Текст книги "Русская гамма"

Валерий Тишков
РОССИЙСКИЙ МИР

Валерий Тишков

(род. 1941)

Историк. Академик РАН, директор Института этнологии и антропологии РАН. Член Общественной палаты

БЕЗ ПОЗИТИВНОГО образа страны и признания необходимости порядка никакое правление невозможно. Каждое общество, прежде всего в лице интеллектуальной элиты, формулирует представление о народе, который живет в государстве и которому принадлежит это государство. Таковым может быть только согражданство, территориальное сообщество, т.е. демос, а не этническая группа, которую в российской науке называют интригующим словом «этнос», имея под этим в виду некое коллективное тело и даже социально-биологический организм.

Под воздействием этнонационализма и по причине экспертной слабости на протяжении ряда лет в России существовали смутные представления и установки по части национальной государственности и национальной идентичности. С трудом, но все-таки появились понятия национальных интересов, бюджета, обороны, безопасности, здоровья нации, лидера нации и т.п. Все равно для этнонационалистов от науки и политики Россия не существует как национальное государство, ибо сам субъект нации до сих пор спущен на уровень этнических общностей, а их территориальная автономия в виде субъектов Федерации, культура, наука, образование – это и есть субстанции, к которым прилагается «национальное». А если у русской нации нет «своей публики», то нужно ее создать, или же объявить Российскую Федерацию в качестве национального государства русских, как считает нынешние русские этнонационалисты. Или же, как некий компромисс, объявить всех жителей страны русскими, если они того пожелают, что и должно быть русской нацией, как считают С. Ю. Глазьев и другие сторонники более просвещенного варианта этнонационализма.

Этот вариант национализма представляет собой попытку вернуть ситуацию, когда русский и российский были в значительной мере тождественными понятиями. Но за последние 80 лет (фактически с момента переписи населения 1926 г.) понятие «русский» целиком ушло к бывшим великороссам, точнее, заменив его. Одновременно нерусские меньшинства, включая считавшихся когда-то русскими малороссов (украинцев) и белорусов, обрели свое «национализированное» этническое самосознание. В современной России русский – это теперь только часть российского, причем часть доминирующая, «референтная», т.е. определяющая (без русского нет российского), а российское – это больше чем русское, ибо включает в себя другие историко-культурные и этно-религиозные компоненты, носители которых в нынешней ситуации уже никак не согласятся быть русскими, ибо вполне довольны быть россиянами.:

Население нашей страны обладает высокой степенью единства в смысле общих ценностей, культурной гомогенностью, активным межэтническим взаимодействием, которым могли бы позавидовать многие крупные государства, утверждающие с разной долей успеха идею единой нации среди своего населения. Причем население этих национальных государств (другими они себя не считают) в отличие от России не может даже разговаривать между собой на одном языке и его части воюют друг с другом десятилетиями. Достаточно назвать Индию, Испанию, Китай, Бразилию, Индонезию, Мексику, Нигерию, Филиппины, ‹ Пакистан, Турцию, Бирму и десятки других стран, где этнического и языкового однообразия нет, а концепция единой нации есть и реально сплачивает страну. В России – наоборот: есть реальное единство при сохранении этнокультурного разнообразия среди россиян, но нет представления о едином народе, его национальных интересах и национальной культуре.

Люди живут веками в России, бок о бок с русскими, украинцами, немцами, коми и прочими, работают вместе, женятся и растят детей, общаются между собой на одном языке.

Получается парадокс: люди живут веками в России, бок о бок с русскими, украинцами, немцами, коми и прочими, работают вместе, женятся и растят детей, общаются между собой на одном языке, а ученые и политики убеждают их в каких-то других мирах помимо «российского мира» – действительно древнего, реального, повседневного, жизненно важного для каждого.

Итак, сохраняющееся восприятие российского народа исключительно в формуле «дружбы народов», а не сложного единства, представляют догматические и националистические заблуждения, намеренно поддерживаемые внешними противниками России. Национальную идентичность россиян нужно утверждать более последовательно, и не только редкими высказываниями президента. Нужно прежде всего признать, что национальная идентичность, а значит российская нация, существует, а не есть просто мечта или задача для очередного «строительства». Дальше отрицать и разрушать российскость недопустимо. Нужно утверждать российский национализм как осознание и отстаивание национального суверенитета и интересов страны, укрепление национальной идентичности российского народа, утверждение приоритета самого понятия «российский народ». Всякие другие варианты национализма на основе этнических крайностей – от имени одного государство-образующего народа или от имени «дружбы народов» – несостоятельны и должны быть отвергнуты.

Владимир Малахов
СТИЛИЗАЦИЯ НАЦИИ – ГОСУДАРСТВА

Владимир Малахов

(род.1958)

Доктор политических наук, сотрудник Института философии РАН, специалист в области зарубежной философии XX века, переводчик.

Автор аналитических статей и полемических выступлений на темы национализма, этничности и расизма

ХАРАКТЕРИЗУЯ российское общество как культурно-плюралистическое, или многокультурное, я бы хотел избежать одного часто встречающегося недоразумения, а именно редукции культурной неоднородности современной России к поликонфессиональности и полиэтничности ее населения, унаследованной от Российской империи и Советского Союза.

Современное общество не может существовать вне унифицированного социокультурного пространства, нечувствительного к фольклорно-этническим различиям. Разумеется, никому не возбраняется демонстрировать знаки своей этнической принадлежности. Кто-то носит косоворотку, кто-то – тюбетейку, кто-то – ермолку. От этого ни в их жизни, ни в жизни окружающих ничего принципиально не меняется.

Фольклоризация культуры – модель весьма шаткая теоретически и крайне сомнительная практически. На практике она ведет к распаду общества на ряд взаимно изолированных «этнокультурных» сообществ, между которыми потом придется налаживать «культурный диалог», дабы избежать «конфликта культур».

Что касается теории, то данная модель, восходящая к традиционному понятию культуры, бессильна описать динамическую культурную реальность индустриального общества. Традиционное понимание культуры как выражения духа народа опирается на метафоры дерева (корни, ствол и ветви) или дома (фундамент, стены и крыша). Однако для осмысления культуры современных обществ более пригодной представляется метафора поля, на котором сталкиваются, соревнуются, переплетаются различные дискурсы, давая рождение новым, ранее не существовавшим дискурсам.

Кто-то носит косоворотку, кто-то – тюбетейку, кто-то – ермолку. От этого ни в их жизни, ни в жизни окружающих ничего принципиально не меняется.

Иногда подчеркивание культурной особости – лишь сопутствующий элемент политико-идеологической позиции, как то имеет место у петербургских неоязычников, образующих карликовые партии профашистского толка, или у татарских националистов из организаций типа Милли меджлис или «Иттифак». Однако гораздо чаще культурные самоидентификации индивидов лишены политической составляющей. Большинство молодежных субкультур равнодушно не только политике, но и к идеологии. Границы между ними проходят скорее по эстетическому, чем по идеологическому признаку. Совсем немногие посетители концертов группы «Гражданская оборона» интересуются смутными взглядами Егора Летова, а для фанатов «Спартака» гораздо более серьезным прегрешением является неправильный шарф, чем неправильное мировоззрение.

Что касается привязки культурной идентичности к этнической, распространившейся особенно широко в ходе «национально-культурного возрождения» начала 90-х годов, то здесь, как правило, имеет место стилизация групповых различий под «цивилизационные», или «этнокультурные». Лучшая тому иллюстрация – помпезные фестивали национальной культуры, время от времени устраиваемые по инициативе региональных бюрократий (например, в Якутии для якутов или в Оренбургской области – для казахов): простые люди, к которым обращены эти празднования, посещают их скорее из любопытства.

Равным образом мы чаще всего имеем дело со стилизацией, когда заходит речь о культурных различиях, пролегающих по линиям конфессиональных групп. Конфессиональная принадлежность современных россиян определяется не тем, в какую церковь они ходят, а тем, в какую церковь они не ходят. Большинство православных сегодня – это те, кто не ходит в православный храм, большинство католиков – те, кто не ходит в костел, а большинство (или, выразимся осторожней, значительная часть) мусульман – те, кто не ходит в мечеть.

Означает ли это, что проблема многокультурности применительно к России – химера? Никоим образом. В конце концов, совершенно неважно, насколько в самом деле велики (и существуют ли вообще) культурные различия между группами, описываемыми в этнических или конфессиональных терминах. Важно то, что эти различия переживаются в качестве культурных. Реконструирование и конструирование коллективной памяти, охватившее российские этнические меньшинства еще на излете перестройки, пустило глубокие корни в индивидуальном самосознании. За десять лет сформировались, а во многих случаях и приобрели прочную институциональную форму татарская и бунтарская, тюркская и вайнахская, панкавказская и исламская идентичности. Поэтому образы национальной консолидации, кажущиеся вполне универсальными и «включающими» в Москве, Петербурге и Волгограде, покажутся партикулярными и «исключающими» в Казани, Элисте и Махачкале. Не говоря уже о том, что и в мегаполисах Центральной России все больше землячеств, члены которых не могут (или не хотят) отождествиться с официальными образами нации-государства.

Алексей Чадаев
ЕВРОНАЦИОНАЛИ3М «ПОД ХОХЛОМУ»

Алексей Чадаев

(род. 1978)

Кандидат культурологии, публицист, член Общественной палаты РФ

ОТКУДА БЕРЕТСЯ спрос на национальное строительство? Апологеты национализма более-менее внятно отвечают на этот вопрос: нация есть способ солидаризации, выстраивания жестких и дееспособных социальных структур – «фаланг». И это более чем востребованная вещь.

Разреженное, крайне неплотное пространство постсоветского социума состоит из атомов, почти не связанных друг с другом. Любая сколь-нибудь плотная структура, обладающая хоть немного внутренней связанностью – будь то этническая диаспора, территориальное землячество или сообщество коллег по какой-нибудь специфической деятельности, – входит в это пространство, как нож в масло, и может делать в нем все что угодно. Иначе говоря, разного рода азербайджанцы, чеченцы, «афганцы», «спортсмены», «тамбовские», «питерские» и т.п. внутри нашей системы обладают неограниченными возможностями: никто и никогда не может им ничего противопоставить. Они – хозяева жизни, если только им удается как-нибудь разделить сферы влияния друг с другом.

Но механизмы солидарности нужны русскому (читай – «постсоветскому») большинству не только для того, чтобы противостоять натиску агрессивных групп меньшинств. Навык солидарного, коллективного действия сам по себе является ценнейшим ресурсом позитивного развития. Если удается мобилизовать огромное число незнакомых друг с другом людей на какое-то большое общее дело – такие сообщества могут двигать горы, творить невозможное, изменять судьбы человечества.

Русская цивилизация, русская история потенциально содержат в себе весь мир, а не только частную судьбу одного народа.

Позитивную программу суверенного русского национализма не так давно изложил на Глобалрусе Дмитрий Ольшанский – в развернутой литературной форме собственных страхов. Картина получилась сколь жуткая, столь и малореалистичная – так что, читая, все время хотелось вскрикнуть: брось, Митя! Так сейчас даже в Киргизии не делают. На что уж те азиаты – но и то почитай никого не поубивали, а вместо того организованно кинулись осуществлять революционный шопинг, и нехудо поборолись с перманентным кризисом затоваривания, свойственным вообще капиталистической экономике.

А уж у нас-то и подавно не с чего рисовать зловещие картины разинщины и пугачевщины. Жизнь не та, и люди не те. Киевщина, к примеру, что бы они там ни говорили, все ж таки более дикая волость, нежели столица нашей родины с ее ближайшими окрестностями; а там вообще все было по высшему стандарту: полумиллионный майдан – и ни тебе одной разбитой витрины (не говоря уже про галицко-донецкую морду)! Нет-нет, ныне благостен наш евробунт, осмысленный и милосердный. Цивилизованные люди, чего уж там.

Откуда, спрашивается, берется вся эта цивилизованность? На самом деле – от системы, обеспечивающей «внешний контур» процесса; причем ей достаточно работать даже не на уровне институтов, а на уровне норм и правил, т.е. на уровне культуры. Именно этот «внешний контур» подменяет собой смертоносную утопию, предлагая взамен ее безобидный формат. Мы больше не реализуем вековечную мечту нашего народа – вместо этого мы просто форматируем себя под структурное соответствие другим народам, чтобы иметь возможность общаться с ними на равных. У них есть национальная солидарность и основанные на ней жесткие типы социальной связанности? Значит, и нам надо. А то как же: эти стаей нападают, а мы поодиночке отбиваемся. Нехорошо. Русских людей обижают. Надо учиться давать сдачи. Только и всего.

Но я сегодня протестую против подобной логики именно в качестве русского. Для которого настоящим вопросом может быть только то, как обеспечить возможность совместного существования на едином пространстве самых разных сущностей – и наций, и групп, и даже индивидуальных «народов», состоящих из одного-единственного человека и не желающих ни с кем объединяться ради чего бы то ни было. А опускаться на уровень битвы во имя своей стаи, причем в системе, правила которой определяет кто-то другой, – для меня равносильно утрате себя. И потому евронационализм «под хохлому» я воспринимаю как худшее предательство, безотносительно к количеству разбитых витрин и морд.

Русская цивилизация, русская история потенциально содержат в себе весь мир, а не только частную судьбу одного народа. И мы обязаны хранить этот русский мир – в какие бы издержки нам это ни влетало. А потому русский человек не может, не имеет права быть националистом – если хочет оставаться русским.

Никита Гараджа
ГРАНИЦЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЕЗЕРВАЦИИ

Никита Гараджа

(род. 1977)

Философ, публицист.

Преподаватель философского факультета МГУ и ВГИКа

ПОПЫТКИ националистов убедить нас, что быть русским может любой принимающий ее культуру и интересы как высшую ценность, кажется, призваны отделить национализм от расизма. Но все же вряд ли эта логика даст исчерпывающий ответ на вопрос, почему татары, мордва, чеченцы и т.д. должны непременно связать свою судьбу с русским национальным государством. Да и действительно ли русская культура и интересы русской нации – это высшая ценность? Расизм, который апеллирует к биологической физиогномике, по крайней мере не отрицает за другим статус иного, пытаясь прямым насилием утвердить свое превосходство. Национализм же не хочет признавать самого этого иного, приносимого в жертву национальным интересам, которые выдаются за ценности. В этом ли признании заключена любовь к своему отечеству и национальной культуре?

Русский человек не имеет права ставить интересы своей страны и своего народа превыше интересов других стран и народов уже только потому, что слишком велика та доля исторической ответственности, которую возложили на себя наши предки.

Все же не нация рабски преданная своим интересам, но народ, служащий своему предназначению, может оправдывать свое существование и утверждать первостепенную значимость своей культуры среди других культур как наиболее полно раскрывающую идею человеческого рода. Ее ценность определяется не самим фактом существования, но тем, насколько национальные ценности удерживаются ее актуальными носителями. А значит, никакой национальной презумции быть не может, если мы не удерживаем своего ценностно-смыслового пространства или находимся в разладе с прошлым и будущим своего рода. Да, есть у наций разного рода «интересы» – обычно измеряемые, прямо или косвенно, в единицах какой-нибудь твердой валюты на душу населения. Но никто пока не доказал, что именно они соответствуют национальному призванию.

Национализм манит к себе прелестями порнографической обманки, иллюзией того, что есть некое безусловное оправдание для собственного существования только по праву рождения. Не строить нации в наше время – это юродство. Но как бы то ни было, не интересы, а только пространство вечности делает народы действительно свободными. Надломленный эйдос русского мира не втиснуть в границы национальной резервации. Да и слишком многих русские предали, когда отреклись от своего всемирно-исторического призвания, чтобы им позволили это сделать. Афганский врач, таджикский инженер, «дочь советской Киргизии» с картинки из учебника в любом случае будут кошмарить удовлетворенного своими интересами русского националиста. В конце концов в какую нацию записать горемыку-бомжа с московского вокзала?

Нельзя резать по живому. Как бы мы ни относились к национализму, следует иметь в виду что для России национальный проект означает неизбежное сужение пространства ее мира. Он затрагивает цивилизационные контуры величайшей в мире культуры, толкая ее на путь национального обособления. Русский человек не имеет права ставить интересы своей страны и своего народа превыше интересов других стран и народов уже только потому, что слишком велика та доля исторической ответственности, которую возложили на себя наши предки. Состоявшееся в 1990-е годы добровольное отречение России от своих обязательств по отношению к тем, кто поверил нам и пошел за нами, стало причиной катастрофы для множества народов. Они вырвались из средневековья, приняв русское покровительство и избежав тем самым колониального унижения – и теперь оказались вынуждены вновь погружаться в пучину безвременья, забываясь и деградируя. Но парадокс в том, что это циничное кидалово и саму Россию не только не осчастливило – но, напротив, поставило под сомнение саму возможность ее дальнейшего существования.

«Россиянство» – доктрина ельцинизма, явившаяся инструментом разрушения единства Большой России, возникла именно как синтез антисоветчины «демократов» и русского национализма «деревенщиков», нашедшего выражение в знаменитом распутинском призыве «перестать кормить нахлебников». В этом смысле национализм уже стал фактом русской истории, ее позорным и неизжитым до сих пор эпизодом. Актуальные носители доктрины «русского национализма» несут свою долю ответственности за катастрофу 1991 года, и рано или поздно им придется платить по счетам.

Федор Гиренок
МЫ НЕ АМЕРИКАНЦЫ

Федор Гиренок

(род.1948)

Философ.

Профессор, заведующий кафедрой философской антропологии МГУ

ЗАЧЕМ РУССКОМУ человеку империя? Во-первых, затем чтобы не быть нацией. Русские никогда не были нацией, никогда не ставили перед собой и не решали национальных задач. Мы не умеем этого делать. Для этого у нас нет национального самосознания.

Русские всегда были и будут идеей. Тем, чего нет, что невозможно осуществить. Мы всегда существовали в невозможности своего существования. Определяя себя как идею, мы определяем себя в качестве апофатиков-нигилистов, антиглобалистов. И одновременно в качестве романтиков, социально наивных людей. Всеединство – это отказ от возможности быть идеей. Призыв к растворению в фактичности. Конечно, глупо искать какую-то содержательную русскую идею. Мы не американцы. Это у них есть какая-то идея, мечта. А у нас ее нет. Если бы она у нас была, то мы бы ею владели, как владеют вещью. И овладев, стали бы нацией. Наша идея – это мы сами в невозможности нашего национального существования. Мы необратимо имперский народ. Быть для нас – значит быть империей.

Во-вторых, поскольку мы не нация, постольку мы всегда решаем наднациональные задачи. Если бы мы решали задачи нашего национального существования, то мы бы занялись удобствами жизни, комфортом существования. То есть мы построили бы цивилизацию. Но так как мы решаем наднациональные задачи, мы принуждены быть бедными при всем нашем богатстве. В любой момент жизни нам нужно во что-то верить. Нам нужна идеология. Имперскость нашего существования вынуждает нас постоянно обновлять государство, а не цивилизацию повседневной жизни.

Третья причина имперскости нашего существования – это наше безволие. У русских нет воли к власти. А это значит, что у нас нет пространства, в котором бы встречались возможность повелевать с возможностью повиноваться. У русских возможность повиноваться существует вне связи с возможностью повелевать. И наоборот. У нас повеление существует вне связи с повиновением.

Для того чтобы у русских появилась воля к власти, к земному, нужно, чтобы мы стали автономными индивидами. Чтобы мы перестали служить, научившись вращаться вокруг своего «Я». Чтобы создать такое вращение, нужно когда-то убить Бога. А также нам нужно еще и отказаться от души. Ведь пока у нас есть душа, а не сознание, мы все время будем делать не то, что нам выгодно, а то, что нам хочется. И в нас будет жить Бог, ибо он живет этим нашим хотением.

Русские существуют без воли к власти потому, что наше «Я» смещено из центра. Незамкнутость существования со смещенным из центра «Я» делает нас соборными, то есть беззащитными в столкновении с автономными личностями. Империя – это защита незащищенного соборного человека в момент его столкновения с автономным волевым началом. Тяготы существования соборного человека русская империя возлагает на государство и на Церковь. Забвение государством своего имперского назначения ставит русского человека на грань вымирания. Всякие попытки поставить соборную личность выше собора разрушают и личность, и собор.

Почему русские не нация? Почему мы не можем обойтись без имперского костыля? Почему мы даже президента понимаем как самодержца? Потому что у нас, у русских, бытие – это быт. В Европе быт больше, чем ничто, но меньше, чем бытие. В Европе бытие за пределами быта. Запредельность бытия делает возможной трансгрессию быта. В основе любого национального государства лежит бытовая трансгрессия. А это значит, для того чтобы была нация, Бог не нужен. Ей достаточно бытия. Новые империи, образующиеся сегодня в Европе и Америке, – это трансгрессировавшие нации.

Глупо искать какую-то содержательную русскую идею. Наша идея – это мы сами в невозможности нашего национального существования.

Поскольку русские превратили бытие в быт, постольку эта превращенность накладывает запрет на трансгрессию быта. И, следовательно, на возможность быть нацией. Русская империя – дело Бога. Нация – дело экономики и интеллигенции. Нацией может стать только тот народ, каждый элемент которого заставляет жизнь вращаться вокруг своего «Я». Ничто больше не должно иметь своего центра вращения. Поэтому западные нации составляют лейбницевские монады. Что может обеспечить взаимное притяжение монад? Только интересы. Интересы выше нации. В конце концов и нация – это все тот же определенный интерес, а не какая-нибудь самоценность. Русские не монады. У нас всякая целостность имеет свое «Я», свой центр вращения. И все эти центры смещены имперским сознанием. Если целью нации является интерес, то целью империи является сама империя. Любой нацией можно пожертвовать ради интересов. А империей нельзя. Потому что она не определена как содержание. Наоборот, ради империи можно пожертвовать интересами. Смещение «Я» из центра делает оправданной имперскую идею служения. Все это говорит о том, что Россия не может быть без русских. Без русских она станет Евразией. Пространственным понятием. Лесом и степью, которые может заселить кто угодно.