза, и тогда он тебя целует… Поняла?

Ася засмеялась:

– Ты типичная соблазнительница из фильма.

– Ну, и делай тогда все сама, – обиделась Лиля. – Женщина всегда может немного подтолкнуть мужчину к объяснению, это во всех книгах написано…

– Но если бусы вдруг не порвутся? Они же не могут порваться по заказу, силой мысли…

– При чем здесь твои мысли, дурочка? – покровительственно сказала Лиля. – Ты сама порви, только не мои зеленые, а которые не жалко. Я тебе дам знак, а ты незаметно дернешь за нитку…

Кончилось это тем, что Лиля сама дернула за нитку, но дальше все пошло не по плану – Павел Асю не поцеловал…

Павел молчал и дружил со всеми, и между сестрами потихоньку началась подковерная борьба. Ася была слишком горда, чтобы на глазах у всех увлекать Павла в отдельные разговоры, а Дина – нет, не слишком. К тому же у Дины с Павлом обнаружились общие научные интересы.

В свободное время Певцов писал научную работу на модную тему «Трудовое воспитание детских коллективов» – пытался связать трудовое воспитание с психологией и невропатологией. Дина собирала для него практический материал, и они часами сидели за угловым столиком в гостиной и что-то вместе высчитывали, делили количество детей на количество посаженных деревьев или склеенных коробочек, получая коэффициенты детского трудолюбия, строя графики зависимости учебного времени от количества коробочек… Разобраться в этом не мог никто, кроме них самих.

Ася радовалась, когда Павел приходил на литературные четверги, но радовалась напрасно: когда приходил Павел, появлялась и Дина, – уж не сговаривались ли они заранее? И тут же оказывалось, что Павлу по его научным надобностям необходима Дина, и они с Диной ворковали в углу о своих коэффициентах.

В коэффициентах прошел месяц, и работа Певцова о трудовом воспитании детских коллективов была написана, и, казалось бы, на этом Асины неприятности должны были закончиться. Но Певцов с Диной ПРОДОЛЖАЛИ все так же подолгу сидеть вдвоем в гостиной, разговаривали, а бедная Ася под разными предлогами бродила мимо них и прислушивалась.

Теперь Павел обсуждал с Диной еще одну модную тему – вопросы детской сексуальности. Ранняя детская сексуальность искажает половое содержание современного человека – вот в чем состояла научная идея, поэтому необходим правильный подход родителей, врачей и школы к социальным и биологическим интересам ребенка. Ася дулась, недоумевала: понятно, что это не роман, не ухаживание, а совместное осмысление правильного подхода, но… Ася ходила вокруг, как охотник, пристально рассматривая следы, и вдруг незаметно начала по-настоящему ревновать, ревновать так, как если бы они держались за руки, целовались, не сводили друг с друга влюбленных глаз. «Почему он выбрал ее, а не меня? – спрашивала себя Ася и тут же пугалась своих мыслей: – Ой, а разве он ее выбрал?..»

* * *

– Ох, какой ужас, как же так, какое страшное предательство, – приговаривала Дина. – Какой подлый этот Данглар, а как же Мерседес, как она могла поверить, я бы на ее месте ни за что не поверила в наветы на любимого человека…

– Вы бы ни за что не поверили, но ведь вы по натуре очень преданная, – смеясь, отвечал Павел.

Весь воскресный день они с Леничкой и Асей читали вслух «Графа Монте-Кристо». Все прежде «Графа Монте-Кристо» читали, кроме Дины, – оказалось, что Дина вообще не читала Дюма, и всем доставляло удовольствие следить за ее реакцией. Дина так непосредственно ужасалась, возмущалась и вообще ПЕРЕЖИВАЛА, что это было как театр, в котором они были актерами, а она единственным благодарным зрителем.

– Постойте, погодите! У Мерседес КРАСНОЕ платье! – Дина вдруг вскочила, выбежала из комнаты и тут же вернулась с тонкой серой книжицей. На обложке книжицы черными буквами было написано «Сборник задач по внешкольной работе библиотек». – У Мерседес КРАСИВОЕ КРАСНОЕ платье, и сама она КРАСИВАЯ… – озабоченно сказала Дина, открыв первую страницу своей книжицы. – Посмотрите, вот первое задание: «Девочка двенадцати лет боится крови. Составить список книг, чтение которых заставило бы девочку отказаться от инстинктивного отвращения к красному террору». Нужны книги, где красный цвет символизирует красоту, а не кровь. Нужно внести в список «Графа Монте-Кристо»!

Леничка возмущенно фыркнул:

– О боже, Дина… ты думаешь, что говоришь?.. Ты говоришь, как сторонник красного террора, убийств…

– Нет, я нет… Но ведь советская власть должна защищать себя от врагов, – возразила Дина.

– Для большевиков не имеет значения, враг человек или нет, только вопрос имеет значение – к какому классу он принадлежит. Разве ты не понимаешь, – в этом и есть смысл красного террора. А если бы они решили уничтожить как класс всех фотографов?.. Тогда бы ты поняла весь ужас такого подхода?

– Что, если нам поставить «Графа Монте-Кристо» в нашем театре? Для учеников второй ступени? – перебила его Дина с загоревшимися глазами. Она уже поставила «Дюймовочку» для учеников первой ступени, и Дина вошла во вкус, и ребята вошли во вкус, – это был успех, к ним на спектакли приходили со всего района. Была только одна проблема – ребята расхватывали «хорошие» роли, и никто не хотел играть роль жабы и крота. На крота все же нашелся мальчик, играл крота в очередь с Диной, а жабу всегда играла только Дина. А для учеников старшей ступени они поставили «Двенадцать» Блока, тут Дина была только режиссером, и у них тоже был успех… – Правда, нам сейчас рекомендуют пьесы на революционную тематику, чтобы театр был средством политической агитации. Про революционную борьбу, про боевые действия на фронтах гражданской войны… Но ведь можно и то, и другое, правда?

Леничка махнул рукой – что с тобой говорить, Дина…

– Можно было бы использовать метод проектов!.. – мечтательно сказала Дина.

Дина была увлечена новыми педагогическими методами, разработанными американскими педагогами. Кое-что в качестве эксперимента разрешалось использовать в единой трудовой школе, и самые прогрессивные учителя старались следовать модным тенденциям, – Дина, конечно же, была среди них.

– Это такой замечательный метод, который позволяет нам меньше думать о программах и больше думать о самих детях, чтобы им было интересно! И наш заведующий, Зададимся Вопросом, меня во всем поддерживает… Понимаете, есть дети, которые не хотят учиться… А при использовании метода проектов они не просто учатся и не просто ставят спектакль, а делают все вместе! Смотрите, допустим, вы ученик, который пришел в наш проект «Театр», – Дина вскочила и принялась ходить по комнате. – Мы все вместе читаем «Графа Монте-Кристо», обсуждаем, спорим. Дальше – дети начинают понимать характеры героев, здесь столько моральных проблем – предательство, верность! Дальше – на уроках истории дети узнают историю Франции! И вот они уже вовлечены в историю эпохи!

– Мне кажется, замечательно, – поддержал Павел. – А что же дальше?

Дина улыбнулась:

– Дальше?.. Дальше совсем немного. Останется только выучить роли, отрепетировать, сшить костюмы, пригласить гостей…

– Обучение мотивируется интересом к конечному результату – к спектаклю. Ученики приходят к мысли, что образование помогает решать те или иные интересные жизненные задачи, – одобрительно кивнул Павел. – Вы, Дина, молодец, что никогда не перестаете думать о работе…

– Дина думает только о работе, – мило улыбнулась Ася. – Вчера утром она убежала без юбки… с улицы вернулась. Хороша бы ты была в школе – учительница в одной блузке и нештопаных чулках… как клоун.

Сестер все больше разносило в разные стороны, и, может быть, эти привычные семейные посиделки совсем прекратились бы, если бы не Павел – ни одна не могла пропустить вечера с ним. Но они давно уже начали ссориться, сначала неуверенно, а потом все более жестко.

Зачинщицей ссоры всегда была Ася. Ася язвила, придиралась, насмешничала… не может быть, думала она, это не я произношу все эти злые обидные слова, не я делаю все эти глупые стыдные гадости… Ася с презрительной жалостью называла Дину комсомолкой, общественницей, слугой народа, и Дина потихоньку начала отвечать, не менее презрительно называла сестру поэтессой. Обе, и Дина, и Ася, во что бы то ни стало хотели скрыть от Павла это свое взаимное недоброжелательство, злую иронию, насмешки, но стоило одной перестать сдерживать враждебность, вторая мгновенно зажигалась об нее, как спичка.

– Я всегда думаю о работе, потому что я люблю свою работу, люблю школу и детей люблю, а вот ты… ты просиживаешь в своем учреждении, даже названия не знаешь. Сидишь и только все путаешь, и мечтаешь о небесных кренделях, – надувшись и покраснев, ответила Дина, она не умела съязвить с милой улыбкой.

– Я не мечтаю о небесных кренделях, я пишу стихи, – обиженно вскинулась Ася. Ей очень хотелось рассказать при Павле о своем успехе, но хвастаться нехорошо, неловко… И вдруг сказалось само, – она произносила эти хвастливые слова и сама ужасалась своей нескромности: – Я читала свои стихи на вечере в Доме искусств. Висела афиша «Цех поэтов», и я была записана в афише после Мэтра и остальных известных поэтов…

– Под мелкими буквами «и другие…», – обиженным басом добавила Дина и, почувствовав все же неловкость, заторопилась переменить тему: – А у нас в школе тоже будет вечер поэзии. Ученики первой ступени будут читать Пушкина, и ученики второй ступени тоже будут читать Пушкина…

– Все это глупое школярство, – с полными слез глазами сказала Ася. – Вот мы с Лилей были на панихиде по Пушкину…

У Лили появился новый поклонник. Они с Асей услышали его впервые на вечере в Доме литераторов. Лиля сама к нему подошла и как-то сумела выразить, что очарована, – захлебывалась восторгом, была от восхищения очень мило косноязычна, трепетно лепетала: «Осип Эмильевич, вы восхитительны…» Можно было бы сказать: «Осип Эмильевич, я восхищена…», но она знала, что фразу нужно начинать с «вы», а не с «я».

Он жил в Диске, и Лиля приходила к нему, сидела в его комнате на большом диване, а он ходил по комнате, курил и читал стихи. Иногда он рассказывал ей о своих увлечениях, она слушала, смеялась, – он был удивительно остроумный, как будто видел не один слой всего – предметов, явлений, а несколько, из этой глубины вытаскивал что-то, и уже получалось смешно. Обращался он с ней как с ребенком, нежно, но непременно хотел звать ее по имени-отчеству, и Лиля сначала вздрагивала, – она и забыла, что она Рахиль Эмильевна, но ему нравилось, что они Осип Эмильевич и Рахиль Эмильевна, будто библейские персонажи.

Совсем по-честному Лиля не могла причислить его к своим поклонникам, скорее, она была его поклонницей или же они оба «поклонялись» друг другу, она – замирая от восторга и чувства причастности, а он – любуясь ее восторгом и красотой. Лиля для себя безошибочно определила, что никакие любовные отношения ему не нужны, а для поэтического вдохновения необходимо кем-то восхищаться, и она просто попалась ему под руку. Но было лестно попасться под руку ТАКОМУ человеку. Он был плохо выбрит и вообще очень пренебрежителен к своей внешности, галстук смотрел набок, костюм был как-то отдельно от него, но у него было лицо гения, и такой в нем горел жар духовной жизни, и такие у него были стихи – гений… Гений, но какой-то неприкаянный. Он был старше прозаиков и «старший по культуре», и повсюду свой, но что-то роднило их, кроме его настоящего и ее фальшивого отчества, – она была всем немного чужая, и он был всем чужой. Это было странно, ведь у него не было поддельной жизни, чужих документов, он был сам себе равен, он-то был СВОЙ… свой, но как будто свой-чужой, как обреченный, выпавший из гнезда птенец. Если бы Лиля дала волю своим чувствам, она сказала бы, что он вызывает в ней восхищение и жалость, но она не осмеливалась жалеть.

Лиля повторяла про себя его строчки: В Петербурге мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем, и блаженное, бессмысленное слово в первый раз произнесем. В черном бархате советской ночи, в бархате всемирной пустоты, все поют блаженных жен родные очи, все цветут бессмертные цветы…[27]27
  Цитируется стихотворение Анны Ахматовой.


[Закрыть]

Стихи были прекрасны, и он был прекрасен, и еще более чужой ей, чем все остальные.

В феврале, в годовщину смерти Пушкина, он придумал служить панихиду по Пушкину, и Лиля с Асей вместе с другими студийцами ходили с ним в Исаакиевский собор, – собор был еще открыт как церковь. Он раздал им свечи, Ася с Лилей стояли рядом с ним, держали в руках зажженные свечи, думали о Пушкине, и это было трогательно и величественно, и понятно, что из тех впечатлений, которые останутся на всю жизнь.

– Лучше бы ты пошла с учениками в церковь… Важно, что люди чувствуют, именно это важно, а не заученные стихи… – упрямо сказала Ася.

– Нет, важно, что ученики выучат стихотворение, – возразила Дина. – А ходить с учениками в церковь нельзя.

Вот так они страстно спорили, каждая старалась доказать, что сестра живет неправильно, сражались каждая за свое, а на самом деле за доктора Певцова…

– Я тоже всегда думаю о работе, – примирительно сказал Павел. – Сейчас, когда читали «Графа Монте-Кристо», думал, что у Данглара невротические симптомы… У меня есть пациент, похожий на него. Фамилию его я не могу назвать, он партиец, занимает приличный пост. Невротические симптомы, затем гипертония, вялый обмен веществ… И вы знаете, удивительная картина, сразу у нескольких моих пациентов-партийцев, занимающих значительные посты, налицо совершенно та же картина…

– Павел, а вы напишите статью «Невроз как профессиональное заболевание партактива ВКП(б)», – невинным голосом посоветовал Леничка. – Причины невроза – постоянное нервное возбуждение, нарушение нравственных норм, культурная дикость.

Павел снисходительно улыбнулся – он любил Леничку, считал его большим путаником, бесполезным мудрецом, но при этом восхищался его сложностью как чем-то бесконечно чуждым ему самому. Леничка мечтает изменить лицо мира, это смешное мальчишество, но это и завораживает… Сам он никогда не думал ни о чем, кроме конкретных вещей: получить врачебный диплом, написать статью, жениться, завести детей. У него была одна мечта – когда-нибудь иметь свою клинику, не руководить, а именно ИМЕТЬ СВОЮ… Но даже его единственная мечта была конкретной, у нее были стены, крыша, больничные койки… А Леничка мечтает что-то СОВЕРШИТЬ… Пусть он и не изменит лицо мира, но, во всяком случае, оставит свой след.

– Ты всегда выглядишь как клоун, вот и сейчас – к тебе эта кофта совсем не идет, – немедленно сказала Ася, когда Павел попрощался и они остались одни.

«К тебе это не идет…» – говорила она, увидев сестру все равно в чем. И сейчас она хотела сказать еще жестче – «к тебе с твоей грудью вообще ничего не идет», но ее что-то удержало.

– Почему не идет? – удивилась Дина и тут же расплакалась: – Хорошо, пусть я клоун, а ты… ты поэтесса. – Она хотела сказать «бездарная поэтесса», но и ее что-то удержало.

– Девочки, не ссорьтесь, – примирительно заметил Леничка. – Когда вы умрете и вместе с Павлом попадете в рай, вы сможете стать двумя скамейками у его ног, на тебя, Ася, он обопрет правую ногу, а на тебя, Дина, левую…

– Это такой обычай? – подозрительно поинтересовалась Дина. – Красиво…

– О-о… да, Динуля, это такой обычай, – улыбнулся Леничка. – Вы знаете, я каждое утро благодарю Бога за то, что я не родился женщиной.

– Почему? – сквозь слезы удивилась Дина.

– Во-первых, у иудеев принято каждое утро благодарить Бога за то, что не сотворил тебя женщиной, – притворно важно объяснил Леничка. – А во-вторых, будь я женщиной, я был бы влюблен в Павла. Вот я каждое утро и благодарю Бога за то, что я не влюблен в Павла Певцова.

Вот такой получился антагонизм, а невинный как младенец доктор Павел Певцов, казалось, и не подозревал, что является причиной всех этих шекспировских страстей…

Но что же Павел? Неужели он действительно был такой дурачок и не понял, что из-за него рушатся отношения между сестрами?.. Или же он вовсе не был милым и достойным, а был таким бессовестным ловеласом, что позволял любить себя обеим? Или…

Ничего подобного – доктор Певцов не был ловеласом, не был дурачком, и ничего от него не укрылось. Просто он уже выбрал и даже с выбранной им сестрой спал. И сегодня он подумал: пора бы уже объясниться, а то получается нехорошо.

Ему было необыкновенно славно в этой семье, – семья была открытая, любопытная к людям, совсем не такая, как у его родителей – замкнутый душноватый мирок, в котором никогда не бывало чужих. Больше всех в этой семье его привлекали Леничка и Илья Маркович, с его образованностью, умом и нестерпимым, льющимся из глаз одиночеством. В этих двоих чувствовалась постоянная жизнь духа, а все остальные были просто милые, обычные. Но так удивительно приятно все это – широкий мир, открытый дом, девочки читали, играли, пели. Единственная, кто казался ему чужим, – это Лиля, она даже внешне ему не нравилась, слишком тонкая, слишком прямо держалась, слишком подчеркнуто воспитанная и, главное, вся чужая. А вот девочки Левинсон были земные, теплые, – и обе влюблены, и обе ему нравились. Как человек душевно здоровый, он понимал, что нельзя же просто стоять и смотреть, как тебя любят, нужно ответить, выбрать…

Ася была нежная, кудрявая, большеглазая – загляденье. Они были бы отличной парой, он северного типа, она южного, оба крупные, красивые. Какие у них будут чудесные дети, думал Павел, представляя себе мальчика и девочку: мальчика светловолосого, а девочку в темных кудряшках. По всему получалось – Ася.

Но все решилось помимо него. Можно, конечно, было бы сказать, что Дина сама пожелала, но это было бы непорядочно, не по-мужски… Однажды он пришел днем, застал дома только Дину, но, вместо того чтобы провести его в гостиную, она провела его в свою комнату, и… он же мужчина, не сопротивляться же ему, если девушка так явно дает понять, что он ей мил. Павел не думал, что Дина хитрит, хочет таким образом закрепить его за собой, – Дина такая искренняя, она не способна на расчет, Дина просто его любит.

В любви Дина оказалась и такой же, как он ожидал, – приятной телом, с большой мягкой грудью и крепкими ножками, и совсем другой – нежданно-негаданно страстной, с ласковыми словами и сдавленными криками. У Павла был весьма ограниченный любовный опыт, во всяком случае, никто еще никогда так горячо не говорил ему, какой он удивительный мужчина и как замечательно он умеет любить.

Павел недолго размышлял – не будет ли нехорошо бывать в семье и спать с дочерью, и решил – нет, НЕ НЕХОРОШО. Дина сама этого захотела, и теперь не старые времена… Связь их продолжалась нерегулярно, от случая к случаю – и он, и Дина жили с родителями. Изредка все счастливо совпадало – приятель готов предоставить комнату, Дина свободна от школы, он свободен от пациентов, – но не часто. А иногда при наличии всех совпадений Павел предпочитал просто прийти в гости на Надеждинскую, в общем, любовные отношения с Диной были приятны, но не поглотили его целиком.

Но потом как-то потихоньку вышло, что Дина стала занимать в его мыслях совсем особое место, и началось это с обиды за нее. Семья была к Дине несправедлива… Они, семья, видели Дину совершенно иначе, неправильно! Считали, что Дина рождена, чтобы стать старой девой, помешанной на работе. Но это было не так – Дина, такая внутренне сильная, благородная, прямая, была рождена для того, чтобы стать чьей-то опорой, женой.

Динина полная открытость, отсутствие каких-либо «поэтических странностей», ее НОРМАЛЬНОСТЬ – все это было хорошо, и правильно, и НОРМАЛЬНО. С ней ему не грозят никакие темные углы, никакие капризы и неожиданности, любовный жест с Диной тут же превращается в дружеский жест, и это означает, что Дина – надежная. С Диной ему будет хорошо ПРАВИЛЬНО СТРОИТЬ ЖИЗНЬ.

Он всегда хотел связать свою жизнь с умной энергичной женщиной, с которой у него будет общее дело или почти общее дело. Но жена-учительница даже лучше, чем жениться на враче, это могло бы повлечь за собой столкновение профессиональных интересов. А жена-учительница – это то, что нужно.

Сегодняшняя некрасивая сцена показала, что медлить не удастся: девочки ссорятся – Ася нападает, Дина защищается… Теперь он будет напоминать Дине, чтобы надела юбку, подумал Павел и улыбнулся растроганно. То, над чем смеялась семья, – Динина непосредственность, рассеянность, неловкость, – казалось ему особенно мило. Они скоро поженятся – завтра же он скажет ее родителям.

…Дина, милая Дина.

* * *

Павлу Певцову не удалось сделать Дине предложение стать его женой. Когда вечером следующего дня он пришел на Надеждинскую, ему пришлось выступать не в роли счастливого жениха, а в роли врача.

Фаина уже несколько часов неподвижно сидела за своим ломберным столиком в гостиной с письмом в руке, молчала, смотрела в одну точку, на просьбу выпить лекарство не реагировала, письмо из руки не выпускала.

– Папа, – сказала Фаина, увидев Павла, – папочка…

– Мама сошла с ума? – прошептала Ася.

– Мама сошла с ума, – рыдала Дина.

– Ну что вы, Диночка, это просто шоковое состояние, – ласково ответил Павел, и Ася, несмотря на беспокойство за мать, тут же ревниво вскинулась: почему он жалеет Дину, а не ее?

Павел с Мироном Давидовичем приподняли Фаину, сдвинули с места, – и так-то тяжелая, она не держалась на ногах, мгновенно обвисла, как мешок, и они поспешно усадили ее на прежнее место. Павлу удалось разжать ее пальцы, вынуть письмо.

– Я знала, – тяжело сказала она.

Телеграф не работал, письма доходили с опозданием, и все это время Фаина волновалась за отца и брата, и успокоилась немного, лишь получив известие о том, что Илья Маркович Белоцерковкий, больше месяца добиравшийся до Белой Церкви, благополучно приехал домой, к отцу. Успел застать отца живым, успел попросить прощения и был если не прощен, то хотя бы принят. Но отец был такой старый, что Фаина, понимая, что он вот-вот умрет, все замирала от ужаса и все раскладывала пасьянс на плохое и хорошее известия… Пасьянсы не складывались, и она каждую минуту ожидала плохих известий, но ждать – это, как известно, одно, а знать – совсем другое.

– Фаина Марковна, это большое горе, но ведь ваш отец был уже очень старый, – успокаивающим докторским голосом сказал Павел.

– Но ведь Элиша был еще совсем молодой! – неожиданно сильно выкрикнула Фаина.

* * *

О том, что же в действительности произошло с Ильей Марковичем Белоцерковским, ни сестра его Фаина, ни сын Леонид так и не узнали. В письме уцелевшей соседки из Белой Церкви не было подробностей, а только краткое сообщение о том, что в доме старого Маркуса живых никого не осталось, и сама лично соседка мертвого Элишу видела, – «и зачем Элиша вернулся, как будто чтобы умереть вместе с нами», – так что все сведения ее самые точные.

«…Пропаганда Петлюры представляет нас всех коммунистами, а какие же коммунисты старый Маркус и сын его Элиша, и все мы… У нас один атаман вещал: «Бейте их всех, они большевики», а я сама даже не знаю, коммунисты и большевики – это в точности одно и то же или есть между ними разница…

Нас спас Пташников, хозяин магазина портновского приклада, в его доме кроме нас были и другие жильцы-евреи, а он на ворота повесил иконы и сам дежурил у ворот с иконами, как будто в доме живут одни православные. А ведь его могли убить. Если адрес ваш правильный и Фаина читает мое письмо, то помнишь ли ты, дорогая Фаина, как мы девочками у его отца покупали нитки и пуговицы, а он нам отсыпал в коробочку разноцветные блестки, такие яркие кружочки с дырочкой посередине, ты, Фаина, хранила их в деревянной копилке, а я свои потеряла и ты мне половину отдала?.. Вот я выжила, но радоваться стыдно, когда других людей убили» – писала соседка.

Также в письме были вырезки из газет. Зачем соседка вложила эти газетные вырезки, неизвестно, может быть, так ей показалось солидней, а может быть, она подумала, что им будет легче, если они будут знать – за что.

Одна из газетных вырезок гласила:

Всего с 1918 до весны 1921 года на Украине было разгромлено около 700 городов с еврейским населением и еврейских местечек. Убийства сопровождались издевательствами и мучительством, остались сотни тысяч еврейских сирот.

Другая была совсем маленькая, обрывок.

«Погромы прекратятся тогда, когда евреи перестанут быть коммунистами», – объявил Винченко, председатель петлюровской Рады в Киеве.

И еще один клочок, мятый, похожий на объявление, снятое со стены дома или с забора.

«Предупреждаю население города Белая Церковь, что в случае какой-либо большевистской агитации вся ответственность падет на евреев». Полковник Пяченко.

Леничка Белоцерковский, сын Элиши и внук Маркуса, знал, что убиты не только его отец и дед, знал, что в городе Белая Церковь петлюровцы и банды «зеленых» убивали евреев.