Текст книги "Закованные в броню"

Глава 8
Прогулка

Мальборг,

земли Ордена, конец мая 1404 г

Когда Эвелина спустилась к обеду в зал Большой трапезной во второй половине следующего дня, леди Рейвон встретила ее насмешливой улыбкой.

– Ну, наконец-то! Наш очаровательный господин польский посол уже выжег дырку своим взглядом на твое пустое кресло!

Опустив глаза, Эвелина заняла свое место за столом и ничего не ответила. Леди Рейвон пожала плечами и занялась дегустацией блюда, которое лакей тут же поставил перед ней, а затем и перед Эвелиной. Прошло некоторое время, прежде чем Эвелина отважилась бегло взглянуть через полуопущенные ресницы в сторону, где, по-обыкновению, сидел князь Острожский, и с облегчением перевела дыхание. Польский посол о чем-то оживленно разговаривал с бароном Ротенбургом, не обращая никакого внимания на нее, и к их беседе с видимым интересом прислушивались соседи.

Эвелина успокоилась и взялась за вилку и нож, отдавая должное кулинарному искусству дворцового повара. «Я определенно сошла с ума, – напряженно размышляла она, машинально, не чувствуя вкуса, пережевывая нежнейшее мясо седла барашка. – Только этим и можно объяснить то, что вчера ночью я прыгнула к нему в постель. Господи Всемогущий! Валленрод прибьет меня на месте за подобный проступок!» Особенно после того памятного разговора с магистром, когда Конрад фон Юнгинген сказал комтуру о том, что польский посол намерен просить у него руки Эвелины. Она вспомнила апоплексический удар, который чуть не получил после этого разговора с магистром комтур Валленрод, и ее настроение немного улучшилось. «В конце концов, что сделано, то сделано», – философски подумала она. По-крайней мере, у поляка хватает такта не афишировать их отношения. Комтура в настоящий момент нет в замке, и все еще может сойти ей с рук, если она будет достаточно ловкой и сумеет, воспользовавшись помощью князя Острожского, ускользнуть с ним в Польшу, а затем и в Литву.

Эвелина тряхнула головой, отгоняя докучливые мысли, и тут же заметила быстрый взгляд темных, внимательных глаз польского посла, на миг скользнувший по ее лицу.

– Ты поедешь с нами на прогулку, Эвелина? – услышала она рядом с собой голос леди Рейвон. – Так, ничего особенного, просто небольшой пикник в лесу на другой стороне Ногаты. Хотя общество, надо сказать, самое избранное. Ульрих фон Юнгинген, мессир де Лорш, мой муж, тоже, согласись, не последний человек в замке, Карл фон Ротенбург, с которым никогда не приходится скучать, наш очаровательный польский посол и еще десятка два рыцарей и дам. Фрау Амалия Альгейм, в том числе. И господин великий казначей. Погода великолепная. Ты едешь?

– Пожалуй, да.

Эвелина положила на полуопустошенную тарелку нож и вилку и поднесла к губам салфетку.

– Бьюсь об заклад, поляк будет кружиться возле тебя, как пчела возле ложки с медом, – подмигнув, сказала ей леди Рейвон, вставая из-за стола.

Леди Рейвон ошиблась. Когда кортеж праздных придворных собрался во дворе замка, и процессия сформировалась, князь Острожский оказался позади Эвелины и леди Рейвон, рядом с европейскими рыцарями и Карлом фон Ротенбургом. По одну сторону от Эвелины гарцевал на черном аргамаке великий казначей фон Вобеке, по другую, рядом с леди Рейвон, находился ее муж, высокий, сухопарый, молчаливый англичанин, командир Белого отряда, пришедшего из Англии с целью помочь рыцарям Ордена воевать с язычниками в Литве. Герцог Ульрих фон Юнгинген и графиня Амалия Альгейм были соседями Эвелины и леди Рейвон впереди.

После почти получасовых приготовлений, во время которых оруженосцы рыцарей носились взад-вперед, как стрижи, доставая забытое или доделывая недоделанное, Ульрих фон Юнгинген, наконец, дал сигнал к отправлению.

В воротах они оказались одновременно с отрядом тяжеловооруженных итальянских рыцарей, также отправлявшихся прочь из замка, но, судя по качеству и обилию их брони и оружия, вовсе не на прогулку, а на войну.

– Один из отрядов, посланных на подкрепление комтуру Вернеру фон Теттинхему в Литву, – уловила Эвелина отрывок фразы, которую произнес, обращаясь к графине Амалии, галантный брат великого магистра.

Пока они ожидали, когда опустят мост, европейские рыцари из кортежа придворных переговаривались с итальянцами, расспрашивая их о цели похода, о сроках возвращения, давали им советы и шутливые напутствия. Итальянцы, кто в шлемах с поднятыми забралами, кто вообще пока без шлемов, охотно шутили и смеялись, предвкушая грядущие сражения и возможность легкой наживы. Один из них, совсем еще мальчик, тот самый, который во время обеда, даваемого в честь представления польского посла, так искренне пожалел о том, что крестить в Польше и Московии уже некого, сеньор Бартоломео Контарини, застенчиво улыбнулся и отважился помахать рукой Эвелине, с которой у него установились добрые, дружеские отношения. Она прекрасно говорила по-итальянски и была так красива, что впечатлительный итальянский мальчик сразу же влюбился в нее и объявил ее своей дамой сердца. Оказалось, что он происходил из знатного римского рода Контарини, к венецианской ветви которого принадлежала покойная мать Эвелины. После того, как юноша узнал об этом, он стал относиться к ней, как к обожаемой старшей сестре, раз в неделю посылал ей цветы и приглашал на все мероприятия итальянцев, чем весьма раздражал подозрительного комтура.

В ответ на приветствие сеньора Бартоломео, Эвелина также улыбнулась и помахала ему рукой. Юноша зарделся ярким мальчишеским румянцем, а в душе его взыграло столь понятное для семнадцатилетнего юнца непреодолимое желание сейчас же, на глазах своей дамы сердца, совершить незабываемый подвиг, который будут воспевать в столетиях, или, по-крайней мере, показать ей, какой он красивый, ловкий и сильный.

К тому времени мост спустили, и кортеж придворных, давая дорогу военному отряду, немного посторонился, пропуская его вперед, а затем пристроился в арьергарде. Сеньор Бартоломео еще раз обернулся, чтобы последний раз взглянуть на Эвелину, увидел ее улыбку, все еще поднятую в приветствии, затянутую в белый шелк перчатки руку, и неожиданно решил, что пришло время действовать. Он поднял на дыбы своего коня, заставил его развернуться по направлению к кортежу придворных, и гордо отсалютовал Эвелине своим тяжелым старинным мечом, доставшимся ему от предков, эфес которого был усыпан бриллиантами чистой воды. Его огромный каурый жеребец, обычно спокойный, внезапно испугался обилия людей, близости реки, сверкания и отблесков на солнце доспехов и оружия, и сделал пару громадных скачков в сторону, расстраивая ряды итальянцев, а затем загарцевал на месте, тщетно усмиряемый рукой всадника, рассерженного тем, что конь не желает ему повиноваться. По молодости и неопытности, сеньор Бартоломео натянул поводья слишком сильно и повредил чувствительные ноздри животного. Жеребец взревел от боли и, уже ничего не видя перед собой, рванулся вперед, сделал несколько судорожных скачков взад, вперед, вбок, и в следующее мгновение всадник с конем уже летели вниз с моста, с расстояния в несколько десятков метров, туда, где бурлила неспокойная вода глубокой Ногаты.

Все это произошло так быстро, что улыбка не успела сойти с губ Эвелины. Итальянцы, как один, ахнули и столпились, разрушив стройные ряды воинского построения, на краю моста. Кортеж придворных, моментально рассыпавшись, присоединился к ним.

Леди Рейвон, бледная, прикрыв рот рукой, неотрывно смотрела вниз, где расходились круги от ушедших от удара под воду молодого рыцаря и его коня. Итальянцы вокруг заголосили, закричали, заламывая руки и указывая в направлении падения. Эвелина, с бьющимся где-то возле горла от ужаса сердцем, заледеневшим взглядом, до рези в глазах, уставилась на неспокойную рябь воды, словно надеясь, что случится чудо, и сеньор Бартоломео, живой и здоровый, вынырнет сейчас из воды и улыбнется ей ясно и светло, как умеют улыбаться не знающие жизни семнадцатилетние мальчики.

– Он утонет! – услышала она рядом с собой голос великого казначея Ордена фон Вобеке. – Если уже не утонул. Доспехи слишком тяжелые, он не сможет избавиться от них самостоятельно, кроме того он на коне. Глупый мальчишка!

– Но ведь кто-нибудь из рыцарей мог бы ему помочь, – непослушными губами прошептала Эвелина. – Кто-то из его друзей, оруженосцев. Он богат, этот мальчик, они получат хорошее вознаграждение!

– Итальянцы все в доспехах, пока они станут их расшнуровывать, юнец успеет отдать богу душу, да и не будет никто из них ради него снимать доспехи! Что же до оруженосцев, надо быть сумашедшим, чтобы прыгать с моста с такой высоты, кроме того, редко кто из них умеет плавать.

– Плавать достаточно хорошо, чтобы достать его со дна, – с мягким французским акцентом сказал по-немецки рыцарь де Лорш с сожалением в голосе. – Бедный мальчик! Если бы на реке были рыбаки. Но сегодня, как назло, никого нет! Слишком поздно!

– Они что же, не собираются помогать мальчишке?! – раздался позади Эвелины такой знакомый голос польского князя.

Эвелина резко обернулась.

Позади нее стояли, разговаривая, также как все, не сводя глаз с поверхности воды, барон фон Ротенбург и князь Острожский.

– Он же утонет, идиоты! – уже возмущенно сказал Острожский.

– Сейчас ему может помочь лишь господь бог! – сокрушенно откликнулся Карл фон Ротенбург.

– Стоит ли затруднять его по таким мелочам! – сердито пробормотал поляк.

Замедленно, словно во сне, Эвелина видела, как он скидывает свой белый атласный камзол, расшитый жемчугом и серебром, его длинные гибкие пальцы, в спешке ломавшие застежки легкой парадной кольчуги. Затем, отбросив в сторону железо кольчуги, польский князь одним движением соскользнул с коня. Уже на полпути к краю моста он сбросил с пояса перевязь с мечом, а затем, на миг замешкавшись, отстегнул шпоры со своих мягких низких, литовских по покрою, сделанных из лосиной шкуры, сапог, и тут же, не останавливаясь, прыгнул в воду. Его гибкое сильное тело изогнулось в воздухе дугой, затем выпрямилось, как струна, и он вошел в воду почти без брызг, с легким всплеском. В тот момент, когда он нырнул, Эвелина со свойственной в минуты опасности пристальностью взгляда к деталям успела заметить, как сверкнул в его руке вытащенный одним движением из-за голенища сапога длинный острый кинжал.

Дамы снова ахнули, леди Рейвон прижала одну руку к сердцу, другую – к голове, а итальянцы разразились целым каскадом беспорядочных восклицаний, обозначающих все оттенки чувств, от восхищения благородным поступком придворного магистра, до вспыхнувшей вдруг в их сердцах надежды на спасение мальчика.

Все столпились на краю моста, напряженно вглядываясь в поверхность воды. На стенах замка караульные, побросав посты, маячили тут и там, с упоением наблюдая захватывающий спектакль, разворачивающийся на их глазах.

Первым на поверхность вынырнул храпящий конь с обрезанными удилами и стременами. Теперь уже в воду прыгнул оруженосец польского князя и, доплыв до немного успокоившегося к тому времени животного, ухватил его за узду, затем – за мокрую гриву, и стал подталкивать его в направлении берега. Затем на какое-то мгновение вынырнула темноволосая голова польского князя, он вдохнул в легкие воздуха и снова стремительно ушел на глубину. Наконец, несколько томительных минут спустя, он вытолкнул на поверхность воды безжизненно мотавшуюся из стороны в сторону голову сеньора Бартоломео.

Итальянцы на мосту бешено зааплодировали и закричали что-то нечленораздельное. Польский князь, тем временем, удерживая на плаву обмякшее тело юноши, который судя по всему, находился без сознания, поплыл, увлекая его за собой, к противоположному пологому берегу Ногаты.

– Какой великолепный мужчина! – выдохнула леди Рейвон, все еще прижимая руку к груди. – И какой благородный рыцарский поступок!

– Сумасшедший! – с лаконичностью англичанина отозвался ее муж.

– Чтобы извлечь парня из воды, ему понадобилось обрезать удила, подпруги у коня, а затем все ремешки, которые удерживали доспехи парня, – со знанием дела пояснил Эвелине великий казначей Ордена фон Вобеке. – Жалко, латы утонули. У этих итальянцев, знаете ли, прекрасные доспехи из хорошей стали, крепкие и красивые, и, конечно же, неимоверно дорогие.

– Я думаю, мальчика все равно уже не спасти, – меланхолично вздохнула графиня Амалия Альгейм. – Так что, польский принц совершенно напрасно рисковал своей жизнью. Он, несомненно, успел захлебнуться.

– Пошлите за доктором, – коротко распорядился Ульрих фон Юнгинген и, пришпорив коня, поскакал вперед, стремясь скорее пересечь мост и увидеть, что происходит на другом берегу.

Придворный кортеж, разбив стройные ряды, предписанные этикетом, устремился вслед за ним. Итальянцы уже ускакали на другой берег, сразу же после того, как увидели, что именно туда направлялся польский князь. Эвелина, старавшаяся не отставать от Ульриха фон Юнгингена, оказалась на противоположном замку берегу Ногаты уже после того, как польский князь вытащил на берег безжизненное тело сеньора Бартоломео. Итальянцы и несколько человек из придворного кортежа, успевшие прискакать раньше Эвелины, уже окружили их плотной толпой, из которой слышались возгласы сожаления и горестные восклицания. Нарушая все правила поведения благовоспитанной барышни, Эвелина протиснулась между рыцарями в самый центр толпы, где на траве лежало тело юноши, и непроизвольно издала тихое, сдавленное восклицание ужаса. Несчастный мальчик, несомненно, был мертв. Его лицо отливало на солнце какой-то невероятной смесью синевы с зеленоватым оттенком, глаза были закрыты, руки и ноги безжизненно обмякли, а рот так и остался полуоткрыт, словно в последнем крике о помощи.

Эвелина опустилась перед ним на колени и взяла его руку в свою. Рука сеньора Бартоломео была мокрой и холодной как лед.

В это мгновение кто-то тронул ее за плечо. Эвелина подняла глаза и увидела напряженное лицо польского князя, которого в первый момент она и не заметила, движимая неудержимым стремлением узнать, что же стряслось с бедным мальчиком. Поляк был так же вопиюще мокр, как и молодой итальянец, с его одежды ручьями стекала вода, но он уже восстановил дыхание после изнурительной борьбы с течением Ногаты за свою жизнь и тело несчастного сеньора Бартоломео. Отводя назад с лица влажные пряди волос, казавшихся темнее обыкновенного, он тихо заметил:

– Отойдите от него, Эвелина, и отпустите его руку. Это неприлично, в конце концов! Вспомните, что говорил вам дядюшка насчет ландскнехтов. Вы весьма художественно мне это описали.

– По-крайней мере, мы сможем достойно похоронить его тело, – в волнении не замечая сарказма, прозвучавшего в его голосе, сказала Эвелина, устремляя на него полные горя и боли светлые глаза.

– Он еще нас с вами переживет, если вы немедленно от него отойдете. Оставьте его, мадмуазель Валленрод! – со светской любезностью, с какой он обычно говорил с дамами, так не вязавшейся с трагизмом нынешней ситуации, повторил свою просьбу польский князь и бросил несколько слов по-литовски своему оруженосцу.

Тот подошел поближе, вдвоем они аккуратно уложили мальчика на спину, так, что его подбородок оказался приподнят, а руки и ноги свободно разметались по траве. Карл фон Ротенбург и Ульрих фон Юнгинген одновременно протянули Эвелине руки, чтобы помочь ей подняться.

Дальше, к ужасу Эвелины, началось нечто невообразимое. Острожский стал на колени перед телом сеньора Бартоломео и, упершись коленом ноги о землю, сложенными в замок ладонями рук начал равномерно, сильно, ритмичными ударами нажимать на грудную клетку юноши, так сильно, что Эвелине казалось, у трупа трещали кости, а лицо сеньора Бартоломео стало странного красновато-фиолетового оттенка. Потом он сменил положение и, зажав пальцами его нос, приник своим ртом к его рту, несколько раз резко вдохнув в него воздух, словно стремясь передать тому часть своего собственного дыхания. Онемев от кощунства происходящего на ее глазах надругательства над трупом, Эвелина смотрела на него, не в силах проронить ни слова. Поляк, между тем, повторил эту процедуру несколько раз, прежде чем Эвелина уже немного пришла в себя от ужаса и избавилась, наконец, от сжавшей ее горло судороги, мешавшей ей закричать и просить брата великого магистра прекратить это издевательство над бездыханным телом сеньора Бартоломео. Она только открыла рот, чтобы сделать это, как лицо мальчика внезапно стало пунцовым, он вздрогнул, закашлялся, и из горла его несколько раз подряд низверглись потоки речной воды. Потом он распахнул глаза, схватился за руку польского князя и, с его помощью поднявшись на колени, продолжал и продолжал выливать из своего желудка неимоверное количество воды, которое он наглотался, будучи в реке. Наконец он остановился и мутными глазами уставился в лицо Острожского.

– Спасибо, принц, – сипло сказал он и снова в изнеможении повалился на траву.

– Вот теперь ему нужен доктор, – удовлетворенно сказал поляк, поднимаясь.

Мальчик-оруженосец немедленно набросил ему на плечи теплый плащ.

– Распорядитесь отвести его обратно в замок, – сказал Острожский, обращаясь к командиру итальянцев, рыцарю Лоренцо дель Ортега, – боюсь, ему придется на некоторое время отложить исполнение своей мечты о миссионерской деятельности в Литве. В любом случае, ко времени вашего возвращения он будет здоров.

– Вы совершили чудо! – взволнованно произнес, протискиваясь к Острожскому, дядя сеньора Бартоломео, граф Контарини. – Вы спасли ему жизнь дважды! Это невероятно! Я глазам своим не верю! Это просто чудо, чудо, знамение Божье!

Губы польского князя изогнулись в насмешливой улыбке.

– Ну что вы, сеньор Контарини! Это просто один из литовских трюков. Тот самый, каким, знаете ли, дикие языческие племена возвращают с того света утопленников. Мне, право, было даже как-то неудобно применять его в таком благочестивом обществе. В любом случае, благодарю за комплимент.

– Отныне и навсегда я ваш должник! – торжественно заявил в ответ от волнения не особо прислушивавшийся к смыслу его слов итальянский граф. – Этот мальчик – единственный наследник своего рода. И этот поход в Литву должен был стать для него последней вехой его крестового похода за славой! Родные настоятельно требуют, чтобы он вернулся в Рим и вступил в права наследия после неожиданной трагической смерти его старшего брата. Это очень, очень богатый и влиятельный род в Италии, поверьте мне!

Судя по всему, взволнованный граф Контарини мог говорить на эту тему еще довольно долго, но тут, к явному облегчению поляка, в дело вмешался герцог Ульрих фон Юнгинген.

– Очень жаль прерывать вас, господин Контарини, – вежливо, но твердо сказал он, – но князю нужно вернуться в замок и сменить одежду, кроме того, сеньор Ортега получил предписание двигаться в поход, а мы, люди военные, не в состоянии игнорировать подобного рода приказы. Вы сможете встретиться с князем и поблагодарить его позже, когда вернетесь в замок. Не беспокойтесь, я возьму все хлопоты о здоровье и благополучии сеньора Бартоломео под свое личное наблюдение, – добавил он, проследив за направлением обеспокоенного взгляда итальянского рыцаря. – Идите с Богом и вернитесь назад живым!

– Идите и бейте язычников, чьи приемы возвращения к жизни утопленников спасли жизнь вашему племяннику, – ехидно прошептал на ухо Эвелине барон Карл Ротенбург. – Жизнь – забавная штука, вы не находите, фройлян?

Эвелина не ответила. Она смотрела в сторону замка, от которого по мосту катила большая дорожная карета, приближаясь в их направлении. Когда она остановилась, не доезжая нескольких метров до сидевшего на траве сеньора Бартоломео, из нее выскочил маленький, толстый человечек, в котором Эвелина безошибочно узнала дворцового врача, по отзывам комтура Валленрода, шарлатана, невежду и чернокнижника. Сеньора Бартоломео уложили в карету, и она вновь запрыгала по булыжным камням мощеной дороги назад к мосту, ведущему к воротам замка. Эвелина поискала глазами стройную фигуру в темном плаще, пытаясь определить, куда делся польский князь, и барон Ротенбург тут же услужливо показал ей две темные точки, маячившие уже почти возле самых ворот – князя и его оруженосца, возвращавшихся в замок.

– Боюсь, без нашего милейшего господина польского посла прогулка будет менее увлекательной, – со вздохом сказала леди Рейвон, ни к кому не обращаясь.

– Он уже предоставил в ваше распоряжение, миледи, целое представление, – все с тем же непроницаемым выражением лица сказал ее муж. – Грешно, право, требовать от него большего!

Под смешки придворных леди Рейвон сделала кислое лицо и закатила глаза, прежде чем ответить ему с кротким выражением, но с сочившимся в голосе сдержанным сарказмом:

– Меня бы устроило просто само его присутствие, милорд, его обаяние и его улыбка, а так же то ощущение безопасности, которое я при этом испытываю. Оно дает мне уверенность в том, что если я, не дай, бог свалюсь с моста в воду или на меня нападет волк, рядом со мной будет этот очаровательный, сумасшедший, как вы выразились, милорд, молодой человек, который не задумается рискнуть своей жизнью, чтобы меня спасти!

Ульрих фон Юнгинген, уже сидевший на коне и слышавший их перебранку, опустил поводья и, подняв руки, несколько раз похлопал затянутыми в серые лайковые перчатки ладонями, подражая аплодисментам:

– Достойный ответ, моя дорогая леди! Я думаю, вы выразили мнение всех без исключения дам. А теперь, господа, я прошу вас всех занять места в кортеже, и мы продолжим нашу прогулку. Господин польский посол, – добавил он, посмотрев в сторону леди Джейн, ответившей ему почтительным наклоном головы, – присоединится к нам позднее. По крайней мере, так он мне заявил, отправляясь в замок.

Полчаса спустя кортеж придворных достиг живописной деревушки в излучине небольшой реки, притока Ногаты, конечной цели путешествия, где находился охотничий домик, принадлежавший магистру, который так же, как и многие королевские особы того времени, был страстным любителем охоты.

Возле коновязи у домика придворные спешились и, по-обыкновению, дожидаясь сигнала к начале охоты, разбрелись кто куда, пользуясь возможностью побыть на свежем воздухе после недель, проведенных в душных и влажных стенах холодного замка.

Карл фон Ротенбург принес леди Джейн и Эвелине высокие запотевшие бокалы с холодной водой. Они сидели на поваленном стволе дерева, и Эвелина с наслаждением вдыхала свежий весенний воздух, запахи леса, коры, еще не оттаявшей от зимнего холода земли, и влажный, немного тягучий запах болота, располагавшегося, судя по лягушиному кваканью, где-то неподалеку.

– Вернулся Острожский, – жизнерадостно сообщил Карл Ротенбург, протягивая бокалы дамам. – Сеньор Бартоломео чувствует себя вполне сносно, учитывая его положение, а наш господин посол свеж и чист, как новая монетка, словно и не нырял сегодня в поисках железного болвана и его коня на самое дно Ногаты. Ульрих пригласил его на охоту, и все европейские рыцари тотчас же сгрудились вокруг него со своими поздравлениями его невероятной отваге, словно в предчувствии того, как необходимо им завести знакомство с поляком на случай, если им когда-либо приведется грохнуться с моста.

– Вы неисправимы, Карл! – покачала головой леди Джейн, улыбаясь.

– За это вы и любите меня, миледи, – осклабился в ответ барон фон Ротенбург, оглядываясь по сторонам, нет ли где поблизости лорда Рейвона.

Эвелина почувствовала себя лишней. Она мило поблагодарила Карла за освежающий бокал воды, поднялась с их импровизированной скамьи и, предупредив леди Джейн, что она присоединится к остальным, пошла в сторону раздававшихся с поляны громких голосов.

Возле коновязи, разговаривая, стояли рыцарь де Лорш, сеньор де Мендоса, великий казначей фон Вобеке и графиня Амалия Альгейм. Первое, что бросилось в глаза Эвелине, была высокая гибкая фигура польского посла среди них, сменившего белый костюм, который был на нем утром, на серый с серебром. Он выглядел по обыкновению безукоризненно, как настоящий придворный, словно находился сейчас не в центре немецкой провинциальной деревеньки, а на приеме у великого магистра в Высоком зале Верхнего замка. Единственным послаблением, сделанным в пользу прогулки на природе, были его низкие, мягкие сапоги из лосиной кожи, скроенные по литовской моде, но согласно европейской традиции, имеющие жесткую подошву и небольшой каблук.

При появлении Эвелины разговор тут же оборвался. Удивленный этим поляк обернулся, увидел ее и, сказав присутствующим несколько слов, встреченных понимающими улыбками и насмешками, пошел ей навстречу.

– Чертовски красивая девчонка! – пробормотал сеньор де Мендоса себе под нос, не сводя глаз с Эвелины, одетой в белую, с золотым шитьем амазонку, распущенные светлые волосы которой отливали на солнце золотом, делая ее похожей на небесного ангела с церковных фресок.

Рыцарь де Лорш тонко усмехнулся.

– Похоже, нашей снежной принцессе-недотроге нашелся достойный принц.

– Комтур Валленрод никогда не согласится с этим, – заметила графиня Амалия, обращаясь к великому казначею фон Вобеке. – Сам Конрад говорил с ним о желательности брака поляка и Эвелины, но Валленрод с негодованием его отверг. Ни за что и никогда его дорогая девочка не достанется этому проклятому племени! – с легкой гримасой процитировала она слова комтура.

– Дело кончится адюльтером! – с пафосом предсказал сеньор де Мендоса.

– Типун вам на язык, сеньор! – замахал на него руками рыцарь де Лорш.

Эвелина и князь Острожский встретились где-то на середине поляны. Протягивая ему руку для поцелуя, Эвелина сдернула перчатку и, глядя на его склоненную к ее руке голову с безукоризненно уложенными темно-каштановыми волосами, взволнованно сказала:

– Спасибо вам за Бартоломео, князь! Я просто не знаю, как вас благодарить за спасение его жизни! Этот мальчик – мой единственный настоящий друг в замке!

Поляк разогнулся, все еще удерживая руку Эвелины возле своих губ. Взгляд его темных глаз скользнул по ее лицу.

– Такой же, как и я? – в следующую минуту, приподняв бровь, с легкой насмешкой спросил он.

– Вы – мой любовник, князь, – понизив голос, быстро ответила Эвелина, глядя прямо ему в лицо. – А он – мой друг. Вы не находите разницы?

– Допустим, – в глазах польского князя промелькнуло удивление. – Разве что, одно. На каком языке проходит ваше дружеское общение с сеньором Бартоломео? Он же, если мне не изменяет память, не знает немецкого языка.

– На итальянском, – коротко сказала Эвелина.

Острожский едва приметно усмехнулся.

– Значит, ваш итальянский действительно так же хорош, как и польский.

– Я, кажется, упоминала, что моя мать была наполовину итальянка, – неохотно пояснила Эвелина. – К тому же, по ее линии мы с сеньором Бартоломео дальние родственники.

– Даже вот как! – Острожский выглядел озадаченным. – Разрешите полюбопытствовать, кем была ваша матушка на вторую половину?

– Русская.

– Так вот значит в чем причина, которая заставляет вас так стремиться в Литву, – задумчиво пробормотал польский князь, словно сам про себя. – У вас там родные?

– Вы снова не угадали, – сказала Эвелина, вежливо пытаясь освободить из его рук свою ладонь. – Моя мать была из Новгорода Великого.

– Как тесен мир! – снова приподнял бровь Острожский, внимательно глядя на Эвелину. – Мой отец, князь Наримант, как вы, может быть, слышали, был одно время князем-наместником в Новгороде и Пскове, и я провел там свои ранние детские годы. Ваш дед был богатым купцом, надо полагать? Судя по тому, что его угораздило жениться на итальянке.

– Сейчас же прекратите меня расспрашивать! – рассердилась Эвелина, выдергивая свои тонкие пальчики из его рук. – Я никогда не скажу вам своего имени! Для вас я Эвелина Валленрод, и только.

– Думаю, мне не особенно сложно будет узнать, кто из польских вельмож Ягайлы женат на русской из Новгорода Великого, чья мать была итальянкой, – с вежливой улыбкой сказал Острожский, и в тот же миг заметил, как на дне светлых, прозрачных серо-голубых глаз Эвелины вспыхнул беспокойный огонек страха.

– Вот вам и разница между другом и любовником! – быстро, с горечью, сказала Эвелина. – Бартоломео принимает меня такой, какая я есть, а вы выспрашиваете и вынюхиваете то, что я хотела бы сохранить в тайне!

Она отвернулась от него, подхватила подол своей юбки, и побежала по направлению к небольшой рощице, находившейся в противоположной стороне от того места, где сидели, любезничая, на стволе поваленного дерева леди Рейвон и барон фон Ротенбург.

Когда Острожский догнал ее, она уже была в подлеске, надежно скрытом от взглядов остальных густой листвой. Польский князь остановил Эвелину, развернул ее к себе и приблизил к ее лицу свое красивое бледное лицо. В его темных глазах блеснуло предупреждение.

– Единственной целью моих изысканий является всего лишь пылкое желание встретиться с вашим отцом, – медленно, глядя в глаза Эвелины напряженным и откровенно чувственным взглядом, сказал он.

Его губы легонько коснулись волос на ее виске и мягко скользнули вниз, к изгибу шеи Эвелины.

– Я хочу встретиться с ним с единственной целью просить у него вашей руки. Потому что с Валленродом мне не везет.

Он отстранился от Эвелины в то самое мгновение, когда она собиралась оттолкнуть его.

– Нам лучше вернуться к остальным, – тут же заметил он. – Я не хочу, чтобы впечатлительная графиня Альмейн рассказывала всем и каждому, что господин польский посол и фройлян Эвелина Валленрод в разгар светских развлечений предпочли сбежать в лесок. Вашему дядюшке это определенно не понравится.

Он сделал паузу, после чего обычным будничным голосом, словно само собой разумеющееся, добавил:

– Мы встретимся с вами в глухом крыле Среднего замка, сегодня после ужина.

– Как мне это понимать? – внимательно глядя на него снизу вверх, спросила Эвелина и, понизив голос, спросила: – Вы принуждаете меня, князь?

– Я?

Поляк уже было отвернулся, намереваясь покинуть рощицу первым, но после ее слов вновь обернулся к Эвелине. Гибкость и кошачья мягкость его движений завораживали Эвелину. От него шли ощутимые даже ею флюиды опасного мужского обаяния, привлекательности хищника, играющего со своей добычей перед тем, как ее съесть. Затем он улыбнулся, его глаза холодно блеснули.

– Это вы, Эвелина, лишь минуту тому назад объявили меня своим любовником. После единственной ночи, проведенной вами по большей части в пьяном угаре. Это вам, по-видимому, так нужна моя помощь, что вы согласны терпеть мою любовь. Вы же знаете, что я люблю вас, не правда ли? И я так, черт возьми, по-глупому влюблен, а в настоящее время еще и лишен возможности получить вас, что готов терпеть подобное положение дел. Но берегитесь, я человек упрямый, и я клянусь вам, вы будете принадлежать мне!