Текст книги "Закованные в броню"

Закованные в броню
Элена Томсетт

© Элена Томсетт, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

В начале 15 века могущественный Тевтонский Орден крестоносцев, для которого мирное существование было губительным бездействием, разъедавшим изнутри, подобно коррозии, его великолепно отлаженную военную машину, рвался, развивая свою экспансию, на восток. На его пути в этом направлении стояла западнославянская провинция Жемайтия, принадлежавшая Великому княжеству Литовскому.

Великий литовский князь Витовт, принявший христианство из рук Польши и получивший суверенитет государя по договору в Острове 1392 г., вел обширную войну с соседями за расширение своего княжества на нескольких направлениях. Одно время он деятельно сотрудничал со своим западным соседом – немецким Орденом крестоносцев, и даже уступил ему по договору владение этой землей, но жемайты упрямо сопротивлялись латинизации и онемечиванию, и вновь и вновь взывали ко всем европейским государям и самому Витовту о помощи. Ловкий и беспринципный политик, истинный сын своего времени, великий литовский князь попеременно поддерживал, то предавал жемайтов в их освободительной борьбе, используя Жемайтию как своего рода оружие против крестоносцев, своих слишком опасных и динамичных соседей на Западе.

Правители сопредельных с Орденом земель: королевств Польши, Верхней и Нижней Мазовий и Подолии, в интересах безопасности своих территорий стремились сохранить мирные отношения с Орденом, хотя терпение короля самого крупного и сильного из этих государств – Польши, уже подходило к концу. Постоянные раздоры на границах, переходившие в открытые военные столкновения между поляками и комтурами-правителями орденских земель, в начале века, как никогда, стали предметом пристального внимания глав королевства Польши и Ордена. Оба правителя, магистр Ордена и польский король, были обеспокоены тем, чтобы эти пограничные столкновения не спровоцировали открытой войны. Орден опасался, что в этом случае, воспользовавшись обстановкой, ему в спину ударит вероломный Витовт, а затем по очереди начнут предавать владетели других соседних славянских государств, противившихся усилению немецкого влияния в своих землях, ибо война с Польшей, при всем могуществе Ордена, обещала быть изнурительной и долгой. Польский король, в свою очередь, не хотел войны. Польша традиционно поддерживала христианизаторскую миссию Ордена в прибалтийских землях, где, по существу, располагались владения литовских и русских князей, оказавших неожиданно сильный и организованный отпор врагу.

Блокированный в своей экспансии, Тевтонский Орден крестоносцев, тем не менее, не мог остановить маховика своей военной машины – он должен быть сражаться, чтобы жить, следовательно, он должен был найти себе противника. Князья обеих Мазовий, Силезии, владетели Польши, Венгрии, Чехии, восстанавливаемые друг против друга коварными орденскими послами, старавшимися использовать вековые противоречия и соседские свары между ними в своих целях, склонялись к тому, чтобы снова и снова принести в жертву Ордена непокоренную литовскую Жемайтию, раз уж никак не получалось отдать Литву.

Часть I. Племянница Гневского комтура

Глава 1
Последнее путешествие панны Ставской

Приграничные земли Польши и

Тевтонского Ордена, декабрь 1401 г

Эвелина, дочь королевского воеводы пана Ставского, не помнила тот момент, когда на них напали. Она спокойно спала в крытом зимнем возке, который под охраной вооруженных людей ее отца, вез ее из имения ее тетки под Ольштыном, где она гостила, домой, в Познань. Все произошло так быстро, что она даже не успела ни опомниться, ни как следует проснуться. Храп лошадей, крики и стоны раненых, грубая брань, гортанные голоса, разговаривающие на немецком, который она прекрасно знала, и еще каком-то другом языке, который был ей незнаком. И наконец, раздвинутые грубой рукой полы ее теплого зимнего возка, а затем – сильная мужская рука, которая вырвала ее из теплого гнездышка одеял и, одновременно с тем, навсегда из розового уютного мира ее детства. Очутившись босиком на снегу, она, четырнадцатилетняя девчонка, дико озиралась по сторонам, пытаясь определить, где она и что происходит. Но видела лишь темную холодную декабрьскую ночь, тесно сомкнувшуюся вокруг нее густой зимней мглой; свет факелов, бьющийся на ветру; истоптанный конями и людьми снег вокруг перевернутого возка и неясные силуэты конных рыцарей, некоторые из которых были в белых плащах с черными крестами, а некоторые просто в темной броне, наседавших на нее храпящими и фыркающими, прядающими ушами конями, дыхание которых белыми клубами облаков стояло в морозном воздухе. Из всех людей, путешествующих с ней, она одна пока была жива.

Один из всадников в темной одежде соскочил с коня, и в ту же минуту факел в его руке, подсунутый прямо ей под нос, осветил ее лицо, заставив ее зажмуриться.

– Это она, – коротко сказал неизвестный по-немецки и скомандовал остальным: – Бросайте все и уходим. Дайте знать комтуру, что девчонка у нас.

«Комтуру? – смутно удивилась Эвелина, когда ее, подхватив с земли, как мешок, забросили поперек седла одного из воинов в темной броне, – Какому комтуру? Что происходит? Это, наверное, сон, дурной сон, потому что она слишком много съела за ужином. Но во сне не бывает так холодно и страшно, и никто не…»

Она не успела додумать свою мысль до конца, ее рот автоматически открылся в диком вопле, огласившем окрестный лес. Рыцарь, уложивший ее поперек седла, вздрогнул от неожиданности, выругался и сильным ударом по голове заставил ее замолчать, погрузив в спасительное небытие бессознания.

Очнулась она уже в тепле. Она сидела, или точнее, полусидела на широкой лавке или узкой кровати, в полной темноте она так и не могла определить, что же это было. Ее руки были туго замотаны за спиной, но ноги, к счастью, свободны. Эвелина поднялась на ноги и, морщась от боли в стянутых запястьях, наощупь стала двигаться в темноту. Ее длинные волнистые светлые волосы, распустившиеся во время тряски на крупе коня рыцаря, падали ей на лицо, глаза, она мотала головой из стороны в сторону, досадливо сдувала их с лица – руки были связаны, так что она не могла поправить волосы. Наткнувшись лбом о стенку и изрядно ударившись, она обругала себя за неосторожность и потихоньку двинулась вдоль стены. Через некоторое время, к своей величайшей радости, она на ощупь нашла косяк – это значило, что рядом с ней была дверь. Обнаружив дверь, Эвелина навалилась на нее всем своим весом и в следующую минуту головой вперед вывалилась наружу, в слабо освещенный, пустой, вымощенный каменными плитами коридор. Проклиная собственную неловкость и невезучий день, Эвелина кое-как сумела вновь подняться на ноги. Поскольку она не имела привычки передвигаться с завязанными за спиной руками, это было чрезвычайно трудным и утомительным занятием – ей пришлось сначала привалиться к стенке и, опираясь на нее своим телом, потихоньку встать сначала на одну ногу, затем на другую, делая все это в страшно неудобном, согнутом вперед положении. Очутившись, наконец, на ногах, она осторожно, стараясь ступать как можно тише, пошла вперед по коридору.

Коридор оказался неожиданно коротким, не успела она ступить и дюжины шагов, как он раздвоился, и Эвелина очутилась на перекрестке, не зная, какое направление ей выбрать – длинные полутемные туннели шли в противоположные стороны, расходясь практически под прямым углом, и выглядели абсолютно одинаково и зловеще. Недолго думая, Эвелина повернула направо. Через некоторое время ей показалось, что туннель начал медленно, но ощутимо спускаться вниз, словно вел в подземелье. Стены по обе стороны коридора казались более темными и словно влажными. Факелы на стенах попадались все реже и реже. В добавление к этому туннель начал сужаться. Скороговоркой читая про себя молитву, отчаянно труся, Эвелина, тем не менее, упрямо двигалась вперед. Наконец, когда туннель сузился до размеров кошачьего лаза, она без колебаний встала на колени и поползла. Мозг работал четко и ясно: живя с отцом почти на самой границе с землями ордена, Эвелина наслушалась огромное количество историй о похищении рыцарями детей и подростков из знатных и богатых семей с целью получения выкупа. Слышала она и историю Дануси, которую рассказывал отцу сам рыцарь Мацко из Богданца. Она четко сознавала, что поскольку она девушка, ситуацая, в которую она попала, чревата для нее опасными неожиданностями. И хотя она была абсолютно уверена в том, что она крепче Дануси и вынесет все, что угодно ради своего спасения, она понимала, что должна использовать любой, даже самый малейший шанс для побега. Отец, несомненно, начнет искать ее через несколько дней, когда осознает, что от тетки она уехала, но дома не появилась, а затем обнаружит трупы своих людей. До тех пор она должна постараться помочь себе сама, тем более что она всегда гордилась тем, что по бабушке приходилась родственницей русской жене князя Витовта-Александра Анне Святославне, подвигами которой в плену у крестоносцев она так восхищалась. Эвелина была уверена в том, что не посрамит отважной и изобретательной литовской княгини. Поэтому, сжав зубы, чтобы они не клацали от страха и возбуждения, подобрав полы суконной юбки, она упрямо ползла вперед, справедливо полагая, что у каждого лаза есть начало и есть конец. Узкий и низкий коридор, по которому она двигалась, не был похож на звериную нору, значит, у нее есть шанс дождаться, когда она закончится.

Эвелина не знала, сколько времени прошло, час, два или все три, когда она вылезла из зарослей кустарника, прикрывавшего дыру, которой заканчивался этот странный подземный ход. Вся исцарапанная, с оборванным подолом платья и растрепанными волосами, в которые набились крохотные комочки земли и пыли, так и не вставая с колен, она быстро огляделась по сторонам. Вокруг нее тесным строем смыкались деревья, высокие, тонкие, уходящие макушками в небо. Трещала под ногами сухая листва характерного для леса толстого ковра из сухих веточек, обломков шишек, ягеля, травы и еще всякой всячины, устилавшая землю. Дороги не было. По одну сторону от нее земля круто уходила вверх, все также густо покрытая плотным строем деревьев, стоящих ряд к ряду, словно воины плечом к плечу. По другую сторону земляная поверхность круто обрывалась вниз, и сквозь тонкие стволы деревьев она могла видеть, как глубоко на дне лощины текла небольшая, бурлившая по камням речушка. Эвелина еще раз растерянно осмотрелась.

Местность выглядела абсолютно безлюдной и казалась необитаемой. Глубоко вздохнув от огорчения, она почувствовала себя такой одинокой и неимоверно уставшей, что уселась на землю недалеко от выхода из подземного хода, и, свернувшись в клубок от холода, подтянув колени к подбородку, постепенно согрелась и мгновенно уснула.

Пробуждение не было особенно приятным: зевая во весь рот и поеживаясь от утреннего холода, Эвелина с гримасами растирала затекшие руки и ноги. Ремень, стягивающий ее запястья, она с большим трудом стянула еще перед тем, как улечься спать, и теперь внимательно рассматривала его, пытаясь придумать, каким образом его можно использовать. Так и не найдя ему никакого применения, Эвелина решила снова пуститься в путь. Никакого плана, куда идти, у нее не было, поэтому она решила попытать счастья, взобравшись на крутой бугор с другой стороны. Это оказалось для нее не так уж и просто. Вся в поту, пыхтя как загнанная лошадь, она продиралась сквозь деревья, пока, наконец, не очутилась на верхушке долгожданной насыпи. И тут же остановилась, не веря своим глазам.

На вершине бугра действительно проходила дорога, причем довольно широкая дорога, поскольку вдалеке виднелись очертания крепостных стен какого-то города. Эвелина могла поклясться, что это не Познань и не Ольштын. В настоящий момент дорога была пустынна. Не считая десятка вооруженных до зубов всадников, которые безмолвно стояли прямо посередине дороги, словно поджидая, пока Эвелина поднимется вверх.

Эвелина быстро обернулась, чтобы пуститься бежать вниз с холма, рискуя при этом поломать себе кости, но несколько сыромятной выделки петель со свистом взвились в воздух и затем обвились вокруг ее плеч, пояса и колен. Она едва удержалась на ногах. Вздернув голову, постаравшись придать себе максимально более независимый вид, какой только можно было изобразить в ее незавидном положении, она стала с достоинством ожидать, когда всадники приблизятся к ней. Все из них, кроме одного, оставшегося на коне, спешились, и по их одежде Эвелина с удивлением узнала в них простых ландскнехтов. Среди них не было ни одного человека в белом плаще.

Когда они приблизились к ней, Эвелина вздернула подбородок еще выше и как можно холоднее, стараясь, чтобы ее голос не дрожал, а звучал с гордыми взрослыми интонациями, сказала:

– Я происхожу из знатной шляхетской семьи! Меня похитили! Если вы отведете меня в Познань к моему отцу, воеводе Ставскому, живой и невредимой, вы получите за меня богатый выкуп.

К ее удивлению, солдаты расхохотались.

– Сомнений нет, это та самая девчонка, – пробормотал один из них голосом, в котором явно чувствовалось удовлетворение, и, доставая из-за сапога лошадиный кнут, довольно добавил: – Надо ее связать и заткнуть рот. В прошлый раз я чуть не оглох от ее воплей.

– Постой, Вилс, – скороговоркой перебил его самый низенький, словно опасаясь, что его не будут слушать. – Может быть, нам стоит как следует проучить ее за побег? Разреши мне?

Солдаты захохотали, а Эвелина вздрогнула от нехорошего предчувствия, хотя не могла слышать содержания разговора. Она лишь видела, как внезапно вся группа ландскнехтов пришла в непонятный экстаз – все они размахивали руками и, столпившись возле командира, что-то кричали на различных диалектах Германии гортанном немецком языке.

– Молчать! – перекрывая их голоса, басом заорал командир. – Ты что, совсем мозгов лишился, Ланс?! Брату Ротгеру это не понравится!

Потом он повернулся к Эвелине и, приподнял концом ручки кнута к себе ее лицо, коротко и свирепо сказал:

– Будешь орать или брыкаться – убью. Поняла?

Эвелина, как зачарованная, уставилась в его лицо, красное и обветренное от частого пребывания на свежем воздухе, бородатое и сердитое, с темными глазами, на которые свисали пряди немытых волос.

– Значит, это похищение? – дерзко сказала она ему в лицо. – Вас найдут и накажут! Мой отец служит польскому королю!

Вилс некоторое время в задумчивости смотрел в необыкновенные серебристо-голубые глаза юной девушки, светловолосой, с тонкими чертами лица, красивой, словно принцесса из сказки, а потом поднял руку и все той же рукояткой кнута несильно ударил ее в висок. Потеряв сознание от удара, Эвелина без звука упала к его ногам.

Эвелина очнулась от яркого утреннего солнечного света, бившего ей в лицо и разбудившего ее. Морщась от сильной головной боли, она пыталась сосредоточиться и вспомнить, что с ней случилось, и почему она лежит в кровати в незнакомом ей месте.

Она огляделась вокруг себя, внезапно осознавая всю роскошь покоев, в которых находилась. Стены и потолок комнаты были обиты золотистым сукном с тиснеными на нем розами. Лучи яркого солнечного света, струившиеся из открытого окна, придавали стенам волшебное золотистое свечение, словно теплым светом пронизывающее всю атмосферу комнаты. Кровать Эвелины, массивная, но изящной работы, с затейливым балдахином, в расцветке штор которого преобладал такой же теплый золотистый оттенок, стояла почти напротив окна, у стены. Последнюю оставшуюся стену занимало огромное, венецианской работы зеркало в высоту человеческого роста. На полу возле кровати, под окнами, стояли букеты цветов в вазах, глиняных горшках, плошках, букеты и кусты роз, преимущественно белых и розовых, а на маленьком, изящной работы столике у изголовья кровати рядом с мраморной скульптурой Дафны, убегающей от Аполлона, по виду настоящего произведения античного искусства, распласталась, раскинув вовсе стороны ветки, усеянными шипами, великолепная королевской красоты чайная роза, вся усыпанная крупными бело-розовыми бутонами. Вдоль стены, укрепленные на витых золотистого цвета канделябрах, покоились толстые восковые белые свечи, которые обычно делались в монастырях.

Вздохнув, ибо варварское великолепие этой комнаты подавляло ее, Эвелина вылезла из кровати и подошла к зеркалу. Из глубины благородного хрусталя на нее смотрела молодая девушка с длинными светлыми волосами, распущенными по плечам, бледная и красивая, но это не была уже прежняя Эвелина, очаровательная девочка с лукавой улыбкой и светящимися от счастья смеющимися голубыми глазами. Изумленная метаморфозой, Эвелина подошла поближе. Собственное лицо, смотревшее на нее из отражения в зеркале, казалось ей родным и чужим одновременно, подобно тому, как происходит при встрече с друзьями, которых мы не видели по нескольку лет. Это было, несомненно, ее лицо, но, одновременно, словно лицо другой девушки, похудевшее, измученное, но в то же время прекрасное уже взрослой красотой, а не детской привлекательностью. Внезапно, она вспомнила. Ночь, ландскнехты, похищение. Где она?! И что же с ней произошло после того, как Ланс ударил ее?! Ее изнасиловали?! Что с ней сделали и почему она здесь, а не в тюрьме какого-нибудь рыцарского замка?! Кто ее похититель?! Она еще долго всматривалась в прозрачную чистоту стекла, раздумывая о том, что же ей теперь делать. Отец, несомненно, уже ищет ее. Он выкупит ее в любом состоянии, но что она будет делать, вернувшись домой? Ни о каком браке теперь, разумеется, не может быть и речи, ей лучше постараться забыть своего богатого молодого жениха, придворного короля Ягайло, брак с которым так старательно и любовно готовил для нее отец. В монастырь она тоже не пойдет. Возможно, удастся, не раскрывая отцу правды о том, что произошло, уговорить его оставить ее жить в одном из удаленных поместий в Литве?

Так ничего не придумав, Эвелина вернулась в постель и постаралась заснуть. Однако стоило ей закрыть глаза, как двери в ее спальню распахнулись, впуская шебечущую стайку девушек из прислуги. Эвелина с изумлением смотрела на принесенную ими небесно-голубого цвета тунику, усыпанную пылинками вкраплений серебра, которую они разложили на кровати для того, чтобы она могла надеть ее поверх пенно-снежной белизны нижнего платья, тоже принесенного ими с собой. Девушки проворно извлекли ее из постели, умыли, переодели в роскошную одежду, расчесали волосы, оставив их свободно виться вокруг ее лица, падая на плечи и грудь, и одели ей на голову узкий золотой обруч, удерживавший тончайшее полотно головного покрывала. Затем ее вывели из комнаты и повели вдоль по коридору, где Эвелина увидела рыцаря в белом орденском плаще с черным крестом. Первым ее побуждением было отшатнуться от него и убежать прочь, но она быстро взяла себя в руки и с каким-то болезненным интересом посмотрела ему в лицо. Она была готова поклясться, что никогда в жизни не видела этого человека. Он знаком предложил ей последовать за собой.

Пройдя вслед за ним по длинным гулким коридорам замка, сворачивающим все время куда-то налево под прямым углом, Эвелина и ее провожатый очутились перед неплотно прикрытой дверью, из-под которой виднелся свет и слышались голоса. Рыцарь кивком указал Эвелине на дверь и удалился.

Глубоко вздохнув для храбрости, Эвелина открыла дверь и вошла в залу, украшенную внутри толстыми пестрыми коврами, лежащими на полу шкурами медведей и, что сразу же бросилось ей в глаза, висевшим на протовоположной от входной двери стене охотничьим трофеем хозяина замка, которым он, несомненно, весьма гордился – огромными лосиными рогами. От стола, находившегося в самом центре залы, которую она определила как трапезную, поднялся и поспешил ей навстречу человек с распростертыми для объятий руками. Он был невысокого роста, довольно крепкий на вид, немолодой, с хищным загнутым на конце носом и маленькими глазами. Эвелина с первого взгляда определила, что это вовсе не ее отец. Тем не менее, приглядевшись к нему, она с удивлением должна была признаться, что она его знает.

– О, Эвелина! О, мое дорогое дитя! – воскликнул Карл фон Валленрод, комтур города Гневно, подходя к Эвелине и заключая ее в мягкие отцовские объятья. – Какое счастье, что я, наконец, нашел тебя!

Комтур Валленрод был одним из многочисленных знакомых ее отца, которых он имел среди немцев, принадлежащих к членам Тевтонского ордена крестоносцев. Жизнь в приграничной полосе научила воеводу Ставского стараться завести если не друзей, то союзников на стороне Силезии, занимаемой Орденом. Как сосед, комтур Гневно был вовсе не плох. Он был сговорчив, покладист, и не задира. Пан Ставский даже установил с ним особый род полу-дружеских взаимоотношений, которые хотя и не позволяли им ходить семьями в гости друг к другу, подобно обычным соседям в отдаленных глубинных районах Польши, но были весьма полезны в случае необходимости оказания мелких, но порой так необходимых услуг. Комтур был довольно частым гостем в семье пана Ставского, состоявшей из его единственной обожаемой дочери Эвелины.

Поэтому, увидев и узнав Валленрода, Эвелина почувствовала неизмеримое облегчение. Появление комтура из Гневно могло означать только одно – отец знает, где она и прибудет, чтобы забрать ее, со дня на день, с минуты на минуту.

Она также протянула руки по направлению к Валленроду и с чувством сказала:

– Я так рада вас видеть, господин комтур! Вы не представляете, что мне пришлось пережить!

– О, дорогая моя! – растрогался комтур, охватив Эвелину за плечи и подводя ее к столу. – Садись и поешь со мной, и расскажи, что с тобой произошло. Как это случилось, что всегда такой осторожный воевода Ставский отправил тебя одну? Ты что-нибудь знаешь о тех людях, которые пытались тебя похитить?

Эвелина отрицательно покачала головой.

– Боюсь, что нет. А где мой отец?

– Полно, полно, деточка, – замахал руками комтур, – ты же знаешь, я послал за ним, и он прибудет, как только сможет. А пока, дорогая моя, ты ведь не откажешься исполнять роль хозяйки дома в моем скромном жилище? Беда в том, что у меня, как у всякого подлинного члена Ордена, нет семьи, но по роду своего положения я должен принимать много гостей. Ты ведь не откажешь в маленькой услуге своему дядюшке Валленроду, правда, девочка моя?

Таким образом, Эвелина совершенно неожиданно для самой себя получила в распоряжение замок комтура в Гневно. Отказаться от подобной мелкой услуги человеку, от которого теперь зависела ее дальнейшая судьба, даже не пришло ей в голову. Кроме того, познанский воевода, также живший холостяком, очень рано приучил Эвелину к исполнению подобного рода обязанностей. Это не требовало от нее каких-либо дополнительных усилий – она исполняла роль хозяйки дома так же естественно, как дышала. Понимая, что гневский комтур принадлежит к европейскому рыцарству, она согласилась носить европейскую женскую одежду, и старалась вести себя по всем правилам европейского этикета, принятого при дворах в немецких княжествах, благо, сопровождая отца в многочисленных поездках к его союзникам и знакомым из Силезии, она имела прекрасную возможность наблюдать все их обычаи. По-немецки же она говорила свободно с детства.

Комтур, в свою очередь, даже не старался скрывать свою пылкую благодарность ей за это. Он дарил ей цветы, маленькие подарки-безделушки, покупал ей прекрасные платья, драгоценности, уверяя, что они являются всего лишь частью того образа очаровательной хозяйки его замка, который отныне создан в умах и памяти людей, познакомившихся с нею лично. Как-то раз, на одном из приемов местной рыцарской верхушки, он по-рассеянности даже назвал Эвелину своей дорогой племянницей. Она промолчала, ибо ей показалось, что комтур был не совсем трезв.

Прошло еще несколько месяцев, а ответа от отца все не было, он не приезжал сам и не присылал никого, кто хотя бы мог объяснить ей, что происходит. Эвелина начала беспокоиться.

Однажды, уже где-то в середине лета, оставшись наедине с комтуром во время завтрака, она озабоченно спросила, передавая Валленроду чашечку с дымящимся чаем:

– Разве не удивительно, господин комтур, что мой отец все еще никак не найдет время, чтобы приехать и забрать меня отсюда? Признаться, я начинаю думать, что происходит нечто странное. Это так не похоже на моего отца!

Широкое, цветущее здоровьем лицо комтура омрачилось.

– Разве тебе плохо у меня, деточка? – обеспокоенно спросил вместо ответа он.

Эвелина поправила выбившийся из прически локон и рассудительно заметила:

– Дело совсем не в том, плохо или хорошо мне у вас, господин Валленрод. Вы прекрасно ко мне относитесь, вы замечательный человек и разумный хозяин, но я должна вернуться домой.

Комтур некоторое время помолчал, не притрагиваясь к еде, и слегка наигрывая кончиками пальцев по белой скатерти на столе, выбивая мелодию или просто стремясь погасить свое беспокойство.

– Почему ты так стремишься домой, дорогая моя? – наконец спокойно спросил он. – Ты ведь помнишь, что произошло с тобой в злополучном гневском лесу? Я тоже знаю это! Поверь мне, я совсем не думаю, что это была твоя вина! Я даже распорядился повесить этих ублюдков-ландскнехтов, всех до одного! Но после того, что произошло, что может ожидать тебя в Польше? Сожаление, если не гнев отца. Потерянный жених, прекрасная партия, не спорю, но, поверь мне, как только обнаружится, что ты не девственница, он откажется от тебя. И что потом? Монастырь, не правда ли, дорогая моя? Ты так красива, ты так сказочно красива, моя дорогая Эвелина, ты не заслуживаешь подобной участи! Твоя красота необыкновенная, чарующая и дурманящая, как экзотический цветок. Я понял это еще в тот момент, когда впервые увидел тебя девчонкой два года назад в доме твоего отца. И ты станешь еще красивее, поверь моему опыту. Ты хорошеешь с каждым днем, проведенным в моем доме! Я дам тебе все, что ты пожелаешь: драгоценности, платья. Почему бы тебе не остаться со мной? Жениться на тебе я не могу: как рыцарь ордена я принимал монашеский обет. Но никто и никогда не узнает в блистательной, ну скажем, племяннице комтура Валленрода, той польской девочки-подростка, которой ты была год назад.

Ошарашенная его словами, Эвелина молчала. В ее уме постепенно зрело страшное подозрение, основанное на обрывках фраз, которые она слышала от своих похитителей. Их голоса с неожиданной силой вновь зазвучали в ее памяти: «Это она! Бросайте все и уходим… Дайте знать комтуру, что девчонка у нас…», а затем от неизвестного, названного просто вашей милостью на дворе замка: «Что ты с ней сделал Вилс?! Уезжайте немедленно! Пока комтур не велел четвертовать вас всех за то, что вы с ней сделали!» Комтур! Кто был тот таинственный комтур, которому нужно было дать знать, что она похищена? Кто же иной, как не Валленрод! Он хочет оставить ее у себя, он приказывает похитить ее, месяцы прошли, а отец все не едет за ней. Сейчас Эвелина готова была поклясться, что Валленрод даже не дал отцу знать о том, что она находится у него. Теперь он уговаривает ее остаться с ним, он внушает ей, что у нее нет иного выхода: она обесчещена и изнасилована солдатами в лесу. Хотя она сама ничего подобного не помнит. Подозрительный мозг Эвелины заработал четко и ясно. Что там сказал Вилс незнакомцу, которого он назвал вашей милостью? Что-то вроде того, что он приказал проучить ее за побег. Если у Валленрода хватило наглости похитить ее, он вполне мог приказать своим солдатам ее изнасиловать. Но зачем?! Эвелина не сомневалась, что ее отец готов был заплатить любой выкуп за то, чтобы получить ее назад целой и невредимой.

Ход ее мыслей внезапно изменился, и все стало на свои места. Если она расскажет отцу, что произошло в лесу под Гневно, разразится ужасный скандал. Она – не простая паненка из захудалого замка, она дочь одного из известных вельмож польского короля. Она была похищена и изнасилована людьми, принадлежащими к Ордену крестоносцев. Она сохранила рассудок и может говорить, может обвинить того, кто это сделал. У Эвелины упало сердце, когда она подумала, что теперь она, пожалуй, представляет определенную опасность для Валленрода и его людей. Если бы он хотел выкуп и похитил ее ради выкупа, как это делали некоторые рыцари Ордена в приграничных с Польшей землях, он бы ее и пальцем не тронул. Он бы сразу послал людей к ее отцу с требованием выкупа, возможно, астрономической суммы, но он бы берег ее как зеницу ока. Но он не послал за отцом и ничего не говорит о выкупе. Он не собирается ее убивать, он хорошо обращается с ней. Он предлагает ей остаться в его замке. Что, черт возьми, происходит?

– Что вы от меня хотите, господин комтур? – непроизвольно вырвалось у нее, когда она дошла в своих размышлениях до этого места.

Валленрод ответил мгновенно, словно ждал этого вопроса или мог следить за течением мыслей в ее голове по выражению ее лица.

– Ты умная девочка, Эвелина, – в его голосе звучала бархатистость, скрывающая острые когти хищника. – Ты умеешь слушать и делать выводы. Ты ведь уже поняла, что произошло, не правда ли? Я видел это по твоим глазам.

– Я задала вам вопрос! – резко сказала Эвелина.

Валленрод весь так и залучился светлой отеческой улыбкой.

– Я хочу тебя, моя прекрасная Эвелина. У меня нет семьи. А мне так не хватает рядом такой очаровательной девочки, как ты.

«Он сумасшедший!» – с испугом подумала Эвелина, глядя в его добрые голубые глаза.

– Разве я был груб с тобой? – продолжал комтур с легким укором. – Разве я хотел причинить тебе вред? Я позволил тебе жить в моем прекрасном доме и обращаюсь с тобой, как со своей собственной дочерью. Почему же ты выглядишь такой испуганной, дитя мое? Я не собираюсь тебя обижать. Поверь мне, этот ужасный инцидент в гневском лесу вовсе не был спланирован мною заранее, эти варвары должны были лишь немножко испугать тебя, чтобы в твою умненькую головку больше не приходила идея убегать от меня.

– Но у меня есть отец, которого я люблю! У меня есть мой дом! – со слезами на глазах сказала Эвелина.

– Дорогая моя! – вскричал комтур, на глаза которого, к удивлению Эвелины, тоже навернулись слезы. – Разве же я не понимаю тебя! Очень хорошо понимаю! Но ведь отец упрячет тебя в монастырь! Тебя, такую красавицу, такую умницу! Ты – просто совершенство, ты настоящий цветок, прекрасная белая роза, великолепный и душистый полураспустившийся бутон!

Комтур остановился на секунду перевести дыхание, словно не замечая, с каким испугом и отчаяньем смотрит на него Эвелина.