Текст книги "Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица"

А теперь вернемся, пожалуй, в отделение иммуногенетики, и я немного расскажу вам о Докторе К.

Горсть историй из жизни Доктора К.

Вообще Доктор К. – фигура в нашем богоспасаемом заведении легендарная. Он худ, высок, растрепан, раздолбаист и гиперадекватен. Он терпеть не может большую часть человечества, а к остальной части относится снисходительно. Его обожают больные и медсестры и глухо ненавидит руководство. Но на все это Доктору К. решительно наплевать.

И, поскольку было бы жаль не рассказать миру об этом человеке подробнее, здесь – несколько историй о Докторе К., которые медленно, но верно превращаются в легенды.

Однажды Доктор К. поехал в Японию осваивать цитометры. На тот момент в Чехии не было ни единого цитометра, специалистов, соответственно, тоже не очень-то было, так что руководство больницы решило потратиться и на приобретение супермашины, и на воспитание суперпрофессионала.

Доктор К. приехал в токийскую лабораторию. Его спросили на малопонятном английском:

– Вы к нам на цитометр?

– Да, – сказал он, не вдаваясь в подробности. Его привели к цитометру и оставили один на один с этим монстром.

Полагая, что педагогические приемы со времен самураев не претерпели здесь больших перемен и таким образом его испытывают на прочность, Доктор К. взял инструкцию, сел в уголок и за три часа эту инструкцию одолел – благо английский перевод к ней был. После он отважился включить машину. И погрузился. Погрузился настолько глубоко, что и в первый, и во второй день, и через неделю японские коллеги вытаскивали его из-за монитора далеко за полночь. Установилось даже своеобразное “дежурство по цитометр-сану” – кто последним уходит, тот и сковыривает Доктора К. со стула. Если утром Доктора К. находили у монитора, тому, кто вчера уходил последним, здорово доставалось.

С каждым днем цитометр становился все роднее Доктору К., все понятнее ему, и поскольку человек он энергичный, то со временем – там померил, тут померил – Доктор К. завязал на себя половину проектов и стал всеобщим любимцем. И только одно его иногда удивляло – как искусно его коллеги скрывают, что разбираются в цитометрии лучше него. Ну правда, ведь обучили его работать, ни разу не дав императивных указаний, не отпустив ядовитого замечания по поводу его детских ошибок в первые дни. “Вот это выдержка!” – дивился Доктор К. и всеми силами старался заплатить услугой за услугу, придумывая проекты и расширяя свои возможности как цитометриста до необходимых лаборатории высот.

А однажды дверь распахнулась, и на пороге оказался пышущий здоровьем и благодушием немец.

– Я из компании NN. Пардон за задержку – нас очень мало, специалистов такого класса по цитометрам, и все расписано на недели вперед, – скромно объяснил он. – Я приехал настраивать цитометр, а заодно и чешского коллегу всему научить, как говорится, с нуля. Где тут у вас машина? Сейчас мы ее подключим, и немедленно за работу!

И застыл, глядя в затылок Доктору К., который в тот момент, деликатно матерясь по-чешски, как раз настраивал очередной заковыристый тэмплейт, ни сном ни духом, что его наконец-то пришли чему-то обучать. Машина с открытой передней стенкой (Доктору К. пришлось немного покопаться в лазерах) умиротворенно гудела и мерила, мерила, мерила…

Еще больше изумились японцы, которые честно полагали, что Доктор К. и есть тот давно обещанный фирмой специалист, который наконец-то приехал и наконец-то настроил полгода дожидавшийся работы цитометр. После недолгих объяснений Доктору К. предложили работу и в японской лаборатории – главным цитометристом, и в немецкой фирме – представителем по Чехии. От первого предложения Доктор К. вежливо отказался, а второе, поразмыслив, принял. И долгое время Доктор К. был единственным своим собственным клиентом, потому что единственный в Чехии цитометр, который он как представитель фирмы-поставщика должен был технически обслуживать, стоял в его лаборатории.

Японию Доктор К. успел посмотреть в последний месяц своего там пребывания, когда обучил работать на цитометре всю лабораторию. Он просто однажды купил билет на поезд и отправился путешествовать по стране. Вернулся только к самолету, который должен был унести его в большой мир и в маленькую Прагу. Он никому и никогда не рассказывал подробностей этой поездки, но медсестры говорят, что иногда во сне Доктор К. бормочет что-то по-японски и улыбается. Бодрствующий Доктор К. знание японского отрицает.

Доктор К. очень любит Шекспира. Читать вслух. Громко. Во время работы. Он делает это не со зла, просто, когда он сосредоточивается, какая-то часть его оперативной памяти переключается на трансляцию высокой литературы. То есть Холмс и Эйнштейн на скрипке играли, чтобы лучше думалось, а тут прочувствованные монологи на языке оригинала. И всем известно: если Гамлет – значит, что-то получается, если Лир – значит, есть несколько вариантов решения задачи и Доктор К. не может выбрать, с чего начать, ну а уж если Макбет, стало быть, дело швах и сидеть всей лаборатории в неурочное время, дожидаясь, когда зазвучит Гамлет.

Однажды новенькая и неопытная лаборантка очень вежливо попросила:

– Доктор, не обижайтесь, пожалуйста, но нельзя ли потише? Или вообще не читать, а то сосредоточиться очень сложно… – и посмотрела виновато.

Доктор К. умолк на полуслове. Молча встал, молча выключил компьютер. Молча ушел в свой кабинет. Заперся там и три дня никуда не выходил. Учитывая, что в его кабинете стоял единственный в отделении холодильник, предназначенный для продуктов, принесенных персоналом, а дурной аппетит никогда не был недостатком Доктора К., можно себе представить, какие потери понесло отделение из-за Шекспира. На четвертый день Доктор К. вышел из кабинета с листками, на которых была головокружительная статистика для новой статьи.

– Это я между делом посчитал, – небрежно бросая на стол листки, пояснил Доктор К. Самые опытные насторожились, ибо Доктор К. ничего не говорит просто так, а стало быть, насущный вопрос: что это за дело, меж которым?.. И ответ, ужасный по своей красоте и величию, не заставил себя ждать. Доктор К. подошел к той самой новенькой лаборантке, склонившейся над пробирками, и стал с выражением читать выученного за три дня “Отелло”. С самого начала. Истерика приключилась с девушкой на двадцатой минуте.

Доктор К. потом делал невинное лицо и фальшиво удивлялся:

– Так ей что, весь Шекспир не нравится? Я-то думал, она мой репертуар не одобряет, а она, оказывается, вообще курица…

Доктор К. долго не мог выбрать между практической медициной и лабораторным трудом, его рвали на части, предлагая работать и там, и здесь, и еще в пяти местах. От этого с Доктором К. сделалась депрессия, и он вообще решил уйти из медицины. Свое увольнение он сопроводил словами:

– Пойду работать столяром, как отец! Там все просто и ясно. Буду столы и стулья делать.

Через три месяца он вернулся со словами:

– В столярном деле быстро понимаешь: когда есть два стула, на которые можно сесть, на фига тогда садиться на пол? – и стал работать на двух работах – в клинике и в лаборатории.

И еще о стульях. Однажды в лабораторию завезли новую мебель – роскошные стулья на колесиках, с удобными спинками и суперэргономичными сиденьями. Доктор К. был очарован. Он немедленно уволок один стул к себе. Однако в его отсутствие стул увели обратно в лабораторию, а Доктору К. поставили простой, канцелярский. Так повторялось несколько раз. Причем, учитывая, что Доктор К. в лабораторию приходил довольно поздно (он, как все приличные люди, сова), неудивительно, что нового стула ему не доставалось почти никогда, а понять, кто его обкрадывает – дерзкий одиночка или целая банда заговорщиков, – не представлялось ни малейшей возможности, потому что стульев было несколько и они были неотличимы друг от друга. Доктор К. попробовал вежливые угрозы и просьбы. А когда это не помогло, он заказал жестяную табличку с надписью “Доктор К.” и ночью приколотил ее к одному из стульев. Утром, энергично перебирая ногами, он выкатился на этом стуле в коридор, лихо развернулся на сто восемьдесят градусов, демонстрируя всем стульное тавро, громко объяснил, что будет с тем, кто не то что грязными руками, но грязными мыслишками своими покусится на данный конкретный предмет мебели, и, так же проворно перебирая ногами, с грохотом укатился к себе в кабинет.

Однажды Доктор К. повел юную медсестру, за которой ухаживал вот уже почти неделю, в зоопарк, который очень подходит для романтическо-образовательных прогулок и приятен в любое время года. Так вот, Доктор К. встретил свою даму у ворот зоопарка, подарил ей огромный букет ромашек, и парочка, трогательно держась за руки, двинулась в тенистые аллеи. На каком-то этапе вполне идиллической прогулки девушке потребовалось припудрить носик, и она упорхнула, взяв с Доктора К. обещание никуда не уходить и оставив ему на попечение ромашковый букет. Вернувшись и не найдя своего кавалера на условленной скамейке, девушка бросилась на поиски. Страшные картины рисовались в ее воображении: то виделось, как на Доктора К. налетает стая вырвавшихся из вольера гиен и рвет его в кровавые клочья, то мерещилось, что длинноногая, хищно накрашенная блондинка уводит Доктора К. за собой в неведомые дали, небрежно прихватив его галстук острыми наманикюренными пальчиками. Понятно, что именно второе видение представлялось наиболее трагичным и заставляло слезы неподдельного горя катиться по щекам несостоявшейся Джульетты. На звонки Доктор К. не отвечал. И вот когда, потратив полчаса на тщетные поиски, девушка совсем было решила идти в полицейский участок и заявлять о пропаже, ее кавалер нашелся. Он стоял у вольера с жирафами и методично, с выражением абсолютного блаженства на лице скармливал им букет, который поклялся хранить ценой собственной жизни. В общем-то от букета уже мало что осталось, и Доктор К. весьма обрадовался, увидев свою спутницу.

– О, а ты вовремя! – воскликнул он. – Давай-ка, вот тебе сто крон, сбегай до выхода, там справа старушка стоит, ромашки продает, купи букет побольше, видишь, какие они, красавцы, голодные! – и он с удовольствием похлопал по макушке потянувшегося за последней недожеванной ромашкой жирафа. От смерти Доктора К. спасло только то, что девушка тоже любила жирафов. И немного больше, чем жирафов, – самого Доктора К.

Доктор К однажды раскрутил микроскоп, вставил в окуляр мушку дрозофилу и закрутил его обратно.

– Три бутылки пива тому, что догадается, что это, не разбирая микроскопа! – заявил он. Все по десять раз на дню ходили посмотреть на уродливое непонятное пятно в микроскопе, работа почти остановилась.

– Буква из газеты?

– Обломок чего-нибудь?

– Плесень?

– Хлебная крошка?

– Эх вы, генетики! – смеялся Доктор К., допивая пиво.

Доктор К. очень любит холодное оружие. Он практически никогда не выходит из дома, не имея под курткой пары хороших охотничьих кинжалов. Ну и любимый, подаренный друзьями, скин-ду, разумеется, всегда при нем. На работе под халатом он их тоже носит. Он точит ими карандаши, режет колбасу и, когда напивается, мечет их в яблоко, пририсованное к голове Мечникова, чей портрет висит справа от лабораторной двери. Хотя вообще-то Доктор К. совершенно неопасен, однажды таки вышло недоразумение. В отделении терапии оказалась очень капризная пациентка, из той породы, что вечно недовольны не лечением, так едой, не едой, так соседями по палате, не соседями по палате, так обстановкой на Ближнем Востоке. Да ладно бы просто недовольны, но они же, попадая в больницу, начинают предъявлять врачам претензии по всем пунктам, включая Ближний Восток, и требуют немедленного решения всех перечисленных проблем. Причем такие пациенты как чума: либо вся палата по их примеру начинает требовать и жаловаться, либо, если люди подобрались интеллигентные, вся палата от такого пациента начинает чахнуть. Выздоравливающие тяжелеют, тяжелые молят о переводе в интенсивную терапию, а врачи прикидывают, как бы поскорее и побезболезненней избавиться от этого ноющего или скандалящего – по обстоятельствам – “дара небес”.

Вот ровно такая пациентка досталась коллеге Доктора К., а коллега возьми да и укати через какое-то время на симпозиум. Доктор К., хороший товарищ и примерный соратник, принимает ведение палат и ранним утром N-го числа отправляется с двумя ординаторами и двумя интернами на обход. Все красиво и мирно, Доктор К. немедленно завоевывает симпатию всего отделения, дамы чуть за сорок, страдающие метаболическим синдромом и тайными надеждами, выстраиваются в очередь на измерение давления. Смех, шутки, ненавязчивое кокетство, строгий, но очаровательно любезный Доктор К. Словом, светский раут, венский бал, феерия, а не обычный утренний осмотр!

И тут Доктор К. подходит к кровати, на которой томно возлежит пациентка-чума.

– Доктор, – говорит она, – мне сегодня приснился дурной сон!

И далее на Доктора К. выливается поток информации в стиле “мне здесь вообще часто снятся плохие сны, потому что медсестры некомпетентны и забывают давать мне снотворное или дают полтаблетки вместо целой – понятно, воруют, – а еда отвратительна, и кто-то украл мой творог из холодильника, а соседка справа храпит, а кровать нестерпимо скрипит, потому что вот здесь вот – выразительно дрожащая рука указывает куда-то на спинку кровати – отвинтился винтик, и я больно оцарапала о него ногу, и все мучаюсь, мучаюсь от этого нестерпимого скрипа…”.

Доктор К., заинтересовавшись винтиком, подходит ближе и щурится, пытаясь рассмотреть поломку. При этом рутинные расспросы не прекращаются ни на минуту.

– Головокружения не беспокоят? Голова не болела? Тошноты не наблюдалось? – рассеянно спрашивает Доктор К., придвигаясь все ближе и уже понимая, в чем проблема с кроватью.

– Нет, пан доктор, не беспокоят, – с каким-то даже сожалением говорит пациентка, но тут же коварно усмехается: – Но вот ухо! Очень болит ухо, так, знаете, стреляет, это ж ясно, что от этих ваших тут сквозняков у меня обострился хронический отит, и теперь опять придется сажать почки антибиотиками…

– Ну, не расстраивайтесь, – с отсутствующим видом говорит Доктор К., – я понял, в чем проблема, сейчас мы все поправим, – и он лезет в карман медицинского костюма, извлекает из чехла нож и делает движение в сторону зловредного винтика, который собирается этим самым ножом за неимением отвертки вкрутить на место…

На визг пациентки сбежалось не только все отделение, но и еще три этажа – сверху и снизу. Ввалившиеся в палату люди обнаружили дрожащую всхлипывающую пациентку сидящей с ногами на подоконнике. Из ее бессвязного бреда можно было разобрать только “изверги”, “совести нет” и “ухо”. Спустя пару минут вокруг пациентки уже вился рой перепуганных ординаторов и интернов, которые посулами, уговорами и увещеваниями пытались сманить ее вниз. А Доктор К. между тем с увлечением вкручивал в кровать скрипящий шуруп. До конца своего пребывания в стационаре пациентка получила кодовое имя Ван Гог.

Однажды Доктор К. заставил своих студентов-докторантов заново открывать, измерять и описывать все клетки крови, запретив им пользоваться любыми справочными материалами, перекрыв доступ в интернет и выдав каждому по микроскопу и стеклышку с мазком. Потом пришла очередь описания стадий мейоза и митоза. Причем студенты должны были сами выбрать себе модель для исследования и отследить все стадии.

– Так ни одного открытия не сделаешь, если все будешь из “ПабМеда”[7]7
  PubMed (“ПабМед”) – самая крупная бесплатная онлайн-база медицинских и околомедицинских публикаций. Этот ресурс – совершенно незаменимый источник информации и для врачей, и для ученых.


[Закрыть] узнавать! – говорил довольный Доктор К.

Однажды из отделения психиатрии ушел погулять пациент. Он был почти не буйный, просто одержим идеей мирового зла. То есть, как только ему что-то не нравилось, он начинал обвинять в кознях некое “мировое зло” и нередко уличать собеседника в том, что он и есть это самое зло во плоти. Но ничего дурного не делал, только шумел громко и сыпал оскорблениями. И вот этот недосмотренный пациент в состоянии недокомпенсации заплутал, потерялся, забрел на четвертый этаж в лабораторный отсек и наткнулся на завотделением иммунологии. Зав как-то неправильно себя повел – то ли полой халата задел этого путешественника, то ли сказал что-то громко в мобильник, – и пациент “включился”. Он вопил, что зав придумал чудовищный коварный заговор, что он хочет уничтожить всю интеллектуальную элиту планеты, начиная, разумеется, с самого обличителя, и прочее, прочее, прочее. Когда обвинительная речь достигла кульминации, пациент возопил: “Вы – мировое зло!” – тыкая пальцем в совершенно растерявшегося иммунолога, который вжался в стенку и прикрыл глаза. И тут из своего кабинета на именном стуле, грохоча, выкатился злой как тысяча чертей Доктор К., который страшно не любит, когда его прерывают во время работы.

– А ну повтори, что ты сказал?! – заорал Доктор К.

– Он – проклятое мировое зло, я все про него знаю! – завопил пациент, еще больше заводясь.

– Тут одно мировое зло – я! – еще громче заорал Доктор К. и, вскочив со стула, с криком “Бу-у-у!” запрыгнул на близстоящий стол.

Потом, конечно, во всем разобрались. Психиатры, пришедшие с извинениями, уводили извлеченного общими усилиями из-под стола задумчивого пациента, который больше не говорил ни слова. Доктор К. к тому времени, как пациента сдали психиатрам, уже давно погрузился назад в прерванный эксперимент. А значительно позже мы узнали через одну медсестру из отделения психиатрии, что история имела продолжение: пациент практически вылечился. То есть скандалы и буйное поведение прекратились в принципе, а когда лечащий врач спросил страдальца, не считает ли тот его, своего лечащего врача, эмиссаром мирового зла, пациент оглянулся, жестом попросил врача наклониться поближе и прошептал ему:

– Доктор, на свете есть одно мировое зло – оно живет здесь, в больнице, на четвертом этаже, – и добавил с довольной улыбкой: – И оно больше на меня не сердится…

Его родственники, владельцы небольшого мясного магазина, еще несколько лет приносили психиатрам к Рождеству корзинку деликатесов – копченостей и колбас – в благодарность за исцеление родственника.

Веселое и печальное о Солнечном Л.

А вот Солнечный Л. еще не легенда, но, видимо, со временем ею станет… Или, на худой конец, он станет Нобелевским лауреатом, ибо он многознающ и не на шутку предан профессии, так что неудивительно, что в свои двадцать семь он уже три года как завлаб. Его нос густо усыпан веснушками, а глаза вечно смеются из-за очков, он досконально разбирается в тонкостях молекулярной биологии и умеет так организовать трудовой процесс, что каждый день к вечеру изумленно обнаруживает, что и сам он, и подотчетные ему лаборантки сделали в два раза больше, чем предполагалось изначально. И еще порой мне ужасно жаль, что Л. почти не говорит по-русски.

Вот Солнечный Л., усталый, уходит из лаборатории предпоследним, заглядывает ко мне на огонек:

– Возишься с клетками?

– Что, Л., тебе тоже плохо? – отзываюсь я.

Л, не ответив, бросает рюкзак под стол, я слышу, как он идет по пустому коридору к кофейному автомату, как звенит монетками, ссыпая в карман сдачу, и возвращается. Открываю окно, мы садимся на подоконник и болтаем ногами в мокрой весенней пустоте, грея руки о тонкий пластик коричневых стаканчиков. Напротив ярко светятся операционные, там действо: мы только что подтвердили совместимость, и бригада, стоявшая у стола, пришла в движение. Все как на ладони, особенно вечером. Пахнет весной. Значит, скоро сюда, прямо к нам под окна, ведомые каким-то непонятным инстинктом, станут приходить линяющие муфлоновые мамы, и человеческие доктора, вышедшие покурить, будут принимать роды – маленьких муфлонят – и смотреть, смеясь, как мокрая малышня встает на длинные тонкие ноги и делает первые шаги по жиденькой, кое-где с залысинами, траве внутреннего больничного двора. Так было в позапрошлом и в прошлом году, будет и в этом. Л. рассказывает что-то об окнах “Виста”, айфоне и о подготовке к собственной свадьбе.

– Л., ты насколько умеешь планировать?

Смеется:

– Хоть до конца жизни: в июле женюсь, потом заведу детей, стану заведующим иммуногенетики, когда Дэни уйдет на пенсию, починю мотоцикл, заведу собаку и наконец-то поставлю дома кофейный автомат, как у нас в лаборке.

– Ты счастливец.

Он снова смеется:

– Да, конечно, – а потом вдруг серьезнеет: – У тебя седой волос, знаешь?

Теперь смеюсь я:

– Да, конечно, только не вздумай выдергивать, в них вся моя мудрость, как у тебя в восьмых зубах.

Звонит будильник – закончилась очередная инкубация клеток, мы сползаем с подоконника, и каждому как будто стало немного легче…

Кстати, вот уже третий год Солнечный Л. чинит мотоцикл. Он купил его на какой-то барахолке за смешные деньги и разобрал по винтику. Разобрать-то разобрал, а собрать никак не соберет, и это неизменный повод для брюзжания со стороны Доктора К., который, узнав о приобретении Л., немедленно обзавелся роскошным шлемом и даже записался на курсы вождения мотоциклов, несомненно рассчитывая потом выманить у Л. его любимца. Однако не тут-то было: Л. напрочь отказывается собирать мотоцикл обратно, мотивируя это недостатком времени и средств. Доктор К. долго мучился, а потом подарил Солнечному Л. набор отверток. Дорогущий, надо сказать, набор, от сердца буквально оторвал. Спустя еще полгода Солнечный Л., кажется, так и не понявший намека, на очередной вопрос от кого-то из нас: “Когда же, драгоценный Л., мы прокатимся на твоей чудо-машине?” – обронил: “Ну и что? Ну соберу я его, но ведь у меня даже шлема нет, а без шлема ездить нельзя…” На следующий день рождения Доктор К. подарил Солнечному Л. шлем, правда, значительно скромнее, чем тот, что купил для себя. Все коварство Л. стало очевидным, когда однажды, сидя на подоконнике и болтая ногами, он долго и сосредоточенно прикидывал что-то в уме, а потом озабоченно спросил: “Как вы думаете, если я скажу, что не могу собрать мотоцикл, потому что у меня нет спального мешка, чтобы ездить на природу, нет гриля, чтобы жарить на природе сосиски, и нет шарфа, чтобы защищаться на природе от сквозняков, Доктор К. подарит мне хотя бы гриль?..” На следующий день рождения Солнечный Л. получил от Доктора К. тринадцать совершенно одинаковых книжек с говорящим названием “Совесть как психологический феномен”.

Солнечный Л. входит в лабораторию и стоит надо мной грустной птицей. Я дочитываю абзац и снимаю очки.

– Ну, что, Л., грустится? Внутренний конфликт, обед был плох, циклер барахлит?

Он вздыхает, падает на стул и трижды молча проезжается из одного конца комнаты в другой – успокаивается.

– Саша, у тебя ничего случайно по гематологии нет? Только на чешском.

Ни одной хорошей книги по гематологии на чешский не переведено. О чем я ему и говорю.

Досадливо морщится:

– Да я знаю, но экзамен на носу, а я ни в зуб и даже хуже. Зачем, зачем мне, иммуногенетику со стажем, знать, как считается седиментация эритроцитов, в них же даже ДНК нет, что мне там ловить?! Зачем мне возиться с молекулами кальция? Кому нужен гематокрит, высчитанный вот этими руками? – он картинно заламывает руки.

Я утешаю его бормотанием о том, что знания требуются поверхностные и никто с него ничего сверхъестественного спрашивать не станет, в конце концов, это аттестационный экзамен, а не выпускной на факультете естественных наук. Он затихает, снова катается, шурша стулом, от центрифуги к окну, от окна к термостату, и в глазах его безнадежность.

– Л., – говорю я, – мне лично известны три человека, которые к любому экзамену учат только один вопрос, и он им обязательно попадается, даже если тянут его из пятидесяти возможных. Может быть, тебе тоже рискнуть?

– Нет, я не могу, – грустно говорит Л. и смотрит в пространство, – мне всегда попадается тот самый, последний, невыученный…

– Тогда у меня был еще один знакомый, он всегда перед экзаменом читал первую главу учебника и последнюю. И, что бы ему ни попадалось, выруливал либо на историю дисциплины, либо на новейшие в ней веяния.

Л. останавливается и некоторое время взвешивает услышанное. Потом говорит:

– Да, это вариант… Но тоже крайний, – сознательному Л. хочется уверенности и покоя.

И тут меня осеняет:

– Л., ты знаешь, что такое Халява?

Л. оживляется: ученый до мозга костей, на всякое новое знание он реагирует навостренными ушами и вытянутой шеей, как хорошо натренированная гончая – на зайца.

– Нет.

– Слушай сюда, птичка, – вдохновляюсь я, – это два в одном, явление и существо, покровительствующее русским студентам. Без ее благосклонного взгляда, пусть на секунду, пусть искоса, никто никогда экзамен не сдавал.

– Богиня? – деловито осведомляется Л.

– Не совсем. Но главное – ее можно поймать…

Следующие десять минут мы вникаем в тонкости определения халявы, записываем в чешской транскрипции слова “Халява, приди!”, а также подробные инструкции, когда и как открывать окно, насколько громко кричать и что делать потом с аттестационным листом.

Л. успокаивается, довольно смеется, на прощание рассказывает горячие новости о подготовке лаборатории к аккредитации в ЭФИ и, крепко зажав в руке листок с Халявой, отправляется в библиотеку брать очень хорошую книгу по гематологии на английском языке.

Мораль: что бы кто ни говорил, поддержка высших сил и атеисту помогает, а бесполезных знаний в природе нет…

Однажды у Солнечного Л. приключилась экзистенциальная колика. Вообще это случается с ним довольно редко, но уж если – то всерьез. В такие моменты он бросает свои дээнковые гели на произвол судьбы, приходит к нам, садится на стол и начинает вслух размышлять о жизни. И единственный способ отвлечь Л. от вселенской скорби и вечных вопросов – немедленно привлечь его к работе. Вот я и предложила на свою голову поиграть с новым набором реагентов для теста тканевой совместимости. Мы сдали друг другу по пробирке крови и через полтора часа выяснили, что совместимы. Это значит, что в случае чего мне есть у кого почку подзанять. Но еще это значит, что и Л. мои почки-сердце-печень могут пригодиться, поэтому он мгновенно оживился:

– Значит так, с сегодняшнего дня ты питаешься по расписанию и исключительно здоровой пищей. Надеюсь, ты бегаешь не только по утрам, но и по вечерам? Минералочкой не увлекаешься? Так, не куришь и не пьешь, это хорошо…

И замолчал. Ибо мне не оставалось ничего другого, как подойти, вынуть у него из рук стаканчик с растворимым кофе и простукать его почки на предмет положительного симптома Пастернацкого.

Обеденные перерывы в нашем богоспасаемом отделении проходят так: на четверть часа все быстренько снимаются и убегают в столовую, чтобы потом сорок минут, оставшихся от положенного на обед часа, пить кофе в комнате отдыха и беседовать на самые разнообразные темы от видов на урожай до высокой литературы. А однажды речь зашла о смерти.

– Знаете, – оживился Солнечный Л. в середине разговора, – а я уже дискографию составил, что будут играть на моих похоронах. Вот только – тут же загрустил он, – там почти на два с половиной часа музыки. А ведь это я еще до середины жизни не добрался…

– М-да, – сказал Доктор К, – давай-ка я порекомендую тебя Академику Н. Он занимается вопросами бессмертия клеток, может, капнет тебе какого-нибудь эликсирчику. Поверь мне, учитывая твои музыкальные вкусы, родные и близкие будут тебе очень благодарны, если ты переживешь их всех и им не придется присутствовать на твоих похоронах.

Солнечный Л. приобрел мышь. Потом он приобрел для мыши колесо. Потом, не в силах видеть, как мышь бессмысленно бегает в своем колесе, он соорудил небольшую динамо-машину, которая превращала кинетическую энергию движения мыши в энергию электрическую, от которой у Л. на столе тускло светилась лампочка. Посмотрев на лампу, мышь и колесо, Солнечный Л. сказал: “Что-то нехорошо получается… Я же не рабовладелец!” – и разобрал всю конструкцию. Колесо отдал старому геккону, живущему у него в кабинете, лампочку отдал Доктору К., а мышь большую часть времени проводит у Л. в нагрудном кармане или на плече.

Однажды Солнечный Л. купил лецитин – таблетки, улучшающие память.

– Л., зачем тебе таблетки для памяти, если у тебя с нею нет проблем? – изумилась Ленка.

– Мне не хватает ресурсов, – отрезал Л., – хочу запоминать все с первого раза и навсегда.

Через две недели Л. ворвался в лабораторию бледный и в отчаянии.

– Что случилось, Л.? Кто-то умер? – полюбопытствовала Ленка, запивая морковку утренним кофе.

– Случилось! – трагически молвил Л., – я забыл, как называются мои таблетки для памяти и куда я их положил!

– Лучшее – враг хорошего! – довольно резюмировала Ленка, наблюдая, как Л. мечется по лаборатории в поисках своего чудодейственного средства.

Солнечный Л. – убежденный консерватор в вопросах архитектуры и гордится этим. Точнее, гордился до недавнего времени. Стоило ему попасть в город, где много неординарных строений, особенно если они перемежаются в беспорядке, а не выстроены по ранжиру, Л. мрачнел и принимался ворчать.

– Эти люди посходили с ума, – обычно заявлял он, прежде чем по полочкам разложить, что не так с конструкцией здания и с эстетическим чувством того, кто его придумал.

А вот образчики старинного зодчества вызывают у Л. неизменный восторг и приступы энтузиазма.

– Ну вот, умели же строить, умели видеть красоту четких, симметричных линий! – восхищается он, рассматривая какую-нибудь очередную “пламенеющую готику”.

Однажды Л. за каким-то бесом занесло в поликлинику нашего медицинского центра, ведущую самый обычный прием самых обычных граждан. Подозреваю, что он просто сбежал туда, чтобы посидеть и подумать какую-нибудь внезапно настигшую его потенциально гениальную мысль. С Л. это бывает: обрушится ему на голову идея, которая кажется ему стоящей раздумий и времени, и он тотчас тащит ее в какое-нибудь шумное место, в зоопарк, например, в метро или, на худой конец, в поликлинику. Садится посреди кипящей и бьющей во все стороны жизни и начинает крепко думать. Вот и теперь он сидел и думал, когда его боднул пальцем в бок какой-то средних лет гражданин.

– Что вы об этом скажете? – спросил он, протягивая Л. какой-то листок со схематичным изображением смутно знакомого Л. силуэта.

– Урод, а не миоцит[8]8
  Миоцит – клетка мышечной ткани.


[Закрыть], – мрачно констатировал Л, который, размышляя, становится особенно лаконичным.

– Правда? – оживился его собеседник, который, кажется, не отличался душевной чуткостью, а потому не заметил, что Л. не до него. – Мне и самому кажется, что тут какой-то косяк. Вот только не пойму, в чем дело. А что такое, кстати, миоцит?

– Ну как что? – слегка удивился Л. – Вот же, – он указал на схему.

– И что с миоцитом не так? – не отставал навязчивый незнакомец.