Текст книги "О культуре и не только"

Проданный смех

17.12.2007

17 ДЕКАБРЯ 1987 года – то есть ровно 20 лет назад – в Центральной клинической больнице скончался русский артист Аркадий Исаакович Райкин. Пройдет чуть больше недели, и мир помянет другого великого комика, первого среди великих – Чарли Чаплина. Он ушел из жизни в Рождество 1977-го.

Их смерти разделены всего лишь десятилетием. Даты рождения отстоят друг от друга на 22 года. Поколение Райкина – следующее за поколением Чаплина, хоть и кажется, что Райкин был еще вчера – вот он, совсем рядом, только оглянись, а Чарли – давно уже легенда. Скорее образ – усики, котелок, огромные башмаки, тесная визитка, штаны мешком и тросточка, – чем реальный человек.

Чарльз Спенсер Чаплин сменил Швейцарию на Историю, будучи 8 8-летним патриархом. Райкин, еще в детстве перенесший ревмокардит, всю жизнь надрывал на сцене больное сердце. В последний день рождения ему исполнилось 76.

Чаплин вырос в нищете, перенес потерю отца (детьми, впрочем, не занимавшегося) и душевную болезнь матери. Голодал, скитался, с ранних лет начал работать, бывал и обруган, и бит. От диккенсовских оборванцев мальчишку с лондонской окраины отличали прагматизм, честолюбие и полное отсутствие сентиментальности. Именно так: в Чарльзе Спенсере Чаплине сентиментальности не было. Зато Чарли, Чарли, смешной чудак – не только комичный до слез, но и до слез трогательный – компенсировал это свойство на экране. Чаплин дважды менял континенты (Европа – Америка – и снова Европа), создал киностудию на паях с Мэри Пикфорд и Дугласом Фэрбенксом, вкладывал и зарабатывал миллионы. Имел привычку жениться и произвел на свет десять, а считая не выжившего первенца – одиннадцать наследников. Из них восемь – в «соавторстве» с последней, любимой молодой женой Уной, дочерью драматурга Юджина О’Нила. А юный Райкин встретил когда-то студентку по имени Руфина Иоффе (домашнее прозвище Рома, сценический псевдоним впоследствии – Р. Рома), и – несмотря на легендарное женолюбие Райкина зрелого – брак этот не распался. Родилось в нем двое детей – Катя и Котя. Екатерина, ставшая актрисой Вахтанговского театра, и Константин, замечательный актер, потомственный худрук.

Судьба Аркадия Райкина вообще мало напоминает остросюжетный роман. Его воспитали любящая, интеллигентная еврейская мама и не самый ласковый, зато работящий отец, который хоть и не одобрял выбор сына («Быть клоуном?! Еврею?! Никогда!»), однако сам был отмечен печатью природного артистизма. Мамины корни остались в Риге. Как Чаплин прославился в США, заканчивал свой век в швейцарском городке Веве, но трепетал, только глядя на Вестминстерский мост, так и Райкин 60 лет прожил в Петрограде – Ленинграде, имя и славу зарабатывал по преимуществу меж двух столиц, а душой отдыхал на Рижском взморье.

Что касаемо материальных благ, то под занавес жизни, возглавляя московский театр «Сатирикон» и будучи недосягаемым светилом, Аркадий Исаакович получал не то 400, не то 450 рублей в месяц. Хороший номенклатурный оклад – для уникального, абсолютно не номенклатурного человека.

Начиная с фильма «Новые времена», Чаплина обвиняли в коммунистической пропаганде. После его призыва открыть второй фронт и помочь истекающей кровью России вопрос, продался ли Чарли красным, даже не стоял. Не было вопроса, была констатация. Разумеется, продался – нс потрохами. Чаплин был слишком заметной, слишком лакомой «ведьмой» – как на такую не поохотиться? В 1952 году его фактически выставили из самой демократичной страны. Хорошо хоть состояние удалось сохранить.

Аркадию Райкину выпало сидеть за столом визави со Сталиным и отвечать на тост: «За талантливых артистов – вот вроде вас!». Он мудро уживался с Фурцевой, стараясь не слишком раздражаться ее глупостями, не нравился ленинградскому царю Романову, а из кабинета Шауро, завотделом культуры ЦК, лицедея вынесли на носилках с инфарктом. О спасении капиталов речь, разумеется, не шла – за неимением оных.

Чаплин помимо сногсшибательной славы узнал клевету, травлю в прессе, по ложному обвинению попал под суд. Райкин тоже стал жертвой вымысла. Возникла вдруг назойливая сплетня, будто он переправил в Израиль гроб с телом матери, спрятав внутри золото – бриллианты…

В масштабах СССР Аркадий Райкин был абсолютной звездой. Его искусство не предполагало ни малейшей элитарности, однако сам он при этом оставался небожителем. Идеальное сочетание, которое с тех пор не удалось повторить никому. Он носил костюмы так, будто родился лордом, и неистребимое племя отечественных пижонов выбеливало в темных шевелюрах седую прядь – «под Райкина». Красиво и шикарно. На его спектакли зрители ломились в прямом смысле слова – делали подкопы, пилили решетки на окнах местного ДК, проползали в зал через вентиляционные трубы…

Лет 15 назад Константин Аркадьевич Райкин, откликавшийся тогда на Костю, рассказал мне одну пикантную историю. Лето. Кавказ. Курорт. Аркадий Исаакович отдыхает в санатории. Прогуливается по горной тропинке, смотрит вниз и вдруг замечает парочку в самом разгаре любовных упражнений. Запрокинутое навзничь женское лицо изумленно вытягивается, и дама из-за плеча своего кавалера тычет пальцем в небо с криками: «Райкин!!! Смотри скорее – Райкин!!!»

Или это не слава?

Чаплина знает и любит весь мир. Райкина в каком-то смысле тоже – его театр гастролировал и по Европе, и в Америке. Причем это не был так называемый «чес по синагогам». Едва ли не в каждой стране текст сценок и монологов переводился на родной для зрителя язык. Но все-таки язык, текст, игра слов ставят артисту определенные барьеры. У Чарли, звезды в первую очередь немого кино, пределов не было. Его понимали везде и сразу. По гамбургскому счету Чаплин больше Райкина – недаром первый был кумиром второго. На мировой шкале точка «Чаплин» расположена выше. Но то, что сделал Аркадий Исаакович для России, неизмеримо. Нет таких шкал и таких делений, которыми фиксировался бы его вклад в нашу жизнь.

В отличие от Чаплина Райкин не был гражданином мира, космополитом – хоть проклятым, хоть великим. Он был гражданином своей страны. И никогда со страной не воевал. Волшебную силу собственного искусства потратил, как теперь говорят, «на борьбу с отдельными недостатками, а надо было рушить систему». Впрочем, система давно порушена, и все чаще возникает вопрос: а надо ли было в самом деле?..

Райкин никогда не диссидентствовал, поэтому его пленки можно пересматривать до бесконечности. Они не устаревают. Более того, четырехсерийный телефильм «Люди и манекены» приобрел сегодня новую актуальность – получается, еще в 1974 году Аркадий Райкин предугадал массовую метаморфозу, глобальный исход из людей в манекены. То, что теперь определяется словом «глянец».

Кумир райкинской молодости – режиссер Всеволод Мейерхольд говорил: «Глядя в пропасть, один человек думает о смерти, а другой – о том, как построить мост». Райкин думал, как построить мост. Не через Москву-реку, не через Неву, не через Волгу, не даже через рот. А к лучшему человеку – через искоренение пороков. У Райкина, как и у Чаплина, заряд всегда позитивный. Он признавался, что по жизненному вектору ему ближе Утесов, чем Ахматова. Умение жить радостно высоко ценилось Райкиным. При том, что трагизма в его судьбе хватало с избытком.

Однажды в разговоре с Сергеем Рахманиновым Чаплин дал очередное (благо формулировки он оттачивал всю жизнь) определение искусства. А именно: «Искусство – это избыток чувств плюс техническое совершенство». Про Райкина точнее не скажешь. Избыток чувств позволил ему стать не просто пересмешником, но еще и резонером – в лучшем смысле слова. Чаплин, пережив свою маску, фактически ушел из кинематографа. Райкин освободился от маски, от множества масок сознательно – ему хотелось говорить с публикой от первого лица. Что слова чужие – не суть. Силу этим словам придавал Райкин. Когда Михаил Жванецкий увлекся сложносочиненными, философскими текстами, Аркадий Исаакович быстро привел отношения со своим главным автором к разрыву. Он не нуждался в длинных и благоустроенных взлетных полосах. Брал вертикальный старт с любого пятачка.

Райкин, пользуясь искусствоведческим клише, создал огромную галерею образов, причем уродов в этой галерее нет. Уверена, бухарика, потерявшего выходной в греческом зале, или восточного мудреца, специалиста по «общественно-спесифисским отношениям», он любил не меньше, чем берущего за душу еврейского дедушку из миниатюры про внука Юзика. Ленинградский театр миниатюр начинался спектаклем «Не проходите мимо». Последнее творение Аркадия Исааковича в «Сатириконе» носило имя «Мир дому твоему». Между этими титулами – весь Райкин. Для которого социальная сатира служила только средством, а целью всегда – с возрастом особенно – был человек. Добрый зритель в девятом ряду. Аркадий Райкин – наравне с Чарли Чаплином – величайший гуманист XX столетия. Пафосно звучит, но это так.

Еще недавно мне, как и многим, казалось, что на нашем ТВ нет ничего ужаснее «аншлагов», «смехопанорам» и «кривых зеркал». Однако телевидение сделало шаг вперед, и на свежем фоне «Кривое зеркало» имеет вид невинной детской забавы. Да, у кого вкуса не было, того и не воспитают, потому что воспитывать сегодня – моветон. Да, экран большой (диагональ 40 дюймов), каналов много, а умному человеку для посмеяться остался разве что «Городок». Зато народ расслабляется. Лучше пошлятина, снимающая напряжение, чем пошлятина, его нагнетающая.

Проблема в том, что мы потеряли не только Райкина. Не только смех, за который не стыдно. Мы вообще потеряли класс. В смысле – уровень. Расторговались направо и налево грошовыми хохмами. Распустили собственное чувство юмора, будто шнуровку корсета. Недавно я видела в районе пражского международного аэропорта странные билборды. То бишь рекламные щиты. На каждом открыточное изображение Питера. Дворцовая площадь, к примеру. В знакомом городском пейзаже спокойно прогуливается бурый медведь. Надпись по-английски: «Вы думали, что Санкт-Петербург выглядит вот так?» И слоган: «Sankt-Petersburg: no bears, just beauties». Никаких медведей, одни красоты.

Во времена Райкина так не шутили. Во времена Райкина знали себе цену. Представляю, как Аркадий Исаакович отреагировал бы на подобный «промоушн» родного города. Припомнил бы, наверное, слова отца Исаака Давидовича: «Что поделаешь – некоторые люди совсем потеряли совесть, но из этого не следует, что надо сходить с ума»…

Женщина, которая не плакала

08.11.2007

ОНА НА ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ пережила своего мужа и верного партнера по сцене – Александра Менакера. Александр Семенович ушел после четвертого инфаркта. Такое случается – женщина теряет спутника жизни, но находит утешение в детях. Однако Миронова и без сына своего, потрясающего, до сих пор любимого народом Андрея, выдюжила целых десять лет. В квартире ее мешками громоздились письма. На конвертах адрес: «Москва, Арбат, маме Андрея Миронова».

Источник ее выносливости и долготерпения известен одному Богу. Никто никогда не видел Марию Владимировну плачущей. «Железная женщина», – говорили многие с недоумением…

Миронова – не просто легенда нашей эстрады. Она и человеком была легендарным. Ею восхищались, ее цитировали и побаивались. Имея собственное мнение обо всем – телевидении, экономике, управлении государством, наша «Марья» не стремилась к особой деликатности. Могла по-гоголевски припечатать человека своим поставленным, с металлическими нотками голосом. Одного актера, завсегдатая посиделок, тусовок и разных «капустников», называла вездесущим. Поделив это слово пополам и удвоив «с» в части «сущий»…

Миронова – из плеяды тех подлинных советских звезд, которые и жили по-звездному, то есть неторопливо и с достоинством. Не работали летом, потому что лето – время для семьи. Не давали по два концерта в день. Коллекционировали фарфор (отошедший теперь по завещанию Бахрушинскому музею). Какие друзья собирались дома – Утесов, Марецкая, Рина Зеленая… Какие портреты на стенах – Ахматова, Гейченко, Русланова, Гилельс… В детстве Маша Миронова сидела на коленях у Шаляпина, юная, она очаровала Зощенко, 16-летней ее приняли в труппу МХАТа 2-го… Знаменитая эстрадная героиня Мироновой, «телефонная террористка» Капа, вызывала нарекания у строгих ценителей. В свою очередь Мария Владимировна, дожив до патриарших (матриарших) лет, упрекала Геннадия Хазанова: «Какая пошлость – читать со сцены монолог про то, как ты наелся арбуза и пошел провожать любимую девушку. Вот я сейчас выйду и начну рассказывать, как я объелась гороха и что из этого вышло…» То была еще эпоха эстрадной невинности. Про телевизионную не говорю.

Свое первое интервью с Марией Владимировной Мироновой я записала, когда мне было лет восемнадцать, а ей, соответственно, под восемьдесят. С тех пор и до конца ее жизни мы не то чтобы дружили – это глагол слишком ответственный, но виделись часто. Счастьем моим было приезжать в потрясающе уютную квартиру на улице Танеевых (теперь Малый Власьевский переулок) или на крохотную дачу в Пахре, прозванную за размеры «бензоколонкой». И ни разу мне – ровеснице своих внучек – Мария Владимировна не сказала «ты».

Интервью, которое я решила вспомнить незадолго до дня ее памяти, делалось в декабре 1994 года. Прошло 13 лет, а все, что говорит Миронова, не просто осталось актуальным, – кажется, будто мы беседовали неделю назад. Просто Мария Владимировна очень хорошо знала свою страну – ту, где родилась, работала, прославилась и свершила путь длиной от последнего российского императора до первого российского президента.

Мария Миронова: «Разве людей выбирают в Думу, чтобы они воздерживались?»

– Что или кто помогает Вам жить сегодня?

– Я репетирую в спектакле «Уходил старик от старухи». Там у моей героини есть фраза: «Жизнь – это, в общем, простая штука». Так что ничего супернового и оригинального я вам не скажу. Мне помогает жить семья. Ее нет, но она была на протяжении 45 лет, и от нее все еще идут свет и тепло, как от погасшей звезды. Если бы не Александр Семенович Менакер, вы бы, наверное, не сидели сейчас здесь и не задавали мне вопросов. Вероятнее всего, вы бы вообще не знали о моем существовании. У меня был замечательный муж, друг, художественный руководитель – в одном лице. Только теперь я могу открыть, кто же действительно первенствовал в нашем дуэте – при жизни он бы мне этого не позволил. Когда сегодня таксисты не берут с меня денег, это заслуга исключительно Александра Семеновича. Счастье мое, что он именно в меня влюбился. Могло получиться: Менакер и Иванова. Или: Менакер и Сидорова. Очень просто. Но Менакер был бы все равно.

– А Вас бы не было? Неужели вы настолько не уверены в собственном таланте?

– Я не считаю себя особо хорошей актрисой. Разве что приличной. К моменту нашего с Менакером знакомства его имя набиралось на афишах аршинными буквами, а мое – внизу, петитом, где «при участии и др.» Но всю свою дальнейшую жизнь он самоотверженно и бескорыстно посвятил моей карьере.

– Тем не менее в стойкой, неослабевающей популярности есть и Ваша личная заслуга.

– Безусловно, заслуга есть. Она заключается в том, что я – мать своего сына. Вы знаете, я сейчас особенно «популярна» в двух местах – на Ваганьковском кладбище и на Черемушкинском рынке. На рынке мне постоянно что-нибудь дарят: лимоны, вырезку, вот тапочки, которые на мне, перчатки вязаные, просто цветы… Отказаться невозможно – люди страшно обижаются. На кладбище ко мне подходят, заговаривают, желают здоровья. Наверное, будь у меня силы ходить по улицам, я бы и там ощущала свою «популярность». Мне приходит много писем. В основном от людей значительно моложе меня. Для них я – мама Андрея Миронова. Так что моя «популярность» – это отсвет любви к моему сыну.

– За последние несколько лет от нас ушло немало прекрасных актеров. Их вспоминают, отмечают даты рождения, смерти. А Андрей Миронов на экране постоянно, безо всяких специальных поводов. Хотя «тайна сия велика есть», но все-таки – как Вы для себя объясняете феномен этой непреходящей любви?

– Чем реже встречаются качества, которыми в полной мере обладал Андрей, – мягкость, доброта, человечность, тем он нужнее людям. Он получил их от отца, а его отец – от своего отца. Не говорю уже о том, что Андрей был редким актером, актером на все времена. Явлением в искусстве. При его жизни клановая критика – а другой у нас, по-моему, не было и нет – этого не признавала. Но время все решает по-своему. Как ни странно, по достоинству оценивать Андрея начали те поколения, которые практически не застали его на сцене. Им вдруг оказались важны и дороги эти старые пленки. Так что у Андрея еще большое будущее… К сожалению, мы иногда видим, как очень авторитетные и уважаемые когда-то люди, находясь в добром здравии, выпадают из нашей жизни. Но бывает и наоборот…

– Вы ведете довольно активную общественную деятельность. На Ваш взгляд, стоит ли людям искусства открыто обнародовать свои политические взгляды и симпатии?

– По-моему, у нас все хорошие начинания уходят в песок, потому что на самый простой вопрос, например: «Как вы хотели бы жить?», мы умудряемся дать три разных ответа. Один скажет «хорошо», другой, не в меру остроумный, – «плохо» и кто-нибудь обязательно – «затрудняюсь ответить». Мне чрезвычайно интересен этот последний – затруднившийся. И не менее интересны воздерживающиеся при голосовании в Думе. Разве их туда для того выбирали, чтобы они воздерживались? Воздержание похвально в других местах и при других обстоятельствах. Сегодня у нас слишком тяжелая ситуация, чтобы позволить себе отмалчиваться. Я считаю, что в России сегодня нет творческой элиты. Есть элиточка, элитеночка, жалкая и беспринципная. Принадлежащая к партии КВД – Куда Ветер Дует. Я вряд ли увижу светлое будущее, но мне не безразлично, состоится оно или нет.

– Вы стали своим человеком во властных кабинетах. Это новая для Вас ситуация?

– Абсолютно. Я думаю, мне оказывают почтение просто в силу моего возраста. И помогают, если я обращаюсь с какой-нибудь общественной нуждой. Я сочувствую людям, которые сейчас у власти. Очень трудно управлять страной, где никто не хочет подчиняться. До революции у нас в доме был дворник по имени Наполеон Иваныч. Жена звала его «Наплевон». После октябрьского переворота «Наплевон» стал рядовым жильцом. Однажды я у него спросила, как дела. Он, глядя на выбитые стекла и оборванные половики, ответил: «Ну что скажу… Обстоит». У нас в стране уже какое десятилетие все «обстоит». Нельзя же вину за это целиком и полностью возлагать на нынешних правителей.

– Сегодня возможности заработка у популярных актеров гораздо богаче, чем во времена вашего расцвета. Нет сожалений, что Вы в свое время чего-то недополучили?

– По отношению к себе – нет. Больно за мужа и сына, которые тратили последние силы и получали гроши. А мне выпало такое редкое, небывалое счастье в семье, что сожалеть о деньгах было бы просто грешно. Мы с Александром Семеновичем никогда особенно не гнались за рублем. Работали по полгода в году, чтобы больше быть вместе, заниматься ребенком. Сберкнижки у нас не было. Правда, была машина. Мы ее «съели», когда у мужа случился четвертый инфаркт. Сегодня я не жалуюсь – получаю хорошую пенсию. Если интересуетесь, куда я вкладываю деньги, пожалуйста, – в квартплату, газ, телефон. И в такси, чтобы ездить на два кладбища. Бывает, что-то «целенаправленно» продаю – на памятник сыну, например… Просить, собирать бумаги, требовать льгот я не умею. Да, была на фронте. На Калининском, где сплошные болота. Выступала в землянке на передовой – огоньки немецких папирос было видно. Голубое в серебряных звездах платье и скрюченная от радикулита спина. Командарм, сидевший в первом ряду, сказал соседу: «Хорошая артистка, жаль, что горбатая…» Наверное, можно было бы оформить какие-то документы, что-то получить, «поиметь» – как теперь говорят. Но я поняла, что не вынесу.

– Вы продолжаете выходить на сцену – теперь уже театральную. Настолько велико желание действовать? Не устаете?

– Конечно, устаю. Тем более что перенесла недавно тяжелую операцию. Но вряд ли кто-то ищет в моей игре тонкие нюансы, скорее, все удивляются: «Миронова? Неужели еще жива?! И на сцену выходит?!» Если я сыграю хотя бы прилично, ко мне отнесутся со снисхождением.

– Чему хотели бы научить молодых?

– Не актерскому мастерству. Я вам уже говорила, что не пребываю в эйфории от собственного таланта. Но я многое видела, помню и знаю о подлинной актерской этике, вообще – этике в искусстве. Мы живем в эпоху быстрых карьер. Что-то поставил, сыграл, съездил за границу – вернулся гением. Недосягаемым. Или, точнее, не-до-си-га-ва-емым. Сколько ни сигай, не достанешь. Такое ощущение, будто актеров коснулся их собственный Чернобыль. Помните, там после аварии клубника стала размером с яблоко, а яблоки – с арбуз. Так и у нас. Актеры раздуваются на глазах. И на глазах становятся хуже.

– Сегодня во многом утрачено былое значение семьи и былое значение страны. С чего, на Ваш взгляд, надо начинать их восстанавливать?

– Чтобы восстанавливать семью и общество, нужны люди. Рада была бы ошибиться, но я не слишком верю в нашу молодежь. Они напоминают мне саженцы с хилым корнем. Дубы вырастут не из многих. Из большинства – хлыстики… Мы часто жалуемся, что молодые не уважают стариков. Но ведь и старики не любят молодых. У нас всеобщая тотальная нелюбовь друг к другу. Сила Андрея заключалась именно в том, что он умел любить. Людей вообще – пожилых, молодых, хороших и не очень, друзей, зрителей… Недавно я проезжала мимо нашего дома на Петровке, где Андрюша вырос. Там барельеф работы изумительного скульптора Юрия Орехова. И вдруг я увидела, как проходящий мимо человек снял шапку и перекрестился. Будто перед иконой. Я даже вздрогнула. А это благодарность. Любовью за любовь.

– Я думаю, Вам тоже есть что сказать людям, которые пишут письма на адрес «Москва, маме Андрея Миронова», чтят его память, желают Вам здоровья…

– Я бесконечно признательна всем помнящим нашу семью. И поздравляю их с тем, до чего мы дожили, – с обретением Россией своего настоящего имени. У нас уже не аббревиатура из сплошных согласных букв. У нас – Россия. И это немало. Вдумайтесь: ведь мы живем в только что родившейся стране. Ей требуется сейчас наша забота. Забота и работа. Я прошу вас: не надо воздерживаться! Особенно, если вы знаете что-то нужное. Я не понимаю наших экономистов с кроткими лицами эпохи Возрождения. Они все знают, но ничего не делают. Если бы я знала, я бы продралась… Давайте воспитывать в себе настоящее самоуважение. Сознательно относиться к истории. И пользоваться возможностью выбора, коли уж нам ее предоставили…

В последние годы я стала остерегаться праздников. Они становятся бестолковыми и не в меру ликующими. Можно праздновать победу, а можно – конец войны. Это разные вещи. Для нас сейчас важнее второе. Видимо, как-то не так мы живем на земле, раз и земля у нас становится злой. На ней постоянно что-нибудь взрывается: в Москве – трубы, а где-то – мины и бомбы… Я желаю, чтобы в новом году в России не гибли дети. Чтобы матери не хоронили своих сыновей. Это противоестественно, это самое страшное, что может быть в жизни.