Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 5: Экзамены"

27

После экзамена Попинко неожиданно пригласил Николину к нему в гости. За те полгода, что они были знакомы, Лена знала об Андрее только то, что его отец профессор и декан психологического института МГУ. Что значит жить в Университетском городке девушка их Химок могла себе представить. Мать её работала провизором в одной из аптек на Арбате, и маленькой Николина часто бывала там и видела, какие женщины часто обращались к ней за советом. Этих москвичек было сразу отличить. Их манера общаться, неторопливая, вышколенная, от лексики до ударений, была иной, чем у знакомых девочки. Лене казалось, что в каждой из них где-то спрятан портативный магнитофон, на который записаны и этот мягкий, иногда с хрипотцой, тембр, и все те выражения, что услышать можно было только с экрана телевизора. Мама рядом с ними становилась такой же спокойной, какую девочка помнила в раннем детстве. Три года она была вынуждена не работать, так как первые роды были осложнены. Из-за занесённой инфекции гепатита А роженица и малышка долгое время наблюдались в поликлиниках, каждая в своей. Потом мама вышла на работу и стала с домашними строгой, требовательной, даже резкой. Потому, когда она вела беседы с благородными дамами, она и казалась дочери похожей на них. Впрочем, прадед по материнской линии был дворянского звания. Это тщательно скрывалось семьёй, ведь в стране Советов всё, что было связано с богатством или знатью, считалось чуждым общей идеологии. Однако мать Лены получила часть воспитания, какое было обязательным для девушек в «те» времена: балетные классы, начальная музыкальная школа, уроки французского и домохозяйства. Отец Николиной, инженер по телекоммуникациям, тоже хорошего воспитания, часто шутил над женой, называя «моя барышня». А вот их дочь росла сорвиголовой. Бабушка отца, любимая бабуля, корректировала эти дворовое воспитание и коммунистическую школу, пробуя отделить в формирующемся характере Леночки базарные семечки от розовых лепестков, но не особо в этом усердствуя. «Жить ей в том, обществе, что окружает, а не на страницах исторических романов», – объясняла бабушка снохе. Мать же, несогласная, учила дочь правильной разговорной речи, заставляя пересказывать уроки, спектакли и фильмы, что смотрели вместе, книги, что девочка любила читать.

– У тебя какой-то повод для гостей? – догадалась Лена, видя, что Попинко мнётся. День рождения Андрея праздновали в октябре в колхозе. Новый год прошёл. Вместо Андрея ответила Ира Масевич. С гимнасткой-художницей Николина общалась только на занятиях и при необходимости. Объяснить себе чем вызвано нежелание знакомиться с ней лучше высотница не могла, однако считала, что интересы и понятия у них разные. Ира рассказывала всем, что она из Москвы, но Гена Савченко каким-то образом вычитал в личном деле студентки, что она прописана в Свердловске. Ира отмахнулась, сказав, что на Урале она родилась и там живёт отец. А мать после развода уехала в Москву. И так как в столице с пропиской сложно, да к тому же жить нужно у отчима, то живёт Ира в общежитии и домой ездит редко. Детей из разведённых семей в СССР относили к той же категории, что сирот, поэтому Масевич поверили и больше расспросами не донимали. Но всё же многим казалась наигранной и её дружба с москвичкой Кашиной, и голос, заискивающий перед теми ребятами, кто ей нравился. Гимнастка-художница носила дорогие модные вещи, что тоже бросалось в глаза. Завидовали ей мало, так как яркая флюоресцентная куртка-ветровка жёлтого цвета плохо сочеталась с зеркальными солнечными очками в зелёной оправе и розовой косынкой, длинное бежевое пальто с мехом рыжей лисы никак не смотрелось с сапогами-дутышами серебряного цвета, а юбка-карандаш топорщилась на широкой попе. Подобная безвкусица вызывала частые пересуды у девчат даже несмотря на то, что тогда большинство людей одевались, кто во что мог.

Ира объяснила, что Андрей собирается познакомить её с родителями, но одной ей в профессорскую семью ехать неудобно.

– Ты согласна? – уточнил Попинко. Лена нехотя кивнула. Не в такой компании она хотела бы познакомиться с родителями Андрея, но чего не сделаешь по просьбе друга. Тем более, что с экзаменом все трое справились, так что есть повод обмыть успех тортом и чаем. Но когда по дороге на станцию Ира украдкой от Андрея попросила Николину подыграть, выдав себя за неё, Лена не сдержалась:

– Слушай, для такой роли тебе надо было пригласить соседку по комнате. Ритка точно умеет разыгрывать кого угодно. А меня, Ира, от такой пошлости уволь.

Всю дорогу до Москвы прыгунья в высоту смотрела в окно, стараясь не участвовать в разговоре товарищей. Зависимость каждого от того зверя, что сидит внутри и зовётся учёными биохимией мыслительных процессов, являлась и активатором, и тормозом всего, что происходило с человеком. В одних случаях она вела к прогрессу, в других к упадку. Поездка в метро и быстрая ходьба от него, так как к вечеру мороз окреп до восемьнадцати градусов, к разговору тоже не располагали. Поэтому, когда при знакомстве Ира неожиданно представилась Леной, а подругу назвала своим именем, Николина беспомощно посмотрела на Андрей. Он, удивлённый не менее, взглядом взмолился подыграть. Они стояли перед мамой, папой и ещё двумя пожилыми женщинами их тех, что Лена видела на Арбате, доброжелательными и деликатными. Разочаровать их Николина не смогла и промолчала.

В доме Попинко обувь с гостей не снимали, что явилось для обеих студенток удивлением не меньшим, чем состояние парадного при входе в дом и размеры лифта.

– Пеняй теперь, подруга, на себя, если в результате твоей авантюры в снохи Попинко выберут меня, – зло пошутила Николина, когда девушек отправили в ванную мыть руки. Однако удивляться выходкам одногруппницы ей пришлось за этот вечер ещё не раз. Та ловкость, с какой Ира справлялась за столом с многочисленными приборами и посудой, выставленными как для большого приёма, а также лёгкость, с какой она вела беседы о театральных премьерах столицы, заставили Лену поменять мнение о её недалёкости.

– Тебе совершенно незачем себя стыдиться, поэтому, предлагаю признаться во всём прямо сейчас, – попросила Николина, когда девушки пошли «мыть руки» теперь уже по собственному желанию.

– Я трушу, Лена. Если бы ты знала, как я трушу. Ведь мои мама и отчим живут во Фрязино, а не в Москве, – призналась Ира, вызывая сочувствие. Инородцы для многих москвичей были страшнее бедности. Но всё же Лена призналась во всём, объяснив розыгрыш и прося понять смущение.

В гостиной, куда все переместились пить чай, повисла пауза. Тётушки Андрея, милые интеллигентные дамы, его мама, женщина с таким ясным взглядом, что стыдно было смотреть ей в глаза, отец, мужчина строгий, но общительный и симпатичный, несколько раз переглянулись, не зная, как отнестись к такого рода выходке. Принять её за баловство, либо за глупость? И тогда с дивана встал Андрей.

– Папа, мама, любимые тетеньки, простите за всё и меня. Я тоже очень боялся, что вам не понравится моя избранница, – он подошёл к креслу, в котором сидела Масевич, галантно подал ей руку, поднял. Ира была бледной и слабой. Она не решалась глядеть на окружающих, а на опущенных веках уже зрели слёзы. Поцеловав девушке руку, Андрей ещё раз повторил это странное и чудное для ушей студенток слово «избранница» и, глядя на отца, добавил, что хочет жениться на Масевич.

Профессор тоже встал, подошёл к сыну, улыбнулся Ире.

– Это замечательно, Андрей, и мы все рады, что ты сумел полюбить, – сказал он так, словно сын его, умный и воспитанный юноша, засиделся в девках. Николиной показалось, что она находится в зрительном зале эпохи Ренессанса, когда порядочность людей не позволяла им думать о том, что брак может быть вынужденным, а намерения невесты – меркантильными. Когда никому не было жаль тех бесценных московских квадратных метров, за которые держались в век нынешний. Когда стоило откланяться сразу, как только понимаешь, что твоё присутствие лишнее.

28

Муковисцидоз Тани не смог бы вылечить ни один врач мира. При формировании организма проходил сбой, в результате которого какой-то ген эпителия мутировал и секреции различных желёз становились вязкими. А так как эпителий выстилал изнутри абсолютно все органы, застои секреций развивали воспалительные процессы не только в лёгких, но и поджелудочной железе, почках, семенных железах… Лечение болезни предлагалось исключительно симптоматическое. Отхаркивающие средства, общая гигиена, дренаж слизи при помощи вибрационного массажа, аэрозоли и ингаляции назначались пожизненно. Врачи Морозовской больницы брали на себя роль педагогов, обучая больных и родителей, так как заболевание обычно проявлялось на первых месяцах жизни. У Танечки в шесть лет уже была эктазия – необратимые изменения ткани бронхов, а также недостаточность не только легочная, но и сердечная. «Вылив» подобный диагноз на Орлова, главный врач отделения пульмонологии даже не стал скрывать свои прогнозы по поводу продолжительности жизни девочки.

– Может быть вам, Иван Иванович, стоит ещё раз подумать об усыновлении? – спросил он, глядя на собранные бумаги, что врачи требовали ранее. Ректор медленно осел на стул. Кирьянов впился в него взглядом и ждал ответа, но мужчина молчал. Толик резко потребовал вернуть ему бумаги.

– Иван Иванович, если вы не хотите, то Таню удочерим мы с Симоной, – ответил он на вопросительные взгляд обоих мужчин.

– А Тараса? – голос ректора дрожал.

– И Тараса тоже! – сам ещё недавно пацан, в смешных очках и со всклокоченной чёлкой, юноша фальцетом уверял двух взрослых людей в том, в чём каждый из них боялся себе признаться: детей бросать нельзя! Орлов слабо улыбнулся и покачал головой:

– Вот именно, Толик. И Тараса – тоже! Их с Танечкой никак не разлучить.

– Но на этой стадии оформления запроса вы имеете полное право отказаться от детей, – осторожно напомнил доктор.

– Не имею, – ответил Орлов.

– Уверяю вас, что по закону это возможно, – врач потряс бумагами.

Орлов попросил у Кирьянова подойти поближе, встал, опираясь на его руку и отрезал:

– Я, дорогой доктор, живу не по закону, а по совести. Поэтому оформлять буду запрос на двоих детей. На двоих. И только так! Иначе, меня никто не поймёт. А я, напомню вам, – первое лицо педагогического вуза. Понимаете? Ну, вот и прекрасно, – выдохнул он на едва уловимый знак согласия врача. Толик задрал голову и выдохнул воздух в потолок. Ректор потрепал его по плечу, приободряя: – А теперь достаточно дискуссий. Говорите, доктор, что нужно для девочки, чтобы улучшить её состояние?

– Милый вы мой…– врач, взрослый, привыкший ко всему, ежедневно принимающий детей, что потом умирали на его руках, снял очки и приложил пальцы к глазам, стесняясь своих слёз.

В тот же день, без лишних проволочек, девочку и её брата выпустили домой. В Малаховку. К родителям. В документе при выписке Таня была записана как Татьяна Ивановна Орлова. Все необходимые медикаменты Иван Ивановичу дали с собой. Толик и Тарас прошли курс по уходу за больной. В Малаховку ректора и детей везли на скорой помощи, которую главный врач Морозовской больницы милостиво предоставил счастливому отцу. Увидев мужа и детишек, Валентина выбежала навстречу, забыв про все свои болячки. Кирьянову она передала сообщение Горобовой о том, что его запрос на прохождение практики в Загорске удовлетворён всеми инстанциями.

29

Борис Луговой шёл по территории МОГИФКа, с удивлением разглядывая всё, что видел. Мужчина уже много лет жил в Раменском, однако бывать в соседней Малаховке ему не приходилось. Любуясь красотами пейзажа и тишиной, Луговой был рад делу, что привело его сюда. Мимо пробегали студенты и бодро отвечали на вопрос мужчины, указывая направление: «Товарищ, вам строго на восток!» или «Начальство всегда там, где всходит солнце!» На юмор студентов не влиял даже мороз за двадцать. Молодёжь, счастливая, красивая, здоровая, поднимала Луговому настроение. На своей работе ему приходилось общаться чаще с людьми среднего и старшего возраста. Борис Павлович был директором раменской птицефабрики.

Взойдя по ступенькам крыльца главного корпуса, Луговой предстал перед гардеробщицей. Поздоровавшись и сняв дублёнку, он и здесь уточнил номер нужного кабинета. Бойкая женщина, с уважением приняв его каракуль, тут же уточнила «назначено ли?». Луговой развёл руками:

– Извините, не знал, что к Наталье Сергеевне нужно записываться.

Женщина посмотрела на пришедшего, не скрывая удивления:

– Товарищ, вы такой странный! Вы думаете, наш декан здесь в игрушки играет? Да у ней ни отдыху ни продыху, а вы спрашиваете. Вам срочно? – уточнила она и, понимая растерянность мужчины, вызвалась ему помочь. Пятидесяти метров пути до двери ректората Марии Николаевне Соснихиной хватило, чтобы не только представиться, но и рассказать и про то, что она здесь, вообще-то, уборщица, но гардеробщица болеет.

Потянув ручку двери, тётя Маша смело перешагнула порог. Молодая секретарь Орлова улыбнулась ей и вопросительно посмотрела на Лугового. Совсем недавно ректорат и деканат объединили, и теперь кабинеты Горобовой и Орлова на первом этаже разделяла приёмная.

– К Наталье Сергеевне, – доложила Соснихина.

– По какому вопросу? – Лиза взяла какой-то журнал, скорее всего, с расписанием рабочего дня. Соснихина обернулась на мужчину.

– По личному, – ответил он.

– По личному? – Лиза отложила журнал: – По личным вопросам декан принимает только в определённые дни.

– Как вас зовут? – спросил мужчина секретаря.

– Елизавета Петровна. А что? – насторожилась Лиза; родителей студентов и всякого рода просителей не любил ни один начальник. Тем более, в период сессии. Луговой улыбнулся. Он всегда подмечал, что вопросы, допустимые для соседок, встретившихся у хлебного магазина, мигом смахивают с людей всю их важность или представительность. Свою секретаршу Борис Павлович на этот счёт вымуштровал.

– Елизавета Петровна, уж коль скоро у Вас имя-отчество Императрицы, будьте столь любезны, доложите обо мне. И пусть Наталья Сергеевна сама решит, как со мной быть.

Стиль чиновника, замешанный в одной посуде с любезностью, оказали магическое воздействие. Вздохнув, Лиза сняла трубку. «Быстрее бы уже нашли для Горобовой личного секретаря. Запарили меня этими просьбами», – подумала молодая женщина и уточнила: – Как вас представить и всё же по какому вопросу?

– Скажите, что это Борюсик, и что мне нужно решить вопрос личного порядка.

Лиза кивнула, стала крутить диск, разглядывая на мужчине костюм и дорогой тонкий свитер и гадая, кто он: «Управленец был бы при галстуке и не в свитере, а в рубашке. Там у них строго. Про партийных вообще молчу. К тому же имя-то какое!»

– Алло! Наталья Сергеевна? Тут к вам пришли. Борюсик. Знаете? – Лиза улыбнулась и даже выдохнула, добавляя: – Просят решить вопрос личного порядка. Тоже знаете, – кивнула секретарь и схватила карандаш, записывая: – На анатомию? К Лыскову? Хорошо, направлю.

– Скажите, что мне нужна лично она, – подсказал Луговой, с мольбой складывая кисти перед грудью.

– Наталья Сергеевна, мужчина требует вашего личного вмешательства. Не знаю зачем. Говорит, нужны лично Вы. Хорошо. Передам. Хорошо, скажу… Что? Да нет, вроде бы выспалась. Спасибо за заботу, Наталья Сергеевна.

Положив трубку, Лиза объяснила куда и к кому Луговому стоит пройти, и добавила, что Горобова подойдёт туда через пару минут. Мария Николаевна вывела гостя в коридор и указала на дверь в торце:

– Вам туда. Спросите Павла Константиновича. Извините, я побежала. Дела, – извинилась она.

Дойдя до железной двери, Борис Павлович прочёл объявление на ней. Зайдя на кафедру, он плотно закрыл за собой дверь. Здесь было тихо и пахло формалином, каким на птицефабрике проводили санобработку.

– Есть кто? – спросил директор, заметив, что двери почти всех кабинетов открыты. Откуда-то ему ответили:

– Кто это?

– Я от Горобовой. Мне нужно решить личный вопрос. Ищу Павла Константиновича.

– Считайте, что уже нашли. Сейчас. Подождите. Вы, неверное, по поводу Борюсика? Луговой ответил и удивился, что информация о нём передана Горобовой в таком виде. Невидимый мужчина тут же обрадовался:

– Ну, наконец-то! Всю неделю ждём вас. Проходите сразу в Лабораторию и сами посмотрите, что у нас творится.

– А где у вас находится лаборатория? – уточнил Луговой, медленно двинувшись по коридору на голос.

– Вторая дверь направо. Заходите! Сами всё увидите.

Луговой дошёл до нужной двери, свернул в классную комнату и увидел большой цинковый стол, на котором лежало что-то в чёрном чехле.

– Здравствуйте! – раздалось за спиной. Луговой обернулся. Сзади стоял мужчина небольшого роста с необыкновенно живым взглядом. Подойдя, он протянул руку: – Лысков!

– Луговой. Это что? – указал Борис Николаевич на стол.

– Вы про чехол? Так уже всё приготовили к транспортировке. Наталья Сергеевна приказала. А вот и она, – в коридоре раздался хлопок двери. Лысков поспешил навстречу: – Добрый день, товарищ декан! Прибыл товарищ, чтобы решать вопрос по биоматериалу. Вы хотите посмотреть на Борюсика.

– Он специалист, пусть он и смотрит. А я послушаю его мнение.

– А что тут говорить? Списывать пора нашего Борюсика. Студенты-варвары, отрезали ему всё, что можно. На прошлой неделе Шумкин в него карандашом тыкал, а Ячек проткнул печень. Не смог отделить брызжейку. Так что, пусть увозят Борюсика, утилизируют, – Горобова не спешила в Лабораторию. Борис Павлович не выдержал и вышел в коридор:

– Простите, а что здесь происходит?

– Луговой? – отпряла Горобова, как если бы труп встал со стола и вышел навстречу. Лысков тоже вздрогнул, но не от вида мужчины, а от того, как его следом назвала декан: – Борюсик, ты что здесь делаешь?

Когда вся ситуация прояснилась, троим участникам сцены потребовалась кофейная пауза. Выйдя с кафедры анатомии, Горобова отдала Лыскову ключи от своего бывшего кабинета и попросила мужчин подняться туда и включить электрочайник. Ей же срочно требовалось зайти в деканат и кое-что объяснить секретарю Лизе.

30

Узнав про эксперимент с коллегиальным экзаменом, на котором только два студента «единички» получили двойку по анатомии, Владимир Ильич настоял на том, чтобы остальные экзамены оставили в графике группы, как есть. «Знания нужно оценивать по трём вопросам в билетах, а не по одному. Иначе речь идёт о поблажках. А в нашей стране каждому поровну должно доставаться не только съеденных за день килокалорий или купленной в месяц туалетной бумаги, но и заданных на сессии вопросов». Возразить такому юмору парторга никто не решился, но неожиданное обстоятельство сыграла в пользу студентов. Следующим по расписанию у «единички» 22 января была философия. И именно в эту пятницу жена попросила Владимира Ильича сопровождать её в больницу. Женщину мучили боли в желудке, и врачи назначили ей амбулаторное обследование под общим наркозом, после которого одной ехать на метро не рекомендовано. Здоровье супруги было для Печёнкина важнее каких-то там лентяев и лгунов. Скрепя сердце парторгу пришлось согласиться, чтобы второй комбинированный экзамен провели без него. «Но зато уж на третьем я точно буду, не переживайте, Галина Петровна», уверил Владимир Ильич коллегу на очередном педсовете. Подобный сарказм вызвал у Михеевой слабую улыбку. Её предмет студенты едва сдавали и без дополнительных сложностей, а тут ещё коллегия да с парторгом во главе.

Всё утро 25 января, пока биохимию сдавали другие группы, Михеева как-то держалась. Однако в обед поняла, что нервы её на пределе. Подозвав к себе в столовой Зублину и Попинко, преподаватель попросила старост группы передать, чтобы все студенты «единички» знали, что такое белки, жиры, углеводы или нуклеиновые кислоты. Вопросов в билетах по биохимии теперь было всего двадцать, и, чтобы не вызывать подозрения у коллег, Михеева поменяла в них только формулировку. Вопрос «Полисахариды и их функция» предполагал тот же вариант ответа, что нужно было дать на вопрос «Роль углеводов в организме человека». А рассказывая о «Пептидных связях аминокислот», студент мог говорить о том же, о чём спрашивали в вопросе о «Функции белков и их разнообразности». Профессор Удалов мог, конечно, разгадать эту хитрость, но его на экзамене не будет, а Лысков не выдаст. Старшекурсники, сидящие в жюри, тоже промолчат. Людмила Ивановна Кочубей догадается о хитрости вряд ли. Главным было не вызвать подозрения у парторга. Встретив утром Галину Петровну у деканата, он ещё раз подчеркнул, что обязательно заглянет к ней на кафедру после обеда и даже несмотря на то, что у него самого был запланирован экзамен по Истории КПСС.

– Галина, что ты так трясёшься? – успокаивал соседку Бражник. Всю неделю каждый вечер Панас Михайлович поднимался к соседке на чай и для того, чтобы подбодрить.

– Ой, Панас, я не знаю. Не по себе мне от таких экспериментов. Зачем Наталья Сергеевна всё это придумала? Мучим детей и сами мучимся. Она-то за раз отскочила, а мы теперь с Людмилой Ивановной по ночам не спим.

– Попей чаю, Галя, – советовал Бражник и осторожно прикасался к женской руке. Михеева пригубляла чашку и отвечала благодарным взглядом. Разные периоды жизни подразумевают разное счастье. Молодость ждёт признаний и полна ликования. В среднем возрасте думаешь об обеспеченности и разрешении проблем. Перешагнув планку пятидесяти лет понимаешь, как важно знать, что ты нужен тому, кто тебя понимает, а тепло дорогого человека важнее и успехов, и достатка. Ничего не меняя в их положении, коллеги и соседи вот уже двадцать лет особо сблизились после Нового года, когда стали звать друг друга только по именам.

За час до начала экзамена студенты единички почти все собрались у кафедры биохимии. Толик Кириллов, бубня себе под нос «аденин, гуанин, цитозин», от волнения шмыгал носом и бегал в туалет. Услышав в очередной раз, как он произносит «АТФ», Бражник обернулся:

– Кто тут хрюкает? И чего ты, Кирилов, маячишь туда-сюда? Понос тебя, что ли, пробрал? Да ладно? Боишься, значит.

– Ещё бы! – студент показал учебник по биохимии.

– Спрячь книгу и прими умный вид! – посоветовал преподаватель: – И это… не дрейфь. Галина Петровна не зверь какой.

– А Людмила Ивановна?

– Людмила Ивановна… Тоже не зверь, – мужчина добродушно улыбнулся.

– А Удалов? – Кириллов почти плакал.

Бражник поправил вислый ус и на ухо выдал студенту тайну:

– Удалова не будет. Вместо него Лысков. А Горобову заменит ваш Рудольф.

– А парторга?

– Парторга? Вот его точно некем заменить. Им, вождям, повсюду свет зелёный.

Толик заскулил и побежал в туалет. Бражник вздохнул и посмотрел на часы. Эксперимент с элитной группы стал испытанием не только для студентов.