Текст книги "Ларе-и-т’аэ"

Глава 7
Дипломатия правит бал

Когда узкий луч из смотровой щели коснулся мерной отметки на середине стола, и их совещающиеся величества покинули залу совета ради трапезной, Лерметт едва смог утаить вздох облегчения. Прежде он всегда испытывал досаду, когда приходилось оторваться от переговоров ради чего бы то ни было. Прежде – но не теперь. Переговоры явно зашли в тупик. Впрочем, тупик – это еще не совсем то слово. Слов, гораздо более точно и выразительно описывающих то место, в котором, вне всякого сомнения, застряли переговоры, Лерметт мог бы вот так, с маху, припомнить не меньше дюжины – хотя и они казались ему недостаточными. Возможно, у гномов могло бы найтись более или менее подходящее словечко… а даже если и нет, им придется его изобрести. Вот теперь точно придется. Гномы не терпят приблизительности – вот почему их язык никому, кроме них самих, недоступен… ну, разве что в основах. И если уж на свете появляется что-то неслыханное, невиданное и вообще доселе неведомое, эти зануды не успокоятся, покуда не придумают слово, определяющее загадочный предмет точно, полно и всесторонне. Ну, на сей раз им придется попотеть. Придумать слово, способное передать, в какую яичницу с гвоздями ухитрились обернуться эти переговоры – это и для гномов задача превыше сил.

– По-моему, – тихонько молвил Лерметт сидящему рядом Илмеррану, – это все-таки была неудачная идея.

– Какая именно? – уточнил гном, отхлебывая вино. В его быстрых глазах, остро сверкнувших поверх края чаши, явственно читалось неодобрение, понятное Лерметту без труда: как же ты, король, дипломат, почетный доктор наук и мой ученик, в конце-то концов, можешь изъясняться столь неточно? Экое разгильдяйство… а может, даже и безответственность!

– Обсуждать частности, хотя согласие по предмету в общем еще не достигнуто, – вздохнул Лерметт.

– Нет, ну отчего же, – флегматично возразил Илмерран. – Вполне разумная мысль… твоя, между прочим.

– Когда я ее изрек, мне тоже так казалось, – отрезал Лерметт.

– Вполне разумная мысль, – с нажимом повторил Илмерран. – То, чего нельзя вместить сразу, можно усвоить по частям. Никто не может закинуть в глотку единым разом жареного кабана… даже наш эттармский приятель, – добавил гном, покосившись на Эттрейга; тот неторопливо ел небольшими кусками с удивительно сдержанным изяществом, как и принято среди оборотней. – Даже и в мохнатом виде. Пасть не вместит. Но если разрезать данный съедобный объект на кусочки надлежащего размера… можно ручаться, что бедную свинку уплетут подчистую.

Сравнение вкусного жаркого с неаппетитной дипломатией Лерметта позабавило.

– Я не понял – ты мой советник или мой повар? – с усталым ехидством поинтересовался король.

– Кто – я? – фыркнул гном. – Нет уж. Только не я. Из нас двоих, Лериме, мастер заваривать кашу именно ты.

Лерметт тоже фыркнул, только чуть потише. Поделом тебе, твое величество. Тоже вздумал – с гномом в ехидстве состязаться. Что бы гном ни взялся делать, он это делает педантично и добросовестно. И если гном взялся ехидничать, никакому королю его не переязвить… хоть бы и почетному доктору наук. Сноровка не та.

– Боюсь, моя каша давно и безнадежно подгорела, – вздохнул Лерметт. – Как еще и котел отскребать, непонятно.

– Ну что ты, – улыбнулся Илмерран. – Она еще даже не закипела.

– Помилуй Боги! – искренне ужаснулся Лерметт. – Если сейчас, по-твоему, не закипело… каким же будет это варево, когда закипит?

– Там увидим, – спокойно отозвался гном.

Лерметт снова вздохнул. До сих пор он всегда досадовал на подобные перерывы как на помеху, а сегодня обрадовался обеду, как долгожданной передышке. Подобных переговоров ему не приходилось вести еще ни разу. Всегда – всегда! – есть место отступлению, компромиссу, сделке… всегда – но не теперь. Уж такова сущность дипломатии – чтобы хоть в чем-то согласились с тобой, чем-то должен поступиться и ты сам. Для Лерметта это смертельно опасное равновесие между чужими и своими уступками никогда не было чем-то сложным. Он, как никто, умел уступать без ущерба и настаивать без насилия. Отдавать и принимать, настаивать и отступать, отстранять несовместимое – и наконец слить две правды, свою и чужую, словно воду с вином, в единую круговую чашу… ничего похожего на то, что ему приходится делать сейчас. Как, ну как должно проводить переговоры, на которых нельзя сделать ни единой, даже самой маленькой уступки – потому что она прольется в общую чашу не водой, а отравой!

Когда короли, отобедав, вернулись в залу совета, Лерметт с первого же взгляда мог сказать, кто доставит ему наибольшее число неприятностей. С утра его едва не свели с ума Эвелль и Аккарф – сколько ни убеждал их Лерметт, что сток Линта понизится ненамного и ненадолго, они не желали верить ни уговорам, ни расчетам… тут-то Лерметт и пожалел, что госпожа Мерани Алмеррайде уехала восвояси в Арамейль и магов своих с собой прихватила. Вот когда бы пригодились всеми признанные маги-эксперты, маги-посредники! Как он мог так опрометчиво отпустить госпожу Мерани… хотя, если Илмерран удался в бабушку пусть даже и в малости, пытаться навязать ей свое королевское хотение бесполезно: все равно поступит по-своему. Да и можно ли требовать, чтобы ректор Арамейльского университета сидела безвылазно в Найлиссе, занимаясь чужими делами вместо собственных – а их у ректора ничуть не меньше, чем у любого короля! И можно ли требовать, чтобы хоть кто-то занялся твоими делами вместо тебя – стыдись, Лерметт, тебе ли такое в голову пришло? Когда это ты переваливал свою ношу на чужие плечи?

Ничего не получается, с мимолетным отчаянием подумал Лерметт, глядя на занимающих свои места королей. С любым из них договориться с глазу на глаз невелико искусство – а ты попробуй справиться со всеми разом! Для этого они должны хоть в чем-то договориться между собой… что почти немыслимо. Слишком уж у них интересы разные. Я потому и не могу с ними справиться, что все они тянут каждый в свою сторону, все пытаются выгадать свой частный интерес – а время меж тем уходит, уходит непоправимо… и если они не сумеют сговориться, то и мне с ними не сладить – а тогда не останется места ни для каких частных интересов, неужто они не понимают… хотя, наверное, все-таки понимают, вот только привычка сильнее надобности… привычка, она и вообще сильнее всего… вот он и привык, что дипломатия ему дается с легкостью. Он привык к удаче, и даже слишком. Что ж, теперь приходится расплачиваться. Сегодняшнее утро стоило ему немыслимых трудов – а эти послеполуденные часы достанутся и того дороже. Ведь с утра запевалами в хоре протестующих голосов были Аккарф и Эвелль, люди хотя и упрямые, но способные мыслить здраво – а сейчас заводилой окажется Иргитер. Эк его распирает от нетерпения – едва рот может удержать закрытым… а ведь с утра его почти и не слышно было… интересно, что за идея его осенила столь внезапно?

Иргитер расправил плечи и самодовольно улыбнулся. Так и есть. Едва только Илмерран произнесет: «Начинаем», – и этот неисправимый склочник ринется в бой.

– Начинаем, – произнес Илмерран, и король Риэрна старательно приосанился.

Как же он мне надоел, подумал Лерметт, украдкой глядя на Иргитера из-под полуопущенных ресниц. Боги пресветлые и претемные… и превсякие… как же он мне надоел! Изо дня в день этот мерзавец с тупым упрямством злобного идиота охотится на малейшие крохи здравомыслия и согласия, которые могли бы хоть как-то помочь нам договориться – да притом же выражение лица у него такое, будто эта сволочь и есть хозяин жизни, а он же в жизни ничего не понимает… и главное – он не понимает, что у жизни нет и не может быть хозяев.

– Я не понимаю, о чем мы тут спорим, – брезгливо оттопырив нижнюю губу, процедил Иргитер. – Ведь всякому ясно, что эта затея совершенно бессмысленна.

Одно счастье, что сегодня мы совещаемся без Арьена, мелькнуло у Лерметта в голове. Эльфы и вообще славятся чем угодно, только не сдержанностью и терпением – а уж Арьен и вовсе вспыхивает по любому поводу, словно сухая береста. Конечно, за минувший год он на удивление неплохо научился держать себя в руках – но от выходок Иргитера даже и у каменной статуи терпение лопнет.

– Вот как? – спокойно поинтересовался Лерметт. – Отчего же?

– Да оттого, что одними магами такая затея не обойдется, – драматически возгласил Иргитер. Вид у него был такой гордый, словно он только что – причем единственный из всех – осознал сей неоспоримый факт. Ну-ну. Что же ты все-таки затеваешь…

– Конечно, – подтвердил Лерметт. – Как раз я назвал бы бессмысленным такой план, который предусматривал бы одних только магов. Но раз уж мы собираемся присоединить к магии работу человеческих рук…

– Вот именно! – бурно возликовал Иргитер. – Работников!

– Безусловно, – кивнул Сейгден, явно пытаясь понять, к чему тот клонит.

– А ведь их же кормить надо! – триумфально возопил Иргитер.

– Мы никогда и не предполагали, что кормить их не надо, – очень вежливо произнес Эвелль; в глазах его блестели колючие смешинки.

Само собой – а вот Иргитеру, похоже, эта светлая мысль пришла в голову едва ли не впервые. Не иначе, сытный обед надоумил. Ладно же. Поглядим, чего ты добиваешься.

– А чем это вы их в степи кормить собираетесь, а? – Иргитер оперся руками на край стола и картинно навис над ним. – Как еду повезете в такую даль? Она же вся протухнет! Как есть протухнет! Или солдатскими подметками обойтись надумали?

Лерметт поморщился. Солдатской подметкой называли мясо, подготовленное для долгого пути: наложенные чары сколь угодно долго сохраняли мясо свежим до тех пор, пока полковой маг не снимет их перед тем, как за мясо возьмутся кашевары. Это куда лучше солонины или жестких, как ремни, полос вяленого мяса, которыми тоже можно обойтись в долгой дороге: в отличие от них, мясо заколдованное не портится вообще, да и по вкусу ничем вроде бы не отличается от обычного. Беда в том, что «вроде бы» – самое подходящее слово. Лучшего не найдешь, как ни старайся. Никто не мог бы с уверенностью сказать, чем очарованная, а затем разочарованная говядина несхожа с обычной – и все же что-то с нею было крепко не так. Вкусное, сытное, совершенно свежее… но уже через несколько дней такой пищи начинаешь понимать, как тебе хочется простой, нормальной еды, не тронутой никаким волшебством. Разочарованное мясо ели, когда нет другого выхода – но если даже и в походе надолго посадить войско на ненавистные «подметки», бунт обеспечен.

– Подметками? – мимолетно удивился Эвелль. – Ах да… понял. Просто у нас в море это блюдо именуется задницей рулевого.

Флегматичное заявление Эвелля застало врасплох буквально всех – может, оттого никто не сумел сдержать смешок или хотя бы ухмылку. Этот нежданный смех, каким бы кратким он ни был, внезапно сделал все еще нависшего над столом Иргитера донельзя нелепым. Нельзя безнаказанно принимать трагически картинные позы, когда всем вокруг смешно.

– А это правильно, – вполголоса пробормотал Орвье.

– Вот именно! – вновь собрался с силами Иргитер. – И вот этими вот… солдатскими задницами…

– Подметками, – педантично поправил Илмерран. Впрочем, невзирая на все присущее гномам занудство, он тоже еле удержался от смеха.

Алани приподнял голову над свитком пергамента. На его обеспокоенном лице явственно читался один-единственный вопрос: насчет солдатских задниц тоже нужно записывать, а? Лерметт молча кивнул ему, и Алани вновь застрочил с прежней бойкостью.

– Вот этим вот, – гнул свое Иргитер, – вы и собираетесь кормить своих работников в степи? Боюсь, его найлисское величество проявляет невозможную самонадеянность.

Уж кто бы говорил, мысленно огрызнулся Лерметт. Как же ты не вовремя набил себе брюхо, приятель – а еще говорят, что на сытый желудок мысли в голову нейдут… вот еще! Как раз на сытый желудок Иргитеру в кои-то веки пришла в голову действительно занятная мысль… чертовски не вовремя пришла, надо признать. Я еще не готов выкладывать на стол переговоров эту карту… не готов – а придется.

– Вообще-то, – спокойно возразил Лерметт, – я собирался кормить работников не подметками, а мясом. Свежим. Которое вчера еще мычало.

– Гнать стада? – приподнял брови Аккарф. – Через всю степь? В общем-то это возможно… хотя…

Аннехара послал Лерметту быстрый, как клинок, взгляд и вновь опустил глаза. Так. Хотя Лерметт ни разу еще не обсуждал эту часть своей задумки с Аннехарой, но великий аргин, в отличие от всех остальных, догадался мгновенно. Яснее ясного, что Аннехара понял: никакие стада Лерметт никуда гнать не намерен.

– Никакие стада я гнать никуда не намерен, – отчеканил Лерметт с решимостью пловца, кидающегося в ледяную воду – он даже дыхание на миг задержал в точности так, словно ее обжигающий холод вот-вот сомкнется вокруг его тела. – В пустыню со своим песком не ходят.

Аннехара чуть приметно кивнул. Лерметт с трудом выдохнул – осторожно, незаметно… ну, сейчас начнется!

– Как это понимать? – растерялся Иргитер.

– Очень просто, – медленно произнес Сейгден. – Незачем гнать скот туда, где его и так полным-полно.

А вот Сейгден знал, что задумал Лерметт – но он не знал, что тот скажет об этом сегодня, сейчас. Что ж – Лерметт и сам этого не знал. Ничего не поделаешь – как ни старайся рассчитать все свои действия наперед, а жизнь все равно вносит свои поправки.

– Неглупо, – задумчиво протянул Эттрейг, сложив кончики пальцев вместе и уставясь на них отрешенным взором. – Очень неглупо.

– Покупать мясо у степи? – взвился Иргитер. – Да ведь это… это грабеж!!!

Грабеж, значит. Час от часу все интереснее.

– Почему вдруг грабеж? – деланно удивился Лерметт. – Никто ведь степняков обманывать не собирается. Мы дадим справедливую цену.

Намеренное его непонимание было притворным насквозь. На самом деле Лерметт отлично понимал, что имеет в виду Иргитер.

– Вот я и говорю – грабеж! – взвыл Иргитер. – Покупать мясо у степняков – да еще за полную цену! – и это вместо того, чтобы взять все в свои руки! Такую наживу за здорово живешь от всех нас оторвать да степным шавкам и отдать! Грабеж и есть! Да с какой стати?!

Аннехара смолчал – но само его молчание обещало Иргитеру многое.

– А с такой, – опасным холодным голосом осведомил его Эттрейг, – что никто из нас не может себе позволить поставки мяса.

– За себя говори! – рявкнул Иргитер. – Эттарм, может, и не может, а Риэрн…

– А Риэрн не может тем более, – отрезал Аккарф, мигом ухвативший суть.

– Нам только-только хватает мяса для собственных нужд. – Эвелль укладывал доводы один к одному четко и быстро, словно удары абордажного топора – что ж, он действительно умный человек и способный король… и очень, очень практичный. – Пока хватает. Юльму проще – мы живем не только рекой, но и морем… и все-таки даже мы начинаем ощущать некоторое утеснение по этой части. Шесть веков почти без войны нельзя сбрасывать со счетов. Народу за это время прибавилось… а земли больше не стало.

Лерметт ощутил жаркую благодарность к венценосному адмиралу. О да, на море Эвеллю нет равных – потому и нет, что он всегда знает, где суша… и что на этой самой суше творится. Любому гному сделала бы честь дотошность, с которой Эвелль входит во все дела. Именно эта дотошность и побудила Эвелля все утро мучить Лерметта придирками, покуда тот едва не рехнулся – зато сейчас лучшего разъяснения не дал бы никто. Лерметт мог бы справиться не хуже… но если он хочет, чтобы эти слова достигли цели, они не должны исходить из его уст.

– Слишком много домашней птицы, – кивнул Эттрейг. – Отчасти и свиней, но это ненадолго. На рынках сплошь рыба, даже вдали от Линта, и птица – а мясо уступает.

– Рыбные садки и птица, – кивнул Аккарф. – То, что проще содержать. И проще прокормить.

– Это верно, – кивнул Орвье. – Даже и у нас мясо недешево… хотя его покуда хватает.

Само собой, хватает – во всяком случае, в приграничьях Эттарма и Окандо. А вот обмолвка насчет дороговизны… это интересно. Аффраль и вообще славится сумасшедшими ценами – но тамошним жителям они по карману… так сколько же должно стоить мясо на аффральских рынках, чтобы уроженец этой страны назвал его недешевым?

– Нам едва хватает мяса для самих себя, – подытожил Сейгден. – И никто из нас не может себе позволить расширять пастбища. А если мы сами возьмемся поставлять скот на строительные работы, нам придется их расширять… или самим поступиться в еде.

– Вранье! – взвизгнул почти потерявший голову Иргитер. – Вот уж где-где, а в Сулане скотины немеряно!

– Скот Сулана, – с подчеркнутым спокойствием пояснил Сейгден, – это не столько мясо, сколько молоко и сыр. И мы не можем себе позволить резать его ради минутной выгоды… равно как и забирать под пастбища земли наших виноградников.

Явную двусмысленность насчет скотины, которой Сулан полнится, а также заявление по поводу вранья Сейгден умело пропустил мимо ушей – за что Лерметт ему был от души благодарен. Однако если суланский лис и сдержался, не сказано, что остальные тоже сумеют. Кто-нибудь всенепременно сорвется. А чтоб он провалился, склочник риэрнский!

– Мы вынуждены покупать мясо у степи, – четко произнес Лерметт. – И впредь – тоже.

Иргитер налился дурной кровью.

– Да чтоб я… да чтоб мы… – неразборчиво хрипел он. – Да по какому праву…

– По праву людей, не желающих голодать, – отрезал Аккарф. Да, зря Иргитер затеял кражу священного ожерелья. Из всех королей Приречья Аккарф – самый осторожный. Он ничего не делает очертя голову. Чтобы добиться от него откровенной поддержки, нужно очень постараться – а сейчас он ринулся на помощь Лерметту, не задумываясь: все, что Иргитеру на руку, должно быть опровергнуто.

– Да мне на их скотину мерзкую и медной монеты жалко! – бухнул Иргитер.

– Не медной! – неожиданно резко оборвал его Сейгден. – Серебряной. И чтобы с необрезанным краем. Полную цену.

– Никогда! – прошипел риэрнец.

– А придется! – яростно выдохнул Сейгден. – Хотите богатеть, а соседей держать в бедности? Это не только дурная мораль – это дурная политика. От нее до войны один разве шаг… да и того нет. Это и есть война. У нас нет выхода – или мы пускаем к себе степь со своим товаром – на равных и за честную цену – или мы пускаем к себе войну. Уж если я скот резать не дозволю, то людей – тем более!

Лица королей, принахмурившиеся было, после слов Сейгдена вновь прояснились. Медленно – ох, до чего же медленно! – их головы склонялись одна за другой в утвердительном кивке. Лерметт украдкой перевел дыхание. Даже вечно безмолвная Шеррин, и та согласно кивнула – еле заметно, но все же…

– Но я не могу позволить своим деньгам утекать в степь! – взбеленился Иргитер. – Для меня это сущее разорение!.. голод!.. голодные бунты!..

Вот как? Нет, жизнь и впрямь неистощима на сюрпризы. Голод, значит… и голодные бунты… о которых ваше риэрнское величество знает явно не понаслышке… откуда бы это? Не диво, если бы голода испугалась Адейна – они там у себя, конечно, ослы изрядные, раз отказались от хлеба и пустили всю свою землю под розы, но ведь не настолько ослы, чтобы эти самые розы жевать! Для Адейны голод – не призрак из легенды, а угроза живая и постоянная, Адейна уже третье поколение подряд живет впроголодь… но чтобы Риэрн! Богатый процветающий Риэрн, в котором, как и в Найлиссе, есть буквально все… да что ты такое сделал со своей страной, если для тебя утрата некоторой толики монет уже разорение? Монет, которые все едино вернутся к тебе назад – за счет того, что купят на твоем же рынке те же самые степняки… ведь всего-то и надо, что самую малость обождать – но ждать ты отчего-то не можешь… куда ты деньги подевал, Иргитер? Неужели мои опасения не напрасны?..

– Риэрн никогда на это не пойдет! – взревел Иргитер. – Слышите – никогда!

– В таком случае Риэрн останется в одиночестве, – заметил Эвелль. – Мы все на это пойдем – и без колебаний.

– Что значит – в одиночестве? – Игритер вновь вскочил со своего места, словно подброшенный. – А Адейна?

– А Адейна может принять и нашу сторону, – довольно резко отпарировал Эвелль. Видно, даже его терпение было на исходе.

– Вот еще! – пренебрежительно фыркнул Иргитер, которому подобная мысль и в голову не приходила. – Да кто ей даст?

– А кто даст Риэрну так самовластно распоряжаться Адейной? – сухим неприятным тоном поинтересовался Аккарф.

– А поему бы и нет? – отрезал Иргитер. – Шеррин моя невеста – можно сказать, без пяти минут жена. Так что за Адейну буду решать я!

Шеррин побледнела отчаянно – никогда еще Лерметт не видел такой бледности. Глаза у нее сделались огромные, в пол-лица, зрачки разошлись во всю радужку.

– А у нас в Эттарме говорят, – заметил Эттрейг, как бы даже и не глядя на Шеррин, – что до свадебного дня невеста не родня – а за пять минут и свинья у кормушки сдохнет, если пора ее настала. Так что не спешите решать за других – как бы после раскаяться не пришлось. Ее высочество Шеррин вам покуда не жена.

Лишь когда с уст Шеррин сорвался слабый вздох, Лерметт понял, что дыхание было и вовсе покинуло ее – и только теперь вернулось.

– Вот еще меня всякая задница хвостатая будет жизни учить! – заорал взбешенный Иргитер.

Эттрейг чуть приподнял голову, и риэрнец осекся. Не у него одного пресеклось дыхание – застыли все. Что-то огромное незримо стояло за спиной Эттрейга – тяжкая неодолимая мощь замерла невидимо в недолгом ожидании.

– Волки Эттарма слышат тебя, – негромко и сдержанно произнес Эттрейг. – Ты действительно сказал то, что сказал?

– Я… – булькнул Иргитер, – й-йяа-а… н-нет!

Лицо его покрылось крупной испариной.

Эттрейг медленно кивнул, и каждый вздохнул свободнее, ощутив, что незримая сила ушла.

– Ну что же, – совершенно спокойно молвил Эттрейг. – Нет – так нет. Я полагаю, на этом наш небольшой инцидент разрешен?

Иргитер судорожно дернул головой – утвердительно.

– Вот и славно, – покладисто согласился Эттрейг. – Таким образом, Риэрн подает единственный голос против… или все-таки нет?

Будь у Иргитера хоть одна минута, чтобы прийти в себя, трудно сказать, что бы он ответил эттармцу… но минуты у него не было, и он ничего не ответил – потому что не мог. Дар речи еще не вернулся к нему.

– Молчание – знак согласия, – коротко заметил Сейгден. – Переходим к следующему вопросу или объявляем перерыв?

– Перерыв, – быстро сказал Лерметт прежде, чем Иргитер закончит хватать ртом воздух и все-таки очнется. – На сегодня довольно.

Никто не возразил, и Илмерран, не тратя даром ни мгновения, выдернул из усталых рук Алани пергамент и поднес его Лерметту вместе с печатью – и с точно такой же быстротой Лерметт опустил печать в коробочку с краской, стоявшую посреди стола, и приложил к пергаменту. Сегодняшний совет был завершен – и завершен куда лучше, чем Лерметт мог надеяться поутру, когда измученным голосом твердил непонятно уже в который раз одни и те же доводы. Ай да Эттрейг! Ай да волк эттармский! Находчивость Сейгдена хотя и обрадовала Лерметта, но нимало не удивила – меньшего от суланского лиса нельзя было и ожидать – а вот Эттрейг… да и все остальные, если уж быть до конца честным перед собой…

Что ж, подумал Лерметт, не так я, выходит, и одинок на этом совете, как мне казалось… и почему, кстати, казалось?

Бал Орвье не понравился – да настолько, что он мысленно корил себя за тайную неприязнь, сам не понимая толком, что же ее могло вызвать. Бал как бал… и все же некая странность, неопределимая, но несомненная, мешает, как заноза в пятке – не потанцуешь, не улыбнешься легко и непринужденно, не преклонишь с изяществом колено перед хорошенькой девушкой… и не поймешь никак, сколько ни старайся, откуда берется это непонятное стеснение. На балу Орвье всегда чувствовал себя в своей стихии – а сейчас он ощущал неловкую принужденность в каждом своем движении.

Недавно Лерметт показал ему забавную игру-головоломку, которой его еще в детстве обучил Илмерран: рисуешь на листе бумаги вразброс лица, руки, ноги, тела, а потом складываешь лист определенным образом. Если все было проделано правильно, то и фигурки сложатся верно – а если нет, на листе возникнут пресмешные чудовища: голова человека на львином теле с рыбьим хвостом и коровьими ногами, курица с волчьей головой, собака с драконьим хвостом во лбу… Илмерран нередко принимал участие в забаве и как-то раз сделал для совсем еще юного найлисского принца лист, который можно было складывать двумя способами. При одном сложении все тела, головы и конечности соответствовали руг другу – зато при другом получался целый хоровод пляшущих чудищ. Листок этот Лерметт сохранил и аффральскому гостю показал. Орвье очень понравились смешные монстрики, которые крепко держались за руки, отплясывая нечто совсем уже несусветное. Зато теперь нарисованные чудища не казались ему смешными. Невесть почему он и сам казался себе таким же точно нелепым чудищем, вовлеченным в пляску себе подобных: на кого ни глянь, а голова не от того тела, руки не из тех плеч растут, а ноги так и вовсе ничему не соответствуют.

Надо признать, основания для подобного чувства у Орвье были. За свою жизнь он посетил множество балов и сам давал их немногим меньше. Он точно знал, как должно устраивать бал во вкусе любого из Восьми королевств, каким следует быть убранству зала и что за музыка приличествует таким празднествам. Он полагал, что знает в точности, каким окажется бал, заданный Иргитером в Мозаичных Покоях.

Он ошибся.

Конечно, убранства в аффральском вкусе Орвье увидеть не ожидал. Аффраль в Восьмерном союзе и вовсе на особицу стоит, и обычаи у нее особенные, не такие, как в других странах. Орвье давно понял, что их зачастую считают забавными, но его это не задевало. Что с того, что утонченные суланцы, посмеиваясь, именуют аффральскую пеструю пышность добродушной безвкусицей, а острые на язык уроженцы Найлисса – так и вовсе сорочьей свадьбой? Орвье все равно любил блеск золота и драгоценных камней, дерзкое веселье переливчатых шелков и причудливость узорной вышивки. В конце концов, даже безмозглый павлин, и тот щеголяет ярким нарядом – так разве человек хуже бессмысленной птицы? Так почему хороший вкус состоит в том, чтобы одеваться в цвет брюха дохлой лягушки – чтобы с павлином не перепутали? Ничего не скажешь, хорош тот человек, что только невзрачностью одежды от павлина и отличается! И почему занавеси и ковры не могут поспорить пестротой с цветущим лугом? Земля вправе украшать себя пышным пестрым убором – так почему стенке нельзя? Орвье любил буйство красок куда больше, чем полагал прежде. К собственному немалому удивлению, он даже тосковал по блистательному многоцветью Аффрали, несмотря на ошеломляющую красоту Найлисса. Ничего не поделаешь – в том же Риэрне он бы тосковал куда сильнее. А уж бал, заданный в полном соответствии со вкусами Риэрна…

Но в том-то и дело, что бал Игритер задал не в риэрнском вкусе совершенно. И не в найлисском. Последнее Орвье как раз бы понял: убрав зал в найлисских традициях, Иргитер уважил бы хозяина дома. Да и трудновато устроить празднество по обычаям своей родины на чужбине: чего-нибудь наверняка недостанет. Однако же нет – Иргитер словно бы задался целью показать, что Риэрн не терпит недостатка ни в чем, и расфрантил покои и придворных в пух и прах, будто желая поспорить в роскоши с самой Аффралью.

Результат оказался поистине чудовищным. Трудно имитировать утонченный вкус, не обладая им – но и подражать безвкусице не легче. На это особый талант нужен. Ни Иргитер, ни кто-либо из его придворных этим талантом не обладал. Зрелище получилось тягостное и нелепое. Ритмичные переломы четких линий, столь свойственные Риэрну, не принимали аффральской расцветки, предназначенной для линий округлых, извилистых и пышно ниспадающих. Яркие цвета казались не сочными и жизнерадостными, а крикливыми и плоскими; золота вокруг было не то слишком много, не то до смешного мало – Орвье никак не мог понять, следует ли вдвое убавить его количество или втрое прибавить. Определенным было только одно: Иргитер угрохал на этот бал сумасшедшую уйму денег, больше даже, чем это принято в Аффрали, где на пышность не скупятся – но Орвье все равно не мог отделаться от ощущения, что роскошь его окружает поддельная, ненастоящая, что все это дешевка, от которой так и разит нарочитостью. Пестрота убранства, столь милая его сердцу, была одновременно аляповатой и тусклой – сочетание, по мыслям Орвье, едва ли возможное.

Аффральский принц мысленно клял себя за свое предубеждение на все корки – но поделать с ним ничего не мог. Несмотря на все потуги Иргитера потрясти и обворожить своих гостей, бал Орвье не нравился. Орвье изо всех сил старался этого не показать. Он двигался, говорил и смеялся с безупречной любезностью, так непохожей на его всегдашнюю улыбчивую сердечность – но, право же, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы подметить разницу!

Музыка, танцы, уборы придворных и убранство зала – все было неправильным, не таким, как надо, все вызывало растерянность… и не у одного Орвье. Настороженный взгляд Эттрейга, мнимо сонный взор Сейгдена, задумчивые глаза Лерметта… что выражали глаза Эвелля, который, казалось, откровенно забавляется всем происходящим, Орвье не рискнул бы предположить – но взгляд Аккарфа под постоянно полуопущенными веками таил в себе не усталость, как можно бы подумать, а самую настоящую неприязнь. Шеррин же среди танцующих не было видно и вовсе. Орвье не без труда обнаружил принцессу Адейны в самом дальнем углу, занятую вышиванием. Вот чего еще недоставало Орвье на этом странном балу – пожилых дам, занятых исключительно своими пяльцами… за которыми так удобно шушукаться, обсуждая нравы нынешних молодых людей и особенно девиц! Раньше Орвье эти сушеные сплетницы раздражали страшно, и он не раз мечтал о том, чтобы всех их в одночасье уволок какой-нибудь благодетельный дракон – но теперь он понял, что без их резких, хоть и приглушенных голосов, без их цепких глаз и язвительных замечаний бал теряет, самое малое, половину своей прелести. Что толку в молодости, если на тебя из угла ни одна злобная древность не шипит! Даже и смех только вполсмеха, когда никто так и не прикрикнет: «Ти-и-иш-шше! Расшумелись! А вот мы в ваши годы!..» Если ритуал исполнен не целиком, всегда ощущаешь некую пустоту – а придирки стариков, несомненно, тоже ритуал, и еще какой! Нет, определенно, по углам должны восседать блистающие сединами дамы и их старомодно галантные ухажеры, мужественно скрывающие прострел в пояснице. Даже странно, что их здесь нет. Разумеется, Иргитер, как и все прочие короли, не взял с собой в дорогу ветхих стариков, готовых рассыпаться на первой же колдобине… однако из найлисских придворных приглашения на бал удостоились исключительно молодые. Ни одной пожилой дамы, ни одного престарелого кавалера… да что там – просто ни одного человека на возрасте! Пожалуй, Сейгден и Эвелль здесь самые старшие… а этого не должно быть!