Текст книги "О культуре и не только"

Бывали лучше времена, но не было милей

08.04.2011

АПРЕЛЬ в России – повод помечтать. Если бы мне выпало самое интересное из путешествий – тур на машине времени, не знаю, какой маршрут оказался бы наиболее прельстительным: палаты Бориса Годунова; Михайловские холмы, по которым бродит, подбрасывая трость, живой Пушкин; Замоскворечье, где празднует Лето Господне маленький Ваня Шмелев, или прогулка по столице 1960-х. Когда родители наши были молоды, а нас не существовало даже в проекте. Радиоактивное обаяние короткого отрезка времени, торжественно именуемого эпохой, проникает к нам в душу из ностальгических песен да с черно-белой (преимущественно) кинопленки. Проникает мощно: кто найдет в себе силы сопротивляться этому белозубому, нежноглазому обаянию? «Шестидесятники» (не все, но многие) пережили собственную славу, однако насчет 60-х в целом сложилось устойчивое мнение: бывали лучше времена, но не было милей.

А может, это всего лишь обманчивая и небезопасная легенда? Куда мостили дорогу благие намерения 60-х? Второй День Победы, 12 апреля – какая эпоха в действительности его породила? Юрий Гагарин, формовщик из люберецкой ремеслухи, завсегдатай саратовского планетария (располагавшегося в храме иконы «Утоли моя печали»), любитель народных песен и армейского порядка, кто он в большей степени – дитя свободы или долга? Напрасно ли Сергея Королева, открывшего для России пути небесные, сравнивали с Георгием Жуковым? Способны ли бумажные солдаты запускать корабли в космос – или только кораблики из вчерашних газет по весенним ручьям?.. Вопросы эти в принципе не решаемы, но спорить интересно.

Характерный парфюм 60-х ни с чем не перепутаешь. Фильмы тех лет – как сувенирные банки с законсервированным воздухом. Причем хронология здесь вещь не первостепенная. Откуда-то мы точно знаем, что «Летят журавли» – это еще 1957-й, но по духу уже шестидесятые. «Я шагаю по Москве» и «Застава Ильича» – квинтэссенция времени. «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Берегись автомобиля», «Июльский дождь», «Андрей Рублев», «Доживем до понедельника», «Еще раз про любовь», «Три плюс два» – разножанровые слепки 60-х. А вот Егор Трубников («Председатель») для нового времени по-старомодному силен, упрям – рефлексии не хватает. И Нюра из «Трех тополей…» – чужая независимым девчонкам, строящим либо ломающим судьбу по собственной воле.

Теперь возьмите «Бриллиантовую руку». 1968 года выпуска, кино это явно принадлежит 70-м. Если Деточкин идеалист торжествующий, то Горбунков – вымирающий. Философию жизни начинают определять проходимцы.

Дело тут, на мой взгляд, не в Хрущеве и не в Брежневе, а в оборотной, теневой стороне всякого ренессанса. Ведь чем, если не советским ренессансом, были 1960-е? Люди вдруг понимают, что можно жить помимо основной линии, параллельно или поперек. Сначала речь идет о праве на духовную самость. Однако духовная очень быстро сменяется социальной, прагматической, эгоцентричной. Не зря 60-е – это полный религиозный провал в России, черная дыра. Прежнее богоборчество пасует перед равнодушным атеизмом, то есть отсутствием интереса к Богу вообще. Как можно интересоваться тем, кого нет?..

Ренессанс – это когда человек последовательно: не меньше Бога, равен Богу, больше Бога; нет другого бога, кроме Человека. На этом все заканчивается. Вместо слова «Бог» подставьте «цель», «смысл», «идея». Гагарин все-таки продолжение иного времени. Никакие культы, включая готовность страны молиться на самого Гагарина, не отменяли заданной иерархии: сначала – цель, затем – организаторы, вдохновители, исполнители. Это плохо? Вы уверены, что это плохо?

Феномен под названием «шестидесятые» выдохся прежде, чем закончилось десятилетие. Не осталось ничего, кроме фильмов и песен. Почему? Потому, не исключаю, что от гуманизма до пупизма, от поклонения Человеку до водружения личных интересов в центр вселенной – один шаг. А дальше… Как говорил тот же Гагарин: «Из ресторанов в космос не летают».

Шестидесятые – безусловное чудо, однако природа чуда распознается по плодам. Следующий ренессанс – «перестройка» – длился буквально несколько лет и отбросил нас уже не к детским радостям античности, а к пещерному костру. Ренессанс превратился в вывеску для банков, отелей, страховых компаний и модельных агентств. Рожденные ползать вполне довольны земной участью.

«Звездные мальчики» – так назвали на телеканале «Культура» собрание фильмов 1960-х годов. Звездный мальчик (или Сын звезды), как вы помните, был себялюбцем и нарциссом, который отрекся от родной матери и пришел в чувство, только когда «лицо его стало противным, как у лягушки, а кожа блестела, как змеиная чешуя». Неужели это и есть собирательный образ всех русских ренессансов?..

Уходили мы из Крыма

09.11.2010

В СЕВАСТОПОЛЕ отметили 90-летие исхода Белой армии из Крыма. Инициатором и «режиссером» памятного торжества стал наместник московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов). При ноябрьских плюс двадцати двух под густо-синим небом он – вместе с митрополитом Симферопольским и Крымским Лазарем – отслужил панихиду, кропя не остывшие еще волны Черного моря.

На Графскую пристань, где солдаты и офицеры Врангеля в последний раз видели родную землю, севастопольцы пришли крестным ходом, в настроении, быть может, чрезмерно приподнятом (учитывая невеселый повод). Однако все, что связано с Россией, почитается за праздник в этом удивительно русском городе. По сравнению с Севастополем разнодиалектная Москва – просто Вавилон, ни корней, ни родства не помнящий.

Дух прелой листвы смешивался с дымком ладана. Митрополит Лазарь с горечью говорил: «Брат на брата восстал, сестра на сестру обиду имела…» Никита Михалков читал стихи казака Николая Туроверова «Уходили мы из Крыма». Гвардейский ракетный крейсер «Москва» на внутреннем рейде готовился дать салют в 21 залп. А мне всё думалось, что память сама по себе ничто, если не порождает выводов. Первый из которых: нельзя нам использовать даты – ни белые, ни красные – как предлоги для нового раздора.

Когда при мне сетуют, насколько неразрешимая проблема – установить преемственность между русским и советским, я отвечаю, что лично мне труднее уловить родство советского с постсоветским. Ни люди на улицах моего детства, ни песни, ни фильмы, ни школьные уроки, ни дворовые забавы вроде бы не давали оснований думать, что у нас вот-вот чавкнет над маковкой. Попытки превратить русского человека в буржуа привели к тому, что он зачастую перестал быть русским. А порой и перестал быть человеком… Однако если постсоветское время наполнило храмы и сделало возможным вот такой крестный ход, вольно растянувшийся по Севастополю, значит, есть ради чего терпеть.

В 1920 году одни уходили, другие оставались. Не позавидуешь ни первым, ни вторым. Месяц назад на греческом острове Лемнос я видела следы от казачьих палаток и могильные плиты с почти стершимися русскими именами. На одном только Лемносе лежат несколько десятков детей, которых увозили отсюда, с Графской пристани Севастополя, в надежде спасти… Ну а солдаты и офицеры, поверившие большевикам, – разве их доля, судьбы их семей оказались легче? Для полноты исторической картины вспомним, что красные, плоть от плоти новой власти, летом 1942-го прикрывали еще один уход наших кораблей из Севастополя. А потом взрывали себя в береговых катакомбах, чтобы не попасть в плен. Грехи (у кого какие были) искупались кровью.

Так вышло, что преимущественно красным выпало спасать Россию в XX веке. Так случилось, что в основном потомки красных сберегли Черноморский флот России в те годы, когда сама Россия о нем забыла. И если мы из Крыма все-таки не ушли, в этом их заслуга.

О чем я сейчас? О том, что споры про чистых и нечистых надо прекращать. В русском споре, осмысленном, но беспощадном, не рождается ничего, кроме взаимной неприязни сторон. Это латентная гражданская война.

Поминая всех, кто уходил, не забудем тех, кто оставался. Умиляясь подстрочникам, не будем отрицать красот в беловом тексте. Изгнанники – безусловные жертвы, но и оставшиеся не всегда виновны. Сила земли, к сожалению или к счастью, не вывозится ни морем, ни посуху. Потомки белой эмиграции – трогательные люди, но, за редким исключением, это обломки обломков, то есть уже песок. Либо листья, унесенные далеко от дерева. А само дерево растет здесь.

Слово «покаяние» становится опасным, как только выходит за пределы храма. Российская – в первую очередь, петербургская – элита напрямую повинна в попущении революции, однако конец этой элиты оказался настолько страшен, что язык не поворачивается призывать ее потомков к покаянию.

Да что элита. Бог с ним, с гламуром. Практически одновременно в России отмечаются юбилеи двух великих исходов – Белой армии из Крыма и Льва Толстого из Ясной Поляны. Здесь, в Севастополе, молодой Толстой когда-то храбро сражался, а к закату дней своих стал убежденным пацифистом. В современной России толстовцев вроде бы нет, зато формальных последователей – сколько угодно. Лев Николаевич был бы сегодня топ-блогером – так популярны в Рунете издевки над православием, армией и любой государственностью. Толстой писал: «Патриотизм есть рабство», нынешние напишут «ржунимагу». У него за этим – высоты и бездны, у них – плоскодушие и недомыслие. Но вектор, к сожалению, один и тот же. Искренне пытаясь оттянуть катастрофу, русский гений тем не менее способствовал распаду старой России. И что, теперь прикажете многочисленным рассеянным по миру Толстым каяться?

У меня предложение: давайте спишем друг другу покаяние взаимозачетом и прекратим об этом говорить. Пусть каждый скорбит только о собственных грехах.

Социальные потрясения не насылаются с Марса, не наводятся экстрасенсами. Они есть следствие накопившихся обид, застарелых, не исправленных вовремя ошибок и несправедливости за гранью санитарных норм. Все это было в царской России – и несущие балки империи подгнили, а дальше оставалось лишь плечом подтолкнуть. Все это было в советской России – и новая империя прожила насыщенный, но исторически ничтожный срок. Все это наличествует в России современной – вот и думайте, можем ли мы позволить себе роскошь играть в белых и красных.

Скажу честно: популярной такая точка зрения не является. Единомышленников найти трудно. Призывы к примирению между русским, советским и постсоветским, точнее, идея растворить советское и постсоветское в русском, ведут, как ни странно, к скандалам. Так случилось и за севастопольским столом, где тезисы вышеизложенного прозвучали в форме тоста.

Правда, спорили до крика и одури только москвичи. Севастопольцы мудрее. Они служат России за пределами России – это многое объясняет. Не зря командующий нашим Черноморским флотом Владимир Королев объединил в своей речи 90-летие Белого исхода и 65-летие Победы. А на концерте Сретенского хора митрополит Лазарь вместе с сотрясавшимся от оваций залом Дома офицеров поднимался, когда пели «Уходили мы из Крыма», но также – когда звучал священный для Севастополя «Заветный камень»: «И в мирной дали идут корабли под солнцем родимой земли…»

Был грех, и было искупление. Был позор, и была новая слава. История страны тянется сплошной линией, без пунктира. В Севастополе это понимают. Даст Бог, поймут и в Москве.

Куда привело нас «Покаяние»?

29.01.2009

31 ЯНВАРЯ – юбилей режиссера Тенгиза Абуладзе. Ему исполнилось бы 85 лет, но в марте 1994-го Абуладзе умер. Он оставил России свой главный фильм и, наверное, последнюю реплику, которая ушла с экрана в народ: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?». С тех пор дорог и храмов у нас прибавилось, но совмещать одно с другим пока удается плохо.

Случаются в истории годы, роковые уже по плотности событий. Таким был 1986-й. Он принес две катастрофы:

Чернобыль.

Гибель «Адмирала «Нахимова».

И много новостей, которые на тот момент большинству виделись благом:

Подняли цены на алкоголь.

Скоро народ начнет давиться в очередях за водкой, а там пойдут под топор виноградники, и несколько знаменитых виноделов покончат жизнь самоубийством…

Возникли первые частные предприятия.

Индивидуальная трудовая деятельность, о которой много говорил Михаил Горбачев, обернется в итоге ажиотажем массовой спекуляции. Страна – то есть не страна даже, а географические пространства, оставшиеся от былой страны, научатся добывать сверхприбыль из торговли. Зато производство иссякнет окончательно.

Принято решение о выводе ограниченного контингента советских войск из Афганистана.

На родину вместо «груза 200» начнут возвращаться живые ребята. Правда, впоследствии сыновья этих ребят и ровесники сыновей десятками тысяч будут умирать от наркотиков. Чумной вал покатится именно из Афгана. Не говорю сейчас о геополитике – только о жизни и смерти.

В 1986-м впервые показан снятый еще два года назад фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». В январе 1987-го он выйдет на экраны 1200 копиями, и его посмотрят почти 14 миллионов зрителей.

С тех пор в стране, семьдесят лет прожившей без Бога, вне церковной традиции, не имеющей представления о христианском смысле покаяния, не стало слова более популярного. В считанные годы, а то и месяцы его затерли до непристойных дыр. Трудно найти призыв, который бы чаще адресовали России со стороны и изнутри: «Покайся, тебе скидка выйдет…» Назрел вопрос: зачем вообще нужна Россия, если она не идет к покаянию?

Теперь прояснилось – это тоже был Чернобыль. Едва ли не равномасштабный – по пагубному воздействию на человеческие организмы. По огромности зараженной территории. По неотвратимости и неисцелимости последствий. Обычному рядовому россиянину пытались – до сих пор пытаются – внушить глобальное чувство вины.

В 2005-м сенат США потребовал от России извиниться «за незаконную оккупацию и аннексию» трех прибалтийских республик.

Спустя пару лет – в связи с конфликтом вокруг таллинского Бронзового солдата – американцев поддержал Борис Березовский. Он заявил, что причина конфликта между Россией и Эстонией – в отрицании Кремлем и Владимиром Путиным «преступного характера советского режима». Попутно досталось от Березовского Борису Ельцину – за то, что «не привел Россию к покаянию, не заставил каждого россиянина признать, что на нем лично тоже лежит ответственность за преступления коммунистического режима».

(Ельцин, между прочим, и за Березовского не покаялся, но по данному вопросу никто его в могиле не тревожит.)

Грузия требует покаяния за Южную Осетию и Абхазию. Госпожа Новодворская от партийного имени и от себя лично с Грузией солидаризировалась: «Россия заслуживает исключения из ООН и разрыва с ней дипломатических отношений со стороны цивилизованного мира»…

Тут стоит, наверное, упомянуть, что Тенгиз Абуладзе не попал в список полуфиналистов проекта «Большая десятка Грузии» (аналог нашего «Имя Россия»). Ну и, кстати, «Покаяние» снималось на киностудии «Грузия-фильм» («ордена Ленина киностудии «Грузия-фильм» – с этого титра, озвученного голосом Абуладзе, начинается картина), но исходники картины хранятся в подмосковном «Госфильмофонде». После распада СССР их не вернули в Тбилиси, и это большое счастье для всех, потому что оригинальная фонограмма «Покаяния» погибла при пожаре на той самой, ордена Ленина, давно развалившейся…

Ирина Хакамада призвала Россию, «оценивая высоко свое прошлое, покаяться за сталинские преступления», причем сделать это по возможности в день памяти генералиссимуса – 5 марта. Загадка дамской логики – как можно гордиться и посыпать голову пеплом одновременно…

Страну предают чужие – к этому надо относиться хладнокровно. За всяким высокопарным лицемерием стоят очень конкретные, прагматические интересы. «Опусти» и властвуй.

Страну предают свои. Тут тоже выгода, но помельче, тоже прагматика, но в мировом масштабе копеечная, шкурная, бытовая. Задолго до грузино-осетинской войны либеральная общественность договорилась до того, что Россия заслужила свой нюрнбергский процесс. То есть одного только покаяния недостаточно. Нужны суд, приговор, санкции, ушат общемирового позора. В качестве назидательного примера использовали Германию.

…Коллега, на днях вернувшаяся из Парижа, рассказывала мне, как пряталась – вместе с другими туристами и собственно парижанами – от исламской манифестации. В центре города, возле Гранд-опера. Подперев стену где-то в безопасном углу вместе с коллегой-австрийцем, она ради поддержания беседы полюбопытствовала: «В Вене тоже такое бывает?» «Нет, – ответил он меланхолично. – У нас арабов мало. Не едут. Неофашистов боятся»… Маленькое лирическое отступление. К вопросу о примерах и образцах…

Советский режим в сознании людей приравняли к фашистскому. У нескольких поколений отняли прошлое, ничего не предложив взамен. Ответственность за преступления, у которых есть имена, отчества и фамилии, разложили на миллионы невинных.

Это мы нажимали на курки в Катыни.

Это мы устроили голодомор.

Мы на несколько десятилетий лишили страны Восточной Европы сладостных благ демократии, и пусть нас простят за это. Пусть простят моего деда, получившего на войне контузию и орден Боевого Красного Знамени, – спасенная Европа недовольна…

По-прежнему звучат голоса – мол, мы должны покаяться в расстреле царской семьи. Хотя, как справедливо заметил один мой знакомый священник, «в большинстве своем народ ее не расстреливал»…

Это мы придумали Windows, это мы объявили дефолт, – пела одна замечательная группа.

«Мы» – второе испоганенное в 90-х слово, помимо «покаяния».

Случилась циничная подмена. Лукавый перевертыш. Никто из кричавших о покаянии не намеревался каяться лично. Это в равной степени относится и к отдельным людям, и к целым государствам.

Покаяния нельзя требовать. К нему нельзя принуждать. Оно происходит по внутреннему зову, как правило, в тишине, и только перемены в жизни человека могут косвенно свидетельствовать о том, что покаяние состоялось.

Покаяние, вырванное силой, да еще за грех, которого ты лично не совершал, не просто ничего не стоит – оно в принципе невозможно. Ни по логическим, ни по человеческим, ни по земным, ни по небесным законам. Реакция на призывы к такому покаянию коротка, как удар, и однозначна, как плевок. Шаг первый – впасть в уничижение и возненавидеть самих себя. Шаг второй – от согнутых спин и понуро склоненных голов – в агрессию. И панцирь от вечного «ты не прав!» – опасная, слепая, глухая вера: «Я прав всегда!».

Во многом благодаря фильму Абуладзе понятие покаяния, как и понятие греха, надолго приобрели для нас исключительно политический оттенок. Это моральное извращение действует до сих пор: «хороший человек» и «дурной человек» определяются системой общественных взглядов. Верностью – хотя бы на словах – продвинутым идеалам. Тот же агитпроп, только теперь антисоветский.

«Покаяние» не привело нас к храму. Скорее наоборот – заплутали, сгинули на периферийных тупиковых дорогах. Однако Тенгиз Абуладзе в этом не виноват. Виноваты сами зрители, которые, замирая от сладострастного некрофильского ужаса, проглядели в его картине главное. Поняли ее трагически неверно. До абсурда наоборот.

«Покаяние» трактует как раз о том, сколь опасно ворошить могилы и перетаскивать туда-сюда мертвецов. Война с мертвыми ударяет только по живым. Потревоженное прошлое отбирает у будущего лучших, молодых, праведных, горячих.

Вся сердцевина фильма – с ее избыточной витиеватой символикой – морок, пронесшийся перед глазами калбатони Кетеван. По хронометражу этот морок занимает два часа, а по сути секунды – между известием о смерти Варлама Аравидзе и хрестоматийным вопросом старушки – великой Верико Анджапаридзе – под окном. Как в прелюдии, так и в финале, руки Кети испачканы сладким кремом, а более ничем. Она не занимается трупами – она занимается тортами. Иначе не «Покаяние» стояло бы на афише, а «Месть».

Самое жуткое в этой макабрической, босховской сердцевине – мысль о неотвратимости мести. О неотвратимости ее для мстящего. Ты вынужден исполнить то, чему сам же противишься, что перпендикулярно твоей природе и гадко душе. Суд над Варламом может привести только к гибели его внука. Ни в чем не повинного, раздавленного чужой виной. Месть – это путь к приумножению горя.

Да и по-простому, по-человечески: внук, отрекающийся от деда, сын, выкидывающий на помойку тело отца, – есть здесь что-то павлико-морозовское. На то и даны нам родные люди, чтобы прощать и понимать вопреки всему…

Кстати, юного Торнике Аравидзе должен был играть актер Герман Кобахидзе. Но в 1983-м он оказался среди захватчиков, пытавшихся угнать из Тбилиси в Турцию самолет. Расстреляли всех, кроме новобрачной супруги Кобахидзе… «Покаяние» началось с крови. С крови и предшествовавшей ей глупости, как ни кощунственно звучит. Эта цепочка срабатывает в жизни без перебоев: недомыслие – трагедия.

С историей надо обращаться бережно – словно с тортом из кремовых башенок с марципановыми крестами. Вот о чем фильм «Покаяние» – если пересматривать его спустя два с лишним десятилетия после премьеры. Справедливость – вещь относительная. Плачет на телеэкране отставной полковник: жить негде, жить не на что, страна отвернулась, отслужил и выброшен на свалку – не хуже трупа из «Покаяния»… Кто должен извиняться перед ним – власть нынешняя? Разумеется. А еще? Борис Ельцин – гарант развала армии? Михаил Горбачев – инициатор будущего развала? Брежнев? Сталин? Ленин? Николай II, который – одному Богу известно – покаялся ли в бездарном управлении империей?..

Обратной исторической перспективе положен единственный предел – полное отсутствие фактов. Пустыня, где даже мифу вырасти не из чего. До этого рубежа – ищи виноватых сколько влезет. История усеяна виноватыми, как лес грибами после теплого дождя…

Так что же: вместо войны – благостное замирение? Стертая память? Клавиша Escape?

В фильме Абуладзе есть сцена, абсолютно реалистическая. Будто на экране не «Покаяние», а «Холодное лето 53-го». Мама и девочка, Нино и Кети, в грязи, под дождем ищут имя Сандро Баратели на скользких бревнах. Так подавали иногда весточку сосланные без права переписки. Если, конечно, формулировка не означала расстрел…

«Покаяние» можно смотреть спокойно – разгадывая символы, вскрывая второе, третье, пятое дно. Аудитория «Покаяния» – эстеты и философы. Однако сцена с бревнами пробивает обшивку у любого философа. Все прочее – с «холодным носом», это – с покрасневшими глазами.

В чем смысл покаяния? В изменении жизни. В чем корень греха? В неумении сострадать чужой боли. А значит, главный свой фильм Абуладзе снимал не зря. Зачем нужно кино, если зритель не плачет?

Страна, способная плакать, спасется. Только бы это не потерять.