Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 5: Экзамены"

34

В коридоре Бражник настороженно указал Бережному на Кириллова. Толик, скрючившись, сидел на лестнице и жаловался на боли в животе. Вова Толстый тут же отвёл Лыскова в сторону и по секрету рассказал, что видел в туалете.

– Я зашёл в кабинку после Толика. У него понос, и газета в корзине для мусора в крови. Может у него геморрой?

– Геморрой… у всех у нас. Идиёт этот наш парторг вместе со всей его тупой идеологией и грёбаной принципиальностью, – не сдержался анатом, но тут же осёкся: – Я этого не говорил, ты не слышал. Пошли!

Он отозвал коллег в сторону. Михеева и Бережной пересказ про туалет и бумагу восприняли ещё хуже. Спрашивать Толика про столь деликатные вещи, да ещё при всех, сочли неэтичным. Глядя, как он дышит, Галина Петровна тут же предложила отправить Кириллова в медсанчасть.

– Лиза, иди сюда, – подозвал Бережной ученицу и тихо, чтобы не вызывать у других лишних вопросов, попросил: – Отведи Толика к Татьяне Ивановне, пусть она его как следует осмотрит.

– А экзамен? – указала Воробьёва на дверь.

Бережной едва сдержался, чтобы на выругаться вслух:

– Какой экзамен, Лиза? Ты кумекалку-то свою включи!

– Ах… – Лиза отпряла. Любимый тренер никогда так с ней не разговаривал. Он мог порой шугнуть ребят, отчитывая за раздолбайство, но девушку, первую и единственную ученицу, Рудольф Александрович оберегал, как мог. И любого, кто повышал тон в разговоре с Воробьёвой, он мог запросто отчихвостить. Заметив, как мгновенно вспыхнуло девичье лицо, Бережной тут же сбавил громкость и укротил резкость:

– Лиза, иди, говорю. И держи меня в курсе.

– Погодите, Рудольф Александрович. Не нравится мне его бледность, – сказал Михеева, кивая на Кириллова. Бражник, чтобы успокоить коллег и студентов, осматривающих их издалека, возразил:

– Галя, какая бледность? У хлопца психика хромает на обе передние лапы.

– И тем не менее, – Галина Петровна не восприняла юмор соседа и попросила у Лизы листок и ручку. Схватив протянутые конспекты, она что-то быстро написала на чистом листе, судорожно вырвала его, сложила вчетверо и протянула Воробьёвой: – Отдашь это медсестре. А мне дайте ваши зачётки. Скажи Ивановой, что, если нужно, пусть вызывают скорую.

Лиза вопросительно посмотрела на мужчин. Бережной и Бражник кивнули: сейчас главное – не выкручивать ребятам мозги, а остаться всем живыми. Живот болел не только у Толика. Стенку коридора подпирала Николина, тоже здоровьем не блиставшая. Цыганок, нервничая, пищала пуще обычного. Тройка отличников – старосты и Вова Толстый – стояли отдельной кучкой и гадали, насколько справедливо то, что Бережной попросил их зайти в класс только, когда явится парторг. Именно из-за того, что Печёнкин заставил сдавать остальные экзамены всех, даже тех, кто мог бы отдыхать уже после первого коллегиального, Галина Петровна до сих пор ощущала внутреннюю дрожь. Панас Михайлович, глядя на неё, вздыхал и охал. Про Бережного и говорить нечего: представив, что Кириллов не сможет через четыре дня бежать на Открытом чемпионате Москвы, тренер стайера бросил свой пост экзаменатора и пошёл искать Горобову.

35

Добров наскоро доглаживал джинсы, сваренные в хлорке. Переругавшись вчера с ребятами, так как запах при варке стоял, хоть выноси всех святых, Стас остался доволен и симпатичными разводами, и пожухшей тканью. Брюки из обычной тонкой материи он купил в спортивном магазине у «Динамо», именно с прицелом подогнать под фирму. Результат превзошёл все ожидания, и Стас был чрезвычайно горд за свою находчивость. «Это Стальнова можно купить «Монтаной», а мне свобода дороже, – Стас с остервенением нажимал на марлю, отпаривая заломы на ткани. Утром из машинки он вытащил штаны жёваными, а после сушки на батарее они стали ещё и жёсткими. Утюг, конечно, частично всё исправлял, но сил для глажки требовалось немало. Оставляя утюг на несколько секунд, Стас смотрел на пар из-под него и продолжал злиться. Того и гляди, что из-за задержки он не успеет поймать Лизу после экзамена. А ведь так хотелось бы подняться в её комнату до тренировки. Последние дни перед стартом Воробьёва думала только о результате, говорила только о беге, мечтала только о том, чтобы повторить свой же рекорд на дистанции восемьсот метров. Ни любви, ни ласки. Утром вскочит чуть свет и на разминку. Потом зубрит. Потом тренировка, после которой её не тронь: «Бабы и их головная боль – это классика».

Напялив брюки, Стас вышел в кухню. Шумкин и Стальнов ушли на экзамен. Галицкий работал над курсовой.

– Первый парень на деревне, а в деревне два двора, – рассмеялся Юра, рассматривая джинсы Стаса; одна штанина казалась короче и осталась темнее.

– Фигня, – отмахнулся Стас. – Лиза оценит.

– Ещё бы! – ответил Юра с сарказмом. В последнее время Добров практически не вылезал из общежития, а на дачу прибегал лишь постирать вещи. Как-то быстро у них с Лизой всё случилось. Настолько быстро, что никто и не понял, в какой момент Воробьёва перестала быть девушкой Кириллова и стала невестой Стаса. Оставшись один, Галицкий запарил себе чаю на смородиновом листе и, ожидая, пока он настоится, подошёл к морозному окну. Он водил пальцем по узору и мысли носились там, где случилось важное.

Второго января, ближе к вечеру, на дачу к ребятам неожиданно пришли Воробьёва и Николина. Дверь открыл Шумкин. Удивившись, он молча впустил подруг и, крикнув друзьям, чтобы спускались, пошёл переодеть домашние трико с вытянутыми коленками. На лестнице тут же показался Галицкий. За ним Добров. Маясь второй день от головной боли, Стас обрадовался возможности выпить. Шумкин и Галицкий молча наблюдали за тем, как он выставил на стол водку. После юбилея Юры и Нового года её осталось две бутылки, а от праздничной еды только винегрет. Но есть и пить гостьи отказались. Пока ждали чай, говорили ни о чём. Пацаны переглядывались между собой, гадая, чем обязаны таким визитом. Николину прорвало первой.

– Стас, кажется, Лиза забыла у тебя в комнате варежки. А ты, Юра, обещал показать мне твои экзотические растения, – напомнила Лена. Предлог удалиться был найден.

Комната Галицкого показалась Николиной менее уютной, чем Стальнова. И даже зелень на подоконнике и плакаты с портретами Владимира Высоцкого и группы SPACE не придавали ей праздности. Предельную воздержанность во всём, какой отличался Юра среди друзей, подчёркивали туго заправленное одеяло кровати, ровно поставленный деревянный стул у стола, чистый стол с лампой и стаканом, в котором стояли карандаши. Взяв один из них, девушка потрогала остриё:

– Поразительный порядок. Не боишься уколоться?

– Боюсь. Особенно, если жалят ближние, – юноша осторожно забрал карандаш из девичьих рук, вернул его на место: – Ты пришла с Лизой за компанию?

Лена медлила с ответом, заново переживая их последний разговор с Галицким наедине. В момент, когда Юра предложил ей руку, она могла быть уверенной на сердце в придачу. Но отказалась, оттолкнула, обиделась. В тот вечер после удара, полученного от одного, благосклонности другого она не желала. Но прошли три дня и три ночи, и Николиной до воя захотелось упасть в раскрытые руки того, кто мог бы спасти её от неверия. Ласково гладя лист алоэ в банке из-под горошка, что стояла на подоконнике, Лена покачала головой.

– Пришла, чтобы остаться. Если хочешь, то навсегда, – она боялась повернуться и сказать это в глаза. Юра почувствовал смятение.

– А сама ты чего хочешь? Лена.

Он смотрел на неё со знакомым обожанием, но голосом отбивал телеграмму. Ответа он и хотел, и боялся. Николина дёрнула плечом, всё так же, не оборачиваясь.

– Это зависит только от тебя.

– Разве? Молчишь. Значит, так не думаешь. Поэтому, лучше прекратить этот разговор.

Она повернулась, бросила дерзкий взгляд

– Отказываешься? – в голосе был подранок.

– Нет. Но и милости в любви я не раздаю. Лена.

Подойдя совсем близко, Юра забрал горшок с растением, как забрал до этого карандаш. Пока он его ставил обратно, девушка вышла из комнаты. Через несколько минут Галицкий услышал, как хлопнула входная дверь. Девушки ушли.

Уже на следующий день Лиза вернулась на дачу со Стасом, а через пару дней она переселилась в комнату к Чернухиной. Её прежние соседки здесь больше не жили. Станевич ушла со Штейнбергом на первый этаж. Масевич жила в Москве: узнав о личных планах дочери, папа купил Ире на Новый год однокомнатную кооперативную квартиру. Директор крупного ресторана в Свердловске не допустил бы мыслей кого-то о том, что его девочка позарилась на московские прописку и жилплощадь. Рита, оставшись одна, предложила Воробьёвой жить вместе. В деканате и в студсовете возражать не стали, так как с осени не могли удовлетворить ходатайство Николиной о месте в общежитии. Лену-высотницу такой вариант, да ещё во время подготовки к сессии, очень обрадовал.

В новой комнате Воробьёва часто оставалась одна. Чем часто пользовался Добров. Стас уже давно сообразил, что Чернухина, пользуясь тем, что Малыгин на сборах, проторила дорожку к Поповичу. Да и Рита своих намерений не скрывала. «А то, только голову отвернёшь, тут же появится на горизонте какая-нибудь Зубилина, от слов которой штангист забывает закрыть рот», – ответила она как-то Стасу. Он, улыбаясь в этой ситуации своей выгоде, посоветовал Чернухиной крепче держать штангиста за всё, что можн. Потому как Саша и собой не дурён, и с головой дружит, и не салага, как Попинко. Одна беда – им квартирку в подарок на Новый год, как Масевич, точно ждать не от кого. Попович с детства рос с матерью, рабочей на каком-то заводе под Костромой. А родителям Чернухиной, педагогам, да ещё с двумя младшими детьми, при двух зарплатах в сто тридцать рэ нужно две жизни, чтобы заработать на жильё в Москве десять тысяч рублей. Впрочем, поселиться с избранником Чернухина согласилась бы даже в шалаше.

Добров, в варёных джинсах, Эрхард, в мутоновой шубе с огромным воротником по форме бушлата, и Чернухина, нарядно одетая по случаю экзамена, столкнулись в институте на первом этаже. Одарив студентку комплиментами, Сильвестр и Стас отошли в сторонку поговорить. Через пару минут в холле показалась Наталья Сергеевна. Рядом шли два известных баскетболиста ЦСКА, игроки сборной СССР Андрей Лопатов и Анатолий Мышкин. Черноволосый один и совершенно рыжий другой, они шли как два стража, и со стороны казалось, что не декан сопровождает их, а они её. На секунду удивившись присутствию в институте Эрхарда, Наталья Сергеевна спросила у Доброва, не видел ли он парторга. В последний день сессии сборникам нужно было не только сдать её всю, но и как можно скорее: уже завтра баскетбольная команда ЦСКА заезжала на базу в столичном Серебряном бору для подготовки к очередному международному турниру. Экзамен у «единички», где разом можно было получить оценки сразу по четырём предметам, явился для декана и студентов спасением. Вот только что на это снова скажет Печёнкин? Горобовой не привыкать слышать и его идеологическую размазню, и упрёки в её любови к звёздам спорта. Никак не хочет понимать коммунистический лидер института со товарищи, что завтра исполинам, что стоят по обе её стороны, предстоит защищать честь страны. И это про их легендарные трёхочковые решающие броски напишут западные газеты, а не про равенство и братство народов СССР. Потому речь нужно вести не о любви, а о долге: есть негласное решение Спорткомитета страны помогать спортсменам высокого уровня учиться, вот его руководитель спортивного комитета и выполняет. Так что у парторга свои обязанности, а у неё свои.

Попросив Сильвестра Герасимовича дождаться её, Горобова развернулась в сторону лестницы, что вела на этажи из холла. Оттуда из-за двери ей навстречу выбежал Бережной.

– Наталья… Сергеевна, можно вас? Мне срочно, – объяснил Рудольф Александрович баскетболистам и отвёл женщину в сторону. Уже через минуту Горобова подозвала Стаса и Риту и попросила их сопроводить Лопатова и Мышкина на кафедру биохимии. Сама же, развернувшись, вместе с Рудольфом Александровичем и Сильвестром Герасимовичем поспешила в медпункт. Когда троица скрылась, Рита кивнула на штаны Стаса:

– Рецептик дашь?

Он осклабился:

– Дам. Если повезёт джинсами обзавестись. А это, Ритуля, дело долгое: я четыре часа в очереди отстоял, причём знал, когда и где стоять. Так что, ходи пока спокойно в кримпленовой юбке.

Стас хотел ещё добавить про то, что капитализм в стране наступит нескоро, но тут в холл вбежали Галицкий и Кирьянов. Бросившись к гардеробной, они разом спросили у тёти Маши Соснихиной, где идёт экзамен у «единички».

– Да что вообще происходит? – оторопела женщина: – Зачем всем вам нужна «однёрка».

Только теперь ребята заметили Доброва и компанию. Узнав, куда направляется экспедиция, старшекурсники присоединились к ней. Рита, подумав, тоже стал подниматься.

Похоже, всё самое интересное сегодня происходило в институте именно на четвёртом этаже.

36

Владимир Ильич про экзамен «единички» вовсе не забыл и прибыл бы вовремя, не случись страшного. В половине первого, когда большинство студентов и преподавателей были на обеде, на кафедру политических наук вбежала секретарь ректора. Вид у Лизы был такой, что задавать вопрос кто и зачем требует к телефону хоть кого-то из начальства МОГИФКа, Печёнкин не стал. Поспешив на первый этаж, где теперь были и прежний ректорат. и недавно обустроенный деканат, парторг дождался звонка. Знакомый участковый местного отделения милиции сообщил Владимиру Ильичу страшную весть: только что ему поступила жалоба от студентки спортивного факультета о том, что минувшей ночью она стала жертвой массового изнасилования. Группа лиц, все тоже студенты, прошлись по потерпевшей не по разу, в чём никак не усомнился судебный врач, осмотревший её. Состояние определённых частей тела девушки было столь катастрофическим, что гимнастку тут же отправили в Москву в больницу МВД. Лечить её могли повсюду, а вот охранять, как основного свидетеля, только там. Надругавшихся над ней ребят следовало немедленно арестовать, но так как список состоял из шестнадцати фамилий, провести операцию по задержанию следовало так, чтобы никто не скрылся. Задачу собрать спортсменов сержант милиции возложил на Печёнкина. Осев на стул, Владимир Ильич подождал, пока Лиза запишет все фамилии. В голове парторга кружилась цепная карусель, как в парке имени Горького, какую он терпеть не мог, но куда ему когда-то приходилось водить дочерей. Мужчина с ужасом пробовал представить как физически, да ещё не по разу, можно выдержать насилие. Ему привиделось маленькое тонкое девичье тело, гимнастки и фигуристки были именно такими, худые руки, впавшие глаза, крохотные ступни, длинные волосы, закрученные на затылке в ши, и голос, срывающийся, молящий о пощаде. Его глушит одна грубая лапища, пока тридцать одна другие терзают всё, до чего могут дотянуться. Страх, от смрада и позора, какой накрыл мужчину, лишил его всякой способности рассуждать. Прочитав список, парторг беспомощно поглядел на секретаря:

– Елизавета Петровна, скажите, что всё это мне снится?

Лиза, тоже бледная, так как слышала весь разговор парторга с милиционером в силу того, что последний говорил о-о-очень громко, отрицательно покачала головой. Думать нужно было скоро, а, судя по виду парторга, он сейчас на это не способен. Любое дисциплинарно-административное нарушение, предъявленное студентам вуза, являлось пятном на весь его педагогический коллектив. Но если парторг мог злорадствовать, когда выявлялись факты единичного или массового подлога при сдачах экзаменов, то за изнасилование, коллективное и садистское, первому голову снесут ему. Это он, коммунистический идеолог, не донёс, не довёл, не доглядел, не воспитал достойных граждан. Это подотчётные и подвластные ему комсомольцы преступили черту закона и совести.

– Мне нужен Костин, – вымолвил мужчина, уже пробуя представить, сможет ли он переложить часть своей вины на комсорга института.

К его великой радости, Валентин оказался в общежитии. Лиза позвонила туда, и дежурный Иваныч заверил, что только что видел, как Костин прошёл в комнату Поповича. Получив приказ немедленно явиться в институт, комсорг прибежал тут же. Ознакомившись со списком насильников, он тоже не смог устоять на ногах.

– Шестнадцать?! И опять Савченко… Владимир Ильич, что делать-то будем? – голос комсомольского лидера свистел, как ветер в узкой трубе.

– Прежде всего, нужно помочь милиции их разыскать и задержать, – Печёнкин пересказал разговор с участковым: – Как, думаешь, это сделать?

– Я как думаю? Почему я? – отпрял Валентин, но понял, что думать придётся всё же ему. Он снова опустил взгляд в список: – Я половины их в лицо не знаю. Эти два штангисты с моего курса. Эти – с четвёртого. Вот это, кажется, борец. С этими дружит Армен Малкумов. Может спросить его? Он ходит к кому-то на дачу. Наверняка знает её адрес. Облаву здесь не устроишь. Шум будет – не приведи господи. Брать нужно всех по-тихому. А как это сделать?

– Думай, Валя, думай, – отставив официоз, Печёнкин был в отчаянии: – Может тебе их вызвать сюда, ну, вроде как по твоим комсомольским делам? Нет никаких дел? Тогда, можно сказать, пусть придут с зачётками в деканат. Ну, вроде бы как перепроверить оценки по экзаменам.

– Почему только они? Сразу заподозрят, что что-то не так.

– А если тех, кто живёт в общежитии, перехватить на ужине в столовой?

– Можно попробовать. Тем более, что Попович наверняка знает всех. Мы с ребятами штангистами будем их незаметно отводить в сторону и запирать в комнате у Сани. А тех, что с дачи, брать нужно там. И так, чтобы не успели предупредить общаговских. Вы милицию предупредите.

– А адрес где взять?

– Без Малкумова не обойтись.

– Где брать этого Малкумова?

– Так он же из «единички». Значит, скоро будет на экзамене, – Костин посмотрел на часы на стене. Стрелки показывали начало второго. Печёнкин потёр руки. Теперь они с Костиным почувствовали жар в теле, какой бывает от внезапно прихлынувшей энергии, так нужной сейчас.

Валентин открыл ящик с картотекой. На комсомольский учёт каждый студент обязан был встать в первый же день учёбы. Костин разыскивал карточки, Печёнкин открывал их и изучал лица комсомольцев. Обычные ребята. Может, чуть крупнее, чем Валентин, но при этом тщательно выбритые, хорошо подстриженные… Что могло привести каждого к столь низкому поступку? Как так случилось, что они перестали думать не только о морали и нравственности, но даже человечности и сострадании? И, главное, что делать теперь, зная, что свершённое преступление грозит всем шестнадцати уголовным наказанием с лишением свободы? Вдумавшись, какой резонанс примет будущее дело, Владимир Ильич через какое-то время почувствовал, что ему плохо. Обычно мокрый и красный, он вдруг позеленел и стал стучать от холода зубами. Валентину ничего другого не оставалось, как побежать в медпункт за помощью.

37

– Кашина, если тебе нужна пятёрка, ты должна меня убедить в чём-то методом дискуссии: не навязывая своего мнения и не вызывая вопроса на вопрос, – Людмила Ивановна посмотрела на Лопатова, привлекая его внимание к ответу Иры. Вытянув билет по философии про спор, как метод убеждения, мастер спорта международного класса исчерпал свой ответ одной фразой: «В споре рождается истина».

– Хорошо, – ответила Кашина, глядя не на Кочубей, а на парторга. Печёнкин вошёл в кабинет совсем не так, как все привыкли. И выглядел Владимир Ильич тоже не бодро, каким его всегда видели. Тихо пройдя к столу, он попросил Михееву показать ему Малкумова. Он, Николина, Цыганок, Сычёва, Ячек и Мышкин готовились по билетам. Кашина и Лопатов отвечали у стола. Ира-высотница услышала вопрос парторга и оглянулась на Армена. Ни о чём не подозревая, он подмигнул девушке и учтиво кивнул парторгу. Владимир Ильич подошёл и попросил его после экзамена спуститься в деканат. И хотя говорил мужчина тихо, слышали его все. Студенты стали переглядываться. Армен пожал плечами. Парторг, объяснив коллегам, что у него дела, вышел. Женщины обменялись мнением по поводу медлительности его речи, но, чтобы не заострять на этом внимание, Кочубей попросила Кашину продолжить. Кивнув, Ира прочла с листа, что лежал перед ней:

– Партийные символы были созданы для того, чтобы пробуждать в людях патриотизм.

– Не уверена, – возразила Людмила Ивановна, но так как Лопатов ждал подсказки, а не полемики, стала вентилировать воздух рукой: – Давай, Кашина, пробуй меня убеждать.

– Красное знамя – цвета крови.

– Хорошо. Ещё.

– Пионер – всем ребятам пример.

– Согласна. Развей мысль шире.

– Людмила Ивановна, вам нравятся звёзды Кремля? – Ира посмотрела на женщину дерзко. Кочубей, а за ней и Михеева, хмыкнули. Все в классе отложили ручки и уставились на жюри. Глаза Цыганок вывалились из орбит. Стальнов, подперев щёку, отвернулся и беззвучно взвыл. Посмотрев на дверь, словно за ней кто-то мог подслушивать, Людмила Ивановна постаралась ответить убедительнее:

– А кому же они не нравятся?

Кашина хлопнула по столу. Это вышло так неожиданно, что высокий и сильный Лопатов вздрогнул. Москвичка ловко перебросила косу со спины на грудь и хитро прищурилась:

– Людмила Ивановна, вот я вас и поймала: вы сами сказали не задавать вопроса на вопрос. А раз ошиблись, значит ставьте пятёрку.

– Ловко! – удивился Мышкин. Вчитываясь в почерк Николиной, написавшей про теорию А. М. Бутлерова о строении органических соединений, он гадал, где правильно поставить ударение в слове «изомерия». Лена незаметно передала подсказку Анатолию, подложив под чистый лист. На экзамен оба известных спортсмена явились из аэропорта Шереметьево; вчера закончился знаменитый баскетбольный турнир в Мадриде, где оба играли. Вручив Наталье Сергеевне баночку засахаренных фиалок, собранных, как уверяли продавцы, монахами, и ниточку жемчуга Майорки, баскетболисты попросили принять презент от руководства клуба столичных армейцев в знак признательности. Наталья Сергеевна, открыв футляр, осторожно погладила ровные крупные гладкие перлы.

– Знаете, что везти. Спасибо, – закрыв футляр, Горобова убрала его в сейф. После кражи в ноябре ректор Орлов настоял на покупке трёх несгораемых ящиков: в кабинет себе, Горобовой и декану педагогического факультета Ломову. Правда, у Василия Николаевича и окна не было, через какое вор мог бы залезть в деканат, и заместитель Гершвина сидела в смежной комнате, но сейф всё же установили, рекомендуя прятать туда особо важные документы.

Взяв зачётку у Кашиной, Кочубей взяла книжку Лопатова. Михеева и Лысков ранее уже расписались там, считая, что если человек, не раз слышавший гимн страны на пьедестале, знает сколько существует аминокислот и из каких костей состоит плечевой пояс, этого достаточно для удовлетворительной оценки. Четвёрки и пятёрки, так нужные другим для стипендии, члены сборной страны получить не стремились. Родина и армия достаточно позаботились об их материальном благополучии.

Уходя из классной комнаты, Ира сделала знак Армену, что будет ждать его внизу у входа. Однако, когда Малкумова, через пятнадцать минут вышел из деканата, любимой девушки в холле он не нашёл.

– Укатила твоя Кашина-Малашина с огромным чемпионом на его белой «Волге», – оповестил Шумкин, глядя на Армена с садистским удовлетворением.

– Как это укатила? – глаза кавказца мгновенно налились злостью.

– Помахав мне ручкой, медленно и печально, – хмыкнул десятиборец и рассказал, что Ира воспользовалась согласием Лопатова подбросить её до ЦСКА. Зачем спортсменке, до сих пор не приступившей к тренировкам после операции на ахилловом сухожилии, понадобилось ехать в Универсальный спортивный комплекс, где тренировались не только баскетболисты, хоккеисты, футболисты прославленного армейского клуба, но и был легкоатлетический манеж, вся группа гадала долго. Тем более, что жила Кашина совершенно в другом районе Москвы. Но ни расстраиваться, ни тем более бросаться вдогонку у Малкумова времени не нашлось. Когда он зашёл в деканат, Горобова спросила его, знает ли он что-то про вчерашнее веселье студентов из списка. Армен рассказал всё, что видел.

Выпивать штангисты и борцы начали в общежитии. Сначала их было семь или восемь человек. Постепенно подтянулись другие, в том числе и девушки. Компания становилась шумной и неуправляемой. Чтобы не нарваться на вечерний обход коменданта, кто-то предложил пойти на дачу. Там жили четверо из ребят, все старшекурсники. Гурьба партиями двинула в посёлок. Девушек в компании было несколько. Это Малкумов точно видел и сомневался, что изнасилование было, а, тем более, надругались лишь над одной из студенток. Понятно, что «разогретых» самцов остановить трудно, но всё же некоторых из ребят, что были в списке, Армен знал достаточно хорошо и уверял, что они не способны на такую пакость. Руководство института, а к этому моменту в деканате были и Горобова, и Ломов, и Орлов, приняло решение немедленно везти Малкумова в милицию для дачи показаний. Эту роль взял на себя Эрхард. Печёнкина, отпустили домой: по словам медсестры Ивановой, он был на грани обморока. Горобовой же пришлось поспешить в Жуковскую городскую больницу. С минуты на минуту оттуда должна была прибыть неотложка для Кириллова; по всем признакам у него была язва желудка, и не исключено, что прободная. А так как Толик боялся ехать в больницу, Бережной попросил Воробьёву сопровождать его. Наталье Сергеевне должна была ехать следом, чтобы найти в скорой знакомого хирурга и попросить заняться Кирилловым незамедлительно.

Стас Добров, увидев, как Лиза ведёт Толика под руку, возмутился и просьбе Рудольфа Александровича, и решению девушки ехать с больным.

– Скажи, что тебе некогда, у тебя тренировка, – дёрнул он Лизу за локоть, пробуя отвести в сторону. Но маленькая бегунья посмотрела на Доброва таким взглядом, что дальнейшее желание разговаривать с ней у него отпало.

День закончился тем, что все студенты «единички» сдали экзамен. У Владимира Ильича по дороге домой случился сердечный приступ, и его отвезли в одну из московских больниц рядом с его домом. Диагноз Кириллова подтвердился, и Толика-младшего пришлось срочно оперировать. Милиция арестовала всех участников вчерашней гулянки. И даже тех, на кого заявление написано не было, что наделало в общежитии очень много шума. Костин в этот день остался ночевать у Поповича, и впятером, с Чернухиной, Галицким, Зубилиной и Попинко, ребята всю ночь готовили план для срочного сбора бюро комсомола МОГИФКА.

Повесток для него, назначенного на 29 января, стало уже две.

Ошарашенные каскадом неприятных новостей, Орлов и Ломов при поддержке всего коллектива преподавателей, ошарашенных не менее, все, как один, даже Удалов, согласились с тем, чтобы в ведомость студентам «единички» была выставлена высшая из оценок по каждому предмету, полученная в ходе трёх экзаменов. Таким образом с тройками сессию закончили всего два студента группы один-один – Малыгин и Бубина. Оба могли пересдать нужный предмет, надеясь получить более высокую оценку, уже через четыре дня. Но так как через два дня Виктор и Ольга должны были участвовать в важных соревнованиях, они заранее отказались от лишнего испытания.

Бережной успел позвонить во Фрязино отцу и матери Маршал и предупредить, что по согласованию с руководством кафедры по лёгкой атлетике их дочь завтра вылетает во Фрунзе готовить материал для будущей курсовой работы. Предполагая, что Серик не сможет правильно объяснить свои намерения родителям Тани, а они не захотят отпускать дочь на смотрины, где её могут «забраковать», куратор позаботился о счастье молодых, взяв на себя грех обмана.

Стальнову не удалось поговорить с Николиной. Сдав экзамен, Лена сразу уехала домой в Химки.