Текст книги "Укротители лимфоцитов и другие неофициальные лица"

Про науку

Итак, любая научная работа, даже если она посвящена изучению влияния первой буквы фамилии человека на его способность выращивать кактусы, состоит из нескольких шагов:

1) вы придумываете теорию (на некоторых, особенно счастливых по этой части, теория сваливается сама, причем в самых неожиданных и неподходящих ситуациях), и она кажется вам гениальной и объясняющей устройство как минимум половины мира. Устройством второй половины, как вам кажется, вообще можно пренебречь. Да и не половина она – едва на четверть наскребется, было бы о чем говорить;

2) вы сидите некоторое время неподвижно и, ослепленный своей гениальностью, пялитесь в потолок;

3) среди ночи вы просыпаетесь в холодном поту с мыслью, что ваша гениальная идея, скорее всего, уже приходила кому-то в голову, и конечно, этот мелкий подлец успел ее опубликовать, просто вам не попадалась его статья, потому что библиотека вечно задерживает подписку на самые интересные издания. Поэтому вы в три часа утра вскакиваете с постели и проводите остаток ночи, терзая “Гугл” вопросами, формулируя их с разной степенью каверзности, чтобы быть уверенным, что ничего такого в Сети даже близко нет. Разумеется, в параллельном окошке у вас открыты “ПабМед”, “Медлайн” и еще парочка необходимых ресурсов, но они мало помогают, потому что по абстрактам не все и не всегда понятно, а доступа с домашнего компьютера к коммерческим изданиям вроде, будь он проклят в своем великолепии, Nature у вас нет.

Кроме того, настроение здорово портится, когда выясняется, что статьи, полностью совпадающие по ключевым словам с вашим запросом, таки выходили. Но в Китае. И с китайского переведены только заголовки и собственно ключевые слова. Вы, ругая на чем свет стоит капиталистов, которые наживаются на бедных ученых, и коммунистов, которые думают, что делиться знаниями с остальным миром не обязательно, решаете, что пора поспать перед работой, и как раз в этот момент звонит будильник;

4) вы делитесь мыслью с коллегами, кратко обрисовываете возможные перспективы и неизбежные открытия, связанные с вашей теорией, при этом стараясь не слишком акцентировать свою гениальность, чтобы не травмировать менее талантливых коллег – в конце концов, они в этом не виноваты;

5) к вашему удивлению, вместо восторженных аплодисментов ваш рассказ встречают жалостливые и откровенно сочувствующие взгляды. Кроме того, вам приходится с негодованием отказываться от настойчивых предложений взять отпуск для “отдохнуть, привести нервы в порядок”, ведь это совершенно некстати сейчас, когда вся лаборатория благодаря вам находится в шаге от Нобелевской премии. Поняв, что вокруг враги и сплошное глухое непонимание, вы разражаетесь пламенной речью, апеллируете к авторитетам, которые попали в непризнанные гении по неосторожности своих современников, и стараетесь еще раз все объяснить рационально, но в конце все равно переходите на личности. Ваши коллеги сначала злятся, потом обещают подумать, что с вашей теорией и лично с вами можно сделать;

6) через несколько дней к вам последовательно подходят все сотрудники лаборатории, чтобы изложить свои гипотезы, возникшие непосредственно из вашей, вопреки вашей и даже без учета вашей теории. Вы, твердо зная, что все они только что прошли мучительные пункты с первого по четвертый, смотрите на каждого сочувственно и очень удивляетесь, когда они один за другим с негодованием отказываются взять отпуск для “отдохнуть, привести нервы в порядок” – в конце концов, вам же со стороны видней, что любому из них такой отпуск пошел бы на пользу, потому что большая часть того, что они там напридумывали, кажется вам болезненным бредом;

7) к вам подходит ваш непосредственный начальник и заявляет, что пора бы вам заняться делом, а то вот уже три дня вы то ли сам не свой, то ли головой ударились. Вы обещаете, что вот буквально сейчас и займетесь рутиной, и даже минут десять честно пытаетесь думать о насущном. Потом ловите себя на том, что насущным как-то незаметно стала ваша новая теория, а не каждодневный труд над другими проектами;

8) вы организуете мозговой штурм, в ходе которого сначала выясняется, что все ваши коллеги – отпетые поклонники Аристотеля: вы им, конечно, друг, но истина им, разумеется, дороже. Поэтому ваша теория перемалывается с такой скрупулезностью и таким ехидством, что даже под ложечкой начинает сосать. Поэтому вы предлагаете выпить кофе. К концу третьего литра (впрочем, тут смотря по количеству участников мероприятия, бывает и больше) вы понимаете, что вокруг сплошные идиоты, а вы самый безнадежный среди них и, что куда прискорбнее, никто из присутствующих не разбирается хотя бы сносно в смежных специальностях. И никто почему-то не может из головы назвать ни плотность метана в сжиженном состоянии, ни точную продолжительность цветения росянки обыкновенной, а между тем оба факта исключительно важны для существования вашей теории как таковой (вообще надо заметить, что современная наука все сильнее нуждается в ученых-универсалах, хорошо разбирающихся в нескольких областях, в то время как сами ученые нередко проявляют тенденцию к узкой, но доскональной специализации). Все расходятся на поиски дополнительной информации и для обдумывания услышанного;

9) а вот теперь ключевой пункт, развилка, от которой во многом зависит, что ждет вашу идею, – успешное развитие или бесславная гибель. Если спустя неделю раздумий и тонны перелопаченной информации вы понимаете, что поторопились и погорячились или, что хуже, начинаете скучать, значит, геймовер, придется пытать счастья в другое время в другом месте. Если же, несмотря на проделанную работу, литры кофе и бессонные ночи, вам все еще кажется, что теория должна работать, а каждый новый добытый из литературы факт только укрепляет вашу уверенность, – поздравляю, вы переходите на следующий уровень;

10) вы идете к своему непосредственному руководителю. Неубедительно соврав, что в последнее время только и делаете, что занимаетесь уже существующими проектами и реализацией уже полученных грантов, вы как бы невзначай нарочито небрежно бросаете: “Кстати, о грантах! Мне тут подумалось…” – и в нескольких предложениях излагаете свою теорию. Выслушиваете уже привычную рекомендацию съездить в отпуск для “отдохнуть, привести нервы в порядок” и твердо отказываетесь. Ждете месяц, чтобы услышать: “Ну попробуй, но не раньше, чем доделаешь то, другое и третье”. Понимаете, что творилось в душе у Золушки, когда ей отказали в поездке на бал в связи с необходимостью разделить горох и просо. С изумлением осознаете: Шарль Перро – или кто там виноват в злоключениях сироты – бессовестный враль, потому что Золушке совершенно точно не хотелось плакать, ей хотелось задушить мачеху. Но у вас нет феи в грантовом отделении, а ваш научный руководитель много лучше мачехи, просто работа у него нервная (мысленно отправляете шефа в отпуск для “отдохнуть, привести нервы в порядок”), поэтому вы не спешите душить шефа;

11) вместо этого под шумок вы все-таки пишете заявку на грант. Через месяц она возвращается, потому что в запарке вы выполнили ее синими, а не черными чернилами. Отчаянно завидуете Золушке, переписываете заявку. Получаете ее назад с объяснением, что они уже три года не принимают заполненных от руки формуляров. Поскольку в прошлом году все было ровно наоборот и вам вернули компьютерную заявку, у вас случается краткий когнитивный диссонанс, а потом – катарсис и озарение: в грантовом отделении сидят говорящие тыквы, и непонятно, когда прозвонят те часы, которые превратят их обратно в людей. Вы в третий раз заполняете заявку. Она не возвращается, и вы три месяца ходите из угла в угол, надеясь, что все получится и все прокатит. Прокатывает. Вы так изумлены, что еще некоторое время расчесываете брови на затылке. Идиотская улыбка не сходит с вашего лица, и всем немедленно становится известна причина этой странности. Вас поздравляют. Но как-то сочувственно;

12) следующие полтора года вы работаете как заведенный. На каждом шагу выясняется, что все сложнее, чем предполагалось, и до вас наконец доходит, что все-таки надо было составить план экспериментов и продумать пути сбора информации;

13) шеф начинает ненавязчиво интересоваться результатами. Зато появляются доказательства правильности теории. Но не всегда. И не все из них надежны. И вообще, обратная теория выглядит привлекательней;

14) вы делаете предварительный доклад на какой-то научной тусовке и до утра пьете с представителями фирмы, поставляющей вам реагенты для вашего нового исследования. В конце вечера откровенно заявляете, что их реагенты – полная чепуха и не обладают даже половиной обещанной производителем чувствительности к интересующему вас показателю. Все заканчивается мирно только потому, что к алкоголю ваша печень устойчивей остальных присутствующих на сабантуе печенок и в момент вашего демарша бодрствуете, собственно, из всей компании только вы, а представители фирмы уже давно спят лицом в тарталетках;

15) однажды ночью вы просыпаетесь с четким и жутким ощущением, что все, чем вы занимаетесь последние два года, – полная, абсолютная, совершенная, бесповоротная фигня. К тому же, чтобы ее закончить, у вас не хватит денег, потому что реагенты стоят в два раза дороже, чем предполагалось изначально. Вы сидите до утра неподвижно и, ослепленный своей тупостью, пялитесь в потолок;

16) утром переворачиваете все с ног на голову, и все вдруг работает, а таблицы результатов приобретают некоторую стройность. Но ненадолго. Потом таблицы вообще исчезают из компьютера, потому что кто-то добрый почистил диск. Находите альтруиста и долго смотрите ему в глаза.

Возвращаетесь назад и закачиваете забэкапленную версию таблиц назад. Выясняете, что последний бэкап проводился месяц назад, а значит, тридцать последних дней – псу под хвост. Радуетесь, что не полгода;

17) шеф начинает навязчиво интересоваться результатами;

18) вы делаете постер, он же стендовый доклад. Стараетесь, чтобы картинок было побольше, а текста поменьше. Очень жалеете, что ваша работа не про павлинов, потому что буквально вчера нашли в Сети шикарное изображение павлина, и им можно было занять половину постера. Поскольку постер в тубусе крайне неудобен для переноса, вы обязательно теряете его в пути. Причем неважно, как далеко вам приходится его транспортировать: по дороге в конференц-зал вашего научного центра или в другое полушарие, вы все равно потеряете свой постер, смиритесь с этим фактом и постараетесь не умереть от инфаркта, пока будете его искать. А то, что вы его рано или поздно найдете, можно утверждать без всяких сомнений, потому что нет более бесполезной вещи и никто на него не позарится;

19) звучит страшное и отвратительное слово “статья”. Вам она, собственно, даром не сдалась, потому что вы свое любопытство уже удовлетворили, на вопрос, терзавший вас, ответили и даже несколько следствий из подтвержденной теории вывели. Но в научном мире неопубликованный ответ на вопрос ответом не является. Вы с тоской вспоминаете, что в файле с названием “Статья” вот уже третий год болтается одна-единственная фраза. Но не помните какая. И где вы сохранили файл, вы тоже не помните. Вы смотрите на свои результаты и обреченно звоните статистикам вашего научного центра, чтобы они помогли вам посчитать корреляции, вероятности и пару других любопытных параметров. Статистики предлагают вам встать в очередь на месяц вперед, потому что у них таких, как вы, фантазеров без статистической подковы вагон и маленькая тележка. И все хотят корреляций. Вы до утра терзаете “Гугл” по вопросам статистики и все считаете сами. Утром пересчитываете и получаете совсем другие цифры. Озверев, врываетесь к статистикам без предупреждения, застаете их врасплох за распитием чая, требуете посчитать все здесь и сейчас. Если не удается ворваться и застать, тихонько просачиваетесь, кладете на стол коробку конфет, обильно поливая ее слезами. Вам все считают за десять минут и вне очереди. Если повезет, то даже объяснят, что к чему. В процессе объяснения вы с изумлением понимаете, что кое-какие ваши ночные экзерсисы со значениями р, чувствительностью и позитивным прогностическим показателем были-таки удачны. И даже цифры кое-где сходятся;

20) вы рассылаете написанную статью соавторам. Судя по быстроте ответов, ваши соавторы обладают навыками сверхскоростного чтения, судя по однообразию ответов (“Замечаний нет. Удачи”), они не отличаются оригинальностью мышления, хотя вы знаете, что это не так;

21) вы отправляете статью в выбранный журнал с импакт-фактором и временно утрачиваете способность пользоваться клавиатурой, потому что держите пальцы крестиком, хотя в обычной жизни вроде бы не суеверны. Ходить тоже тяжеловато, потому что вы держите пальцы крестиком и на ногах. Через пару месяцев приходит ответ от ревьюеров. Пять страниц замечаний, предложений и просто возни вас лицом по стене. Великой Китайской стене, судя по ощущениям. При этом становится понятно, что половины ваших гениальных мыслей ревьюеры не уловили, а вторая половина не показалась им гениальной. И в этом ваша вина. И вы перелопачиваете всю статью так, что от первоначального варианта не остается почти ничего, зато ревьюеры получают семь страниц с указаниями всех правок. Вы мстительно жмете на кнопку “отправить”, думая, что, если они и на этот раз посоветуют что-то изменить, вы сожжете последний номер их журнала в знак протеста на центральной площади города. К вашему удивлению, вам не приходят замечания, а приходит верстка, и однажды утром вы встречаете свою статью в “ПабМеде”. Прочитав, понимаете, что в вашей теории все-таки что-то есть. Чертовски много чего-то. Самоуважение восстанавливается, поцарапанное самолюбие заживает, вы поите коллег шампанским, они поят шампанским вас;

22) пункты с 17-го по 19-й могут повторяться неограниченное количество раз, и не всегда этот процесс завершается шампанским;

23) в какой-то момент вы понимаете, что жутко устали от этой дурацкой, в общем-то очевидной и простенькой теории и что вам даже уже не хочется каждые пятнадцать минут забивать свою фамилию в пабмедный поиск, чтобы полюбоваться результатом. Вместо этого вам хочется в отпуск для “отдохнуть, привести нервы в порядок”. И вас, кажется, тошнит даже от того факта, что ваша теория оказалась верной;

24) но тут вам в голову вдруг приходит мысль… Очень необычная мысль… И она кажется вам гениальной и объясняющей устройство как минимум половины мира. Устройством второй половины, как вам кажется, вообще можно пренебречь. Да и не половина она – едва на четверть наскребется, было бы о чем говорить;

25) вы сидите неподвижно и, ослепленный своей гениальностью, пялитесь в потолок, предвкушая грядущую работу.

Кстати, именно наша бодрая научная деятельность привела к тому, что однажды мы отправились в Бразилию…

Большая прогулка на ту сторону Земли

– Не все же вам в лаборатории сидеть, – сказал однажды Дэни, входя в помещение, где, печально таращась на кривой, как мысли взбалмошной девицы, график, сидели трое – Доктор К., Солнечный Л. и я.

– Н-да, – сказал Доктор К., – я хочу волшебные очки, Нобелевку и на Луну без скафандра. И еще я хочу понять, почему это выглядит так, как выглядит.

– Это какой-то бордюр, – мрачно выругался Солнечный Л. любимым словом.

– Это не бордюр, а бардак, – поправил Доктор К. и посмотрел на Л. с укоризной, – языки надо учить.

Они снова замолчали и закачались каждый на своем стуле. Потом Доктор К. перевернул график вверх ногами. Ничего не изменилось.

– Мне кажется или он стал выглядеть немного лучше? – с робкой надеждой спросил Л.

– Кажется, – безапелляционно заявил Доктор К. – Кажется, кто-то пришел, – и он поднял голову на Дэни, который завороженно смотрел на график и шевелил губами. Одна мысль в голове нашего завотделением сменяет другую достаточно быстро, чтобы только что увиденный график поглотил его в мгновение ока и целиком.

– Дэни, – строго сказал Доктор К., – видимо, ты пришел к нам с миром. Вполне возможно даже, что ты пришел нам что-то сказать. Или скажи, или проваливай, сегодня не мой день, а значит и ничей в пределах досягаемости.

– Я говорю, сколько можно в лабе сидеть, – оживился Дэни, который имеет две счастливые особенности – не обижаться на Доктора К. и ничего не забывать, даже переключаясь с предмета на предмет. – Думаю, нам всем пора развеяться, съездить куда-нибудь, получить побольше новых знаний и впечатлений… А потом на свежую голову вернуться к ковырянию в этом… бордюре.

– Бар-да-ке! – раздраженно поправил Доктор К. – Спросите у Саши – когда все плохо, это называется бардак!

– Когда все плохо, это называется… Не скажу! – взвилась я, удивляясь, как быстро мозг выдал целый ряд непечатных вариантов. – Вам еще рано такие слова знать, вы до этой буквы еще не доучили. Пока зовите бардаком.

Дело в том, что на досуге я даю своим коллегам уроки русского языка, отсюда и слово “бордюр” в лексиконе Солнечного Л. А “бардак” – плод самостоятельных штудий Доктора К., который по собственному почину купил словарь и учит все слова подряд, начиная с буквы А.

– Ладно, это вопрос эстетических предпочтений, я же пришел говорить с вами о конференции.

– Я – нет! – отрезал Доктор К. и потянул из-под завлабовых локтей длиннющую перфоленту с графиком.

– Что нет?

– А я – да! – с готовностью откликнулся Л.

– А я есть хочу! – сказала проходившая мимо лаборантка Клара, не очень разобравшись в характере нашей беседы.

– А я хочу сдохнуть! – доверительно сообщил ей Доктор К.

– А я хочу собаку! – внесла я свои три копейки.

– Возьми из вивария крысу, – посоветовал Доктор К.

– А я хочу на море! – тоскливо сказал Л.

– Вот!! – страшным голосом крикнул Дэни, тыкая в Л. пальцем.

– Что?! – хором сказали все присутствующие, а Л. стал испуганно отряхиваться.

– Море! Будет конференция в Бразилии! Пляжи, океан, девочки.

– Наука, – мрачно парировал Доктор К. – Старые зануды. Лекции с раннего утра.

– Солнце. Отель на берегу. Новые знания, – не сдавался Дэни.

– Регистрация. Перелет. Пьянки с незнакомцами, – легко отразил атаку Доктор К. И, мгновение подумав, нанес завершающий удар: – Придется делать презентацию.

И вот тут наступила минута триумфа Дэни.

– Регистрацию и перелет оплачивает спонсор, я уже договорился. Пьянок не будет – там жарко. А что касается презентаций, то я уже подал заявку. Точнее, заявки. От Саши три, от Л. две, от тебя одну. Ну а мне достается самая неблагодарная роль – антрепренера этого цирка. Всем бы такого заботливого завотделением! – самодовольно сказал он и с достоинством, но проворно покинул лабораторию. График с тихим шорохом упал к ногам Доктора К.

– Я слышал то же, что и вы? Мы делаем шесть презентаций на троих? Куда смотрит ЭФИ и Лига защиты от чешской экспансии? Там что, больше некому чушь нести?

– Отвечаю по порядку: да, да, не знаю, видимо, – рапортует Солнечный Л., – и знаете что, я бы на вашем месте придержал Сашу за шиворот, она, кажется, сейчас упадет со стула.

Я действительно подумываю о том, чтобы с грохотом переменить положение тела, потому что приготовление трех презентаций никак не входило в мои планы, тем более, зная Дэни, можно спорить на что угодно, что до конференции времени осталось кот наплакал. Так и оказалось, а потому доклады и презентации мы писали в авральном режиме. То есть мы с Солнечным Л. писали, а Доктор К. сначала сидел, положив ноги на стол, и громко читал вслух своим докторантам, – которые – даже пар из ушей – ваяли для него презентацию и рисовали графики, – избранное из географической энциклопедии, взятой специально по такому случаю в нашей больничной библиотеке.

– Рио-де-Жанейро сначала носил название Сан-Себастьян-де-Рио-де-Жанейро. Хм, – чесал Доктор К. макушку, – и то правда, по-простецки это как-то – Рио-де-Жанейро… Коротковато. Всегда подозревал, что там еще кто-то потоптался, а сократили уже потом по неразумению склонные к профанациям потомки. Так, посмотрим дальше… Вот, пожалуйста, на пляжах Рио-де-Жанейро… Что ж ты делаешь, изверг? – вдруг изумился Доктор К. – Кто ж так рисует кривую выживания трансплантата? Ну-ка, дай сюда! – он отнял у докторанта В. мышку и сунул ему в руки географическую энциклопедию: – Читай с третьего абзаца.

Больше докторантов к работе он не подпускал, и они по очереди знакомили нас со страной, в которой нам предстояло оказаться через месяц. Тут-то и выяснилось, что у докторанта Т. отлично поставленный баритон. И счастливый обладатель баритона так самозалюбовался, что, когда статьи обо всех бразильских городах в энциклопедии кончились, стал читать избранное из манускриптов по иммуногенетике, а вскоре и вовсе записался в хор, что Доктор К. расценил как попытку увильнуть от прямых обязанностей и обиделся. А ехидный Л. исключительно для подлития масла в огонь откопал где-то паранаучную статью о том, что все живое и даже не очень живое тянется к звукам классической музыки и добрым словам. Там даже был описан эксперимент: брали пять банок с водой, накрывали крышкой и раз в день, приоткрыв крышки, к одной банке подносили колонки, из которых лилась “Аида”, второй банке давали слушать тяжелый рок, третьей шептали добрые слова, четвертой – всяческие гадости, а пятая была как бы контрольная, ее просто открывали и закрывали. В итоге, как утверждал автор, первой спеклась банка, которой говорили гадости, – вода в ней стала тухнуть и цвести, следом за ней поплохело банке, которая слушала тяжелый рок, а потом зацвела и контрольная банка. Дольше всех продержалась “оперная” вода, она не протухла, даже когда эксперимент было решено считать официально завершенным. Автор статьи, поставивший описанный опыт на собственной кухне и, видимо, в связи с этим считавший себя чем-то вроде наследника великих алхимиков прошлого, с восторгом описывал достижения современной науки, туманно намекая на пользу исторической преемственности. Вообще, судя по всему, наука в его понимании являла собой сплав оккультизма, который он деликатно называл “еще не открытые нами законы нефизических свойств материи”, учебников по физике и химии за седьмой класс, а также слухов о теории относительности, которую он не только умудрился приплести к божественному слову и цветущей от ругательств воде, но и пару раз перепутать с теорией вероятности.

В общем, Солнечный Л. подкинул этот бред докторанту Т., и вы бы видели, как взвился Доктор К., однажды застукав докторанта за напеванием арии из “Аиды” над растущими тканевыми культурами. То есть если бы он пел, рассаживая культуры по пробиркам, это можно было бы понять – работает человек, за работой и сам Доктор К., грешен, Шекспира читает, но когда человек каждое утро начинает с того, что поет, нависая над заставленным лабораторной посудой столом, а потом начинает проговаривать что-то вроде: “Расти, клетка, большая и маленькая, хорошая и хорошенькая”, тут поневоле озвереешь. Доктор К. и озверел, чем привел Солнечного Л. в полнейший восторг, а докторанта Т., насильно отлученного от клеток, в отчаяние.

Впрочем, я опять отвлеклась. Итак, сбиваясь с ног от количества свалившихся перед поездкой на мою голову дел, я стала составлять списки:

– написать письма Н., М. и В.;

– доделать контроли качества;

– договориться насчет доставки реагентов к нашему возвращению;

– послать ДНК;

– получить ДНК;

– послать клетки;

– получить клетки —

и так далее, далее, далее…

Солнечный Л. тоже составлял перечни дел, а в конце дня мы усаживались на лабораторный стол, чтобы громко и радостно вычеркивать все, что было сделано.

– Клетки получили.

– Слава богу, долой клетки.

– Я нас в Словакию зарегистрировал.

– Слава тебе, Л., вычеркиваем Словакию.

Доктор К. однажды навестил нас в такой час сделанных дел, постоял, послушал, потом вздохнул, качая головой:

– Эх, молодежь, не умеете вы главное от неглавного отличать, – и с этими словами предъявил нам листок с заголовком “Список дел в Бразилии”. В листке значился всего один пункт: “1. Посмотреть на Южный Крест”.

Кстати, история с Южным Крестом получила продолжение на бразильской земле: в конце второго дня нашего пребывания в крохотном городке Бузиос мы веселым трио – Солнечный Л., Доктор К. и я – сидели на веранде отеля, пили кому что бразильский бог послал и ввиду совершеннейшего незнания местной флоры и фауны придумывали ближайшим кустам, возящимся в них зверькам и птицам названия и истории возникновения вида. На столе кроме бокалов стояла одна занятная вещица – глобус звездного неба. Часам к семи, когда начало смеркаться (в сентябре в Бразилии ранняя весна, и полушарие, на минуточку, южное, поэтому смеркается там в эту пору рано) и когда я отвоевала себе право назвать увиденную нами поразительно красивую бабочку, Доктор К. встал и с грохотом вытянул наш столик из-под навеса поближе к бассейну, чтобы можно было наблюдать за небом без отрыва от производства. Правда, было пасмурно, а потому совершенно неясно, увидим ли мы вообще сегодня звезды. Кроме того, завязался нешуточный спор на предмет нынешнего положения Южного Креста. Попытка отловить официанта и призвать его в качестве эксперта по бразильскому небу привела к тому, что испуганный мальчик шарахнулся от нас в сторону, а потом приволок три коктейля, бледнея лицом и знаками (в Бразилии, надо сказать, с английским не то что катастрофа, но такой вполне себе ощутимый швах) давая понять, что это за счет заведения, и волосы у него, кажется, стояли немного дыбом. В другое время мы бы извинились, утешили человека и пришли бы в восторг от внимания к нашим персонам и коктейлей, но сейчас было сильно не до того: выхватывая друг у друга глобус, мы пытались определить, куда нынче повернуто небо. И спор длился до тех пор, пока не раздалось деликатное покашливание и на веранде не появился наш завотделением. Выражение лица у него было ехидное, а за спиной он что-то прятал.

– Небом интересуетесь? – иезуитски осведомился он.

– И что? – немедленно нахохлился Доктор К. – А кто им не интересуется в том или ином контексте?

– Нет, все, конечно, интересуются, а некоторые так даже очень. Особенно люди с тонкой душевной организацией и обостренным восприятием прекрасного, – продолжал Дэни издевательски щуриться и нервировать Доктора К., который страшно бесится, когда его пытаются уличить в тонкой душевной организации.

– Вот только попробуй сейчас пошутить. – Доктор К. потряс глобусом, – и назад мы вернемся без завотделением.

– Да это угроза! – совсем развеселился Дэни. – Более того, это похоже на разгорающийся вооруженный конфликт! – А после эффектной паузы добавил: – Только с амуницией-то у меня дело получше обстоит! – И с этими словами хлопнул из-за спины на стол увесистый том. На томе значилось: “Атлас звездного неба”.

Увы, облака в тот вечер так и не разошлись, и мы до поздней ночи любовались тремя Южными Крестами – одним на глобусе и двумя в атласе, – печально распивая коктейли и не только (а Доктор К. даже подержал глобус над своей чашкой, рассматривая отражение созвездия в кофе и утверждая, что так оно смотрится куда натуральней, чем просто на бумаге и даже на небе).

Вообще Бразилия оказалась прекрасной и доброй. В Фиальте, говорят, весна холодна и скучна. Что ж, очень может быть, но вот в Бузиосе весна безалаберна и бесшабашна. Ей ничего не стоит согреть вас и погладить по ушам теплым соленым сквознячком, а через полчаса загнать, дрожащего, мокрого и проклинающего все на свете, в первую попавшуюся пивнушку холодным ливнем с порывистым ветром. Она, по-моему, сама не представляет, когда она и для чего, а если и представляет, то все равно одним словом этот образ будет называться – хаос. Впрочем, и вся страна такая: бестолковая и неровная, как ее дороги, сочная и душистая, как экзотический плод, шумная и беззаботная. Всего в ней слишком, всего через край: сок этого фрукта течет у вас между пальцев и капает с локтей, аромат впитывается в ладони и запутывается в волосах, и невозможно оторваться и насытиться, даже если знаешь, что завтра будет болеть живот, сегодня повторяешь: еще, еще, еще, и каждый ломтик, каждый глоток кажется вкусней и слаще предыдущего.

Она очаровала нас всех. Каждого по-своему, разумеется: мне нравилось гулять вдоль берега вечерами, а еще больше – ранними утренними часами, когда рыбаки, выкурив по первой сигаре, начинали неторопливо грузить тяжелые бурые сети в крохотные лодки, и на безупречно гладком после отлива песке от сетей оставались такие следы, словно ночевавшие на пляже гигантские брюхоногие ушли поутру в океан.

Солнечный Л. увлекся охотой на редкие сувениры, проводя свободное время за перебиранием всяческих безделушек и придумыванием, кому что привезти, чтобы и со смыслом, и быстро не кончилось, а в перерывах изучал местную флору, что чуть было не испортило нам все путешествие.

Вот, кстати, рассказываю. Тотчас по приезде в Бразилию выяснилось, что закон подлости южнее экватора работает не менее надежно, чем в северном полушарии. Возьмем обыкновенные кокосы. Созревая, они приобретают чутье на прохожих: сколько раз такие спелые плоды падали точнехонько нам под ноги. А один созревший подлый кокос упал Солнечному Л. прямо на балкон, и Солнечный Л., у которого страсть к ботанике и агрономии – явление генетическое, всерьез озаботился нравственно-юридическим вопросом, можно ли вывезти из Бразилии кокос. Он даже с собой его таскал, показывал всем желающим, а тех, кого заподозрил в знании бразильского законодательства, дотошно расспрашивал на предмет того, как относится государство к контрабандистам и нельзя ли балкон, ввиду того что в номере проживает чех, временно считать чешской территорией, а значит и орех – сезонным урожаем кокосов, собранным в Чехии. Помимо нравственно-юридической стороны вопрос имел и теологический нюанс: можно ли отказываться от того, что Бог послал?

– Ты же в Бога не веришь! – удивлялся Дэни.

– Ну и что? – ответно удивлялся Солнечный Л. – Он-то в меня верит, раз послал мне орех.

В конце концов Дэни, не нашедший солидных контраргументов, но не сдавшийся, выбросил орех с балкона со словами:

– Сегодня Бог послал тебе меня, чтобы я избавил тебя от кокоса.

Солнечный Л. пронаблюдал полет плода, поморщился, услышав громкое “хрясь” лопающейся скорлупы, а потом рассмеялся и сказал, что ему здорово полегчало.

На следующий день на его балкон свалилось большое зеленое манго.

Но вернемся к моему повествованию о свободном времени. Итак, я общалась с океаном, Солнечный Л. собирал сувениры и изучал растительный мир Южного полушария, а Дэни предпочитал вовсе не покидать комфортных стен отеля, листая толстенный журнал с обзором всех выступлений конференции и обмениваясь мнениями по поводу последних открытий с коллегами из разнообразного зарубежья.