Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 5: Экзамены"

31

По случаю Дня студента 25 января в столовой на обед были холодец и суп с клёцками. Второе и десерт оставались привычными. Старшая повариха не считала этот праздник за праздник. А то, что сегодня у многих заканчивается сессия, а дальше, до конца недели, будут только пересдачи у двоечников – так это и вовсе не повод. А если и повод, то поздравлять нужно её. Ведь это она, пожилая женщина с натруженными руками и ногами, смогла выбить на базе свиные ноги. Из них холодец выходит – это вам не из курицы варить. Ног дали много, хватило сегодня и осталось ещё на 29 января.

В последний день перед каникулами в столовой намечался праздник. Преподаватели Михайлов и Зайцева, Джанкоев и медсестра Иванова, Людмила Ивановна Кочубей и ректор по хозчасти Блинов, студенты Штейнберг и Станевич, Андронов и Глушко в этот день планировали узаконить свои отношения. Шестой парой были повариха Марина и продавец с базара Капустин. Николай договорился в Люберецком ЗАГСе, чтобы их расписали вместе с остальными.

– Ещё бы это отвести, а потом – каникулы! – вздыхала Екатерина Егоровна, подгоняя старшую из помощниц Любу. Она носилась по кухне, успевая за себя и подругу. Марина, маясь токсикозом, то и дело убегала в туалет. Глядя на её страдания, старшая повариха ежедневно отпускала измученную подопечную с работы пораньше. Одевшись, Марина шла за Катей Глушко, чтобы вместе идти на прогулку. Ира Станевич напрашивалась к ним третьей. Ей интересно было слушать, кого от каких запахов тошнит, к каким, наоборот, тянет. И про то чего беременным хочется поесть, тоже было интересно. Возвращаясь с прогулок, фигуристка была уверена, что у неё все признаки налицо.

– Томатного сока хочется? Хочется. За каждой выхлопной трубой я бегаю? Бегаю. Так что, Юлик, можешь больше не усердствовать, – заявляла Станевич жениху, высвобождаясь из объятий. Штейнберг, сначала обрадовавшись, потом всё же сомневался:

– Мышка моя, может закрепим для верности?

Ира вспыхивала:

– Ты, Юлечка, точно плохо учил физиологию. Это же тебе не про этику с эстетикой закреплять. Здесь, Юлечка, если попало, то уже второй раз стрелять не нужно. И не смотри на меня взглядом спаниеля. И вообще, береги силы.

– Для чего? – юлил конькобежец, подбираясь к жене. Потрогать её хотелось всегда и везде.

– Для ребёнка, – Ира не больно била ему по рукам и просила быть серьёзнее. Юлик успокаивался, но ненадолго. С одной стороны, ему тоже очень хотелось похвастать перед ребятами, что скоро станет отцом. С другой, томили ограничения. Однако пора было собираться в столовую, пока там не съели весь холодец.

Владимир Иванович Печёнкин в этот понедельник радовался вещам вовсе не материальным и уж точно не меню в столовой. Утром. По дороге на работу он успел забрать для Орлова последнюю из бумаг для усыновления детей, требуемых Горкомом. При всём проявляющемся занудстве и кажущейся бессердечности Печёнкин был прекрасным мужем и заботливым отцом. Супруга Владимира Ильича работала экономистом в Госснабе. Дочери-погодки учились, старшая на инженера-технолога пищевого производства, младшая на врача. Скромные зарплаты родителей уходили целиком на нужды девочек, поэтому Печёнкины жили скромно и за развлечение считали летний отпуск в Пицунде в санатории ЦК КПСС и зимние каникулы в профилактории в подмосковной Рузе. Туда они ездили обязательно всей семьёй, вспоминая про отдых весь год и мечтая повторить.

Усевшись за столик рядом с Костиным, Владимир Ильич стал рассказывать про мытарства с бумагами и бюрократию коллег по партии.

– Если бы ты знал, Валентин, чего мне это всё стоило! – пожаловался мужчина комсомольскому лидеру.

– В денежном эквиваленте? – пошутил Костин.

– В моральном. Если бы не проволочка этих чинуш, то я ни за что не пропустил бы тот педсовет по «единичке». Горобова подложила мне хорошую свинью. Знала наша Наталья Сергеевна, что будь я в тот день в институте, ни за что не согласился бы подобную авантюру. Это же полная профанация, а не экзаменационная комиссия. О чём только думала Наталья Сергеевна, когда соглашалась экзаменовать студентов таким образом, да ещё и в присутствии представителей комсомола?!

– Решение об этом, Владимир Ильич, принимали все члены актива. Я – в том числе. А в чём проблема? Вы не верите народному самоуправлению?

– Что ты! Что ты! – Печёнкин чуть не подавился: – Для чего вы тогда вообще существуете? Не только ведь песочить таких, как Савченко. Хотя мне-то его стоит, как раз-таки, благодарить.

– Я вас не понял? – Валентин перестал жевать.

– Что непонятного. Горобова хотела укрыть от меня то, что случилось с экзаменом по анатомии. Ну как же! Пресловутая «единичка»! Да ещё курируемая в этом году её обожаемым Бережным.

– Рудольф Александрович друг Натальи Сергеевны. К тому же женат.

– Да знаю я это. И всё же. Если бы не Генка Савченко, я ничего не узнал бы про это происшествие.

– Так это он вам рассказал? Зачем?

– Баллы зарабатывает. Ему ведь ещё полтора года учиться. А отношения с Натальей Сергеевной у него не очень. Жаловался, что она грозила его даже отчислить.

– Генка сам во всём виноват. И просто так, из неприязни, Наталья Сергеевна строжиться не будет. Не тот она человек, чтобы счёты сводить, – Валентин впервые почувствовал себя перед парторгом раскрепощённо. Два года боялся высказывать ему что хотелось, а сейчас правда сама из него полилась. Отставив булку и компот, комсорг института разговаривал с парторгом на равных. Более того, если бы кому удалось их слышать, можно было подумать, что это младший прорабатывает старшего, а не наоборот. Говоря негромко, чтобы не привлекать к себе внимание, Костин смотрел по сторонам. То, что он должен был сказать Печёнкину, пока являлось тайной: – Все знают про негативное отношение Генки к некоторым ребятам из национальных республик и то, что он ругается скверными словами даже при девочках. К тому же Савченко ещё и вор.

– Что? – мужчина, неохотно теребивший холодец, замер. Костину пришлось всё рассказать про обыск и находку. Владимир Ильич, слушая, вынул из кармана большой носовой платок. Новость была страшной даже для него. Воровство, тем более казённого имущества, это даже не хулиганство. На несознательность или непреднамеренность здесь, как в прежних делах, Саченко не попеняешь. Тем более, что есть свидетели. Задумчивость парторга была для комсорга понятной.

– Что делать будем, Владимир Ильич? – спросил юноша, уже зная, что предпримет он, представитель той самой народной власти, что доверяла ему и верила, и давала право говорить от имени большинства. Медленно переведя взгляд из какого-то указа, что мысленно читал, парторг осторожно спросил, знает ли кто-то из руководства или преподавателей о деяниях Савченко.

– Вот и ладно, – обрадовался он отрицательному ответу, а на резкое возражение Валентина не оставить случившееся без должного внимания, заверил, что сам такого никому не спустит: – Давай только, Валя, переживём сегодня. Комсомольский и партийный активы в срочном порядке мы можем собрать и во время каникул. Там и решим, что делать. Нельзя, ты понимаешь, нельзя придавать этому делу широкую огласку. Засадят, и прощай молодость! Зачем это делать?

– А Вы, как я понял, предлагаете, замять всё по-тихому? Не получится, Владимир Ильич. Не знаю как партия, но ребята Генке воровство точно не простят! – щёки комсорга пылали от гнева. Но мужчина осторожно накрыл его руку своей и заговорил не как коммунистический лидер, а как пастырь.

– Этого я и боюсь. Не нужно нам народное судилище, Валя. Не цари мы, чтобы народно четвертовать на Лобном месте. Мы – партия. И наша роль в жизни каждого должна быть определяющей, а не карающей. Мы и так много дров наломали, пока строили наш развитой социализм. Так что, прошу тебя, Валентин, потерпи с обнародованием. – Печёнкин замолчал. Пот струился по его лицу. Желваки ходили на скулах. Рука, что только что отечески покрывала руку юноши, сжалась в кулак. Голос, казалось, тоже сжался: – Я уже знаю, чем это закончится. И, поверь, ни для кого даже такое решение не будет простым, – пообещал парторг. Доверительное общение закончилось. Фраза – и перед юношей вновь сидел волевой и властный коммунистический руководитель. Не уточняя его планов, Костин пообещал выполнить просьбу. Выйдя из столовой, Валентин тут же нашёл третьекурсника Поповича и, пересказав разговор в столовой, предложил по-быстрому сбегать к Галицкому.

На даче кроме Юры оказались Добров и Стальнов. Наскоро всё обсудив, впятером ребята вынесли предварительное решение о ходатайстве комсомольского актива об отчислении Савченко из института. Дату заседания назначили на завтрашний день, пока же Попович предложил Костину вернуться в общежитие, чтобы составить бумагу, облачив её в нужную форму. Стальнов пошёл с ними третьим, так как после обеда у Володи в институте были свои дела.

32

Шандобаев и Маршал пошли на экзамен по биохимии первыми. Это было вызвано вовсе не смелостью или нетерпением – завтра Таня и Серик улетали во Фрунзе. Билеты на самолёт были куплены родителями Шандобаева, и то, что об этом придётся рассказать своим близким волновало Маршал даже больше, чем биохимия. Бражник, добровольно определивший себя в постовые у двери в классную комнату, где шёл экзамен, зыркнул на Таню так, словно она пришла голая.

– Приведи себя в порядок! – приказал он, указывая девушке на перчатки и слишком распахнутую рубашку. Торопясь на экзамен, Таня пропустила три верхних пуговицы. А так как рубашку сверху прикрыла тёплая кофта, то промаха своего она не заметила. Зато Бражник увидел всё, что видеть и не хотел бы. «Как они в них ходят?» – пожалел Панас Михайлович тугую грудь, стянутую лифом. С детства наблюдая за мамой, шестью сёстрами и многочисленными родственницами огромной украинской семьи, он был уверен, что мужчиной быть лучше и даже боялся, что однажды превратится в девочку. Тогда – прощай свобода! С самого утра косы плети, сорочки стирай, гладь, меняй каждый день, пяль поверх трусов ещё и колготы, черевички для дома – одни, для двора – другие, жупан не надеть, только кафтан под пояс. Так это в будние дни. Что говорить про праздник. В его селе Великий перевоз Полтавской области, народные традиции Святок и прочих божьих дней чтили по сей день. Панас родился в 1929 году и мальцом помнил весёлую кутерьму всякой предпраздничной седмицы. Женщины чистили дома, стирали бельё и обязательно мыли окна. Угощения для гостей, особенно в Рождество, где блюд должно быть не менее двенадцати, готовили всем скопом. За день хозяйки и хозяюшки начинали прибирать себя и тогда только голову убрать – целая история: ржаную муку залей, клейстер на волосы нанеси, да не такие волосы, что сейчас, уши едва прикрывают, а до пят. Их, чтобы промыть, простой воды не хватит: полощи настоем из пижмы или коры дуба, а их ещё нужно знать, как приготовить. Но и это не всё. Чтобы волосы не путались, сушат их, согнувшись вперёд и подбивая скрученным полотенцем, как в прыгалках и с особым навыком. Выветрив косы, бабы брались за редкий гребень из черепашьего панциря, чтобы вычесать из волос остатки муки. Его, ещё в XVI веке, привезли с Востока в их южную украинскую даль чумаки, продавцы соли. Гребень хранился в семье пуще драгоценности. Мать доставала его лишь по великим праздникам: на Рождество, Пасху и День Ильи-Пророка. Последний Панас любил пуще остальных. В Ильин день обычно подходило время сенокоса. В красном углу избы ставили первый сноп, запирали скотину в загоны, птицу в курятники, а котов и собак заводили в дом, дабы в них не вселилась нечисть. Всем селом люди шли в церковь, молились за урожай, просили исцеления больным, верности женатым, спутника незамужним, а потом торопились в баню. В речке же, или в каком другом водоёме, да даже корыте, что стоит во дворе, купаться было – ни-ни. Потому как боженька мог поразить громом и молнией, а из воды вылезти дьявольская сила и уволочь, откуда не вернёшься. На неделе же, по пятницам и после службы, топили печь, где мыли голову золой, а потом пользовались другими расчёсками, сделанными из коровьего рога. А женские одёжку и обувку: от венков на голове до сапожек на ногах – все сплошь мука для мужчины, предпочитавшего штаны-шаровары и вышиванки-балахоны, летом к ним сандалии, зимой валенки.

Дождавшись, пока Маршал вернётся, красная от спешки и смущения, Шандобаев взял её за руку.

– Достаём двойные листочки, зачётки и ручки. Убираем сумки, портфели и пеналы. И – вперёд! – распорядился Бражник. В коридоре перед открытой дверью уже собралась очередь первокурсников. Следом за Таней и Сериком пошли Масевич и Попинко, Зубилина и Кириллов. Тоже парами.

– Нам так проще, – объяснила староста Зубилина и указала на Толика-младшего: – Он трясётся, а я пробую его успокоить.

– А ты? – спросил Бражник у Масевич. Попинко ему показался тоже слишком дёрганным.

– А у нас всё обратно, – Андрей подтолкнул девушку к нужной двери.

Седьмым в класс вошёл Миша Соснихин. Восьмой Оля Бубина. Хоккеист торопился не опоздать на вечернюю тренировку. Хоккеистка пошла в первой группе потому, что хотела посмотреть, как тренируется Раменский «Спартак». Выдавать себя за единомышленников Оле и Мише было проще, чем за влюблённых. Общие интересы вряд ли изменятся, а сохранится ли любовь – кто её знает?

Взяв билеты, студенты сразу определили, что «завуалировала» вопросы не только Галина Петровна. Вопрос Шандобаева по философии «Основные методы убеждения» частично раскрывался тем, что был у Зубилиной: «Спор, как метод убеждения». А темы Соснихина – «Информирование и разъяснение как методы убеждения для достижения цели» и Маршал – «Убеждение через доказательство и опровержение» уже своими формулировками обеспечивали Серику тройку.

– Дорогая редакция! – воскликнул Соснихин, когда Попинко вслух зачитал свой вопрос: «Внушение и подсознание, как два философских понятия. Их взаимодействие и взаимозависимость». Мишин вопрос был поставлен следующим образом: «Подсознание, как философское понятие, и его зависимость и взаимодействие от внушения».

– Садись, Миша, – предложила Михеева, боясь, как бы Удалов не заподозрил чего-то странного. Но профессора интересовали только вопросы по его предмету. Записав их и передавая Лыскову свои права, Пётр Николаевич вышел из классной комнаты. На экзамене у «единички» профессор появился исключительно для того, чтобы не вызывать у парторга лишних вопросов. А так как Владимира Ильича здесь пока не было, Удалов пошёл искать его на кафедре политических наук. Следить за студентами пожилой мужчина вовсе не собирался. Из его курса каждый возьмёт ровно столько, насколько хватит его сознательности или убеждённости. Требования и строгости Удалова – это всё от необходимости быть представительным. Кто-то из известных медиков высказался однажды, что для того, чтобы знать анатомию, стоит учить её восемь! раз. Правдивость этого заявления доктор медицинских наук утверждать не стал бы, хотя он точно знал, что перед каждым учебным годом вынужден освежать собственные знания.

Оставшись в классе без Удалова, Бережной ослабил узел галстука. Как бы ни хотелось тренеру по лёгкой атлетике принимать экзамен в спортивном костюме, но правила – есть правила. Михеева, рассудив жест коллеги по-своему, тоже выдохнула и подбодрила студентов:

– Ребята, вы, главное, не волнуйтесь. Мы здесь не для того, чтобы вас заваливать. Если кому-то попались одинаковые или схожие вопросы, отвечать можете коллективно.

Маршал тут же подняла руку:

– У нас с Сериком одинаковые. И нам нужно лететь во Фрунзе. Возьмите нас первыми.

Новость вызвала среди студентов ажиотаж. Преподавателям пришлось их успокаивать. Когда вопросы стихли, Бережной попросил Серика объяснить всем, что происходит.

– Мама просил Таню привозить, – довольно улыбнулся казах, словно он был уже не на экзамене: – Таню нушно пасматреть, потом наушить варить пылов и бешбармак. Потом гаварить харошая будет жена или плахой.

– Плохая, – автоматически поправила Маршал.

– Пашему плахая? – растерянно оглянулся на неё Серик. Володя Стальнов ответил за Таню, красную от смущения:

– Серик, это по правилам русского языка нельзя говорить «плохой жена», а в жизни Танюха будет тебе женой прекрасной. Можешь не сомневаться. Ведь так, Галина Петровна? – Стальнов задумчиво смотрел на влюблённых ребят. Попросив Галицкого заменить его в жюри на последнем экзамене «единички», ничего объяснять Володе не пришлось. Если бы кто-то хоть раз так плакал из-за него, Юра ни за что не отпустил бы этого человека. Поэтому, конечно, пусть Стальнов и Николина объясняться. Что же касалось его… Для себя Галицкий уже всё решил наперёд, потому и не пошёл сегодня в институт. Его выбор не видеть больше Николину тоже был добровольный: завтра начнутся каникулы, после них у четверокурсников четыре месяца практики и Государственные экзамены. Их выпускники всегда сдавали после всех студентов. И даже если учесть, что для подготовки к госам Юра ежедневно будет ходить в библиотеку, шанс увидеть Николину случайно, в столовой или где-то в институте, невелик.

Тихо посовещавшись, Кочубей и Михеева предложили поставить Шандобаеву и Маршал по четвёрке.

– А мне? – тут же отреагировал Соснихин.

– А тебе, Соснихин, чтобы удобнее было списывать, могу посоветовать сесть на заднюю парту, – ответила Михеева с иронией.

– Точно! – согласился Миша, схватив с коленей конспекты и пересаживаясь. Все в классе рассмеялись.

Когда в класс неожиданно вернулся Удалов, Бережной уже успел опросить Серика и Таню и тоже оценил их знания на «хорошо». Пётр Николаевич не нашёл Печёнкина и решил подождать его здесь на всякий случай. Возразить профессору никто не решился, а Павел Константинович даже уступил своё место. Михеева, предлагая Удалову опросить Серика и Таню, рассказала про их планы. Грузно усаживаясь с коллегами за один стол, Пётр Николаевич одёрнул полы пиджака.

– На смотрины, говорите? Что-то у нас в этом году в институте свадьба за свадьбой… Эпидемия, что ли? – он весело посмотрел на Людмилу Ивановну. Она улыбнулась:

– Так ведь «Человек создан для счастья, как птица для полёта», Пётр Николаевич.

– С философами лучше не спорить, – Удалов, сдаваясь, поднял обе ладони.

– Это сказал писатель Короленко, – подсказал Попинко.

– В «Детях подземелья»?

– В рассказе «Парадокс».

– Не читал, – признался профессор и добавил: – Но фраза-то известная. Ладно, жених и невеста, тили-тили-тесто, отвечайте. У меня только один вопрос к представителю от группы поддержки, – мужчина наклонился и посмотрел вдоль стола на Стальнова: – Оценку мне ставить тоже на двоих?

– Да! И желательно десятку, – Володя выставил вперёд два больших пальца.

– Приступайте к ответу! – попросил Удалов ребят, но в этот момент в дверь постучали и тут же заглянул Бражник.

– Галина Петровна, можно вас? Это срочно, – потребовал Панас Михайлович.

– Что ещё? – Бережной заранее почувствовал, что опять будут проблемы.

– И ты, Рудольф, иди сюда, – махнул Бражник, заставив остальных тоже насторожиться.

– Я тоже, пожалуй, схожу, – решил Лысков, отпрашиваясь у начальства. Сидящие в классе с тревогой отметили, с какой скоростью Павел Константинович выбежал за дверь.

33

После недели, проведённой на праздники вдвоём, когда мужчине уже казалось, что всё у них складывается хорошо, однажды за завтраком Наталья Сергеевна попросила Сильвестра Герасимовича уехать и дать ей время подумать об их отношениях. С того дня прошло почти три недели и поговорить с Натальей удалось лишь раз, да и то по поводу истории на анатомии. Горобова звонила, чтобы посоветоваться, как ей быть, Эрхард, выдерживая деловой тон, предложил рассказать Удалову всё, как есть. Про их отношения речь тогда не зашла. Наведываясь каждый день в правление, агроном прятал личный интерес за общественным – совхозный фельдшер Николай как уехал с ним в Малаховку ещё до Нового года, так до сих пор оттуда и не вернулся. В феврале на ферме начинался отёл, и обзавестись зоотехником в глубинных поселениях страны было делом вовсе непростым. Не задерживался народ вдали от больших городов. Деревня испокон веков не была привлекательной, и жили здесь либо те, кто родились, либо у кого не было другого выбора.

Явившись в правление в последнюю субботу января, Эрхард в очередной раз услышал от секретарши Ветрова про то, что никто по его душу не справлялся, да и от Николая новостей тоже нет.

– Безобразие! – выругался Сильвестр, – О чём они все там думают?

Зинаида, пересчитывая удобрения, что получили среди зимы совершенно некстати, хмыкнула:

– Чо им думать в ихних столицах? Цирки, музеи, магазины. Это не то, что тут.

– Зря ты думаешь, Зинаида, что городские все только и делают, что развлекаются. Там тоже работают, не покладая рук.

– Видела я, как они работают. Половины нормы за полтора месяца не собрали. Скоко урожая сгноили.

– Ровно столько же, сколько гноим каждый год, – возразил агроном. Ему ли было не знать, что, распахивая и засевая поля согласно установкам партии и правительства, колхозники заранее понимают, что сохранить всё, что соберут, им не удастся. Для этого не было в ближайших Луховицах ни нужного количества сухих хранилищ, ни требуемого перерабатывающих заводов. Да и отчитывались председатели колхозов только за посев и сборку, никак не за сохранность. Если бы хоть раз кому-то в министерствах и ведомствах пришло в голову провести статистику по сбережённому за зиму урожаю, то сразу стало бы понятно, почему в городских овощных магазинах уже в декабре нет ни картофеля, ни капусты, ни свёклы, ни моркови. А ведь их беречь проще, чем тыкву, редьку, лук или чеснок. Не говоря уже про фрукты. Их в СССР в разгаре зимы можно было найти лишь в виде пюре и варенья. Потому запасались все жители огромной страны в зиму всем, чем могли, забивая подвалы, наполняя кадушки с солениями, закручивая банки, надавливая соки, наваривая приправы.

Воскресенье Эрхард провёл перед телевизором и за прессой. Читать газеты зимой от скуки можно было по три раза. Программа Центрального телевидения тоже не баловала: до вечерних новостей показали «В мире животных», которую вёл Дроздов, после шёл фильм «Афоня».

Проснувшись в понедельник, Эрхард собрал сумку и, предупредив в правлении, что намеревается найти фельдшера, выехал в Малаховку.