Текст книги "Под знаком OST. Книга 3"

список больных. Рудина просмотрела его бегло, налила чаи себе и отцу Николаю, а сама раскрыла свое письмо. На конверте обратный адрес: Москва, Покровка,35,от Рудиной. Л.А.

Рита мрачнеет.

– Давайте чаю Вам налью. Вы пейте, пока я письмо прочту.

Отец Николай машет рукой. Рита снимает закипающий чайник

с печки, заваривает себе и отцу Николаю чай в граненных стаканах

с подстаканниками. Отец Николай морщится, кипяток обжигает губы.

– От кого письмо?

– Да это от моей сестры, я знаю, что она пишет. Сплошные

оправдания, она всю жизнь делает подлости, а потом раскаивается.

– А ты что? Господь бог? Раскаяния мерять?

– Вы ее не знаете! Она от папы отказалась. Про бабушку забыла!

Рита неожиданно вскипает, откладывает письмо под салфетку,

ей не хочется читать Лилино письмо. Отец Николай качает головой.

– Прочти письмо, Рита!

– Нет!

Неожиданный стук в дверь избы прервал их разговор. Фаина открыла, на

пороге появился местный участковый. Он отдал честь женщинам, затем

прошли внутрь избы, строго посмотрел на отца Николая.

– Здравствуйте!

– Чем обязана? Вас что-то беспокоит?

– Да, меня беспокоит Ваше разрешение на проведение лечебных

мероприятии.

– У меня есть разрешение из Москвы на работу по специальности.

Недоволен оказался лишь товарищ Тютькин, врач местной амбулатории. Разве я виновата, что ко мне приходят люди, а к нему нет?

Милиционер проходит из сеней внутрь, с интересом осматривает избу

Фаины. В углах иконы, свечи, увидев сидящего за столом отца

Николая, который пьет чай, милиционер удивляется.

– Я вижу предметы культа на видном месте. Ну (кивает на отца Николая) а этот человек от куда здесь? Человек он старый, заскорузлый, поп одним словом. А Вы? Интеллигентная женщина. Зачем вы его пустили?

– Я его нашла. Я-крещенный человек.

– Так где же Ваше разрешение? Тютькин на вас жалобу написал в органы!

– У Тютькина в кабинете висит портрет товарища Сталина, он под ним лежит пьяный, Вам такое тоже нравится?

– Это не дело, конечно. Я поеду и разберусь. И если факт подтвердится мы примем меры (кивает на светелку Фаины) А здесь я вообще запрещаю принимать больных. А то к Вам сюда вся очередь из больницы выстроится. Вообщем, приступайте к работе завтра.

Иначе Анисимов Вас поставит на место. И покажите мне Ваше направление. Рита жмет плечами, она вовсе и не собиралась принимать больных на дому у Фаины. Она роется в сумке, достает бумагу с направлением на работу. Милиционер с интересом ее рассматривает.

– Принимайте в амбулатории.

Милиционер отдает честь Рите, смотрит зло на отца Николая, выходит на крыльцо дома Фаины. Видит огромную очередь из местных.

– Так, товарищи, расходимся! Давайте по домам!

– А московскую докторшу куда дели? Риту Андреевну?

– Прием по больничным вопросам будет проходить в амбулатории

у товарища Тютькина.

Народ недовольно расходится, чтобы завтра, утром опять выстроиться

в очередь к амбулатории теперь уже к Рите. Рита опять ведет прием

больных вместе с преданной ей Фаиной.Рудина принимает

быстро, ставит диагнозы, назначает лечение, а Фаина ей ассистирует.

К полудню появляется Тютькин. Он трезв и смущен.

– А вот Вы где? А я вот по Вашу душу (кашляет) Маргарита Андреевна, не

смотрите на меня так, у меня от Ваших взглядов аж мороз по коже.

– Вы пили?

– Трезв, как мензурка. Вот Вы на меня милиционеру показали.

Он пришел, а я трезвый.

– Это Вы сегодня трезвый?!

Рита качает головой, Тютькин явно смущен, как выяснилось

Рита приехала в Харовск надолго. Тютькин подходит

к окну, открывает форточку и закуривает.

– Да не курите Вы здесь!

– Хорошо, не буду. Красиво здесь (кивает на окно) Между прочим ходят

слухи, что церкви открывать будут.

– Правда? Здорово. А то Ваша совсем заброшена!

– Правда?! В пяти верстах отсюда сельчане подписи собирали, чтобы

церковь восстановить. Живого попа нашли и им сразу разрешение

выдали. Можете сами спросить.

– Господи, неужели это возможно?

– Возможно. Возможно. Главное подписи собрать.

Тютькин смотрит на Риту, ядовито улыбаясь, и потом выходит.

Рита, не понимая сарказма, смотрит ему вслед, продолжая прием

больных. Мысль о восстановлении церкви не покидает ее, и уже

в воскресение она начинает заниматься сбором подписей односельчан

за восстановление церкви и уже к вечеру, Рита относит список милиционеру, который смотрит на нее удивленно.

– Удивили вы меня, Маргарита Андреевна. Сколько у нас религиозных

товарищей оказалось! Впрочем, список Ваш посмотрю и проверю.

Он козыряет Рите и встает, давая понять, что разговор окончен.

И уже спустя месяц храм открыли для прихожан. Рита работала в больнице, по вечерам ходила в храм, выносила камни, подметала церковное крыльцо. Отца Николая же она перевела в свои дом. Фаина долго и невнятно мычала, пытаясь что-то объяснить попу-расстриге, однако он благословил именно Рудину восстановить местный храм. Счастливая и вдохновленная, она вернулась в избу Фаины и застала отца Николая, который лежал на кровати и читал газету «Правду». Она показала ему список жителей деревни.

– Батюшка! Благословите на открытие храма. Вот и Вам применение! Ответ отца Николая был неожиданным.

– Не благословляю.

– Как? Вы против?

Отец Николай неожиданно достает письмо Лили из-под подушки. Письмо не вскрыто.

– Возьми письмо сестры и прочти, Рита!

– Я не виновата и читать письмо не буду. Она-дрянь! Я права по поводу нее. -Правые они в райкоме сидят. Туда и иди. А с храмом и в монашки не суйся. Игуменическое призвание: это для тех, кто только бога любит. А людеи любить надо. -А я людеи не люблю? Да я их целыми днями лечу! Сплю по четыре часа в сутки. -Прочти письмо сестры!

Рита машет рукой, берет письмо из его рук, распечатывает конверт и начинает читать.

– «Здравствуй, Рита! Я знаю, что ты сердишься на меня, считаешь меня виноватой, хочешь наказать меня, только больше, чем я себя наказала наказать уже невозможно» (читает) «После нашей последней встречи я пошла и сделала аборт. И теперь у меня никогда не будет детей.

Это мое последнее письмо, можешь забыть о моем существовании, как я не забуду, что у меня нет сестры» (охает, садится на стул)

– Что же я наделала!

Рита начинает плакать, отец Николай встает с кровати, гладит ее по голове. В этот самый момент в избу входит начальник местного Харовского НКВД: Анисимов Иван Николаевич, приехавший в деревню на «воронке».

– Здорово, поп! Какими судьбами здесь? (Рите) Маргарита Андреевна Рудина? (протягивает руку) Начальник Харовского НКВД Анисимов. Собирайтесь!

– Куда?

– Здесь вопросы задаю я! Собирайтесь! А ты, что хотел от нее, поп?

– Забери меня с ней!

– Если бы ты мне был нужен, поп, я бы тебя давно забрал, а так ты и сам сдохнешь (Рите) Пошли. Тебя больной ребенок ждет.

– Кто больной? Ребенок?

Рита быстро собирает свои докторский саквояж. Известие про больного ребенка, к которому ее везет Анисимов, выводит ее из состояния равновесия, она быстро собирает саквояж и выходит вместе с ним к его машине. Анисимов сажает Риту в свои «воронок», сам садится за руль.

– Дочь моя. Заболела. Чем, я точно не знаю.

Машина трогается с места и уже через час Анисимов подвозит Риту к своему дому в Харовске, поднимается вместе с ней на второй этаж. Им на встречу выходит рыжеволосая, растрепанная, с кругами под глазами, жена Анисимова, Людмила. Она с испугом смотрит на Риту.

– Вот врача привез.

Людмила молча машет рукой в сторону детской. На кровати лежит

девочка, лет 8-ми. Это Нина-дочь Анисимовых. Она сильно кашляет и в испарине. На шее: огромный нарыв.

– Здравствуйте! Поднимите голову.

Нина с трудом поднимает голову. Рита осматривает горло девочки. Очевидно, что она серьезно больна и нужно делать вскрытие нарыва.

– Подними голову! Еще выше! (достает ложку)

Ротик открой. Шире, шире. Можешь? (видит в горле нарыв) Нет, не коклюш, а дифтерит. Очень запущенная стадия. Анисимов резко вскакивает. Неожиданно в комнате Нины появляется второй врач: Петров. Человек он был местный, харовский. На Петрове был белый халат, а в руках он держал белую фаянсовую тару с щипцами, ватой и спиртовку. Услышав финальную фразу Риты, он неожиданно погрозил ей пальцем.

– Я с этим диагнозом не согласен. Категорически!

Рита смотрела на него холодно.

– Физраствор есть у Вас?

– Есть, но специалиста нет, вызвали в область, и потом я считаю, что надрез и промывание на данной стадии, крайне, крайне опасно.

– Мне нужен шприц и физраствор. Людмила за дверью начинает колотить в стекло. Бьется о дверь.

– Сделайте что-либо, врачи!

Анисимов держит дверь, чтобы жена не ворвалась в детскую, Петров идет в другую комнату. Анисимов зло доктору Петрову.-Делай, что говорит эта ссыльная докторша!

– Дайте халат!

Петров снимает с себя халат, отдает Рудиной. Рита быстро надевает маску, на спиртовке прокаливает инструменты. Раскрывает свои саквояж, достает ампулы, шприц, ловким движением делает анастезию девочке, затем Рита достает из саквояжа хирургический скальпель, прокаливает его на спиртовке, потом быстро и точно делает надрез у ребенка на шее. Кровь хлещет ручьем, Анисимов охает, Людмила бьет кулаком по стеклу, врывается в дверь, бросается на Риту с кулаками. Однако Анисимов успевает ее остановить, Людмила бьется в ее руках, царапается, пока Рита ловко бинтует девочке шею.

– Тварь, ссыльная! Убила, гадина, ребенка!

Рита бледнеет, девочка потеряла сознание. Рита быстро крестится, снимает с себе крестик, надевает на Нину, садится на кровать.

Петров смотри-ка на нее ошалело, хлопает дверью и выходит в коридор. Слышно, как он о чем-то запальчиво говорит Анисимову, затем хлопает входная дверь. Еще минута и в комнате остаются только Рита, а так же девочка, лежащая на кровати. Рита быстро-быстро произносит молитву, трогает ее лоб. Еще через минуту она пытается нащупать пульс; достает песочные часы из саквояжа,

переворачивает их, засекая время. И уже через десять минут, когда песок высыпался из часов до конца, она еще раз трогает лоб девочки. Температура явно упала, Нина дышит ровно и мерно, видно, что она заснула. Рита смачивает спиртом марлю, кладет ее на лоб, ждет. Постепенно щеки девочки становятся все румянее, губы краснеют, на лбу выступают бисеринки пота. Неожиданно в комнату Нины входит Анисимов.

– Каков прогноз?

– Как бог даст! (берет листок и пишет) Вот лекарства надо достать (протягивает бумагу)

– Ты моли своего бога, чтобы моя дочь выжила.

– Зачем Вы так?

– Лечи, лечи старательно. А то!

Анисимов рассматривает листок бумаги, чтобы понять какое нужно

купить лекарство Нине.

– Я лечу Вашу девочку, потому что она больна, потому что ей плохо.

А не потому что Вас боюсь.

Анисимов смотрит на нее зло, выходит, Рита трогает лоб Нины. Девочке

явно лучше. Неожиданный стук двери заставляет ее обернуться.

В комнату опять входит Анисимов с бельем и матрасам, кидает его на

пол.

– Располагайся! Спать будешь здесь.

Рита пожимает плечами.

– Спать на полу я не буду!

– Ишь ты! Цаца какая. Могу тебе здесь кровать поставить,

а не хочешь, так пойдем тогда за мной.

Он ведет ее в свой кабинет. В нем диван и стол, на столе-лампа,

книги. На подоконнике – поделка, сделанная руками зэков:

Кремль из спичек. Анисимов дергает за занавеску, в окно светит

солнце, Рита вздрагивает, у нее чуть саквояж не падает и рук.

Она смотрит на Анисимова изумленно, подходит ближе к

подоконнику, трогает спичечный Кремль рукой.

Такие поделки из спичек делал только ее отец. Но откуда-то это здесь? В Харовске?

– Откуда это у Вас?

– Зэк один сделал.

– Фамилия? Как его фамилия?

– А зэкам фамилии не положены. Одни имена!

– Но, Иван Николаевич, прошу Вас. Скажите мне, пожалуйста (кашляет)

У меня отец делал такие. И вот. В 41-ом, накануне воины его

забрали. Ваше НКВД и с тех пор ни слуху и ни духу.

– Не Ваше НКВД, а наше. Вылечишь дочь-скажу, кто делал!

Он выходит из кабинета, хлопнув дверью. Рита, оставшись одна, дает

волю слезам. Очевидно, что Анисимов что-то знает про отца, но не

говорит. Воспоминания накатывают на нее, в сознании всплывает последний разговор со отцом:

«1941.Андрей Михайлович успокаивал дочь Риту.

– Все, успокойся. Ну, что ты! (гладит ее

по голове) Они разберутся, это недоразумение, это все

недоразумение, они обязательно разберутся и я вернусь.

– Папочка!

– Господи, господи…

– Успокойся.

– Ты не поедешь никуда.

– Ну, и не поеду никуда

– Я тебя никому не отдам»

Рита вспоминает, как она прижимается к отцу и рыдает на его

плече. Она трогает Кремль рукой, проводит пальцем по спичечным

стенам, затем кладет матрас на диван, разворачивает, взбивает

подушку и вскоре засыпает тревожным сном.

Глава 3.Москва. Июль.1945.

Митя был в своей комнату, он открыл занавеску, обернулся и увидил свою солнечную электростанцию.

Солнечные блики красиво отражаются в поверхностях, он быстро достает из ящика маленькое круглое зеркальце и пускает солнечный лучик на свою любимую конструкцию.

Воспоминания одно за другим всплывают перед ним:

«1941 июнь.

Миша кивает, ему явно неприятен разговор. Он ловит солнечного «зайчика», светит лучом прямо на стеклянную конструкцию.

– Смотри, это-солнечная электростанция, которую я придумал. Конструкция вся стеклянная. Вот это-стеклянный коллектор. Вроде теплицы, как купол. Солнечная энергия собирается в коллекторе, нагревает воздух, под воздействием тяги он поднимается вверх со скоростью 15 метров в секунду.

Ната подходит ближе, задумчиво смотрит на макет:

– Миша, Миш! У меня по физике трояк.

Наташу показывает руками: что большой «трояк».

– Вот такой!

Но Миша не оставляет надежды объяснить ей устройство своей конструкции:

– Ну, видишь, солнечная энергия-это энергия будущего поколения.

Он пытается Наташе объяснить, как работает его станция. Сергеев

показывает на нижнюю площадку.

– Смотри, вот здесь лежит уголь. Его нагревает солнце.

Однако Ната слушает его невнимательно. Рассматривает свою коленку, дырку на чулке:

– Миш! Ой, из-за этого дурака!

Коленку разбила, и кажется, и чулок порвала.

– Что?!

Миша, увлеченный собственным рассказом, не сразу понимает о чем

говорит Ната, а она выглядит очень трогательно: голая коленка, юбка -выше середины бедра. Видна даже подвязка для чулок.

Миша бросается к Нате, подхватывает ее на руки, кружит по комнате:

– Наташка. Родная моя.

Ната падает с Мишей прямо на скрипучую с железным матрасом кровать.

Миша страстно ее целует, его рука непроизвольно опускается под юбку.

– Ой, Миша… Ты что меня не уважаешь?

– Дурочка, я же тебя люблю, люблю…

Наташа отбивается, но уже очень вяло, отвечает на Мишин поцелуи.

Миша шепчет:

– Я тебя люблю…

Короткое время они жарко целуются»

Миша встряхивает головой, смотрит на свою конструкцию, потом дотрагивается до пыли, проводит пальцем, оглядывается и видит черную тарелку в углу. Включает радио и, подкрутив ручку громкости, слышит раскатистый бас Шаляпина и его «Блаха-ха-ха!»

Воспоминания о даче Наташи Рудиной и начале войны захватывает его внимание:

«1941,июнь. Вишни в это лето отчаянно цветут белыми пятилистными цветками, заполняя летний воздух дурманом и облетевшими лепестками. -Миша, стой, ну, стой!

Наташа отчаянно хватает его за рукав.

– Миша, остановись. Ну, не обращай на них внимание, Миша. И перестань обижаться.

– Я-дурак? Да? Нет, просто они правы!

Миша неожиданно прижимает Нату к себе. Воспоминания дня, когда Ната была у него дома так близка и досягаема, захватывают воображение юноши, он трогает ее за подбородок, гладит рукой по щеке.

– Ты чего?

Миша неожиданно и страстно ее целует. Ветки вишни скрывают их объятия, а обильные белые цветы заслоняют от нее сестру. Близится вечер. Край солнца еще алеет над горизонтом, но сумрак уже активно прокрадывается во все закоулки сада подмосковной дачи»

Миша вздыхает, смотрит в окно и еще одно страшное:

«1941,июнь. Ната просто умоляла Мишу не мешать ей готовиться к экзаменам в ГИТИС:

– Миша… ты!

– Война началась.

Ната и Лиля вскакивают, бегут в другую комнату, включают радио на полную громкость. Миша бежит за ними. Из динамиков слышен хриплый

голос Сталина:– «Братья и сестры! Сегодня,22 июня, без всякого объявления войны фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз».

Миша машет рукой, берет гитару, стоящую в углу и быстро перебирая струны, начинает подбирать мелодию, думает о Рудиных. Как они, где? Лиля вышла за Гусева замуж уже в июле. Через три месяца после его приезда. Свадьбу решили не отмечать, так что родственников на свой праздник девушка не приглашала.

В ЗАГСе было пустынно. Лиля в желтом и красивом платье была само очарование. В волосах-желтые цветы, похожие на лютики.

Николай Гусев был в военном мундире. Дослужив до чина майора, он военный китель практически не снимал, везде демонстрировал свою военную «выправку» и говорил громко, командным голосом.

Пообещав Лиле вернуться с фронта и жениться на ней, он все это время отчаянно сохранял верность этой смешной и курносой девчонке. Хранил ее письма, фотографию Лили Рудиной хранил у сердца, и очень любил рассказывать историю своей настоящей смерти.

В фотографии были все ответы. Она была пробита маленькой пулей, которая была выпущена рукой немецкого снайпера прямо

в Берлине. Вот и сейчас, когда открылась дверь ЗАГСа, Гусев попросил Лилю достать это заветное фото, и еще раз пообещать ему никогда больше не расставаться.

– Николай… Пошли, нас зовут.

– Эх, Лилька, достань пожалуйста, одну карточку из моего кителя.

– А Сам?

– Нет… Я не смею. Это -счастливая карточка, которая спасла мне жизнь, и держать ее в руках можешь только ты.

Лиля пожала плечами, быстро прикоснулась к карману гимнастерки и нащупала картонное фото со своим изображением.

– Я, Лиля, чуть на тот свет не отправился в Берлине. Вот.

Снайпер меня водил и держал на «мушке». Мы с моим взводом вошли в Брандербургские ворота ровно 7 мая 1945. До сих пор помню и нашу эйфорию от военных побед и мое желание добраться до врага в логове.

Лиля достает фотографию, смотрит на свое изображение, трогает пальцем маленькую дырочку.

– Очнулся в военном госпитале, на каталке. Надо мной склонился врач, который делал операцию. Спасла меня твоя фотография и фляжка со спиртом, в котором торчала немецкая пуля.

Врач мне сказал, что жить я буду до старости и передал мне пробитую железную банку и твой лик. Я если честно, расплакался.

Лиля замолчала, рассказ Гусева ее поразил.

– Кстати, ответь мне на вопрос. Я когда тебе обещал жениться?

Лиля вздохнула. Вступление в комсомол, новогодний разговор и первая близость-все эти картинки из прошлого промелькнули перед ее глазами:

«1941.Ноябрь: Лиля в школе, в актовом зале, украшенном гирляндами, флагами и шарами, сдавала важный в своей жизни экзамен. Она решила вступить в комсомол. Гусев, комсорг из местного центрального Комитета Коммунистического Союза Молодежи, расположенного рядом со школой, пришел специально на заседание местной комсомольской ячейки, чтобы внимательно выслушать заявления всех желающих и принять в комсомол всех страждущих. Слушая заготовленную заранее речь Лили, он смотрел в заклеенное крест на крест окно, наблюдая за разгрузкой мешков с песком. Москву активно бомбили. Мешки с песком, которыми заваливали окна школы, помогали сохранить стекла. В пространной речи Лили наступила пауза. Гусев обернулся. Комиссия, сидевшая за столом, зевала. Лиля, нарядная, в бантах и фартуке, молчала, потупив взгляд.

– Рудина. Продолжайте, мы Вас слушаем.

– Еще за 2 года мы выпустили более 10 стенгазет.

Дали три концерта в военном госпитале, в младших классах провели минуты организованного смеха.

– Смеялись?

– Да…

– М-да. Юмор-это хорошо. Хорошо. Кстати, а кто дал характеристику Рудиной?

Гусев обращается к комсомольскому активу. Актив мрачно молчит,

пока руку не поднимает Мура.

– Я и учительница математики Симонова.

Гусев нависает над хрупкой Мурой за столом. Листает досье Лили Рудиной. Мура бледнеет.

Мура, вы ведь подруги с Рудиной? (неожиданно очень строго)

А как Вы размышляли? Чем вы руководствовались, когда давали ей характеристику для вступления в комсомол?

У Муры бледнеет еще больше.

Гусев разворачивается к Лиле. У Лили заметно дрожит подбородок. Гусев продолжает разглагольствовать, заметно повышая голос.

– Лилия, скажите правду, что ваш отец отбывает наказание, как враг народа.

Мура бледнеет, смотрит пристально на Лилю.

У Лили наворачиваются слезы.

– Да…

Мура вскакивает.

– Лиля, как ты могла? (Гусеву) Товарищ Гусев, я ничего не знала…

Но, это же ошибка.

– Ошибка? То есть Вы считаете, что наши советские органы

ошибаются в таких вопросах?

Гусев начинает нервно ходить по залу, жестикулируя.

– Враг рвется к Москве! Эвакуация полным ходом, а Вы врете! Малодушничаете! Скрываете от товарищей правду…

– Это ошибка, папа хороший, он профессор, доктор наук. Это недоразумение. Понимаете?

Лиля выскакивает из зала, хлопнув дверью. Бежит по лестнице вниз, выскакивает на улицу, направляясь к автобусной остановке пригородных автобусов»

Дверь в комнату регистрации ЗАГСА была открыта, Гусев с Лилей вошли и склонились над журналом записи актов.

Лиля расписалась и задумалась, вспомнила банку монпансье военной зимы,41:

«1941.Ноябрь. На другое утро Гусев рассматривал зареванное лицо Лили. Лиля явилась в райком комсомола рано утром. Она решила записаться добровольцам на войну, ждала, когда Гусев появится в коридоре.

– Рудина?

– Здрасте.

– А Вы что здесь делаете?

– А где у Вас добровольцов на фронт записывают?

– Что? Ну-ка пойдем.

Гусев открывает свой кабинет, затаскивает ее в к себе.

– Какой фронт, дура?

– А что мне делать? Я для Вашего общества не гожусь! Людей с чистой совестью и правильными родственниками.

В кабинет заглядывает комсомолец. Он берет свернутую карту со шкафа.

– Здрасте!

– Здрасте!

– Беседуете?

– Ага, об устройстве противогаза!

– Понятно.

Гусев, который все это время держал Лилю за руку и был к ней непозволительно близко, отдернул руку. Комсомолец хмыкнул и вышел.

– Значит, слушай сюда. Слушай сюда. Дам тебе один совет. Я ведь все твое досье прочел, и всех твоих знаю: Риту, Наташу, маму Елену Сергеевну.

Уже через десять минут, Гусев шел с Лилей по улице от райкома комсомола к автобусной остановке. Он искоса смотрит на девушку и вкрадчиво ей втолковывает.

– Вот, что я тебе скажу, Лиля? (он вопросительно смотрит на девушку до тех пор пока она не кивает согласно) Ты пойми, в комсомоле сейчас самая продвинутая молодежь.

– Как ты будешь дальше жить без комсомола?

– И без коллектива? Я тебе помочь хочу! Напиши, значит, в стенгазете правду! Отец мне идейно чужой, ты хочешь жить в советском обществе и вступить в комсомол.

Лиля вспоминала слова Гусева, пока ехала в автобусе. Комсорг посадил ее в общественный транспорт и долго махал ей рукой, думая, что Лиля его видит. Однако девушка закрыла глаза, повторяя, как молитву слова, которые ей сказал Гусев.

– «Я считаю, что родные у нас только те, кто является классово близким, мой отец-он мне был чужой»

Дома, в спальне: она долго рисовала газету на ватмане.

Ватман был Риткин. Рита защищала свой диплом по хирургии и рисовала человека в разрезе. Рисуя свое признание акварелью на обратной стороне, выводя кисточкой на бумаге буквы, Лиля шептала слова про отца: «мой отец-он мне был чужой». Газета получилась яркой.

На другой день, прикрепляя ее кнопками к стене в райкоме комсомола, Лиля, дотрагиваясь до букв, понимает, что гуашь еще сырая.

Гуашь мажется, а руки Лили пачкаются алой краской. Еще десять минут и Лиля начинает выступать перед публикой. Собственно, публика все та же. Комитет комсомола во главе с Мурой Типановой,

все внимательно слушают, о чем говорит Лиля.

– Я считаю, что родные у нас только те, кто является классово близким, мой отец-он мне был чужой. Я не хочу иметь такого отца.

Сказав последние слова про отца, Лиля какое-то время чувствует пустоту. Пустоту в душе, ей страшно и противно, слезы наворачиваются на глаза, а ком застревает в горле. Гусев с минуту смотрит на девушку, откашливается. Очевидно, что комитет комсомола не ожидал подобной смелости от будущей комсомолки.

– Ну, вот, товарищи, видите-девчонка осознала свои ошибки

(подходит к Лиле) ну, что, Рудина?

Прикалывает комсомольский значок к фартуку Лили. Лиля хлюпает носом.

– Я тебя значком не поранил, кстати?

Гусев щелкает ее по носу. Через какое-то время он, закрывая свой кабинет, находит Лилю между пролетами двух лестниц в школе.

Она рыдает навзрыд, сморкаясь в платок и обнимая тубус

с плакатом. Гусев осторожно дотрагивается до ее руки, пытаясь успокоить Лилю. Аглая, которая последняя спускается по лестнице, понимает, что застукала их в неловкой ситуации. Гусев отдергивает руку. Через короткое время он оказывается с Лилей в парке. Они просто гуляют, Гусев же вкрадчиво рассказывает Лиле о себе.

– Я ведь, Лиля, из детдома.

Ну, так вот, приводят меня к начальнику, ну в смысле, э-э-э, к товарищу Лопаткину. А он говорит, я тебя отпущу, Дима, но дай обещание, как бы тебе в жизни тяжело не было, чужого не брать! Вот так сказал директор детдома, когда я, бывший беспризорник, масло кусок спер. Ну, я дал зарок, дело мое закрыли, вот и ты не поверишь, что с тех пор я даже гребешка чужого с земли

поднять не могу. Как отрезало!

Лиля внимательно смотрит на Гусева. Гусев-красивый мужчина.

У него мужественное лицо, легкая небритость, синие глаза ярко сверкают.

– Я понимаю.

Внезапно в Лилю попадает снежок. Снег выпал с утра,

когда Лиля ехала в школу поступать в комсомол.

Днем он растаял. Но мальчишки, играющие у стены,

кидают в нее снежками еще и еще. -Лови! (кидает еще снежок) Вот тебе!

Гусев, Лиля и мальчики какое-то время играют в снежки. Лиля, которая только что хлюпала носом, оживляется.

Румянец проступает на ее разгоряченных щеках.

С нее слетает шапка с длинными ушами.

Гусев надевает ее на Лилю. Девушка кажется ему очень трогательной.

– Шапку одень, одень шапку-простудишься.

Что ты понимаешь? Москвичка! Ничего ты не понимаешь, у тебя еще понималка не выросла (роется в кармане) Держи!

Гусев протягивает ей железную банку с монпансье. Лиля открывает и видит разноцветную россыпь.

– Ух ты. Дима! Монпансье… Прям, как до войны…

Лиля краснеет. Она неожиданно называет Гусева по имени. Но Гусеву это даже нравится, он надевает шапку на голову Лили.

– Ничего, сейчас фашистов перебьем и накупим Вам, девчонкам, монпансье.

– Дмитрий, а Вы меня считаете предательницей?

– Это не 5-минутный разговор. Пригласил бы я тебя на чай.

Только к чаю ничего нет.

Неожиданно для Лили он крепко ее целует. Лиля целуется впервые.

Поэтому зажмуривается от счастья»

И еще одно воспоминание всплыло перед ее глазами, когда Николай надевал ей кольцо. Кольцо было фамильным, маминым. Она стащила его из шкатулки Елены Сергеевны и попросила Гусева надеть ей его на безымянный палец. Сама же надела кольцо отца, Рудина Андрея Михайловича» ему на палец.

«Декабрь 1941.А в это время Лиля сидела на кровати в квартире Гусева, и ждала, когда он появится из ванной. Дмитрий Гусев жил в коммунальной квартире с соседями. Однако его комната была большой и светлой. По середине стояла украшенная игрушками елка и стол, на котором стояли тарелки, нехитрая закуска и даже шампанское.

Дима, усадив Лилю на кровать и дав ей в руки шоколадку, удалилась в ванную комнату переодеваться в новогодний костюм. Лиля сидела на кровати и болтала ногами. Шоколадка была вкусная, настроение у девушки было отличное. Она просто предчувствовала, что ее ждет приятный сюрприз.

Когда Гусев появился в своей комнате в костюме медведя с маской косолапого на лице, Лиля от неожиданности даже поперхнулась.

– А кто здесь девочка Лиля? Я ей подарков принес… Ну?

– Гусев! А можно я поменяю…

– Конечно.

Гусев снимает с себя маску медведя, протягивает ее Лиле.

Лиля просовывает два пальца в отверстия глаз маски, крутит ее на своей руке, пытаясь надеть на свою голову. Ей мешают две толстые косички. Она поднимает их вверх и надевает маску на себя.

Смотрит на Гусева. В двух маленьких дырочках маски виден стол

с икрой и шампанским, которое открывает Гусев.

Два бокала, в которые Гусев наливает искрящийся напиток, быстро оказывается у него в руках. Он протягивает один бокал Лиле и ставит пластинку на граммофон. Гусев делает приглашающий жест рукой.

– Шампанское!

– Ой, мне нельзя.

– Почему?

– Мне нет 18!

– Немного можно… Я разрешаю.

– Ну, тогда, на брудершафт.

Гусев смотрит на Лилю удивленно. Откуда школьница знает подобное слово? Он сгибает руку, в которой держит шампанское. Лиля продевает руку и пробует шампанское.

– Ну, давай на брудершафт (отпивает, подставляя щеку) Целуй!

– Я? (смущаясь)

– Ну, так положено…

Лиля краснеет, но целует Гусева в щеку.

Щека колючая, колется. Гусев расцеловывает девушку в обе щеки. Музыка, звучащая на пластинке: «У самовара я и моя Маша!», веселая, жизнерадостная.

Гусев подает руку Лиле. Какое-то время они танцуют молча, Гусев сворачивает на голове у Лили две косички, смотрит на нее нежно.

– А я на фронт ухожу!

– А я?

Ну, понимаешь. Мне людям в глаза стыдно смотреть. Не могу я отсиживаться.

– Я тогда провожу!

– Провожать не надо. Я не люблю, когда провожают. Ты лучше жди меня.

Дождешься-я на тебе женюсь!

– Я дождусь.

Гусев обнимает Лилю. Целует в губы осторожно, потом все более и более страстно. Подхватывает на руки, уносит в кровать.

Они страстно целуются, пока Гусев наконец-то не гасит свет»

Лиля очнулась. Гусев-теперь законный муж стоял рядом с ней и целовал ее прямо в губы.

Уже через неделю Лиля пришла увольняться из госпиталя, забрать вещи и попрощаться с медсестрами. Госпиталь, в котором он лежал в годы войны вовсе не изменился. В госпитале шел ремонт, фасад поправили, однако в остальном все было то же самое. Однако в госпитале из старого персонала осталась одна Света. Она с интересом рассматривала Лилю, которая заметно похорошела.

– Лиля! Какая ты красивая!

– Замуж вышла!

– За кого?

– Муж у меня начальник. Хочет, чтобы я дома сидела. Увольняюсь. А где мое платье? Коричневое с отложным воротничком.

Лиля роется в шкафу, находит свое платье, туфли. Света спрашивает:

– Слушай, я все время забываю спросить. А как Рита?

– Не знаю! Она не пишет.

– Знаешь, я ее часто вспоминаю. Она мне часто казалось очень жесткой,

а теперь я понимаю, что она надежная была.

– Конечно, для чужих она в лепешку, а для своих. Свои могут обойтись (притягивает свои туфли) Ну, дарю!

Лиля решила подарить Свете свои боты на пуговицах, которые она носила в госпитале.

– Ой,спасибо! Кстати, тут вот газета вышла. Про твоего знакомого.

Ну, помнишь, в госпитале лежал. Из-за него еще весь госпиталь трясли!

Света вытаскивает газету из ящика. На первой полосе статья про Мишу. О том, как он обезвредил бомбу в разрушенном заводе.