Текст книги "Шопинг с Санта Клаусом. Любовные игры по Интернету"

24

Руди Виккерс дремал в кресле, ожидая, пока эксперт сообщит промежуточные результаты своей работы. Полноценного заключения так скоро ждать не следовало, но для начала нужно было хоть что-нибудь. Хоть какая-то зацепка.

Касательно зацепок – во всех смыслах – наиболее перспективны были собачьи челюсти. Изучив их с дотошностью высокооплачиваемого дантиста, эксперт извлек застрявшие в зубах волокна хлопчатобумажной ткани и волоски, инородные собачьему организму. После их изучения специалистом Руди надеялся получить более или менее точное описание той части тела жертвы собачьего покуса, которая контактировала с зубами таксы, еще когда она была живой и здоровой.

Особую радость инспектору доставило обнаружение в пасти мертвого пса ничтожного по размеру, но крайне перспективного для генетического анализа лоскутка человеческой кожи. Правда, многоопытный эксперт поспешил разочаровать Виккерса, напомнив, что анализ на ДНК весьма недешев и никто не санкционирует его проведение без серьезных на то оснований. Руди ссылался на свою интуицию, но эксперта все равно не убедил. Будучи стопроцентным материалистом, тот полагал интуицию не более реальной, чем тень отца Гамлета.

Соседство негромко посапывающего Руди мирно работающего эксперта не раздражало. Он давно привык к периодическому присутствию в его кабинете гораздо менее приятных и куда более тихих компаньонов. В непродолжительные периоды отсутствия таковых компанию эксперту составлял скелет, размещенный в углу кабинета. Его череп приветливо улыбался, позвоночник крепился к вертикальной трубе отопления, а кости были широко раскинуты по стенам. Из-за этого скелет производил впечатление создания весьма добродушного, общительного, всегда готового заключить кого-нибудь в объятия. Привычка эксперта использовать голый череп костлявого компаньона как вешалку для головных уборов добавляла скелету подкупающей душевности. В настоящий момент он щеголял в красивом войлочном берете с красным помпоном. Берет, промокший под утренним дождем, вблизи горячей трубы быстро просыхал и красиво курился паром, из-за чего весело скалящийся череп имел некоторое сходство с готовящимся к извержению вулканом. Впрочем, этой мистически-оптимистической картиной в духе «Баек из склепа» никто не любовался: хозяин кабинета склонился над микроскопом, а Руди спал.

Дремать в вертлявом офисном кресле с низкой спинкой было ужасно неудобно. Пытаясь устроиться покомфортнее, Виккерс придвинул кресло к стене и вытянул ноги. Резко распахнувшаяся дверь стукнула спящего по щиколотке и провезла его ботинки по дуге. Вместе с креслом Руди повернулся на девяносто градусов и уткнулся носом в правое запястье скелета, что со стороны здорово смахивало на почтительное целование мощей. Вместе с шумом открываемой двери из коридора донесся бодрый голос комиссара:

– Здравствуйте, коллеги!

В следующий миг кабинетную тишь дополнительно нарушило горловое клокотание, напоминающее звуки, издаваемые засорившейся трубой. Импозантная пожилая дама, внедрившаяся в открытую дверь, замерла на пороге, прижав правую руку к левой груди так порывисто и крепко, словно этот пышный фрагмент ее организма внезапно превратился в воздушный шар, способный воспарить под потолок.

– О мой бог, кто это?! – проклокотала дама, тараща замутившиеся испугом глаза на высокое чело скелета, наподобие вершины Килиманджаро окутанное сизой дымкой испарений.

Комиссар, любезно пропустивший даму вперед, без ложной скромности принял обращение на свой счет и весело ответил:

– О, я вижу, тут у нас инспектор Виккерс!

Он без тени сомнений откликнулся на величественное «О мой бог!», хотя ростом не сильно превышал полевого суслика, сидящего столбиком. Оставаясь в коридоре, из-под локтя гораздо более высокой и обширной спутницы он видел главным образом вытянутые ноги Руди, которого легко опознал по неуставной обуви: любимые «ковбойские» сапоги инспектора Виккерса в Крипо были притчей во языцех.

– Как дела, инспектор? – добродушно поинтересовался комиссар непосредственно у сапог, по-прежнему пребывая в тылу корпулентной дамы.

– Превосходно! – откликнулся Руди хриплым спросонья голосом.

Едва разлепив глаза, он увидел прямо перед собой желтую костлявую пятерню и в полном одурении потряс ее в крепком рукопожатии. Необыкновенно отзывчивый на малейшее проявление дружелюбия скелет радостно затрясся всеми сочленениями. Корпулентная дама тихо пискнула и, опасно подгибая выпуклые слоновьи колени, пробормотала:

– Фриц, я, пожалуй, в другой раз…

– Магдалена, другого раза не будет! – весело возвестил комиссар и с усилием пропихнул нерешительную даму внутрь. – Наш лучший эксперт Шмидт завтра нас покидает!

Эксперт Шмидт назавтра уходил всего лишь в отпуск, но созерцание пугающе вздрагивающего скелета закономерно навело фрау Магдалену на мысль о более далеком и притом безвозвратном путешествии. Услышав, что говорят о нем, эксперт отклеил глаз от окуляра микроскопа и обернулся. Фрау Магдалена увидела натруженное слезящееся око, обведенное красной кольцеобразной вмятиной. Второй глаз эксперта был мучительно зажмурен. В целом разностильные зрительные органы смотрелись очень нездорово и замечательно подошли бы к живописному образу циклопа, страдающего жутким коньюктивитом. Поверить в то, что лучший из экспертов уже находится на пути в мир иной, было нетрудно.

– Шмидт, дорогой! – игнорируя приветливо волнующийся скелет, обратился комиссар к циклоповидному эксперту. – Пока вы с нами, помогите этой милой даме в одном важном деле.

Вообразив, что помощь, оказанная ей, будет последним деянием дорогого Шмидта в подлунном мире, фрау Магдалена жалостливо всхлипнула. Однако дело у милой дамы было действительно важное, и она не заставила себя уговаривать. Открыв пухлую кожаную сумку на металлических распялках, очень похожую на детеныша бегемота в бреккетах, фрау Магдалена осторожно извлекла нарядный картонный пакет с изображением сверкающих елочных украшений и веревочными ручками, а из пакета – шуршащий кулек с надписью «sale 30 %». Из него, в свою очередь, последовательно появились газетный сверток, черный полиэтиленовый мешочек, стянутый аптечной резинкой, и шестигранная чайная жестянка с портретом волоокой красавицы с пирсингом в изящном, с резными ноздрями, носу. Эксперт, инспектор и комиссар следили за ее манипуляциями с детским интересом и уже были вполне готовы к появлению в полуфинале представления черного шелкового цилиндра с алым бантом на тулье, а на финише – очаровательного белого кролика, которого фрау фокусница выдернула бы из шляпы за уши с торжествующим возгласом – «Ап!», однако финал оказался еще более неожиданным.

– Вот, – скорбным голосом произнесла фрау Магдалена.

Она водрузила на стол фарфоровую вазочку, закупоренную плотно притертой крышкой. Емкость, похожую на сахарницу или сосуд для специй, украшало алое лаковое сердце, в области коронарной артерии увенчанное золотой диадемой с зубьями столь частыми и крупными, что только отсутствие длинной крепкой ручки не позволяло заподозрить в ней добрые садовые грабли. Над короной тянулась надпись, выполненная красивыми готическими буковками: «Вальтер Браунинг III». Под пламенным сердцем имелось два набора цифр, разделенных прочерком.

– Это что? – с подозрением спросил эксперт, открыв сосуд и заглянув под крышку.

– А вот это, дорогой Шмидт, вы и должны выяснить! – ответил ему комиссар.

А фрау Магдалена с надрывом произнесла:

– Мне сказали, что это он, мой дорогой и любимый Вальтер Браунинг Третий! Трагически скончавшийся, пока мы были в разлуке!

– Мои соболезнования, фрау Вальтер Браунинг! – вежливо сказал Руди, демонстрируя хорошие манеры.

– Вальтер Браунинг не был моим мужем! – фрау Магдалена густо залилась краской, уподобившись цветом лица лакированному сердечку на последнем приюте ее дорогого и любимого.

– Ну-ну, мадам, не надо смущаться, – подбодрил ее эксперт, профессионально циничный и смущающийся крайне редко. – Любящие души необязательно связывать узами брака, нынче нравы свободные…

– Вальтер Браунинг Третий был моей собакой! – рявкнула фрау Магдалена.

После этого признания покраснели все, кроме скелета, который продолжал благосклонно улыбаться, своим видом явно одобряя свободу любящей души от всяческих оков, включая бренное тело.

– Позвольте я объясню, Магдалена! – вмешался в разговор комиссар. – Господа, это очень грустная история. Фрау Магдалена недавно перенесла короткое, но мучительное недомогание, ошибочно диагностированное как предынфарктное состояние…

– Это был кишечный спазм, такое может случиться с каждым, – с большим достоинством вставила фрау, посмотрев при этом почему-то на скелет, с которым ничего подобного не случалось очень давно и однозначно не могло случиться в будущем.

– На время болезни дорогая Магдалена доверила заботу о своей собачке зятю, – успокаивающе потрепав расстроенную фрау по круглому боку, продолжил комиссар. – К сожалению, этот молодой человек оказался недостаточно ответственным. Он не уследил за песиком, который попал под машину и погиб. При этом тело бедного животного было так изувечено, что зять дорогой Магдалены, щадя ее чувства, самостоятельно принял решение кремировать собаку – и вот результат!

– Но я не верю, что это он! – вскричала фрау с жаром, которого вполне хватило бы, чтобы кремировать еще кого-нибудь. – Я чувствую, что это не мой Вальтер Браунинг! Так говорит мое сердце!

И она снова порывисто схватилась за левую грудь, под которой на недосягаемой глубине находился упомянутый вещий орган.

– Так вы хотите, чтобы я?.. – Эксперт вопросительно взглянул на комиссара.

– Да-да, дорогой Шмидт! Скажите нам, Вальтер это или не Вальтер!

– Не Вальтер! – постановил эксперт через несколько минут, посвященных вдумчивому изучению содержимого фарфорового сосуда.

– Я знала, знала! – воскликнула фрау Магдалена – и от полноты чувств даже подпрыгнула, как маленькая девочка, от чего пол дрогнул, а отзывчивый скелет на стене заплясал, как марионетка.

– Этот пепел неорганического происхождения, – авторитетно объяснил эксперт. – Горело дерево, синтетические ткани, смолы – не скажу конкретно, что именно, но совершенно точно не собака!

– Но… Где же в таком случае мой дорогой Вальтер Браунинг? – озаботилась фрау Магдалена.

– Боюсь, дорогая, этот вопрос не к нам, – покачал головой комиссар, мягкими толчками в бока направляя мадам в дверь, точно баржу в узкий пролив. – Пойдем, Магдалена!

И тут вдруг инспектор Виккерс понял, что вопрос-то, похоже, к нему! Осененный блестящей догадкой, он быстро спросил хозяйку Вальтера:

– Какой породы был ваш пес?

– Вальтер Браунинг – такса, – отозвалась фрау Магдалена, суеверно дистанцируясь от глагола прошедшего времени.

– Такса?! – повторил эксперт, с недоверчивым изумлением взглянув на Руди.

– Я же говорил тебе, Карл, – интуиция! – скупо усмехнулся тот и попросил фрау Магдалену задержаться для опознания собачьего тела.

25

Петер Вайсман оказался мужчиной весьма незаурядной внешности. Красавцем его назвать было никак нельзя, но в толпе он выделялся, как одинокий валун в ровной кирпичной кладке. Свою природную склонность к полноте Петер усугубил неумеренной любовью к пиву, к тридцати годам приобрел почти совершенную сферическую форму и на этом основании гордо именовал себя Небесным Телом. Сам себе Петер очень нравился, да и окружающие относились к нему с симпатией. Розовощекий толстяк с лазоревыми глазами младенца, копной мелко вьющихся белых волос и буйными кустистыми бровями, для усмирения которых понадобилась бы газонокосилка, казался добродушным и наивным. Однако деловая хватка у Петера была крепкая, как медвежий капкан.

Уяснив из короткого телефонного разговора с Костей, что судьба в нужный момент милостиво послала ему пару русских гастарбайтеров с полным комплектом аппаратуры для видеосъемки, Петер не упустил шанс подзаработать. Он вцепился в него зубами, как игривый щенок в новый хозяйский башмак, и не пожалел ни сил, ни времени на мое вызволение из полицейских застенков. Впрочем, до настоящих застенков дело не дошло, хотя это не помешало Вайсману максимально преувеличить важность своей роли. Я подозревала, что чувство благодарности, по замыслу Петера, должно было помешать мне потребовать с него адекватную оплату услуг нашей съемочной группы. Я и впрямь не стала торговаться и сразу согласилась на предложенные Петей пятьсот евро: не бог весть какая сумма, но обратную дорогу домой мы окупим.

Установить телефонную связь с Иркой и Вадиком так и не удалось, поэтому я опасалась, что процесс нашего воссоединения осложнится и затянется. Однако беспокойство оказалось напрасным: я увидела свою подружку, своего же напарника и нашу общую переводчицу сразу, как только микроавтобус, в котором Петер вез нас с Костей, вывернул из-за угла отеля «Берлин». Вадик, Ирка и Ксения высыпались из гостиницы, как яблоки из прохудившегося мешка, и раскатились в разные стороны. Вадик рысью побежал вдоль длинного фасада отеля, цепко приглядываясь к оставленным на стоянке автомобилям. Ксения нацелилась в другую сторону и, оглядываясь через плечо, кричала что-то про метро. А Ирка мячиком подскакивала на краю тротуара, размашисто семафоря всем машинам без исключения и при этом так грозно хмурясь и шевеля губами, что транспорт, даже величественный, как броненосец, муниципальный мусоровоз, проезжал мимо нее с заметным ускорением. Было ясно, что мои компаньоны куда-то страшно торопятся, но при этом действуют не более согласованно, чем лебедь, рак и щука.

– Эй, братва! – весело позвала я с подножки микроавтобуса. – Куда спешим? На пожар?

Братва моей радости по поводу нашей встречи не разделила.

– Она еще издевается! – гневно сверкнув очами, вскричала Ирка и высоко всплеснула руками, словно в следующую секунду собиралась встать на цыпочки и кособоко засеменить по тротуару в знаменитом танце из балета Чайковского.

– Ленка! Ага! – сначала услышав, а затем увидев меня, Вадик расстыковался с такси, в окошко которого успел засунуться по пояс, и тоже двинулся в мою сторону – еще не развернув в четкую вертикаль свое длинное тело, но уже успев туго заузлить внушительные кулаки.

Танец маленьких лебедей, раков и щук получался пугающим. Я поняла, что меня сейчас будут наказывать морально и физически, и встала так, чтобы между мной и рассерженными товарищами оказался Петер Вайсман. Из его небесного тела могла получиться неплохая буферная прослойка.

– Ты где пропадаешь?! – накинулась на меня Ирка, подоспевшая первой.

– Ты что делаешь?! – вторил ей Вадик.

Оба тянули ко мне руки, а я уклонялась от них, прыгая за широкой спиной Пети Вайсмана, как сверчок за печной заслонкой. Петер-то меня и спас.

– А это, я так понимаю, наша новая Снегурочка? – лучась улыбкой, как праздничная тыква в День Всех Святых, ласково спросил он Ирку.

Это был очень неожиданный пассаж, позволивший мне заподозрить в Петере великого физиономиста и знатока человеческих душ: он с ходу угадал тайную слабость моей дорогой подруги!

В свое время Снегурочка, Дюймовочка, Золушка и Белоснежка невесомыми шагами скользнули по периферии Иркиного детства, ибо разительное несовпадение габаритов не позволяло моей критично настроенной подружке отождествлять себя со сказочными прелестницами даже в мечтах. Воздушные платья в пол и сверкающие диадемы обошли ее стороной. В Снегурки Ирку не брали даже в детском саду, когда она весила существенно меньше своих нынешних шести пудов, и как актриса подружка до сих пор проявила себя только в школьной инсценировке крыловской басни «Слон и Моська», где она играла отнюдь не маленькую собачку. В общем, имя Снегурочки имело для Ирки силу волшебного заклинания. Услышав его, она замерла и уставилась на улыбающегося Петера просветленным взглядом, однако не без примеси недоброго подозрения.

– Здра-а-авствуйте, дорогая Снегурочка! – нисколько не смущенный, пропел ей славный Вайсман.

– Здравия желаю, внучка! – браво гаркнул, вылезая из микроавтобуса, ряженный Дедом Морозом Костя Розенкранц.

Процентное содержание нехорошего подозрения во взгляде Ирки увеличилось как минимум вдвое. К нему добавились негодование и возмущение, и вся эта взрывчатая смесь в полном объеме досталась мне. Тяжелый взгляд подруги прижал меня к расписному борту микроавтобуса, а ее звонкий, как труба Страшного Суда, голос язвительно припечатал:

– Тебе, я вижу, одного пожара было мало? Это кто с тобой – артисты погорелого театра?

Я захлопала глазами, и тут к нашей колоритной группе причалила неторопливая Ксения.

– Фрау Элена, добрый день! – сказала она.

Простое вежливое приветствие растрогало до слез, потому что неласковый прием, оказанный друзьями, обидел меня до глубины души. Подумать только: я возвращаюсь, пережив в гордом и отвратительном одиночестве ряд странных и неприятных приключений, и как они меня встречают? Орут и испепеляют вглядами!

– Ты где была?! – выбросив длинную руку над покатым плечом буферного Петера и выхватив меня из воздуха, как голодная жаба – порхающую бабочку, с хамской прямотой прорычал обычно галантный Вадик.

– В полиции! – обиженно проныла я.

– О! – многозначительно обронила наша переводчица и тихо посторонилась.

На ее лице явственно отразились запоздалое сожаление и шкурное беспокойство законопослушной гражданки, нечаянно попавшей в плохую компанию.

– Ксюша, стоять! – продолжая удерживать меня за курточный воротничок, скомандовал бдительный Вадик. – Сейчас мы во всем разберемся. Ленка, почему ты была в полиции?

– Сама не знаю, – честно призналась я. – Мы с Костей…

– Костя – это я, – привстав с порожка микроавтобуса, где он присел, терпеливо ожидая окончания стихийного бедлама, поклонился Дед Мороз Розенкранц.

При этом шуба его распахнулась, длинные бархатные полы мазнули по ногам Ирки, и она попятилась, словно ее мокасины лизнуло адское пламя.

– Мы с Костей случайно выловили из реки мертвую собаку, вызвали полицию, и нас всех забрали, – договорила я, максимально сократив рассказ.

– Всех? То есть, кроме вас с Костей, ловлей мертвых собак занимался кто-то еще? – спросила дотошная Ирка, покосившись на добродушного Петера.

Отогнав мгновенно возникшее видение: мы с Костей и Петером, приговаривая: «Ловись, ловись, шавка, большая и маленькая!», забрасываем в Шпрее просторную рыбацкую сеть, я досадливо пояснила:

– Всех – это нас с Костей и ту самую мертвую собаку.

– А ловили мы еще живого песика, – добавил от себя Костя.

– То есть он умер, пока вы его ловили? – строго спросил Вадик. – Наверное, от разрыва сердца… Тогда понятно, почему вас забрали в полицию. Германия – цивилизованная страна, тут нельзя безнаказанно убивать животных!

– Вот я сейчас тебя убью, животное! – рассвирепела я. – Какой разрыв сердца, что ты придумываешь? Мы спасали из воды маленькую собачку, а вытащили большую и уже мертвую!

– Неужели она успела вырасти и умереть от старости?

Я громко зарычала, а Костя умиротворяюще сказал по существу:

– Просто это были две разные собаки.

– Нормально, – неодобрительно пробормотал Вадик, глядя на нас с Розенкранцем так, словно в его воображении рождался сюжет триллера из собачьей жизни.

– А что с тобой делали в полиции? – зашла с другой стороны неугомонная Ирка.

– Да ничего особенного. – Я пожала плечами: – Зачем-то попросили раздеться и еще ноги ощупали.

– Нормально! – повторил Вадик, и по глазам его было видно, что кино с раздеванием и ощупыванием действительно кажется ему куда более нормальным.

– Ничего не понимаю! – в сердцах воскликнула моя подруга.

– Да нечего тут понимать, ерунда это все, – торопливо проговорила я, сообразив, что сейчас самое время радикально поменять предмет разговора. – Ребята! Ирка, Вадик! Мы хотим заработать пятьсот евро?

– Где? – Моя деловая подруга разом забыла думать о ерунде, встрепенулась и даже зорко огляделась, как кошка, услышавшая аппетитный мышиный писк.

– Сейчас узнаете. Петер, вам слово! – торжественно сказала я Вайсману, облегченно вздохнула и устало опустилась на порожек микроавтобуса, потеснив на этой импровизированной лавочке расхристанного Деда Мороза.

Агитатором Петер Вайсман оказался не менее замечательным, чем людоведом и душелюбом. Желтолицый швейцар, образующий у дверей разномастную пару с краснокожим медведем, еще не успел попросить нас убрать от входа микроавтобус, а Ирка с Вадиком уже согласились на деловое предложение Вайсмана. Причем они оказались лучшими дельцами, чем я, и сумели повысить предварительно оговоренную цену до шестисот евро.

– По двести на нос, – мотивировал скачок инфляции Вадик. – Тебе, мне и Иришке.

Нос переводчицы он не посчитал, видимо полагая, что эта часть тела не идет ни в какое сравнение с иными ее достоинствами.

– И все-таки, где ты была всю ночь, а? – подтолкнув меня локтем, заговорщицким шепотом с нотками разудалого веселья спросила Ирка уже в автобусе.

То, что она на самом деле дебютирует в роли Снегурочки, радовало ее даже больше, чем перспектива получить двести евро.

– В другом отеле, – неохотно ответила я, понимая, что совсем отмолчаться не удастся.

– С кем?

– Ни с кем!

Я стиснула зубы, и они скрипнули, как лодочная уключина. Ирка взглянула на меня, поиграла бровями, уяснила, что исповеди не дождется, и прекратила разработку темы моей личной жизни открытым способом. Однако любопытство ее наступало широким грозовым фронтом, и новый вопрос поразил меня, как молния:

– А BDT случайно не ты подожгла?

– Чего? – опешила я.

– Ты разве не знаешь? – Иркин взгляд был косым, как гусиный клин. – Сегодня ночью сгорел офис Второго национального телеканала BDT. Кто-то шарахнул по нему из ракетницы. Это не ты?

– Конечно, не я! – новость повергла меня в шок. – Зачем бы я стала поджигать BDT? Мы же с ними контракт подписать должны!

Меня охватило глубокое раскаяние, ибо про немецкий контракт я забыла напрочь. Как могла я быть такой безответственной? Целиком погрузилась в переживания по поводу многотрудной личной жизни и выбросила из головы не менее проблемную общественную! Возмутительно пренебрегла священным долгом перед родной телекомпанией! Подвела всех: и начальство, и любимое семейство, которое нетерпеливо ждет моего возвращения в заснеженных горах, а как же я вернусь, если контракта нет, как не было, а без него Гадюкин меня со свету сживет…

– Может, ты и не хочешь подписывать этот контракт? Срываешь задание, потому что подсознательно ищешь возможность не возвращаться на родину? Тогда у тебя действительно был резон спалить BDT! – добил меня внутренний голос.

Такого предательства я не ожидала, отчего сначала растерялась, а потом задумалась.

Нет, версия, будто бы я не хочу домой, была идиотской. Определенно, мой внутренний ментор заплутал в дебрях психоанализа. А вот насчет пожара… Могла ли я в принципе шарахнуть из ракетницы по офису наших немецких партнеров? Ответ напрямую зависел от наличия или отсутствия у меня: а) обиды на упомянутую телекомпанию и б) ракетницы. Обида была: что бы там ни говорил глупый внутренний голос, меня очень раздражало превращение милой рождественской истории с подписанием контракта в долгоиграющий триллер. Вот только никакой ракетницы я не помнила. С другой стороны, я вообще ничего о минувшей ночи не помнила!

– Кроме того, что после ужина с Сашей ты пришла в такое настроение, в котором запросто могла сжечь что угодно – хоть «рейхстаг»! – съязвил неугомонный внутренний голос.

– Петер, нельзя ли проложить наш маршрут таким образом, чтобы проехать мимо здания Второго национального телевидения – BDT? – привстав на сиденье, обратилась я к Вайсману, который крутил баранку, рассказывая сидящему рядом Вадику о предстоящем утреннике.

Мне бы тоже не помешало прослушать эту вводную, но было не до того. Очень хотелось своими глазами увидеть разрушения, которые огонь причинил офису немецких коллег, чтобы прикинуть – имеет ли смысл вообще заговаривать с ними о нашем контракте? Если BDT серьезно погорело, то тратить денежки на проект в другой стране оно не станет.

– На обратном пути, ладно? – Петер поймал мой озабоченный взгляд в зеркальце заднего вида и успокаивающе улыбнулся.

Я изобразила ответную улыбку, села и уставилась в окно, притворяясь страшно заинтересованной забортными видами. На самом деле архитектурных красот Берлина я не замечала вовсе, пока Ирка не завопила мне в ухо:

– Смотрите, смотрите, это же Рейхстаг!

Я вышла из комы и посмотрела. Рейхстаг выглядел не хуже, чем вчера и позавчера.

26

– Здесь! – сказал Отто Бизи и топнул ногой по грязной жиже.

Она страстно хлюпнула и заволновалась, баюкая радужные круги. Тонкие перегородки и картонные двери редакции туристических программ сгорели дотла, и анфилада офисных комнатушек превратилась в длинную галерею. Пол покрывала черная грязь с редкими кочками обуглившихся предметов офисного интерьера, с потемневшего потолка там и сям свисали закопченные плафоны, похожие на чумазых висельников. Испепеленная редакция мирных туристических программ прекрасно подошла бы сейчас для съемок инфернальной передачи о безвозвратном путешествии в преисподнюю. Инспектор Виккерс взглянул в дальний конец темного тоннеля и живо представил лодочника Харона, с тихим плеском выплывающего на свет его фонарика в обход островков обугленной мебели.

– Я оставил его где-то здесь, под столом, – быстро теряя уверенность, повторил Отто, смущенный молчанием инспектора. – И, уверяю вас, он был жив!

Руди присел и внимательно посмотрел на горку пепла, очень похожего на содержимое фарфоровой урны, на которой были начертаны гордое имя и даты жизни Вальтера Браунинга Третьего.

– Был да сплыл, – пробормотал инспектор.

Бизи сердито покраснел:

– Это не я утопил труп собаки! И убил проклятого пса тоже не я!

– Для вас лучше, если это так, – заметил Руди, поднимаясь.

Эксперт установил, что такса, в которой любящая хозяйка опознала своего дорогого Вальтера Браунинга Третьего, была задушена точно так же, как русский турист Юрий Солнцев. Если бы Виккерс думал, что пса убил непутевый зять фрау Магдалены, он арестовал бы его за убийство.

Руди подошел к окну, выглянул наружу и с мимолетным сожалением посмотрел на непоправимо испорченную камеру наблюдения. Огонь, полыхавший внутри, дотянулся и до нее. Большой надежды на то, что удастся найти кого-то, кто видел вблизи здания телекомпании затейника с ракетницей, не было. Офис BDT находился в деловой части города, жилых домов здесь было мало, и добропорядочные их обитатели во втором часу ночи по улицам не шлялись. «В такое время гуляют только ненормальные», – неодобрительно подумал Руди.

Взгляд его скользнул за решетчатую ограду и сразу же наткнулся на колоритную фигуру, всем своим видом доказывающую, что ненормальные в данной местности гуляют не только ночью, но и днем.

На тротуаре перед зданием стоял некто в костюме то ли Оленя, то ли Лося – инспектор Виккерс в лесных копытных не разбирался. У Оленелося были длинные стройные ноги, одетые в шелковистое коричневое трико и обутые в сапожки на каблучках. Верхнюю часть тела двуногого парнокопытного укрывала приталенная замшевая курточка с капюшоном, плотно натянутым на голову и туго завязанным под подбородком. В круглом «окошке» виднелось лицо, так густо тонированное темной пудрой, что кожа казалась бронзовой. На ровном золотисто-коричневом фоне выделялись только кончик носа, выкрашенный черным, и солнцезащитные очки из модной коллекции. Макушку фасонистого Оленя венчали мягкие плюшевые рога. Они чутко вздрагивали, словно усики бабочки, пока Олень поворачивал голову, рассматривая здание. На черном провале окна, из которого выглядывал Виккерс, Олень задержал взор надолго. «Проклятые зеваки! – сердито подумал Руди. – И чего смотрит? Сам чучело, каких поискать, а туда же – таращится!..» Олень, похоже, разглядел недобрую гримасу инспектора и склонил голову, словно собираясь бодаться. Плюшевые рога враждебно затряслись. Затем любопытного и задиристого Оленя, очевидно, окликнули из-за угла – Виккерс услышал голос, но не разобрал слов. А Олень обернулся, гаркнул что-то в ответ, еще раз сверкнул на Руди непроглядными окулярами и неохотно ушел, звонко цокая копытами.

Инспектор проводил костюмированного чудака пасмурным взглядом и непроизвольно потер лоб. Ему показалось, что реплики, которыми обменялись Олень и призывавший его товарищ, были не на немецком.

– Понаехали! – прошептал Руди.

В последнее время его отношение к иностранцам (особенно – русскоязычным) изменилось не в лучшую сторону.

27

– И чего тебя туда понесло? – сердито тряся кокошником, отчитывала меня Ирка. – Мы на утренник опаздываем, а ты стоишь глазеешь!

Слово «утренник» она произнесла с таким выражением, словно речь шла о рождественском бале в Дворянском собрании. Предстоящее мероприятие подругу в равной мере радовало и пугало. Незатейливое шоу она воспринимала с пиитетом, достойным премьеры в Большом театре, и очень боялась провала. Я едва не охрипла, уверяя новоявленную актрису, что даже в худшем случае публика не забросает ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. У немцев трепетное отношение к продуктам питания, что-нибудь несвежее тут днем с огнем не найдешь.

– Другие тоже глазеют! – отговорилась я, снимая с головы капюшон костюма.

Растопырчатые рога мешали аккуратно вписаться в проем двери микроавтобуса.

– Я не глазею, я дышу свежим воздухом! – возразил Вадик.

Он стоял на тротуаре, держа под мышкой здоровенную медвежью голову и нервно притопывая по брусчатке бутафорской лапой с пластмассовыми когтями. Поджарая и мускулистая фигура моего напарника, обычно производящая самое приятное впечатление, была непоправимо испорчена глухим комбинезоном из искусственного меха на поролоне. В объемном костюме и с круглой башкой, пристроенной на уровне отсутствующей талии, Вадик был похож на подводника в тяжелом скафандре. Медвежья харя безмятежно улыбалась, разительно контрастируя с хмурой мордой самого Вадика. Ему не нравилось быть Медведем, но Петер Вайсман категорически настоял, чтобы все участники нашей группы облачились в карнавальные костюмы. Поскольку героические роли и наряды Деда Мороза и его примороженной внученьки заранее оккупировали Костя и Ирка, нам с Вадиком пришлось внедряться в мир животных. Наряжаться Оленем мой напарник отказался, заявив, что рога на голове оскорбляют его мужское достоинство. А я против плюшевых рожек ничего не имела, зато сразу просекла, что в медвежьих доспехах будет и тяжело, и жарко. Так и вышло: Вадик уже после пятнадцатиминутного пребывания в медвежьем образе начал жаловаться на удушье.

Впрочем, говоря о других зеваках, я имела в виду не столько своего напарника, сколько мужика из зеленой машины, которая тащилась вдоль фасада BDT со скоростью катафалка: я видела, что пассажир, сидящий справа от водителя, по плечи высунулся в окошко и загляделся на опаленный этаж здания телекомпании. Любопытным пассажиром был брюнет в глухом черном свитере и даже в перчатках. Весь, насколько я могла видеть, затянутый в черное, он хорошо сочетался с офисным пепелищем.