Текст книги "Ты – всё"

Наверное, было бы разумно свернуться сейчас у Яна на груди. Попытаться спрятаться. Но подобное все еще кажется мне непозволительной слабостью.

И я открываю глаза, чтобы столкнуться с темнотой Нечаева.

Это ошибка.

Боже мой… Конечно же, ошибка.

– Ян… Ян… – выдаю, словно только сейчас впервые за годы увидела его. Узнала. Смеюсь, когда из уголков глаз просачиваются слезы. Касаюсь ладонями его лица. – Ян… – и снова выдох. – Ян… – хочется повторять без остановок.

Бесчисленное количество раз. Пока мое тело не покинет жизнь.

Несмотря на хлипкую дрожь, урывчатый смех и все эти рваные вздохи, интонации такие, что в глазах Нечаева отражается потрясение.

И мне…

Мне так стыдно, так страшно, так больно становится.

А я ведь уже когда-то тонула в этой грязи. Больше не выплыву.

В груди разворачивается настоящее пекло.

– Хочу… – всхлипывая, заставляю себя закончить. – Хочу, чтобы ты… пошел на хрен… Пошел на хрен, Ян Нечаев! Пошел ты на хрен!!!

Его рука атакует мою шею так же стремительно, как это делают змеи. Я даже дернуться не успеваю. Стискивая мне горло, Ян перекрывает мне кислород и заставляет смотреть в глаза так долго, что у меня выкатываются слезы.

Его взгляд – неистовый шквал.

Он крайне близко. Накрывает темнотой.

Еще сантиметр, и, кажется, на нас обрушатся все беды мира.

– На хрен? – повторяет так мрачно, что я содрогаюсь от ужаса. – Сначала ты, Ю. Прямо сейчас. Меня заебал твой сучий язык. То, как ты со мной разговариваешь – заебало. То, какой ты стала, или какой пытаешься казаться – заебало. Опускайся на колени, блядь.

Я так напугана, что вот-вот разорвется сердце.

– Зачем? – все, что могу спросить.

– Молиться, блядь, будешь. Чистить свой гребаный рот.

– Нет! – вскрикиваю, когда Нечаев, не выпуская моей шеи, начинает давить второй рукой на плечи. – Нет!

И не потому что я не хочу… Возбуждение, которое я испытываю, находясь рядом с Яном, слушая эти грязные угрозы и трясясь от понимания, что он способен их осуществить… Это возбуждение настолько сильное, что у меня уже не просто мокрое белье… Пульсирует и болезненно ноет в промежности.

Но я не могу… Не могу допустить близости с Яном!

Если он получит доступ, меня это уничтожит!

После этого контакта я уже не отделаюсь редкими порезами.

Мне страшно. Безумно страшно, потому как я понимаю, что больше не смогу его отпустить.

– Со мной так нельзя! Нельзя!

– А как с тобой можно? Как с тобой можно, Ю?

– Со мной нельзя… Нельзя… – продолжаю сбивчиво, но объяснить конкретно не могу. – Нельзя… Со мной нельзя просто потрахаться!

– Как можно?! – перекрывает мою истерику Нечаев. – Я тебя спрашиваю, Ю! Как можно?! Как можно быть с тобой?

– Нельзя… Нельзя…

– Ты, блядь, не слышишь меня! Ю?

– Нет… Нет… Нельзя… – все, что я понимаю.

Если бы он серьезно намеревался заставить меня рухнуть на колени, он бы это сделал. Силовое преимущество на его стороне, как бы отчаянно я ни отбивалась.

Едва понимаю это, в голове голос Нечаева из прошлого звучит.

«Какая, мать твою, любовь?! Какая любовь, Ю? Знаю, что это ненормально, но меня реально ебет… Ебет беспощадно то, что это слово говорил тебе Свят! Меня, блядь, ломает, Ю! Ставит на колени эта херь! Я ревную! Не могу не ревновать!!! Любовь?! Ненавижу, Ю! Ненавижу это долбаное слово!»

Нечаев не отпускает, продолжает удерживать, и я в отчаянии использую единственное имеющееся у меня оружие.

Прости.

Толкнувшись к нему всем телом, сжимаю руками его лицо.

Глядя прямо в глаза, полосую словами:

– Я люблю тебя!

Не замечаю, как с этим криком из глаз выливаются слезы.

Жду, что Нечаев отпустит. Оттолкнет. Уронит на пол. Уйдет. Даст мне выплыть. Выжить.

Но…

Вместо этого события развиваются совершенно иным путем.

Издав странный, сдавленный, но одуряюще болезненный звук, Ян пошатывается и содрогается так сильно, что невольно сотрясает и меня.

Я бы решила, будто у него разорвалось сердце, если бы верила, что способна на него так повлиять. Я бы испугалась, что он рухнет сейчас вместо меня замертво. Я бы заплакала, закрыла глаза и увековечила свои истерзанные чувства следом за ним.

Но во всем этом нет смысла. Нет правды. Нет надобности.

– Больно? Не очень?

– Терпимо, – хрипло мычит Нечаев, буквально цедит свои чувства сквозь зубы.

И да, среди них немало боли. Слизываю с его губ эту соль.

Кровь и слезы.

Последние точно мои. Тяжело вздохнув, Ян прижимается к моему мокрому лицу своим сухим и пылающим, словно тот самый раскаленный титан.

Обжигает своей страстью, болью, яростью и нежностью.

Я задыхаюсь. Вязну. Горю. Умираю!

Да что ж такое?!

Сама за шею обнимаю. Прижимаюсь, потому что скучала. Не поднимая век, касаюсь везде, где хотела, пока наблюдала со стороны.

Царапаю шею, затылок… Взъерошиваю волосы… Трогаю красные уши… Они, и правда, пылают.

Я усмехаюсь… Горько и одновременно счастливо. Ненадолго.

– Ян… Ян… Ян…

Нравится, как он дрожит.

Понимаю, что хожу по краю. Но остановиться не могу.

– Я-я-ян…

Это вообще не я… Не я! Это Зая.

А какие горячие у него губы… Уже не могу оторваться… Пальцами и языком трогаю… Вдыхаю их запах… Воздух, который они с таким надрывом выдыхают.

– Ты же не человек, Ян Романович… У тебя температура, как у металла перед плавкой… Титан…

Он вздрагивает. Резко сжимает меня крепче. Надсадно вздыхает. Прочищает горло.

И все равно очень сипло звучит, когда спрашивает:

– Будешь плавить?

– Нет… Нет, я не смогу…

– Ошибаешься, Ю.

– Хватит, Ян… – изрекаю с грустью. Так и не рискнув открыть глаза, легонько толкаю в грудь. – Пусти, Ян.

– Нет. Уже не отпущу, Ю.

– Прости?..

– Прости.

Прижимаюсь к его губам, чтобы обмануть и усмирить зверя. Прижимаюсь, чтобы забрать у него кислород. Прижимаюсь, чтобы скопить силы и победить.

Но…

Едва наши с Нечаевым рты соединяются, нас охватывает пламя.

Яркое. Неистовое. Жгучее.

Роковое.

23

Ты моя, Ю.

Моя Зая.

© Ян Нечаев

Жизнь, сука…

Гребаный парк аттракционов. И я, как в лучшие годы, у руля самого отбитого состава. Припизднутый напрочь. Ебарь в кубе[1]. Все тот же, блядь, бесоеб, профессионально овладевший способностью скрывать внутреннюю жесть за фасадом хладнокровного интеллигента.

И Германия меня не обнуляет. Это иллюзия.

Знаете, что еще скажу? Наличие интеллекта не смягчает удары судьбы, не спасает от чертовых воздушных ям, не отменяет риск глубокой эмоциональной просадки.

Улетал из страны, будто навек. Ю еще, сука роковая, пожелала, чтобы задержался снова на пять лет. Я, конечно, непробиваем. К чужим внушениям не восприимчив. Но ее слова, словно длинная пункционно-биопсийная игла, проникли прямо в сердце и мучительно-медленно выкачали из него все содержимое.

Филатовой, безусловно, не дано знать, что было со мной в Германии, почему я там оказался и по каким причинам задержался… Но я-то сразу все самое мрачное воскресил. Титан не способен блокировать повсеместные очаги боли. Только Нечаевская выправка наделяет духовными и физическими силами, чтобы выдержать все, вида не подав.

Да и Ю… Чертова ненаглядная Ю. Свет очей моих, блядь. Смертельная присуха[2]. Пожелала задержаться, а сама будто на цепь посадила. Чувствовал, что не отпускала. Перманентно ощущал, как призывала обратно. Тянула. Тянула, мать вашу, так, что казалось, поймала за нервные волокна и распускает, как свитер. Полуразобранный ходил. Полуживой. Кровоточащий.

А потом прилетела новость от самого мелкого. Словно топором по жилам рубанул Бодя, когда выплюнул с возмущением, будто моя Ю «взялась за второго Нечая».

– Домой к нам явилась, нафиг… Ля, кр-р-рыса… Не особо в курсах, че натворила, но Илюха, как в брагу вмоченный, каждый вечер теперь к ней таскается! А я сделать ни-че-го не могу, – в этой фразе обиду прикрыл важностью. – Ты же меня под домашний арест посадил.

Мне, конечно, мозг сразу вынесло. Помню, как остановился посреди бизнес-центра. Придерживая телефон у уха, оцепил расфокусированным взглядом толпу безликих пиджаков и задался горьким вопросом, какого хрена я здесь делаю.

– Там и оставайся, родной, – выдохнул с глухим предупреждением. При разнице в тринадцать лет ощущал себя не братом, а отцом. И, что самое странное, раздражения, как другие младшие, одиннадцатилетний Богдан у меня не вызывал. Только удивление и временами усталость. – Ты, по ходу, ни хрена так и не понял. Мужик ты… Бедовая голова. Снова оскорбляешь людей, о которых не знаешь ровным счетом ни-че-го. Более того, ты, брат мой, обижаешь человека, который дорог мне. Я с тобой как с мужчиной говорил. Откровенно и честно. Разве ты не понял, что чувствую я, когда ты оскорбляешь Юнию? Разве не допер, что не ее ранишь, а меня?

– Понял… Допер… – бормотал потухший мелкий.

– Так в чем вопрос, Бодь? Что опять? Вернусь – серьезно поговорим. А пока… Никакой самодеятельности, Богдан, – последнее проскрипел угрожающе.

– Понял. Прости, Ян.

– Давай. И отцу с матерью нервы там лишние не делай. Имей уже какое-то понимание, что ты четвертый вулкан. Дай жизни людям. Иначе я за тебя основательно возьмусь. Мне ты про дедовщину не запряжешь. У каждого из нас свой уровень ответственности. У меня, как у старшего, сам знаешь, свои нюансы были.

– Знаю.

– А за доносы, в курсе, что получают?

– В курсе.

– Ну, так вспоминай, блядь, хоть иногда вовремя.

– Х-хорошо.

– Все, давай. На связи.

– На связи.

С мелким слова нашел, как всегда. А вот с собой после таких новостей договориться никак не получалось. Не мог не думать о Ю, о том, что она делает… Бесился, зверем ревел и горел в агонии боли. А она в это время продолжала тянуть назад, распуская последние фибры.

Юния Филатова: Почему ты не предупредил, что задерживаешься?

Слышал этот вопрос, будто не в сообщении выплеснула, а через километры прокричала.

Господи, дай мне силы… Дай мне силы, Господи!

Боль и ярость во мне превратилась в кишащую демонами тьму. Отвечать не хотел. Что можно вместить в текст? Нихуя.

В глаза ей смотреть хотел. Видеть, что чувствует и как реагирует.

Если способен уничтожить, то каждой секундой этой смерти готов убиваться.

Если… Если… Если… Сколько их?..

Если бы мог, долетел бы до проклятой родины грозовой тучей, обрушился на недоступную и непостижимую Юнию Филатову ледяным дождем, разрядами молнии бы ее поразил… Если бы мог после этого поглотить своим мраком, обнять… Если бы мог забрать себе и никогда не отпускать…

Юния Филатова: Добрый день, Ян Романович!

Это вместо «Я скучаю»? Ну что за ебаный пиздец!

Если нет, то другая правда мне на хрен не нужна.

Дозвонись ты! Скажи что-то нормальное!

Нет же, блядь. Мы дальше играем в независимость.

Снова так холодно… Титан застывает. Раздает по организму арктическую, сука, свежесть. Ознобом каждую, мать вашу, клетку разбирает.

На силе воли выбросил все из головы. Сконцентрировался на работе. Благо ее как раз привалило столько, что спать некогда было.

На родину вернулся, увидел Ю, и такими эмоциями растащило нутро, что мертвый бы взвыл. Мобилизовав весь свой военный потенциал, режим танка включил. Попер на Заю со всей дури. А она… Дрожала, но держалась упорно. Злила, безусловно. До безумия накручивала. До свирепого отчаяния доводила. И восхищала, блядь. Возбуждала. Такие мысли порождала, что самому от себя жутко становилось. Не знаю, как в первый же визит поперек стола не разложил.

Ждал, чтобы взорвалась.

Да, именно этого ждал.

Но Юния, мать ее, держалась.

Маленькая, изящная, хрупкая. Глаза – океаны боли. Хрен знает, что за эти годы пережила. Невидимыми волнами от нее ко мне внушительные флюиды идут: тоска, нежность, страсть. Но при этом остается Одуван несгибаемой, словно стрела громоотвода.

Чего добивается? Что ей, сука, нужно?!

Чем дольше сопротивляется, тем круче набирает градусы мое и без того нездоровое желание ее подчинить. Казалось, куда, блядь?! Я становлюсь не просто одержимым. Я дохожу до крайней стадии буйства, после которой невозможен возврат в нормальную жизнь.

Увидев ее план оптимизации, за голову берусь.

Это что, мать вашу? Очередной плевок мне в рожу? Похер на последствия, лишь бы показать, как имела меня в виду?

К такому отношению я не привык. От кого бы то ни было. От Ю, сука, особенно. Это против моей природы. Я жажду ее подавить. Любыми путями.

Зая, меня, блядь, такие черти ломали… И ни один не сломил.

Откупориваю бутылку. Прикладываюсь к бухлу.

Что с ней делать? Как поступить?

Под титаном окисление, жжение, боль. Адская ломка.

А Ю мне бумажки, сука, в харю.

Все равно ей. Все равно!

– А если отбросить работу, Ю… Если я тебя сейчас трахну? Тебе будет все равно?

Крышу срывает. Под самый, сука, фундамент сносит.

Тряпки на Юнии рву. И теряюсь.

Увидев голую грудь, плыву как пацан.

Лучшая.

Вот просто лучшая, и все тут. Неповторимая. Незаменимая. И я, блядь, если вы не поняли, совсем не о сиськах. Просто их исключительный вид отбрасывает туда, где за невозможностью быть вместе осталась часть меня и часть моей Ю.

Не забывал ничего. Но именно сейчас сокрушает понимание того, как это – быть с ней.

Я это чувствую. Проживаю в реале.

Она, видимо, тоже.

– Ян… Ян… Ян… Ян… – повторяет, словно воздух хватает.

И все равно задыхается. А я с ней. Я с ней.

Контуженный первичными эмоциями, не двигаюсь. Просто смотрю на Ю. Вбираю все, что дает.

И она… Посылает меня, сука, на хрен.

Забыла свое законное место? Я тебя на него с удовольствием, мать твою, верну.

Хочу, чтобы опустилась передо мной на колени и взяла в рот. Чтобы подчинялась и сосала. Чтобы, блядь, ласкала и сама от этого улетала.

Но Ю… Моя чертова маленькая Ю.

– Со мной так нельзя! – кричит.

– А как с тобой можно? Как можно быть с тобой?

Готов платить любую цену.

Она это понимает. Сразу жизнью берет.

– Я люблю тебя!

Это выстрел из гаубицы. Ядерным снарядом мне в грудь. Дыра во всю ширь. Порыв один: прижать Юнию так крепко к себе, чтобы затиснуть ею эту рану. Остановить кровь, ослабить пульсацию, остановить сумасшедший поток боли.

Вырванный из вскрытого нутра звериный рык ломается и переходит в мучительный стон. Мощнейший перекат дрожи по раздутым от напряжения мышцам.

Так больно… Так, сука, больно!

Вся моя жизнь – испытания. Но сейчас случай особый, будто контрольная проверка на прочность.

Передо мной хрупкая женщина… А сила поражения – как заключение в биографии. По всем годам. По всем, мать вашу, событиям в них. С накопленной силой. Лютым зарядом.

Насмерть же. Насмерть.

Но Ю, конечно, не покажу.

– Больно? Не очень?

– Терпимо.

Господи, дай силы… Еще дай… Еще…

Ведь выползает моя Зая. Пока я живу своей болью, касается пальцами, губами, языком… Проявляя забытую и такую, мать вашу, необходимую нежность обнимает.

– Ян… Ян… Я-я-ян… – даже это слышу.

Зая.

Она. Конечно, она.

Моя.

Хорошо, что у меня от боли онемело все тело. На сниженной чувствительности с трудом, но вывожу. Если бы был полностью здоров, разорвало бы от этого душеебательного счастья на куски.

– Ты же не человек, Ян Романович… У тебя температура, как у металла перед плавкой… Титан…

Вздрагиваю. Не могу не отреагировать. Даже частичный паралич неспособен остановить эту тряску.

Судорожно и, очевидно, слишком крепко сжимаю, опасаясь снова потерять свою Ю… Снова оказаться на дне, от которого нет возможности оттолкнуться – за тысячи километров от нее.

– Будешь плавить?

– Нет… Нет, я не смогу…

– Ошибаешься, Ю.

Я понял. Понял эту хрень.

Юнии Филатовой нужна не просто защита. Ей типа, блядь, любовь необходима.

Это гребаное, фальшивое и пустое… Сука… То ли чувство, то ли ощущение…

Есть встречное предложения.

Больше получит. Хули просто говорить? Ходатайство на полный комплект одобрено.

Но не будет Ильи. Не будет, блядь, никого.

– Хватит, Ян… Пусти, Ян.

– Нет. Уже не отпущу, Ю.

– Прости?..

– Прости.

Не шевелюсь, чтобы не спугнуть, пока не припадает к моему рту, как к источнику, сука, жизни. Чувствую, когда выпивает из меня дыхание. Теряю почву под ногами, сами ноги… По позвоночнику могучей и искрометной стрелой несется ток. Пережигает костный мозг. В глазах черным-черно. Преисподняя на связи. Пошатываясь, с бешеными вспышками в сознании ловлю сигнал.

И Ю ловлю. За собой утаскиваю.

Перехватывая крепче вокруг талии, сжимаю ладонью ее затылок. Проскальзываю языком в рот и ощущаю, как под воздействием ее вкуса, в моем гребаном организме происходит полная сенсорная перезагрузка.

На обновленных движках все чувства восприятия обостряются. Эмоции усиливаются. То, что я переживаю за секунды, равносильно одной из тех катастроф, которые способны уничтожить весь мир.

Во мне полмира. Вмещаю.

Вторая половина у Ю. Ее я и пытаюсь отобрать. Завоевать любыми правдами и неправдами.

Влажный язык – отменный передатчик. В обе стороны.

Бьет сильнее самого мощного электрического импульса. Заряжает круче самого опасного психотропного вещества. Дурманит яростнее самой сумасшедшей эйфории.

Вызываю сучий язык Заи на бой, а по итогу, лишь ощутив податливость этого органа, ласкаю.

Юния дергается и дрожит. Расцарапывая мне плечи и заднюю поверхность шеи, похотливо постанывает. Я помню эти ее, блядь, крайне особенные, невыразимо-нежные звуки. Я от них задыхаюсь. До Ю ведь не подозревал, что похоть может быть настолько трепетной и тонкой. И после нее тоже не встречал. Ее хочется удовлетворить, во что бы то ни стало. И при этом осознание этой трогательной ранимости рождает страх разрушить.

Меня колотит все выразительнее. На моих объемах это реально жутко ощущается. Но остановиться я уже не могу. Выдавая ряд обличительных звуков, часть из которых – тупо осипшие вздохи, настойчиво заполняю рот Ю. У меня по всем рецепторам она – словно шизанутый гурман, различаю все оттенки ее аномального вкуса. И я не сдамся, пока точно так же не завладею половиной мира Юнии Филатовой. Ни много ни мало хочу – изменить ее ДНК. На свою заместить.

Для этого мне нужен полный доступ.

Устроив пожар во рту Ю, перебрасываю пламя на другие части ее тела. Щеки, подбородок, шея, чувствительная область в районе ушей, ключицы, даже плечи и, наконец, сиськи. Когда-то она обманывала, что ей неприятны прикосновения к соскам, но я быстро понял, что это ее обыкновенный страх. Хорошая девочка внутри Юнии Филатовой боится наслаждения.

Как оказывается, до сих пор.

Ржаво смеюсь, когда пытается отпихнуть. А в груди так, сука, сердце топит! Вероятно, не тише, чем подрабатывающая сабвуфером моторная мышца Ю. Ее круглые упругие сиськи движутся навстречу мне. Подрываю Филатову под задницу и, приподнимая, толкаю вверх по двери настолько, чтобы не приходилось горбатиться.

Ее соски точно такие же маленькие, бледно-розовые и мягкие, как я помнил все эти годы.

Блядь… Я реально в самых мелких деталях их помню.

Сейчас сверяю и думаю, что способен при необходимости воспроизвести даже уникальный узор ее ареолы.

Меня пиздец как кроет от возбуждения, когда я вижу сиськи Ю. Ведь мне не нужно смотреть ей в лицо, чтобы всеми фибрами понимать, что передо мной моя, блядь, как ни ебись, духовная и биологическая пара.

Каждой твари, как говорится…

Я вернулся за своей.

И не канает, сколько в ней процентов сучности. Меня энергетическая ценность Юнии более чем устраивает. Мать вашу, только она мне и подходит.

Я просто возьму Ю под контроль. Где-то вне нашего поля пусть со стервозностью отрывается, сколько, мать ее, душе угодно. А дома посажу на обессучивающую диету. Знаю подход.

Начинаем детокс.

Подув на одну из ареол, дожидаюсь реакции.

Юния вздрагивает и влажно вздыхает над моей головой. Сосок твердеет и как будто темнеет, превращаясь в тугой камешек. Гладкая кожа покрывается пупырышками. Не только на вздымающейся груди. В замесе участвуют и область в районе ключиц, и та удивительно-тонкая часть Ю, где проступают ребра, и даже впалый животик.

– Не надо, Ян… – умоляет Зая.

Но я наклоняюсь и втягиваю ее сосок в рот.

Разорвав пространство стоном, Юния запускает пальцы мне в волосы, выгибается и со стуком влетает затылком в дверь.

Получив такую реакцию, я молниеносно слетаю с катушек.

Похер на то, что Ю, запутавшись в моих волосах, явно намеревается часть из них вырвать с корнями. Похер на вспышки до боли острого удовольствия. Похер на расползающийся по крови яд.

Я, блядь, собираюсь довести Филатову до безумия.

Не переставая терзать ее соски, задираю юбку, пока та не оказывается у Ю на талии. Не медля, направляю руку ей между ног. О том, что меня там давно ждут, сигналят мокрые трусы моей разблядившейся Заи. С них, мать вашу, едва не капает. Если бы священный сок Ю не имел такую густую концентрацию, точно бы текло. Сминаю полоску, сдвигаю в сторону, и первые капли хлюпают мне на пальцы. Представляю, что будет, когда взбивать начну, по венам свежая доза дури летит.

– Боже мой! Ян! Остановись! – вопит моя задыхающаяся и трясущаяся самка.

Я делаю паузу. Но только потому, что чувствую ее запах и взрываюсь от похоти.

Я готов кончить. Готов, сука, кончить в штаны от одного лишь аромата вожделения моей Заи.

Раздувая ноздри, словно зверь дышу. Вскидываю голову, позволяю Ю съехать по двери вниз, пока наши лица не оказываются на одном уровне. Ебливым взглядом по ней скольжу. В душу врываюсь. Ее глаза, безусловно, такие же красивые, как и всегда. Но насыщеннее. Глубже оттенок. Темнее сапфир. Словно синее пламя.

Она возбуждена, что бы ни говорила.

– Пусти сейчас же… – пытается требовать пьяная от похоти Зая. – Мне больно!

Тяжело дыша, приподнимаю бровь.

– От чего же, Ю? Я, блядь, еще даже не жестил. Нежничаю тут с тобой. Ласкаю.

– Неважно! Неважно, как и что ты делаешь, Ян! Я… Я…

– Заканчивай, – подбиваю сухо, но не без страха.

С трудом сглатывая, не отрываю от нее взгляда.

– Я тобой порезалась, Ян!

Фраза странная. Но нам подходит, как никакая другая. У меня ведь тоже все нутро в шрамах.

– Думаешь, я тобой – нет? – выдыхаю почти спокойно.

Усмехаюсь.

– Тогда какого ты… Какого ты хера лезешь ко мне?! – толкает на повышенных тонах с хлипкими дрожащими вздохами.

Хмурюсь, чтобы скрыть причину, которая заставляет мучительно морщиться.

– У тебя что-то болит, Ю? – спрашиваю невозмутимо. – Может, горло?

Она теряется.

– Нет…

– Тогда какого ты черта без конца полощешь его вербальными хуями?! Дай знать, я вылечу тебя нормальным. Хотя мы оба понимаем, что просьбы тут неуместны. Я в любом случае вылечу.

– Себя вылечи! В задницу себе засунь…

Резко затыкаю ей рот ладонью.

Глядя на блестящие от ароматной слизи пальцы, стараюсь не терять концентрацию.

– А вот это уже совсем недипломатично, Ю. Ты подписала себе приговор. Точнее, своейзаднице.

Испугавшись, Зая замирает.

Страх – это не то чувство, которое я хочу в ней вызывать. Но она должна понимать, кто из нас двоих главный. Кроме того, лишним не будет напомнить, что в сексе я бесцеремонен и не терплю ограничений.

Вся моя будет.

С усмешкой наблюдаю, как расширяются зрачки Юнии, когда я наклоняюсь и медленно слизываю со своих пальцев ее смазку.

Блядь… Это должно быть противозаконно!

Господи, хорошо, что это не противозаконно!

Ширка разносится по крови, и я, прикрывая веки, улетаю в нирвану. Ни с кем, кроме Ю, у меня орального секса не было, но я более чем уверен, что во вкусе ее соков проявляется та же уникальная сущность, которая заставляет меня сходить с ума именно по ней.

Ошарашенная Юния ничего не говорит, даже когда убираю ладонь с ее лица.

А пару секунд спустя, когда я властно сжимаю бедра, которыми она обхватывает меня, чтобы не упасть, повторяет единственный успешный выпад:

– Я тебя люблю!

– Похуй, Ю, – отражаю незамедлительно.

Не успеваю толком вздохнуть. Без того внутри распадаюсь.

Любит/лю. Я в ноль.

В хламину. Очередной передоз. И попробуй, блядь, выплыви.

Я словно под тем самым льдом, под которым тонул с перебитыми костями почти пять лет назад, пока не прокралась в сознание Ю.

Она позвала. Она вытащила.

Если бы не она, Усманов бы меня не нашел.

Воскрешаю, и такая муть разбирает… Даже не верю, что сейчас здесь стою. На своих двоих стою, и еще Юнию держу.

– Ян, оставь меня! Иначе я буду говорить о любви, пока у тебя не разорвется сердце!

– Хуясе угрозы, Пушок. Заматерела тотально. Даже жаль приземлять… Ангел, – нарочито это старое прозвище вспоминаю. Меня всегда бесило, когда ее так называли. Сейчас, по ходу, и у Юнии те же чувства. – Поздно с сердцем, маленькая. Я вдребезги, Ю.

Вздрогнув, она пытается отшатнуться.

– Ты… Очень странные вещи говоришь, Нечаев! – хочет в чем-то обвинить, чтобы не поехать следом за мной крышей.

Но я упорно преследую.

– Ты моя, Ю. Моя Зая. Я тебя трахну, – выписываю последнее извещение, прежде чем начну рейдерский захват.

– Я тебе не Зая, – звенит остервеневший Пушок. – Ты достал со своими прозвищами… Достал, Ян! Я больше не откликаюсь на чьи-то больные фантазии, ясно?!

Подавшись вперед, сжимаю подбородок Филатовой.

Совпадение или нет, но в этот момент у нее даже волосы на голове электризуются. Взмывают ввысь полупрозрачными и трескучими лучами.

– Нет, Ю, не ясно. Ты – Зая, – давлю интонациями. – Моя разблядившаяся Зая. Въебанная в любовь. Говоришь о ней. Ее же ищешь. Я тебе дам, Ю. Дам столько, что ты, мать твою, нести не сможешь! Ебать тебя собираюсь так часто, что ты свои прекрасные ноги не будешь успевать сдвигать.

– Нет, Ян… Нет… – в голосе слышится паника. – Пусти!

– Не пущу, – повторяю непреклонно. Давая Юнии встать ногами на пол, так же ровно прошу: – Сними юбку.

– Ян…

Не позволяю больше разводить эту муть.

– Снимай, Ю, – требую резче. – Все снимай.

Еще какое-то время смотрит на меня, будто на ублюдка, коим я, несомненно, сейчас являюсь. А потом… Сдавшись, раздевается.

Я тоже избавляюсь от одежды. Не сводя с притихшей Юнии взгляда, распускаю ремень и дергаю вниз молнию. Она розовеет и демонстративно прикрывает веки. Делает вид, что не смотрит, но я же вижу, как то и дело подрагивают ее ресницы. Пока я подтягиваю за ворот и стаскиваю через голову рубашку, нагревается Зая докрасна.

– Боже… Что это, Ян? – задыхается, увидев шрамы у меня на груди и на боку.

Стискивая челюсти, перехватываю тонкие дрожащие пальцы. Не позволяю коснуться. Жалость мне на хрен не нужна. Но из глаз Ю уже падают слезы.

Мать вашу…

И это она еще, блядь, спину не видела!

– Что с тобой было?..

– Успокойся, – рявкаю чересчур грубо.

– Что это? – никак не унимается. – Авария?.. Что?

– Типа того.

– Когда? – душераздирающий вопль.

– Давно.

Юбку с трусами снять успела сама. Не выдавая никаких чувств, стягиваю с ее плеч блузку и полностью освобождаю от лифчика.

– Ян…

Скользнув ладонями по голому телу, прижимаю к себе слишком бережно. Потрясен эмоциями, ощущениями… Едва соприкасаемся, натужно втягиваю запах волос. Нервные окончания в тех местах, где случился контакт, пробиваются через кожу, как грибы после дождя. В воздухе пахнет сыростью. Понимаю, что мне сдавило горло, когда на выдохе толкаю из нутра слишком влажный стон.

– Ян…

– Поцелуй меня, – требую резче, чем того требует ситуация.

И, как ни удивительно, Юния подчиняется. Приподнявшись на носочки, прихватывает мою нижнюю губу и практически сразу скользит мне в рот языком. Я бездействую, наслаждаясь инициативой, которую заставил ее проявить. Но зажатый в боксерах член дергается, выражая, мать вашу, активность за весь организм.

Вздоха удовольствия сдержать не удается.

Юния вздрагивает и, разрывая контакт, опускается обратно на всю стопу. Инстинктивно тянусь за ней. Приподнимая веки, проверяю, в чем дело.

Почему ты остановилась?

Она встречает мой взгляд именно как вопрос.

Мне даже кажется, что отвечает.

Снова поранимся… Страшно…

Сжимая ее талию, требую, чтобы продолжала, несмотря ни на что.

Ю вздыхает, облизывает губы и, прикрывая веки, снова тянется. Встречая ее, в последний момент свои глаза закрываю. Она не торопится. Посасывает и нежно покусывает мои губы. С таким «напором» крайне трудно держать контроль над чувствами. Рассчитываю, что верну толику самообладания, если грубо нырну в ее рот языком. Однако она и тут… Обхватывает губами чрезвычайно ласково. Сосет, но в этом нет ничего пошлого. Я утрачиваю способность сопротивляться эмоциям. Подаюсь, и Ю вбирает мой язык настолько глубоко, что наши губы, сталкиваясь, раскрываются и заворачиваются, а рты сливаются в каком-то чересчур интимном и безумно чувственном поцелуе.

Ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух-ух… Отрывисто и ошарашивающе часто лупит в колокола мое сердце. Не закончив одно механическое сокращение, берется за второе, третье… И так бесконечно.

Казалось бы… Что такого может быть в одном гребаном поцелуе?

Сердце – это, сука, не дверь, которую можно просто взять и открыть. Это надежный навесной замок на дебрях моей души. Фирмач. Но у Ю, мать вашу, есть от него ключ. Та самая игла. Даже без слов вводит, вытягивает содержимое, и оно с громким щелчком распахивается.

Заходи.

И она не медлит. Просачивается.

Едва оказываемся вдвоем взаперти, зависает система.

403[3]. Запрещено.

Экстренное обновление. Зеленый.

Я пьян. Во всех смыслах. Забиваю хер на осторожность. Больше не могу терпеть. Насмотрелся, надышался, напился… Готов умереть.

Разорвав поцелуй, быстро стягиваю брюки. За ними, сжимая челюсти, освобождаю из боксеров дико ноющий от похоти член. Титан весь там: расплавился, стёк. От тяжести хуя с трудом прямо стою.

Сука… А я ведь забыл, когда у меня были такие болезненные эрекции. Думал, что перерос свою маниакальную похоть. Научился думать головой и контролировать тело.

С Юнией Филатовой сбрасываю навыки. Отключаю адекватность.

Просто с ней меня не примитивные фрикции интересуют. Все намного глубже. Намного выше. Намного сильнее.

Желание совокупиться именно с Ю заставляет забывать то, кем я стал.

Знаю, что лишь оказавшись внутри ее тела, закрою потребности, которые из-за невозможности удовлетворить копил годами. Знаю, что ни одна другая с этими проблемами не справится. Знаю, что сорвусь, подсяду и уже не слезу.

Главное, чтобы все это не понимала Ю. Незачем ей эти козыри.

Потянувшись, щелкаю замком у нее за спиной.

– Ян… Мне домой надо… – заметно нервничает.

Прям трясет Юнию, пока я вновь обращаю на нее внимание и сливаю взгляд вниз.

– Смешная ты. Разделась передо мной. Голая стоишь. И теперь запрягаешь про «домой».

– Я разделась, потому что ты меня вынудил это сделать!

– Ты разделась, потому что хочешь, чтобы я тебя выебал. Нравятся твои чулки, – последнее сообщаю будто между делом.

Но смотрю совсем не на них.

Между ног Ю.

Белокурая Зая… В который раз удивляюсь этому пуху. В наш век это, блядь, что-то сродни анахронизму. Но как же меня, мать вашу, вставляет.

Только вот Юния… Потянувшись к выключателю, зачем-то гасит свет.

– Что ты делаешь?

Слова застревают в глотке, когда она, выдав ряд чрезвычайно взбудораженных, почти панических звуков, вдруг хватает меня за член. Хватает за член, как старая Ю могла бы взять за руку.