Текст книги "Ларе-и-т’аэ"

А чего еще не должно быть, так это молоденьких девушек, занимающих место старушек за пяльцами. Оно конечно – Шеррин, бедняжка, на диво дурна собой… но даже если девушка с лица походит на немытую сковородку с приставшими к ней подгорелыми шкварками, она имеет право на свою долю праздника! Бал – это праздник, а праздник принадлежит всем. Праздник – он как солнце, а оно любому чертополоху светит. Девушка, грустящая в углу за пяльцами! Да в Аффрали ни один хозяин бала не допустил бы до подобного бесчинства.

Орвье отплясал два первых танца, ловко ухитрившись слегка захромать во время второго, сослался на подвернутую так не ко времени ногу, покинул круг танцующих и подошел к Шеррин. Принцесса подняла на него удивленный взгляд своих печальных глаз, окруженных короткими, словно бы обдерганными ресничками.

Нет, Орвье не собирался осыпать ее комплиментами. Уверять некрасивую девушку вопреки всякой очевидности, что она красива – издевательство, злое и утонченное. Но разве нет других тем для разговора? Разве нет способов выказать внимание, не прибегая к лганью?

– Какая вышивка чудесная! – воскликнул Орвье совершенно искренне.

Вышивка и впрямь была хороша: осенние листья во всей их разнообразной красе. Шеррин улыбнулась Орвье в ответ, словно бы прося прощения за свою мимолетную настороженность. Улыбка у принцессы была очень славная, и Орвье незамедлительно почувствовал себя лучше. Нет, решено – не будет он больше танцевать… во всяком случае, пока не избавится от мерзкого привкуса двух первых танцев. Женским вниманием Орвье никогда не был обделен – но разбитные девицы, льнувшие к нему, как шелковая рубаха к вспотевшему телу, вызвали у него одно лишь желание – немедленно отлепить их от себя, как упомянутую рубаху. Беседовать с Шеррин о вышивании куда приятнее.

Что-что, а непринужденно болтать на балу с девушками Орвье умел: оттаяла Шеррин быстро, даже раньше, чем они перешли от обсуждения вышивки к красотам найлисской осени и Найлисса вообще. А когда Орвье не без удивления обнаружил, что Шеррин неподдельно умна и как-то по особенному сдержанно тактична, он и вовсе позабыл о танцах. Шеррин о них не вспоминала тем более. Они оба так увлеклись беседой, что даже не заметили, как к ним подошли припозднившиеся эльфы.

Рядом с нелепой фигурой Шеррин Эннеари и его красавица сестра выглядели особенно восхитительно – однако во взгляде адейнской принцессы Орьве не приметил и тени той чисто женской зависти, с которой дурнушка взирает на чужую красоту. Как ни странно, Шеррин эльфам вроде бы даже обрадовалась.

– Можно присоединиться к вашей беседе? – пленительно улыбнулась Илери.

– Или мы этим нарушим какой-нибудь обычай? – тревожно осведомился Эннеари.

– Ну что вы! – махнул рукой Орвье. – Наоборот, буду только рад. А то я все уговариваю ее высочество сыграть со мной в ронг, а она все отказывается. Может, вы ее уговорите, раз уж я не могу?

Илери вопросительно взглянула на Шеррин.

– Ни за что! – расхохоталась принцесса. – Садиться вдвоем с аффральцем за игорный стол… да еще в ронг!

– Ну почему же вдвоем? – подхватил понятливый эльф. – Можно ведь и вчетвером. Двое против двоих.

– А кто с кем? – заинтересовалась принцесса.

– Люди против эльфов? – предположил Орвье. – Нет, нехорошо выходит…

– Ну, зачем же? – вновь улыбнулась Илери. – Можно и по-другому – женщины против мужчин.

– Протестую! – картинно взвыл Эннеари. – Я против своей сестрицы ни во что играть не сяду! Кто бы ни был со мной в паре!

Теперь уже Орвье адресовал эльфу вопросительный взгляд.

– Бесполезно, – кратко пояснил тот.

Орвье призадумался.

– Тогда нам с Илери против вас двоих тем более играть не стоит, – признал он. – Нечестный расклад получится. Хотя… знаете, что? Давайте сыграем не в ронг, а в кассану. На три меняющиеся пары. И пригласим Аккарфа и Эвелля. Тогда все будет по-честному. Аккарф не играет практически ни во что, зато Эвелль, как моряку положено, играет во все… пожалуй, еще и меня обставит при случае.

– И обставлю, – хладнокровно заметил Эвелль, возникая рядом с ним, – а ты как думал?

– А что мне думать, если меня твои пираты третьего дня в сансин дочиста обыграли, как маленького? – ухмыльнулся Орвье.

– Думать надо, с кем за карты садишься, – нравоучительно изрек Эвелль. Шеррин прыснула.

– Пожалуй, по такому случаю и я не откажусь. – И откуда только Аккарф взялся? – Никогда прежде не играл… но в такой компании грех отказываться.

В устах жителя Окандо слово «грех» никогда не было пустой присказкой – а в устах его короля тем более. Да что тут такое непонятное происходит?

Впрочем, что бы ни происходило, оно было куда приятнее натужно неестественного бального веселья, и Орвье предпочел это непонятное без колебаний. Самого короля богодуев уговорить сесть за карты – будет чем дома похвалиться… проклятье, да никто и не поверит!

Ну и пусть не поверит.

Несмотря на неловкость Аккарфа, которому правила кассаны объяснили наскоро, игра шла легко и быстро: Эвелль, а затем и сам Орвье, как опытные игроки легко исправляли его промахи незаметно для него. После третьего круга, когда Аккарфу выпал жребий вести раздачу в паре с Шеррин против них обоих, принцесса так мило пожаловалась на усталость, что у Орвье на душе потеплело.

– Совсем все в голове запуталось, – улыбнулась Шеррин. – Давайте отложим на другой раз. Я уже сбилась, сколько кругов я сыграла с Илери, а сколько против – вот, видите? – И с этими словами она предъявила Орвье, а затем и Эвеллю листок с идеально точными расчетами.

Оба великолепных игрока кивнули, даже единым взглядом не обменявшись. Все верно – оказавшись в паре с принцессой против них обоих, король Окандо продуется в пух и прах, и даже Эннеари с сестрой, которым выпало в этом раскладе играть каждому за себя, ничем помочь не смогут. Его проигрыш неизбежен, хоть бы Орвье с Эвеллем и вздумали сплутовать в его пользу. Не дело, если у Аккарфа останется от его первой – а возможно, и единственной – игры лишь воспоминание о сокрушительном разгроме в решающем, четвертом круге. Лучше отложить партию… а там и забыть о ней.

– Как вам не стыдно! – Лерметт и Эттрейг подошли к столу почти одновременно. – Бросили всех здешних красавиц на нас и сбежали.

– Вот-вот! – поддержал Лерметта Эттрейг. – Мы пляшем, как проклятые, а они тут развлекаются.

Шеррин улыбнулась обоим королям.

– Но мы уже закончили, – мягко сказала она и смешала карты.

– Не беда, – возразил Эттрейг. – Можно ведь и просто прогуляться по Мозаичному Коридору. Я, например, его толком и не разглядел.

– И верно, – подхватил Эвелль с обычной своей полуулыбкой. – Здесь удивительно душно – вы не находите? Вот даже и у ее высочества голова кругом от духоты идет… а я, как человек, привычный к морским просторам, положительно задыхаюсь.

Орвье едва не расхохотался. Он перевел взгляд в сторону, чтобы не выдать себя – и внезапно увидел то, чего до сих пор на замечал, занятый игрой. Если в начале бала гости и хозяева еще представляли собой некое единство, то теперь они не смешивались совершенно, словно вода и масло. И оказаться на половине все еще оголтело танцующих, а потому не осознавших происходящее, хозяев бала, Орвье очень не хотелось.

– Пожалуй, – согласился он, поднимаясь из-за стола. – Немного свежего воздуха нам не повредит.

– Интересно, – произнес Сейгден, непостижимым образом оказавшись за дверью прежде всех, – Аннехару не пригласили или он сам не пришел?

– Не знаю, – задумчиво ответил Лерметт. – Но это в обоих случаях любопытно – ты не согласен?

Бал стихийно выплеснулся за дверь – и не потерял от этого нисколько. Скорее уж наоборот. Музыка была слышна и в коридоре – только теперь ее звуки не заставляли морщиться от боли в ушах. Надо же – а Орвье всегда считал, что любит громкую музыку. Эннеари на удивление ловко кружил в танце Шеррин, Илери о чем-то мило болтала с Лерметтом. Сейгден и Эттрейг, не растерявшись, подхватили сразу четверых эльфиек в какой-то сложный танец со сменными фигурами. Аккарф и Арнет стояли рядышком, держась за руки. Понять, что выражают их лица, Орвье не успел, ибо пираты во главе со своим коронованным адмиралом вовлекли его в свою зажигательную пляску – с пристукиванием каблуков, умопомрачительными прыжками и выкриками. У Орвье просто-напросто времени не оставалось думать – знай только поспевай вертеться и прыгать в незнакомом лихом танце!

– Хорошо пляшешь! – Одноглазый Патря одобрительно стукнул Орвье промеж лопаток, да так, что едва не вышиб из аффральского принца дух. – Я бы тебя на свой корабль юнгой взял.

Орвье попытался было перевести дыхание, чтобы достойно ответить на небывалый комплимент, но ему это не удалось.

– Ваше высочество! – оказывается, кое-кто из особенно настырных риэрнских девиц все же успел просочиться в коридор. – Ваша нога изволила почувствовать облегчение?

Орвье сделалось дурно.

– Не соблаговолите ли вы оказать нам честь… – занудила было вторая девица с неизменной улыбкой на пухлых губах.

– Не окажет, – вмешался Эттрейг, протиснувшись к Орвье без малейшего усилия. – Он после такой пляски ни на что не годен. А вот я бы не прочь. Только к чему нам танцы? Это лишнее, право слово. Да и вы наверняка устали, милые дамы. Не лучше ли нам просто пройтись… полюбоваться полной луной? – Лицо его резко напряглось, а потом исказилось жуткой гримасой – казалось, Эттрейг с трудом пытается с ней совладать. – Прогуляться с одиноким волком… при лунном свете…

Эттармец прервался и медленно угрожающе зевнул.

Девицы завизжали так слаженно, словно несколько лет упражнялись в этом искусстве. Не прекращая истошного визга, они подобрали юбки почти до колен и ретировались обратно в бальную залу. Орвье вздохнул с облегчением. Уж лучше оборотень рядом, хоть бы и потерявший контроль над собой, чем эти остервеневшие от собственного непобедимого очарования красотки.

– Хорошо, что я в детстве научился корчить рожи, – задумчиво произнес Эттрейг. Лицо его было совершенно нормальным, улыбка – тоже.

– Почему… хорошо? – выдавил из себя ошарашенный Орвье.

– Потому что и мне, и тебе предстоит носить корону, – серьезно ответил оборотень. – А король должен уметь говорить «нет». Даже и женщинам. А рожи в этом трудном деле очень помогают. Сам ведь видел. Ты потренируйся, может пригодиться. Особенно если научишься шевелить ушами.

В ответ на ухмылку Эттрейга Орвье улыбнулся и сам – но улыбка его тотчас погасла: к ним шествовал Иргитер собственной венценосной персоной. Впрочем, шествовать ему было нелегко: если эттармский оборотень способен через любую толпу пройти, никого не толкнув, то король Риэрна застревал то и дело. Особенно туго он завяз, натолкнувшись на танцующих эльфов. Куда бы ни ступил Иргитер, хоровод неизменно оказывался перед ним. Интересно, скоро ли у риэрнца терпение лопнет? Или же он так и уйдет, не солоно хлебавши, так и не сумев прорваться через хоровод?

– Мой юный друг! – покровительственно обратился Иргитер к очередному эльфу и вздернул подбородок.

Орвье затаил дыхание: очередным эльфом оказался Лэккеан, а от Лэккеана можно ждать всего.

– Ну, не такой уж и юный, – заметил невесть откуда взявшийся Илмерран – на балу среди гостей его не было, это Орвье помнил точно. – Лэккеан как раз в один год с прабабушкой вашего величества родился, если память мне не изменяет.

Память Илмеррану не изменяла никогда. Иргитер побагровел, наклонил голову низко-низко, словно собираясь боднуть неуместно педантичного гнома, решительно прорвал цепь танцующих и шагнул к Орвье.

– Мой юный друг! – вновь возгласил он, увлекая Орвье за руку подальше от остальных. Орвье неприметно вздохнул. Какая жалость, что он, в отличие от Эттрейга, не учился сызмала корчить рожи. Надо будет при случае взять у эттармца пару уроков. И пусть непременно научит ушами шевелить. Меньшим его риэрнское величество не проймешь.

Собственно, против Риэрна Орвье никогда ничего не имел – но Иргитер был ему неприятен, а после сегодняшнего непотребства, невесть почему названного балом, неприятен вдвойне. Любезный вид давался Орвье с трудом: ну как только можно после такой беспардонной пародии на аффральскую пышность еще и распинаться в своем к ней пристрастии? Как можно выхваливать аффральскую роскошь, да еще и в паре с риэрнской – она ведь совершенно другая!

– Только в вашей стране и в моей знают, как надо жить, – вещал между тем Иргитер.

На что бы такое сослаться, чтобы оправдать поспешный уход? Нет, ну почему благовидный предлог никогда не появляется именно в ту минуту, когда он нужен позарез!

– Аффраль должна держаться именно Риэрна, – упоенно продолжал Иргитер.

Вот как? Интересно, с чего бы это?

– Лерметт – молокосос, задавала, – выдохнул Иргитер, обдавая Орвье винными парами, – а Сейгден теряет хватку. Адейна, та и вообще не в счет, и богодуи тоже. Мохнатые в своих лесах да болотах совсем одичали, а Эвелль, тот и вовсе рехнулся, того и гляди рваный флаг подымет, пиратствовать пойдет… но мы-то с вами умные люди, верно? Мы-то знаем, что надо делать!

– Я – нет, – холодно отрезал Орвье. – Но как только узнаю, непременно вам сообщу.

Он развернулся, не обращая на оторопевшего Иргитера совершенно никакого внимания, и вновь подошел решительным шагом к Эттрейгу.

– Послушай, – поинтересовался он, – а одинокий волк не согласится составить компанию всем нам, чтобы прогуляться при лунном свете?

– Охотно, – кивнул Эттрейг, умело обнажая в ухмылке клыки. – Это будет очень одинокий волк. Второго такого одинокого волка не скоро и найдешь.

– Ничего, – заверил его Эвелль. – Мои парни постараются. Им и не такие редкости отыскивать доводилось.

– Меня, если не захочу, не найдут, – сообщил Эннеари, устремляясь к выходу.

– А кто тебе сказал, что ты – редкость? – расхохотался Лерметт.

Спустя несколько мгновений в Мозаичном коридоре не осталось ни души, кроме Иргитера. Орвье, покидая коридор последним, не преминул оглянуться. Риэрнский король так и остался стоять с разинутым ртом, привалясь к двери бальной залы. Выражение на его лице было мрачное и преглупое донельзя.

Глава 8
Эльфийская тайна

Арьен и Илери стояли слишком далеко, и голосов их Шеррин не слышала – только видела, как эти голоса подымаются вверх легкими, почти невесомыми тающими облачками: утро выдалось холодное. Шеррин стояла у окна и не отрываясь смотрела, как тает в рассветных лучах неслышный ей голос Арьена.

Голос, голос твой… Арьен, ты как песня в тумане, когда кажется, что дороги не найти… ты как стрела, рассекающая боль… а я и не знала… как я могла не знать – и все-таки жить… нет, не могла, потому что я и не жила еще, меня не было, меня просто еще не было, я есть только теперь – когда твой голос превращается в облака… это волшебство такое, да? Конечно, волшебство – ведь когда я вижу эти облака, я ничего на свете не боюсь, ничего… даже улыбнуться тебе вот так, издали, и рукой помахать – не боюсь…

Арьен и Илери помахали ей в ответ, и Шеррин отошла от окна. Разговора, который вели между собой эльфы, она не слышала.

А если бы слышала?

– Худшей глупости ты еще никогда не говорил, – нахмурилась Илери.

– Да пойми же! – горячился Эннеари. – Нельзя ее одну оставлять. Я теперь окончательно уверился – нельзя ее оставлять без присмотра. Я не очень понимаю пока, чего Иргитер от нее хочет и при чем тут его свита…

– Я тоже не понимаю, – живо перебила его Илери. – И я тоже считаю, что оставлять Шеррин одну нельзя ни за что. Но вот вам рядом с ней покуда делать нечего.

– Да почему же? – едва не взвыл Эннеари.

– Арьен, – тихо и безнадежно произнесла Илери, – неужели ты совсем слепой?

В эту минуту стоящая у окна Шеррин помахала рукой.

– Арьен, – нетерпеливо сказала Илери, помахав рукой в ответ, – неужели ты не видишь?

– А что я должен видеть? – спросил совершенно сбитый с толку Эннеари. – Я вижу только одно – что эта девушка в опасности.

– Да – только за ней мы и сами присмотрим! – в сердцах произнесла Илери. – Я, Джеланн, Наэле, остальные девушки. При нас эти скоты Шеррин не тронут. А вот вам, красавчикам, лучше покуда держаться от нее подальше. Не то добром дело не кончится.

– Почему? – не на шутку возмутился Арьен. – Ты думаешь, хоть у кого-то из нас достанет безрассудства самим нарываться на ссору со всей этой риэрнской…

– Какая ссора! – окончательно вспылила Илери. – Арьен, при чем тут риэрнцы – да ты на девушку посмотри! Неужели ты не видишь? Неужели ей и без того горя мало?

– Не понимаю… – ошарашенно признался Эннеари.

– А тут нечего понимать! – отрезала Илери. – Ладно, вчера я еще была готова подумать, что признаки пока еще не так и заметны. Мне, как целительнице, виднее. Но сегодня-то не заметить просто невозможно – любому из нас. Это зашло слишком далеко.

– Признаки… чего? – прошептал Эннеари, уже начиная понимать.

– Вечной юности, – горько произнесла Илери. – Но не бессмертия. Арьен, она любит одного из нас – и безответно.

– Тогда я понимаю, почему ты не хочешь… – выдохнул Арьен. – Тогда нам и вправду лучше лишнего возле Шеррин не крутиться. Может, если с глаз долой…

– Не думаю. – Илери опустила голову. – Но надеюсь.

– Ох, и горя кому-то будет! – молвил Арьен, живо представив себе, каково это – быть предметом безответной любви. – Другое дело, что ее, бедняжку, жаль до слез, а вот ему – поделом! Хотел бы я знать, кто этот слепой идиот! Ведь такая девушка… нет, ну редкостный ведь болван! Сказочный просто!

Почему Илери бросила на него взгляд, более чем далекий от восхищения, Эннеари так и не понял.

– Это верно, – медленно произнесла она. – И, боюсь, это очень печальная сказка.

Только уже расставшись с Илери, Арьен окончательно осознал, что случилось – и что еще может случиться… лишь потому и может, что он решил поспорить с судьбой на равных. Потому, что он надумал привезти в Найлисс посольство – и не ради самого посольства, а с тайным умыслом… будь он трижды и четырежды неладен.

Больше всего на свете Эннеари сейчас хотелось остаться одному – да не здесь, не в Найлиссе, а дома, в Долине – чтобы рухнуть пылающим лицом в ледяную осеннюю росу. Как он мог? Нет, но как он мог?! Как ему только в голову пришло? Как только он надумал так страшно, так жестоко рисковать? Жестоко – и настолько безоглядно…

Арьен медленно отнял руки от лица. Ледяные пальцы, совсем ледяные и не согрелись ничуточки… щеки так и горят, а руки все равно холодные, словно он ими снег разгребал.

Уж лучше бы и вправду голыми руками снег разгребать, чем натворить то, что натворил – и ведь как радовался… налаион! Сам, как есть сам все измыслил… не дурным советом, не чужим умом – своим собственным… будь он трижды неладен. Не убеждал никто, не уговаривал… сам решил: дескать, все будет по-моему и никак иначе. Да? Ты в этом уверен – да, Арьен? Только по-твоему? Сперва сказку сочинил, а после живых людей в нее запихал… и ведь не кого попало – друга своего лучшего… а с ним заодно и сородичей своих, чтоб никому скучно не показалось… а ну как не приживутся они в твоей сказке – и что ты тогда делать станешь? Волосы на себе рвать? Бегать кругами и голосить: «Я же не хотел»? Отвечай, идиот! Кому другому можешь горделивые рожи корчить – а вот перед собой гримасничать нечего, никто тебе не поверит… себе ты обязан ответить.

Да, о любви между эльфами и людьми историй ходит без счета что у людей, что у эльфов… вот только не все истории тем кончаются, что жили с тех пор влюбленные долго и счастливо, а может, и посейчас живут. Кое-кто и в самом деле был жив совсем еще недавно – и даже оскорбления ради такую жизнь нельзя назвать счастливой. Люди о подоплеке этих историй знают не все – те из них, кто знает все, нипочем не расскажет – да и забывать они горазды. Слишком недолго они живут, чтобы уметь помнить. Вот уже триста лет, как Долина закрыта для людей, а человеческие города запретны для эльфов. Три сотни лет по человеческому счету долгий срок. Все успело позабыться, одни легенды остались… да, именно легенды, пленительные прежде всего стариной своей, и прелесть старины застит их мучительный ужас. Слишком уж эти предания прекрасны, вот в чем беда. Но ведь для Арьена никакие это не легенды. Это несчастье, пристигшее его сородичей всего каких-то пять-шесть сотен лет тому назад… тех, кого он знавал лично… да и не для одних только эльфов подобные истории, бывает, заканчиваются скверно… так как же он мог? Как он мог пожелать этого? И кому? Лерметту? А с ним заодно… нет, ты от себя глаз не прячь, ты скажи, кого тебе мечталось увидеть с ним рука об руку!

Самый страшный, самый тщательно оберегаемый от людей эльфийский секрет – только те из людей о нем и знают правду, кому на своей шкуре довелось его испытать: слишком уж он дорого когда-то эльфам обошелся. Давно, в древние еще времена… не по человеческому счету, а на самом деле древние. Слишком многие жизнью расплатились за открытую тайну – потому и живут эльфы раздельно с людьми, на особицу. Чтобы накрепко забылось то, что когда-то знал всякий встречный-поперечный: полюбив кого-нибудь из эльфов, человек получает вечную молодость, а ответная любовь одарит его вечной жизнью. Нет в этом никакого волшебства, одно лишь естество… и пошутило оно поистине страшно. Сколько же в те дальние годы было людьми у эльфов чудесных юношей и девушек похищено, силком обвенчано, убито – и не всегда легкой смертью! Неужто так трудно понять, что никаким насильством с эльфами длиной жизни не сравняешься? Да и просто переспать никак уж не довольно: испокон веку разбитные девчонки кувыркались на сеновале с заезжими остроухими красавчиками, да и молоденькие эльфийки иной раз не прочь провести ночку-другую с разудалым воином из людей – будет потом что вспомнить! Отчего бы и не подарить друг другу немного радости – мимолетной и никого ни к чему не обязывающей? И что – хоть один из участников подобного действа подцепил от эльфов бессмертие или хотя бы долгую юность? Да ни в жизнь! О любви речь идет и только о любви… как будто от этого хоть кому-то легче.

Как же звали этого бедолагу, который сложил свою многострадальную голову на поле боя шестидесяти девяти дет от роду – и ни днем не старше двадцати с виду? Люди только диву давались – эльфы же понимали и жалели несчастного… но лишь после гибели его и узналось, в кого он был так безответно влюблен и почему не открылся. Когда тебя твой лучший друг, твой боевой товарищ не просто погостить у своих сородичей в Долине, а на свадьбу зовет – а ты на той свадьбе невесту его как увидел, так и понял, что без нее тебе и жизнь не в жизнь… полвека любить беззаветно – и ни единого знака не подать… в гости к другу ездить, за одним столом сидеть, шутки шутить – и ни слова, ни вздоха… отцу тогда столько примерно лет всего и было, сколько Арьену теперь – а вот ума, видать, побольше. Это он нашел дневник покойного, а не счастливый муж. Нашел, прочитал – и сжег. И никому, кроме Арьена, не сказал, что в тех записях было. И без того веселый эльфийский лучник по другу своему так убивался, что вспомнить жутко… незачем ему знать. А жене его тем более незачем.

И ведь не сказано, что взаимная любовь лучше безответной обернется. Бывало, что и хуже. Вот как этого паренька звали, Эннеари помнит точно. Лейн. Лейн, вот как его звали. Всего каких-то восемь десятков лет его любви сровнялось – а потом он повстречал девушку из людей и захотел вернуться. Все верно, людям недолгая жизнь от природы отмерена – и кто сказал, что они обязаны уметь любить дольше, чем жить? Это ведь эльфы в прихотях поворотливы, как ветер, а в страстях постоянны, как скалы – у людей зачастую все как раз наоборот. Сколько мог, столько и любил… а потом полюбил другую. Дело житейское, и винить тут некого. Тем более, что Лейн со своей прежней возлюбленной по чести обошелся, без лганья. Все как есть сказал. Его счастье, что горда она была без меры: как сказал, тут же у нее всю любовь и отрезало. Ну, может не всю… но довольно, чтобы он смог уйти. И все равно… какое же страшное очищение ему пришлось пройти, чтобы выжечь из своей крови теперь уже непрошенное бессмертие! Между прочим, девушка его – та, которая из людей – не робкого десятка оказалась. Ей когда объяснили, что от ее любимого потребуется, чтобы он снова мог вполне человеком стать, посулилась, что во время очищения будет его за руку держать, чтобы муки облегчить. И ведь как обещала, так и сделала, от слова своего не отступилась. Даже когда Лейн пламенем занялся, не отпустила. Он еще какое-то время выглядел моложе своих лет – так, самую малость – но после прошло и это. Так что Лейну, можно сказать, все-таки повезло. К людям вернулся полностью, с женой жил душа в душу, долго и счастливо… по его, человеческому счету долго – так ведь другого счета ему и не надо было… нет, Лейн все же сумел жизнь свою переиначить, да и прежняя его возлюбленная хоть и не скоро, а утешилась… случались истории и страшнее.

Намного страшнее.

Тэйрмонт, небось, и счет своим годам потерял – а люди вовсю слагали предания о великом поэте, о сладкозвучном певце, которого и смерть не берет… знали бы они только, почему не берет! На самом-то деле Тэйрмонт умер – совсем недавно, года за два до того, как Эннеари родился. Поэтом он был и вправду непревзойденным, и певцом тоже – а для человека так и вовсе вне сравнения. Никоторого из людей талантом вровень не поставишь. Он когда пел, говорят, даже у эльфов дух захватывало. Талант небывалый, редкостный… а вот характер, к сожалению, дюжинный. И не в том дело, что любви его ненадолго хватило. Лейн не так чтобы и намного дольше продержался… что шестьдесят лет, что восемьдесят, разница невелика. Но Лейн не лгал и не лукавил. А Тэйрмонт, когда к былой любви охладел, изменял ей направо и налево во всяком стогу придорожном, не желая, а может, и страшась признаться – и лгал, лгал напропалую, не ведая, что уста его уже выдали правду – ибо утратили юношескую свежесть. Лейн не предал доверия, ни слова неправды не сказал – и ушел двадцатилетним, а стареть начал уже потом, как человеку и положено. А вот Тэйрмонт соврал и продолжал врать – и собственное вранье обрушило ему на плечи все шестьдесят лет, взятых любовью у жизни взаймы, обрушило почти что разом. Старился он чудовищно быстро, едва ли не на глазах. Кто знает, как у там у Богов и их справедливости с этим делом обстоит – но предательство уж точно шельму метит. Нет, стремительная старость – это правильно, это поделом… вот только нежданной дряхлостью кара Тэйрмонта не ограничилась. Арьен хоть и не может без гнева подумать об этом человеке – но ведь и без невольной жалости тоже. А все потому, что он свою любовь забыл, да она его – нет.

Виллет, прежняя королева, так и не смогла разлюбить Тэйрмонта. Она все поняла – попробуй тут не понять, когда и без слов измена на лице написана! – и ничего не смогла с собой поделать. Она любила его – талантливого, лживого, двоедушного, безмерно слабого, любила таким, каков он есть, не обольщаясь и не обманываясь. Все-таки шестьдесят лет одним воздухом дышать – даром такое не проходит. Знай она Тэйрмонта хоть чуть похуже, это могло бы помочь. Ведь если бы она не его любила, а того, кем он прежде был… не его, не его – образ, мечтание свое об этом человеке! – он был бы свободен умереть. Нет, Виллет любила его, а не мечту с его лицом – и Тэйрмонт продолжал жить. Дряхлый, согбенный, изуродованный заслуженно мерзкой старостью почти до неузнаваемости, он не мог умереть. Как он молил Виллет о смерти – в ногах валялся, воем выл! Как упрашивал разлюбить, забыть, отпустить… как руки заламывал, как драл седые свои старческие космы! И опять-таки винить в его бессмертии некого – ведь не Виллет же! А если кто полагает иначе, тот либо дурак, либо мерзавец. Виллет изо всех сил пыталась себя переломить… нет, ну а вы попробуйте силком разлюбить кого-то ради его же блага! Это все равно, что льдом согреть, а огнем заморозить. Под конец Виллет и впрямь до края дошла, если решила умереть по своей воле, совсем как человек. У людей даже слово для такого дела есть. У них это называется… «самоубийство», точно. А у эльфов и понятия подобного нет, а уж чтобы над собой это учинить… даже Акеритэн, заклятие мгновенной смерти, в подобной ситуации не работает. У Акеритэн собственная защита есть. Оно может разве что в плену от пыток избавить, и только. Мало ли какой дурень чего захочет, а то и по ошибке смертное слово произнесет – так и что же, умирать ему? Нет, слово смерти ничем не могло помочь Виллет – а как это сделать иным способом, она не знала, вот и отправилась в зачумленный Эттарм. Глупо, конечно. Навряд ли эльфийской королевы, да вдобавок еще и целительницы, чума могла бы коснуться… хотя – в таком расположении духа… пожалуй. Пожалуй, все же могло и сработать. Вот только нужды в том не возникло.

Тэйрмонт и сам, бывало, говаривал, что сердце тогда всего податливей на новую любовь, когда не совсем еще от прежней остыло. Себе в оправдание, понятное дело, говорил – а что еще сказать тому, кто с тремя разом любовь крутит, а еще четверых про запас придерживает? Однако сказал он, похоже, правду. Именно там, в чумном квартале Тейге, столицы Эттарма, Виллет и удалось сделать то, что не давалось ей долгие годы.

И король тогдашний, и наследник престола живенько скрутились – никто в Тейге и не заметил, когда и как они сбежали прочь из чумной столицы. А вот младший сын короля остался. Там его Виллет и повстречала. Еще и смеялась после: дескать, чудо, как из себя хорош был – едва увидела, чуть с перепугу и впрямь не померла. Тощий, как палка от швабры, серый, как пепел, под глазами круги… ну, если спать из расчета два часа на трое суток, а остальное время работать, рук не покладая, сказочной красотой отличаться не станешь. От такого и эльф подурнеет при всей своей живучести, что уж о человеке говорить. Он тогда умирающего мальчишку с ложечки кормил и ругался очень неромантичными словами: не добром, так грубостью хоть бы кого побудить сопротивляться болезни. Виллет из колодца бадью воды притащила… вот в ту самую минуту, когда принц чумного квартала принял бадью из ее рук, Тэйрмонт наконец-то смог умереть. А мальчишка тот не умер, и вообще от чумы никто больше в Тейге не умер. А когда и вовсе жизнь в Эттарме наладилась, у эльфов сменились король с королевой. Именно тогда ими стали Ренган и Иннерите. А Виллет обвенчалась с принцем в часовне того самого, бывшего чумного квартала, и они в тот же день уехали за море. Им обоим было что забывать. Не стоило Виллет бывать на могиле прежнего возлюбленного… ну, хотя бы до тех пор, покуда травой не порастет. А принцу взглянуть в глаза отцу и старшему брату и вовсе горше смерти показалось. Останься он в Тейге, и был бы у Эттарма новый король, даром что младший сын, его же только что на руках не носили… но принц правильно сделал, что уехал. Думал, года на полтора… на полтора и вышло, только не года, а века. Как раз об ту пору умер Лавелль, и отец, только-только ставший королем над Долиной, замкнул ее от людей, дозволив лишь немногим эльфам из тех, кому до людей нет никакого дела, пересекать изредка Хохочущий Перевал. Незачем было Виллет и принцу возвращаться. Теперь, когда запрет снят, и разговор иной. Бывшая королева вернулась домой сразу после листопада, едва только сведала, что путь открыт. Не одна, само собой, вернулась. Вот тогда Эннеари впервые увидел из обоих – и Виллет, и эттармского принца… Лоайре, и тот с лица постарше смотрелся, чем этот парень – да уж, никак не Тэйрмонт, сразу видать! Высокий, худой, обаятельно нескладный, загорелый, с выгоревшими почти добела волосами, с прозрачными усмешливыми глазами цвета сосновой коры после дождя… стоит только взглянуть в его глаза, взгляд его увидеть – и без вопросов ясно станет, почему этот взгляд перечеркнул в сердце Виллет прежнюю ее любовь. Невероятное совершенно создание, невероятное во всем… вот разве что не певец. Нет, эттармцу не медведь на ухо наступил – все медведи всех окрестных лесов почтили его уши своим вниманием! Для принца эттармской крови случай почти что небывалый… ну да чего не бывает в жизни. Зато он живет, как песню поет… вот бы Лерметту сотоварищ в нынешней передряге! Непременно надо будет их познакомить. Принца чумного квартала и упрашивать нужды нет, ему только покажи, где беда, а разгребать ее он и сам полезет, успевай только за полы придерживать.