Текст книги "О культуре и не только"

Источник Агнии Барто

17.02.2011

СТО ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД в Москве родилась Агния Львовна Барто. Лейбовна, как «разоблачительно» свидетельствуют энциклопедии. Девичья фамилия – Волова. Пять букв БАРТО, таких легких для запоминания, достались ей от первого мужа. Моим и вашим ровесникам данное звукосочетание напоминало про Буратино, современным детям – скорее про Барта Симпсона.

Официальные даты «1906–1981» выбиты на камне Новодевичьего, однако в действительности Агния Волова приписала себе лишний год, чтобы в голодном, 1924-м устроиться на работу и получать паек для служащих – селедочные головы.

Казалось бы, Барто – вот она, совсем рядом. Из нашего детства, которое было вчера. Меж тем ее собственное детство – вчерашняя революция 1905-го. Аккурат в день рождения Ганны Воловой, только в том же, 1905-м, бомбист Каляев убил генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича.

Отец Ганны был преуспевающим ветеринарным врачом. По всей вероятности – выкрестом. Имя в своей московской жизни носил – Лев Николаевич и поклонялся тезке, графу Толстому. Будущая Барто прожила на свете почти четыре общих года с великим старцем. На его книгах и воспитывалась.

Советская детская литература – вплоть до Крапивина – была по сути христианской. Агния Барто не исключение. Трудно не заметить, насколько часто в ее стихах встречается слово «душа». «Надя, где твоя душа? – говорит бригада. И орешки шелуша, Надя молвит не спеша: – Для чего же мне душа? Больше всех мне надо?» А помните, где жил Вовка – добрая душа? В Загорске. Бывшем и теперешнем Сергиевом Посаде.

Стихи Барто настолько просты, что до сих пор ведутся споры: была ли она значительным поэтом? Подумаешь: «Наша Таня громко плачет»… Меж тем не случайно эти четыре строчки стали предметом несметного количества пародий. От вульгарного «сдашь бутылки – купишь мяч» до гламурного «не утонет в речке клатч»; от подростковой чернухи в духе Гай Германики («Мало было неудач – уронила в речку мяч») до краткого гида по мировой философии («Тихо, Таня, – учит дзен, – мяч покинул мира плен»).

Барто создала идеально симметричную конструкцию и заложила ее в сознание многих поколений как матрицу. «Нашу Таню» знают все.

Даже когда Агния Барто пишет про мальчиков, это все-таки преимущественно для девочек.

Мудрый Самуил Маршак, с которым у Барто доходило до открытых конфликтов, универсален. Вечно 13-летний Сергей Михалков, особой дружбы с Барто не водивший, говорил с миром от имени мальчишек. Психоделика, подписанная псевдонимом «Корней Чуковский», вообще рассчитана на зрелый интеллект.

Кстати, в известной кампании борьбы с «чуковщиной» отметилась и Барто. Детская литература разжигала страсти не по-детски…

Барто – это поэзия девичья, если хотите – девчачья. Предельно женственная: юбочки, ленточки, «у москвички – две косички, у узбечки – двадцать пять». Нежная – по отношению к мамам, старикам, малышам. Сентиментальная: «Все равно его не брошу, потому что он хороший» – лозунг девочек любого возраста…

Даже сатира, чей воспитательный эффект детские поэты ценили весьма высоко, больше удавалась Барто в «женских» сюжетах. Какой-нибудь Копейкин («Что ты мне за это дашь?») или «странный мальчик по прозванью Напоказ» – это только схема отрицательной поведенческой модели с последующим ее разоблачением. А лентяйка Катя, начинающая стерва Любочка, две санитарки, четко распределившие обязанности («Тамара лечит, я реву»), болтунья Лида («драмкружок, кружок по фото») всем нам – как давние подружки. Вот-вот столкнешься с ними на «Одноклассниках.ру». Девочки взрослеют – Барто не устаревает. «Без конца вздыхала Клава: – Если б я была кудрява…» Тут, конечно, Пушкин слышится, но еще и «почему они не вьются у порядочных людей?».

Стихи Барто – это сугубо женское представление о мировой гармонии. И чисто женское стремление к таковой.

Мальчишкам необходимо разобрать мир по винтику, чтобы посмотреть, как он устроен. Девочки приходят и возвращают все на свои места. Мальчишки действуют как захочется, девочки твердо знают, как надо.

Барто – очень правильная, и ее «морализаторство» при воспитании мальчиков вряд ли пригодно, зато для становления девочек абсолютно незаменимо.

Сама Агния Барто растила и сына, и дочку. Старшему, Гарику, к началу войны исполнилось четырнадцать. Вместе с мамой, отчимом, ученым-энергетиком, и младшей сестрой Таней он уехал в эвакуацию – в Свердловск. (Там Барто свела знакомство с Павлом Бажовым и получила специальность токаря второго разряда.)

В 1944-м семья вернулась. За несколько дней до Победы 18-летний Гарик катался на велосипеде по родному Лаврушинскому переулку, попал под грузовик, умер мгновенно…

Женская природа Барто не позволила ей ни закрыться, ни озлобиться. В 1947-м появилась поэма про детдом «Звенигород». В середине 60-х возникла программа «Найти человека» на «Маяке»: дети и родители, разлученные войной, искали друг друга по ничтожным приметам, крохотным обрывкам: родинка на плече, собаку звали Джульбарсом, деревья были большие…

Собирать эти крохотки с женской скрупулезностью и горьким опытом взялась Барто. 927 семей в России любят ее не только за книжки – они обязаны автору «Нашей Тани» своим воссоединением.

Барто – из того времени, когда детей любили без материального стимулирования. Заботились об отдельном ребенке, а не о росте детского поголовья в целом. Вот безмятежный довоенный «Подкидыш» (авторство сценария Барто поделила с Риной Зеленой, а тараторка-домработница, впоследствии сыгранная Зеленой, жила в доме Барто). Фильм про то, как в стране не хватает сирот. На одну заблудившуюся девочку – сразу столько охотников.

Ну, давайте, расскажите мне, что все это лакировка действительности не хуже «Кубанских казаков». А я спрошу вас, у какого поэта повернется сегодня язык сочинить песенку «В нашем городе большом каждый ласков с малышом». И во что превратят современные сценаристы сюжет о малолетней Наташке, которая звонит в дверь к одинокому холостяку… Заодно представьте: «шумная, веселая, весенняя Москва» начала XXI века и школьницы с прыгалками. Тут прохожим не пройти, тут парковка на пути – вот как теперь читаются самые знаменитые строчки Барто.

Агния Барто родилась в России, жила в СССР и являет собой счастливое доказательство: у лучшего советского всегда настоящие русские корни.

Бояться советского, тем паче проклинать его – глупо. Мы торчим сегодня посреди пересохшей пустыни. Знаем, что есть земля, где текут чистые реки и стоят полные до краев озера. Эта земля – старая Россия. Но одним рывком туда не добраться, сил не хватит. Рядом колодец – маленький, советский. Вроде бы очевидно: давайте оттуда водички напьемся и двинемся дальше. Нам говорят: нельзя, колодец отравлен, начнется помутнение рассудка, собьемся с дороги, забредем не туда. А мы отвечаем: нас в детстве поили из этого источника, и ничего, не самые плохие люди выросли.

Спасибо многим – и Агнии Львовне Барто не в последнюю очередь.

Он живой и светится

28.11.2013

АЛЁ, ЭТО ГАЗЕТА «КУЛЬТУРА»? Почему вы юбилей Носова отметили, а Драгунского – нет?!

По ту сторону трубки дрожала характерная пассионарная обида: наших бьют! На момент звонка до столетия со дня рождения Виктора Драгунского оставалось больше недели.

«Бедный Драгунский, – подумала я. – Вот и у него объявились защитники, которые хуже врагов. Вот и он уже втянут в азартную игру «разоблачи антисемита»…»

Противостояние Николая Николаевича Носова и Виктора Юзефовича Драгунского существует только в отдельном воспаленном мозгу. Оба этих имени равно святы для тех, кто успел вырасти в советские времена.

Если вдуматься: какие случайные книжки, сколь незначительные литераторы именуются в современной России «культовыми». Славы Драгунского и Носова им не добиться в самых радужных галлюцинациях. После нынешних остаются в лучшем случае тексты. После тех остались поколения. Мы их выкормыши, их дети – быть может, более родные, чем кровное потомство. Мы говорим на их языке. «Ну, братец, это у тебя какая-то Мишкина каша», – скажу сотруднику, напихавшему в материал избыточно фактов или метафор. Либо: «Давай-ка, определись – пожар во флигеле или подвиг во льдах» – неловкому вруну, запутавшемуся в показаниях. И ничего не надо объяснять. Все понятно.

Да, поколения вырастали неоднородными. Да, на моего ровесника Сергея Полонского «Денискины рассказы» явно не произвели судьбоносного впечатления. Но все-таки нас – денисок обоего пола – в стране хватает. Как и крапивинских мальчиков (по факту зачастую являющихся девочками). Вообще великая советская детская литература пропагандировала преимущественно «мальчиковые» ценности. Обостренное чувство справедливости, принципы, отстаиваемые вплоть до кровавой юшки из носа, готовность жертвовать сиюминутным ради главного… Книжки типа «Как почувствовать себя девочкой» тогда не поощрялись, и была в том своя сермяга. Это теперь раньше срока созревают существа, гендерно сориентированные, но личностно пустые. Сначала надо запомнить: я – человек. И только затем: я – девочка. Как человек, как личность я делаю выбор между добром и злом. И встаю на сторону добра – в меру сил, отпущенных мне природой.

Носов, Драгунский, Крапивин, Алексин, Железников, Михалков, Барто… рассчитаны на тот возраст, когда сказки в художественном исполнении мам и бабушек уходят в прошлое, а до классики еще предстоит дорасти. Прежде чем человек начнет узнавать себя в Андрее Болконском (а может, в Чичикове, Обломове, Опискине), ему нужен герой, который захламляет такую же комнату, таскает тройки из такой же школы, чьи родители, учителя, приятели, собаки и проблемы не требуют домысливания – они понятны и узнаваемы.

Роскошная полиграфия – это забавы для родителей. А ребенку надо смотреться в напечатанную историю, словно в зеркало. Так он приучается держать в руках книгу. И именно так – что значительно важнее – происходит социализация личности. В конце концов, чтение не самоцель, мало ли мы знаем начитанных ничтожеств…

Вся индустрия советской детской литературы работала в основном на этот запрос, на этот возраст. А что теперь? Пустота. Конечно, перепечатки Драгунского и Носова представлены в таком объеме и разнообразии – мы, гонявшиеся за истрепанным томиком по библиотекам, позеленели бы от зависти. Но повторим: Носову стукнуло 105, Драгунскому 1 декабря – век. Встроиться в их реалии современному ребенку зачастую не легче, чем в толстовского «Филипка». Это уже тоже классика.

Самые замечательные иллюстрированные энциклопедии, переводы, приключения, фэнтези не заменят книгу о реальной жизни. Что мы имеем на данном поле? Биографическое творение Мариэтты Чудаковой «Егор» – про Гайдара. «Книжка, – как говорится в предисловии, – для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет». А также «для всех, кто решится отбросить мифы и россказни о прекрасной эпохе Брежнева и о «плохих» 90-х». Юный читатель «узнает историю недолгой и яркой жизни одного из самых замечательных людей российского XX века».

Просто, как все гениальное. Эффект Шницель-Птуцера, усиленный законом Кранца-Ничиханца. Лично я предлагаю не скромничать: чего там одинокий «Егор»? Даешь серию! «Толя», например, – про Сердюкова. Или нет, «Толя» – про Чубайса. А вот «Толик и Женечка» – это уж мальчик с девочкой дружил. Повесть о пятой любви. Пионеры-герои на новый лад.

Ниша школьной литературы зияет. На безрыбье ее оккупировал дуэт белорусских авторов – Андрей Жвалевский и Евгения Пастернак. В их весьма странной повести «Я хочу в школу!» мне попалось изуверски невинное, на голубом глазу упоминание шкалы эмоциональных тонов Рона Хаббарда. С предложением всем, кто заинтересовался, выяснить подробности в интернете.

Еще раз: на полках российских магазинов в открытом доступе лежит книга, привлекающая внимание ребенка к саентологии. Более того, «Я хочу в школу!» отмечена наградами и дипломами престижных литературных конкурсов. Вот почему мне казалось важным взять слово на собрании в РУДН. Ведь с 2014-го начнут вручаться президентские премии за лучшие произведения для детей и юношества. Там тоже возникнет совет. И в него опять войдут милые, добрые, абсолютно не бдительные эксперты. Вообще – конкурсами и премиями вопрос детской литературы не решается. В этой области необходима продуманная госполитика.

Драгунский и Носов сочиняли для большинства. С их голоса запели миллионы и поют до сих пор. Недаром самая дикая критика Драгунского раздается из либерального лагеря, где вроде бы процветает столь не похожий на своего тезку Денис Викторович. Именно на либеральном берегу Дениску Кораблева пытались даже (где это видано, где это слыхано?) разложить на фрейдистские элементы, – как учительница географии анализировала со своей колокольни отрывок из поэмы «Полтава»… Этим людям Дениска глубоко чужд. Ибо он живой и светится.

До сих пор – когда трудно, больно или просто взгрустнулось – я снимаю с полки книжку Драгунского. Там вечно растет и никогда не вырастает любимый герой моего детства. Он весит двадцать четыре кило пятьсот граммов и, говоря откровенно, вылитый Кащей. Готов часами слушать про Сингапур и отважно забрасывает храпящего дядю яйцами всмятку. Он умеет плакать, сочиняет собственные – бескровные – версии известных сказок и не может тренировать силу удара на старом плюшевом мишке. У него есть приятель, с которым они вместе – как истинные небесные близнецы – поют по телефону дуэтом «На пыльных тропинках далеких планет»…

Вопреки всему он верит, что на Садовой большое движение, и сам обманывает только в крайних случаях, причем эти крайние случаи заканчиваются крупными неприятностями – с горячей кашей на чужой шляпе. Поскольку Денискина мама воспитывает сына на евангельской истине: «Тайное всегда становится явным».

Он смешивает коллекционный мускат с жигулевским пивом, вспоминает девочку на шаре, любит запах неба и махорочки и когда поют колеса – тра-та-та. Истопник дядя Павел ему гораздо ближе, чем Разговаривающая Ветчина. Он вообще – поймите меня правильно – очень русский пацаненок, этот Дениска. Такой же, как Женя Табаков, семилетний герой из Ногинска, который погиб, спасая от вломившегося в квартиру выродка старшую сестру…

Во времена нашего детства жизнь обходилась с этими пацанятами мягче. Но если поколению Жени и без того нелегко, разве можно лишать их великого подспорья – хорошей книги?

Писатель Владислав Крапивин: «Дети научатся любить страну, когда страна будет любить своих детей»

15.04.2009

МИНУВШЕЙ осенью классику отечественной детской литературы Владиславу Крапивину исполнилось семьдесят, собрание его сочинений приближается к 30 томам, а всякого получившего «крапивинскую прививку» и сегодня видно за версту. «Мальчик со шпагой», «Журавленок и молнии», «Оруженосец Кашка», «Та сторона, где ветер», «Трое с площади Карронад» – счастье нашего детства.

В этих книгах не просто хлопают настоящие паруса и звенят почти настоящие клинки, там мальчишки (и даже девчонки) учатся жить не по лжи, единоборствуя порой с целым миром. Великую авторскую нежность к этой звонкой, с распахнутым взглядом пацанве осознаешь только со временем. И перечитывать Крапивина без комка в горле не получается…

– Владислав Петрович, Вы долгие годы жили в Свердловске, создали там легендарный детский отряд «Каравелла», но пару лет назад все-таки вернулись на родину – в Тюмень. Почему?

– Герой одной из моих книжек – десятилетний Фаддейка Сеткин – говорит: «Люди про все на свете спрашивают: с чего да почему. И хотят, чтобы одна простая причина была. А причин всегда целая куча, и они перепутываются». Так и со мной. Я прожил в Свердловске… – Екатеринбурге ровно полвека. Там окончил университет, стал писателем, обзавелся семьей, создал «Каравеллу», заслужил звание почетного гражданина. То есть там вся моя взрослая жизнь. Но, видимо, в какой-то части своей натуры я остаюсь мальчишкой. И этот мальчишка постоянно скучал по дому. Кто-то подсчитал, что в моих рассказах, повестях и романах Тюмень встречается более семидесяти раз… Со временем в «Каравелле» появились молодые командиры. Дети выросли. А жилплощадь – в отличие от детей – не имеет свойства расти… Сам город начал стремительно меняться, сносились старинные кварталы, возникали высотные районы, которые, по моему мнению, подражание позавчерашнему архитектурному стилю Запада. Однажды я оглянулся и увидел: вокруг – чужой город… В это время позвали на родину. Предложили должность профессора, прекрасную квартиру. Губернатор Тюменской области Владимир Владимирович Якушев лично адресовал мне приглашение…

Я ни разу не пожалел, что решился на переезд. Здесь привычные с детства места, друзья-одноклассники… Здесь я впервые за много лет снова увидел в окнах настоящее небо с луной и звездами. За два года жизни в Тюмени я написал четыре книги, три из которых связаны с этим городом. Многие говорят, что эти книги не хуже прежних… Я работаю со студентами в том вузе, где когда-то читал лекции мой отец, и могу заходить в школу, которую окончил более полувека назад и где учит детей моя жена…

– Вы никогда подолгу не жили в Москве? И не хотели?

– Москву я не люблю, хотя в молодые годы жил там немало. Не по характеру она мне. Не выношу многолюдья, шума и писательских склок.

– Тем не менее сколько Вы можете судить: дети, растущие сегодня в Сибири, отличаются от столичных детей? И в какую сторону?

– Когда-то я был дружен с ребятами из московских интернатов и школ, с детьми своих знакомых. Тогда мне казалось, что мальчишки и девчонки уральских и сибирских городов проще, естественнее в своем поведении, «ближе к природе». Думаю, что и сейчас в какой-то степени это так. Хотя столичные обычаи, технологии, вкусы все больше проникают в глубинку, и это, на мой взгляд, не всегда хорошо. Но вообще-то даже в одном дворе могут расти такие разные дети, что одного можно принять за лидера престижного колледжа, а другого – за подпаска с дальнего хутора…

– Леонид Пантелеев в своей книге «Верую!» пишет: «Не проповедуя слова Божия на площадях и стогнах, я по мере сил своих и по мере возможности стараюсь внести теплый свет христианства во всё, что выходит из-под моего пера… Сила моей дидактики, «моральной проповеди», о которых упоминал в своих статьях К. И. Чуковский, объясняется лишь тем, что она основана на моей христианской вере. Язык, на котором я пишу свои книжки, – эзопов язык христианина». Вы могли бы повторить эти слова от своего имени? В чем сила Вашей – очень мощной – моральной проповеди?

– Я не возьму смелость повторять от себя слова замечательного и любимого мною писателя. Но во многом с ним согласен. Я принимаю заповеди христианства и по мере сил стараюсь следовать им – и в жизни, и в книгах. В повести, над которой я сейчас работаю, два мальчика-шестиклассника, рассуждая о движущих силах Вселенной (бывают на свете такие мальчики!), приходят к выводу, что одна из главных сил – добро. Но не обычное добро в его извечном противоборстве со злом, а добро с добротой – в отличие от добра, про которое говорят, что оно «должно быть с кулаками». На планете сейчас отчаянно не хватает этой самой доброты к ближним. Я стараюсь в своих книгах внушать, что людям необходимо именно это свойство – лишь тогда в мире можно погасить всю нынешнюю жуть, кровь, насилие… А дети, увы, повсюду видят обратное.

– Чтобы растить мальчика благородным и смелым, родителям тоже требуется незаурядное мужество. Вы знаете, наверное, о недавней трагедии в подмосковном Ногинске, когда восьмилетний Женя Табаков бросился защищать сестру от ворвавшегося в дом насильника и был убит. Его «обычный» ровесник спрятался бы и остался жив. Когда я об этом услышала, сразу подумала: этот мальчик – из книжек Крапивина… У малыша была сила духа ваших героев. Сила, которая не позволяет забиваться в щель – не потому, что уверен в своей физической крепости, а просто потому, что нельзя, стыдно… Все-таки труса проще растить и легче сберечь – с этим Вы согласны?

– Пожалуй, нет. Это лишь с точки зрения опасливых и недалеких родителей. Опыт показывает, что у трусов жизнь зачастую сложнее, чем у людей с нормальным запасом смелости. Жизнь часто толкает трусов на такие поступки, которые приводят к трагедиям. И чтобы вырастить труса, надо сначала задавить в ребенке врожденные рефлексы храбрости и стремления заступаться за других.

Женя Табаков – не «мальчик из книжек Крапивина». В силу своего возраста он, скорее всего, моих книжек и не читал. Это просто нормальный храбрый человеческий мальчик. Такими и бывают мальчишки, если в них никто не успел своей трусостью и прагматизмом искоренить врожденные добрые чувства и самоотверженность. Их немало на свете, таких ребят. Только дай Бог, чтобы как можно реже им приходилось проявлять свой героизм…

– Увлечения большинства Ваших героев тоже проходят во взрослом мире по разряду «опасных»: парусники, фехтование… Современные мальчишки предпочитают компьютер. Потом они вырастают и с помощью родителей «косят» от армии. Получается замкнутый круг вытравливания из мужчин мужского. Что делать, как выбираться?

– А разве у современных мальчишек есть выбор? Компьютер всегда на столе, а много ли у нас парусников, готовых взять в поход ребячьи экипажи? Много ли «мушкетерских» объединений, где школьникам десяти – двенадцати лет доверят фехтовальные клинки? Могут ли мальчики и девочки в любом городе по первому желанию записаться в туристическую секцию и отправиться в поход? Отрядов, подобных «Каравелле», в масштабах страны очень немного.

Кстати, «косят» от армии не потому, что боятся опасностей. Боятся унижений, диких казарменных традиций, издевательств, хамства и произвола. Боятся долгого мучительного расставания с домом – не понятно, почему надо увозить ребят от родных мест на другой край страны. В моей повести «Дело о ртутной бомбе» сбежавший из части новобранец говорит: «Выворачивают наружу и вытряхивают из тебя человека до последней крошки. Я с врагами воевать не побоялся бы, если на фронте. А здесь как? Вроде свои, а хуже врагов…».

– Сегодня в России принято с недоверием относиться к форме. А Ваши герои – в самых разных книгах – объединяются, придумывают себе форму, эмблему, знамя, выбирают командира. Командир этот, как правило, трудно и мучительно учится нести ответственность за других… Вы считаете такой опыт полезным для ребенка?

– Форму носят не только герои моих книжек, но и ребята моей флотилии «Каравелла». С шевронами, аксельбантами, якорями, галстуками, флотскими ремнями. Это красивая форма, она рождает гордость за свой отряд, за свои флаги, ощущение причастности к товарищескому сообществу. И это, кстати говоря, именно ребячья одежда, а не чудовищные школьные костюмы, которые даже первоклассников делают похожими на банковских клерков и официантов…

Что касается командиров, то именно безответственность обрекает нынешнее общество на многие беды. А опыт ответственности приобретается не труднее, чем многие другие навыки.

На мой взгляд, в стране необходимо возродить массовую детскую организацию. Не политическую, а также без религиозных уклонов и «военного патриотизма», ибо это, как ни верти, снова политика. Организацию, не подвластную школьным завучам и подчиненную трем главным задачам – пониманию доброты, стремлению к интересной жизни и воспитанию товарищества. Любовь к стране придет, когда страна станет любить своих детей.

– У Вас двое сыновей – как вы их воспитывали? Кто они? Да и внуки, наверное, есть?

– Насколько помню, сыновей я никак не воспитывал. Росли, вот и все. Оба прошли школу флотилии «Каравелла», надеюсь, это их чему-то научило. Старший сын – художник, дизайнер, газетчик, работает в одном из екатеринбургских изданий. Именно он проиллюстрировал мое первое собрание сочинений. Младший – музыкант и член Союза российских писателей. Выступает с группами на концертах, автор нескольких книг. В прошлом году в Тюмени, а затем в московском издательстве «Эксмо» вышел его большой роман «Щит Паальхардов»… Внучка Даша учится на филфаке Уральского госуниверситета, занимается журналистикой, работает инструктором в «Каравелле». Десятилетний внук Петя – тоже «пишущая личность», в марте удивил членов какого-то жюри сказкой о Библиотечном зайце. Барабанщик отряда, недавно дослужился до звания подшкипера «Каравеллы»…

– Вам присудили премию Международного сообщества писательских союзов «Облака» за книгу «Трофейная банка, разбитая на дуэли». Но Вы эту награду не получили – далеко ехать… И юбилей Ваш в Москве как-то прохлопали – обидно…

– Юбилей мой Тюмень отметила так, что я до сих пор прихожу в себя… А премию мне передадут. Я узнал о ней нежданно-негаданно, из интернета. И обрадовался, потому что она связана с именем Сергея Владимировича Михалкова. Стихи его я люблю с младенчества и человека этого очень ценю и уважаю. Нам приходилось не раз встречаться в Москве и всегда по-доброму. Думаю, и он помнит меня. По крайней мере, когда моя внучка, в ту пору еще семилетняя, получала первый приз за стихи на Всероссийском детском конкурсе «Призвание», Сергей Владимирович спросил: «Дашенька, а ты не родственница того самого Крапивина?». Даша гордо сообщила, что внучка. «Обязательно передай дедушке привет…».

– Вы сами просите не считать «Трофейную банку» вещью автобиографической, однако и не скрываете, что эти мотивы в повести сильны. Как сложилась судьба Ваших родителей? Какую школу воспитания Вы прошли в своей семье, какие принципы в доме были незыблемыми?

– Мама и отец были педагогами. В 1930-х годах они – вместе с моими старшими сестрой и братом – жили в Кировской области. Потом, когда к папе стали приглядываться люди из местного отдела НКВД, спешно перебрались в Тюмень – здесь жил мамин брат, дядя Боря. Кстати, персонаж моих нескольких повестей. Отец стал преподавать в пединституте и школе, мама – заведовать детским садом. В 1938-м родился я. Потом война, отца призвали в армию, мама стала работать в госпитале… После войны семья распалась, появился отчим… Никакой особой школы воспитания я не проходил. Тихий недрачливый пацаненок с улицы Герцена. Отчим брал иногда на охоту, но я так и не убил ни одного живого существа. Мама рассказывала о писателях, учила слушать музыку и возиться с младшим братишкой… Принцип для меня был, пожалуй, один – стараться не делать ничего, что может огорчить маму. Увы, не могу похвастаться, что следовал ему неукоснительно…

– Откуда у человека, родившегося в Тюмени, такая любовь к морю? Из книг понятно, что важную роль в Вашей жизни сыграл Севастополь. Как Вы относитесь к тому, что происходит с городом русской славы сегодня?

– У меня есть замечательный друг детства – Павел Григорьевич Шадрин, Павлик из моей давней книжки «Тень Каравеллы». Он и сейчас живет в Тюмени. Мы часто вспоминаем, как шесть десятков лет назад играли в кораблики и читали прекрасный роман Сергея Григорьева «Малахов курган». С тех пор я заразился любовью к морю, к парусам, к Севастополю. В 1960 году наскреб денег и приехал в легендарный город. Он оказался в точности таким, каким я видел его в детских мечтах. И он стал моей второй родиной. Я приезжал туда несчетное число раз, написал про Севастополь несколько романов и повестей… После выхода фильма «Трое с площади Карронад», снятого по моей книге, читатели хлопочут, чтобы на пустыре у крепостной стены – на той самой Площади – поставили памятник героям этой повести – мальчишкам, защищавшим город в разные эпохи. А многие даже предлагают выдвинуть меня на звание почетного гражданина Севастополя. Едва ли при нынешней политической обстановке у меня много шансов обрести это звание. Но сама идея греет душу…

Грустно, конечно, что теперь этот город – заграница. Но мне кажется, что Тюмень и Севастополь чем-то похожи. Старыми запутанными переулками, корабельной романтикой… Поэтому и здесь, и там мне жить легко.