Текст книги "Любящие сестры"

Он молча ждал, пока она переведет дух, хотя его собственное сердце готово было выскочить из груди и от нетерпения трудно было дышать, будто это он сам пробежал шесть кварталов. Хорошие новости? Наверно… иначе она гораздо меньше была бы озабочена своими мокрыми волосами. Ее покрасневшее лицо было усеяно прозрачными капельками. Она расстегнула пуговицы поношенного мокрого пальто. Под ним оказалась юбка с кофтой. Мокрые туфли и гольфы, спустившиеся к лодыжкам, чавкали при каждом шаге, наполненные ледяной водой. Но он смотрел только на журнал, зажатый под мышкой, и его сердце продолжало неистово биться. Он едва сдерживался, чтобы не взять его.

– Три звезды! – воскликнула наконец Энни, обхватив его обеими руками. Он успел почувствовать запах мокрой шерсти, смешанный с шоколадом. – Джо, я так счастлива за тебя! Ты рад? – Она отошла к свету и раскрыла журнал. – Вот, послушай. «Как только вы входите в дверь, вас охватывает ощущение, что вы в уютной сельской гостинице… так… вас угощают кушаниями, приготовленными от всего сердца… Традиционные для наших ресторанов устрицы Рокфеллер здесь нетрадиционно вкусны. Жареная горбуша и тушеная дичь со специями достойны представлять собой образцы блюд местной кухни на самом высоком уровне».

Джо лишился способности говорить и двигаться. И вдруг, с головокружительной ясностью, ему представилось, что все это означает: рента, кредиты, сверхзаказы. Все это он сможет оплатить. И когда-нибудь в будущем – новое помещение…

Словно огромный колокол загудел в его голове.

– Джо! – Энни потянула его за рукав, чтобы привлечь к себе внимание. – Телефон! Тебе звонят!

Джо побежал в свой кабинет и взял трубку. Наверно, первый заказ по прочтении статьи. Поистине, молва летит на крыльях.

– Джозеф! Это ты?

Никто, кроме матери, не называл его полным именем. Он внутренне сжался, словно анемон, сворачивающий лепестки, если до него дотронуться.

Не дожидаясь ответа, она возбужденно заговорила:

– Дорогой! Мы все прочли. Как это замечательно, правда? Мы обнимаем тебя, целуем и все такое. А знаешь, кто мне только что звонил… буквально минуту назад? Фрэнк Шелберн. Ты ведь помнишь Фрэнка, он ужасно не любит платить налоги. Так вот, когда он прочитал обзор, то очень заинтересовался, не хочешь ли ты продать ему свой бизнес Я обещала поговорить с тобой и, мне кажется, тебе стоит встретиться с ним. Джозеф… ты меня слышишь?

– Слышу, Ma, – отозвался он без всякого выражения. Его волнение прошло. Он чувствовал себя совсем как бегун, споткнувшийся о камень перед финишем. – Я слушаю, – повторил он безразличным голосом.

– Пообещай, что ты, по крайней мере, подумаешь, – настаивала она. – Па говорит, что тебе еще не поздно подать документы в Йель на следующий семестр. Он поговорит с…

– Мама, я сейчас очень занят, – прервал он, изо всех сил стараясь быть вежливым.

После смерти Кэрин он сказал им, что собирается бросить учебу. Отец устроил ему страшный разнос. Мать плакала.

– Ты не можешь так поступить с нами после всего, что мы для тебя сделали! – причитала она.

Почему-то всегда так получалось, что каждый его шаг в жизни грозил погубить их всех. Поэтому всякий раз он заставлял себя поступать согласно их требованиям. Ему было не больше одиннадцати лет, когда Ma заставила его вернуть в магазин цепочку, которую он хотел подарить Клоете на день рождения. Это был крошечный золотой крестик, он копил на него несколько месяцев из своих карманных денег. Но Ma сказала, что это слишком экстравагантно для Клоеты и только поставит ее в неловкое положение. Но на сей раз он дал отцу отпор. Он кричал, что сын ему нужен только для того, чтобы демонстрировать его как охотничий трофей перед своими судейскими коллегами. И бросившись в отчаянии за дверь, случайно сшиб и разбил вдребезги маминого любимого стаффордширского льва.

Теперь он говорил ровным и вежливым тоном:

– Как ты считаешь, не пообедать ли вам с отцом у меня на этой неделе? Мне кажется, если вы хоть раз здесь побываете, вы не пожалеете. Может, вам даже понравится, черт побери!

– Только без грубых слов, Джозеф! – Он словно увидел, как недовольно сжались ее красные губы и неодобрительная морщинка появилась между безупречно ровными дугами бровей.

Джо подавил язвительный смешок, заклокотавший в горле:

– Что мне прикажешь теперь – взять четки и покаяться? Почитать молитвы? Мне кажется, будет достаточно, если ты сама замолвишь за меня словечко перед Всевышним.

– Джозеф! Если бы отец слышал тебя! Эта твоя бравада очень расстроила бы его, и ты сам это знаешь. Что за глупое желание делать все по-своему, лишь бы только противоречить ему! – Ее голос дрогнул. – Мне очень хотелось бы надеяться, что ты примешь во внимание больное сердце своего отца, но боюсь, ты слишком увлекся своим маленьким пристрастием, чтобы сделать родителям хоть какое-то снисхождение. По временам ты бываешь страшным эгоистом, Джозеф.

– Я знаю, – согласился он. – Прости, мама, я действительно очень занят.

Медленно и аккуратно он положил на место трубку и, стоя в своей маленькой, беспорядочно заваленной разной всячиной комнатушке, уставился в узкое, забранное решеткой оконце, расположенное на уровне тротуара. Мимо его глаз мерно процокали высокие женские каблуки.

Снова вспомнилась Кэрин. Интересно, как бы все сложилось, если бы она осталась жива и родила ребенка? Ему сейчас было бы пять лет. Достаточно большой, чтобы многое понимать. Наверно, уже понял бы, что мамы и папы бывают подчас настоящей дрянью. Господи, что за жуткие мысли приходят иногда в голову!

Внезапно он почувствовал теплое прикосновение к руке и, слегка вздрогнув, обернулся. Это Лорел. Просунув ладошку в его руку, она смотрела на него таким взглядом, словно в точности знала, о чем он думает. Как она догадалась? Он ведь не стеклянный?

Он был тронут… и в то же время запаниковал. Появилось неудержимое желание скрыться, поскорее и подальше, от этих все понимающих доверчивых глаз, от тонких нежных пальчиков, дотрагивающихся до него.

Из кухни донесся строгий голос Энни, беседующей с Рафи и Холтом. Его вдруг потянуло к ней, к ее неистощимой энергии, словно под освежающий душ.

Он сам хотел, чтобы Лорел вошла в его жизнь, привязал ее к себе теплом и вниманием. И вот теперь готов бежать от нее охваченный леденящим страхом. Неужели она в конце концов раскусит его и разочаруется? Может, не так скоро, но… когда-нибудь? Поймет ли она то, что открылось в свое время Кэрин, – на Джо Догерти полагаться нельзя?

9

– Восемь дюжин… девять… десять, – Энни перестала считать и оглядела пачки конфет, сложенные на столе склада. – Долли, неужели вы думаете, что мы успеем все это подготовить за такой срок?

Она взяла пальцами одну конфетку бон-бон – молочный шоколад со сливочно-ирисовой начинкой, – специальный заказ для бармиц вах[11]11
  Детский еврейский праздник.


[Закрыть] Давида Леви. Каждую такую конфетку надо положить в отдельную серебристую коробочку из фольги размером пять на пять сантиметров. А коробочек этих заказчик прислал более двухсот. И мало того, что все их надо свернуть, необходимо еще написать «Счастья тебе, Давид». А если учесть, что печатная машинка убрана и что уже вечер и некогда с ней возиться, а заказ должен быть готов завтра к утру – то поневоле схватишься за голову.

– Надо придумать для них что-нибудь другое. Как же так могло случиться, дорогая! – воскликнула Долли, теребя шелковый шарф, повязанный на шее. За два месяца, пока Энни работает здесь, она ни разу не видела Долли в такой растерянности. – Так, сейчас подумаем. А что, если сложить их в красивые пакетики из тисненой бумаги и перевязать бантами? Ох, нет, слишком обыденно. Леви будет недоволен. Я обещала что-нибудь необыкновенное.

– А если в серебряную фольгу?

– Нет. Они будут выглядеть слишком просто. Надо что-то такое… чтобы все рот разинули. Помнишь, как мы удачно придумали на свадьбу Нэнси Эверсон? Завернули шоколадные сердечки в красную обертку и связали по два серебряными нитками?

– Ах, да, они еще приклеили сзади коробки фотографию жениха и невесты. Как же это я забыла!

– Да, люди такое не забывают. После этого у меня появилось целых четыре новых клиента, которые были тогда среди гостей. И они заказали мне придумать что-нибудь для их праздников.

Долли взглянула через открытую дверь в салон магазина, где Глория обслуживала седовласую женщину в плаще. Ежедневная торговля – это очень хорошо, очень важно… Но заказы на оформление приемов и контракты с отелями – вот что дает настоящие деньги.

– Это как пластинки, – сказала Энни.

– Не поняла?

– Я просто подумала, что артистка может петь одну песню сколько угодно долго, но не разбогатеет, пока не выпустит свой сольный диск и не продаст огромный тираж.

– У тебя богатое воображение. Но мы так и не решили нашей проблемы. – И Долли махнула рукой на подносы с конфетами, которые Энни только что вынула из картонных упаковок, причем ее серебряные браслеты зазвенели и блеснули длинные, крашенные ярким фуксином ногти.

Энни взглянула на броское с зигзагообразным узором платье Долли и внезапно вспомнила один эпизод. Был день ее рождения – ей исполнилось лет семь или восемь, – и Муся устроила чудесный праздник. Маленькие сэндвичи со срезанной корочкой, торт в виде лица клоуна, человечек в расшитой галуном рубашке с обезьянкой на коротеньком красном шнурке.

Но самое главное – пиньята, ярко раскрашенный ослик, сделанный из папье-маше и наполненный леденцами в разноцветных фантиках. Он свисал с потолка подвешенный на шнурке. Ей завязали глаза и дали длинную палку, чтобы сбить ослика вниз. Она промахивалась несколько раз пока наконец он не рухнул и не раскрылся от падения. Сняв с глаз повязку, она смотрела на рассыпавшиеся у ног конфеты и на своих маленьких гостей, которые с шумом и криком бросились собирать их. Она была так взволнована, словно совершила какое-то чудо, достав для своих друзей такой замечательный подарок.

– У меня есть одна мысль, – произнесла Энни и вдруг разволновалась. – Можно завернуть их в фольгу или в фантики, не важно, и положить в три или четыре пиньяты. Пускай дети сбивают их и открывают, а взрослым будет забавно на все это смотреть.

Энни не успела еще закончить описание своей идеи, как уже усомнилась в ее ценности. Мексиканская забава на еврейском празднике в баре? Но ведь две недели назад Долли понравилось ее предложение для банкета благотворительного общества «Марч-оф-Даймс» с целью сбора средств. Она положила экзотические трюфели Лапсанг Сушанг в радужных целлофановых фантиках по одной штучке в двустворчатые ракушки от устриц, которые насобирала задаром в рыбных рядах на рынке, покрасила безвредной золотой краской и скрепила тоненькими золотистыми проволочками.

Однако новая ее идея, видимо, не понравилась Долли. Та сидела слегка нахмурившись и постукивая пальцами по подбородку. Наверно, обдумывает, как бы помягче сказать, насколько это глупо.

– Пиньяты, – повторила тетка, как бы рассуждая вслух, и вдруг принялась усмехаться, а затем и вовсе рассмеялась, безудержно, всем телом, так что вздрагивала даже талия, стянутая широким ремнем.

Энни почувствовала, что краснеет. Конечно, она и сама понимает, что сморозила чушь. Уж лучше бы молчала. Но Долли, вытирая платочком уголки глаз, неожиданно сказала:

– А что! Блестящая мысль! – Затем снова помрачнела. – Но где, шут их побери, мы достанем эти самые пиньяты, можно сказать, в последнюю минуту?

Энни снова просияла:

– Я уверена, что с этим отлично справится Лори. Она делала однажды из папье-маше маску льва. Надо только подумать, каких животных лучше всего сделать.

– Великолепно. Но сначала все-таки надо позвонить миссис Леви и посоветоваться. – И Долли кинулась наверх, где лежал ее толстый потрепанный телефонный справочник.

Вернувшись, она объяснила:

– Поначалу миссис Леви отнеслась к этому немного скептически. Но когда я сказала, какая ты изобретательная и какой успех имели твои ракушки на банкете «Марч-оф-Даймс», она начала понимать, как здорово они будут выглядеть, эти самые пиньяты. Но объясни мне, ради Бога, как такое могло прийти тебе в голову?

Энни взглянула на нее с высоты своего роста.

– Это Муся показала мне. Она устроила такую штуку на мой день рождения, когда я была маленькая.

Энни тяжело сглотнула, охваченная печальными воспоминаниями. И вдруг, как когда-то в детстве, крепко сжала руку тети, унизанную кольцами и браслетами, и, глядя ей в ярко-красные губы, спросила:

– Долли, а почему вы поссорились?

Вздох тетки был сильнее, чем просто вздох. Он прозвучал словно медленно вышедший воздух из проколотой камеры или баллона. И совсем как баллон, она вся опала, плечи повисли, лицо побледнело и осунулось, покрывшись множеством морщин, которых мгновение назад не было. Браслеты не звенели.

Один из пальцев с длинным красным ногтем надавил на висок, словно в этом месте была кнопка, включающая память, которую старались держать отключенной.

– Господи… Это было так давно… – Она попыталась улыбнуться, но губы опустились, так и не поднявшись. – Твоя мама и я… Мы разочаровались друг в друге.

– Это я знаю. Но из-за чего?

– Это началось из-за Вэла, ты, наверно, знаешь. Хотя теперь я благодарна твоей маме. Она избавила меня от большого несчастья, выйдя за него замуж.

– Из-за Вэла? – Энни уставилась на нее, ошеломленная до глубины души. – Вы были с Вэлом?

– Была… – Она прижала ладонь к своей полной груди и на сей раз слегка улыбнулась. – Но, видишь ли, это было давным-давно. И я, сказать по правде, даже не помню, что я тогда чувствовала к нему. – Она выпрямилась, стараясь взять себя в руки, на что, видимо, потребовалось огромное усилие. – Ну так вот, по поводу этих пиньят. Позвони сейчас Лорел, может она уже дома и сядет поскорее за работу.

Энни чувствовала, что не только Вэл уничтожил отношения двух сестер. Иначе, это не было бы так фатально для них обеих. Определенно, было что-то еще. Но она не стала допытываться. Да и не время сейчас. Кроме того, она стала уважать Долли. А вдруг прошлое скрывает что-то такое, что заставит ее возненавидеть свою тетю? Может, не стоит рисковать?

Энни взглянула на часы. Да, Лорел, наверно, уже пришла из школы. Энни позвонила по телефону со склада и спросила, не возьмется ли она сделать пиньяты. Лорел сказала, что с удовольствием, только боится, что им не понравится. Затем продиктовала Энни список материалов, которые ей понадобятся.

Надев пальто, Энни уже направилась было к выходу, но остановилась и, подбежав к Долли, обняла ее. Взглянув в лицо тетке, увидела на глазах слезы.

– Спасибо, – прошептала Энни.

– За что? – с совершенно искренним недоумением спросила та.

– За… – Энни хотелось сказать: за то, что вы такая хорошая, что вы даете мне работу, что вы так добры ко мне и Лори, – но она только пробормотала: – За все.

Кто-то шел за ней.

Энни заметила его, когда вышла с работы в шесть часов, – приземистый мужчина в помятом плаще цвета хаки, задержавшийся возле почтового ящика. И теперь, перейдя через Лексингтон-авеню в направлении Семьдесят седьмой улицы, она снова бросила взгляд через плечо и увидела что он тоже пересекает авеню. Это значит, он шел за ней несколько кварталов. Зачем? Что ему надо?

Энни показалось, что ледяная рука сжала ей сердце. «Ну ты даешь! – сказала она самой себе. – Десятки людей ходят здесь на метро».

С чего она решила, что он идет за ней? А если и идет, неужели его надо обязательно бояться? Может, это какой-нибудь псих, который любит высматривать девушек. Конечно, ему скоро надоест таскаться за ней. А если нет, она легко сбежит от него.

Но в глубине души она знала, что напрасно успокаивает себя. Одного взгляда было достаточно, чтобы пульс участился до невероятной силы, ноги стали словно ватные.

Я схожу с ума. Совсем, как Муся.

С того дня, когда у Долли побывал Руди, с Энни стало твориться что-то невообразимое. Она вскакивала при малейшем шуме, озиралась по сторонам, тщетно пытаясь убедить себя в собственной глупости. Вэл находится за тысячи миль отсюда. И Руди тоже. Долли уверяет, что сумела направить его по ложному следу.

А если она ошибается?

Увидев впереди мелочную лавку, Энни нырнула туда. Разглядывая витрину и стараясь протянуть время, она нашла кое-что из списка Лорел – гофрированную бумагу, стеклянные колбы, плакатные краски. А крахмал и муку, которые нужны, чтобы изготовить клей для папье-маше, можно купить в бакалее на авеню Джей.

Встав в очередь в кассу, она старалась забыть о мужчине в плаще цвета хаки. Потому что ко времени, как она выйдет из магазина он уже исчезнет. Будто его вообще не существует. Просто стыдно быть такой истеричкой. Глядя на светящиеся полоски ламп на потолке, на полки, уставленные конфетами, почтовыми открытками, фотопленкой, – обычными вещами, которые постоянно покупают люди, хорошие нормальные люди, почтальоны, учителя, – она чувствовала себя глупой паникершей, которой мерещатся всякие киношные страсти. Ни Вэл, ни Руди не могут преследовать ее. Прошло уже три месяца с тех пор, как она привезла Лори в Нью-Йорк, и больше месяца со времени посещения Руди. И до сих пор от них не было ни слуху ни духу.

И все-таки она продолжала тянуть время, медленно проверяя и пересчитывая деньги, стараясь дать кассиру в точности ту сумму, которая требовалась.

Выйдя на улицу, сначала не нашла но затем уголком глаза заметила, что он остановился у газетного стенда неподалеку, делая вид, что просматривает заголовки. Было уже достаточно темно, но она узнала плащ. Ясно, что он ждал ее.

Кровь бросилась ей в голову, и будто горячие тиски сдавили череп. Колени задрожали, и она чуть не налетела на женщину с портфелем. Проходя мимо газетного киоска, не посмела кинуть на него взгляд – боялась, что после этого не сможет двинуться с места. Но он был там. Она знала это. Кожа на руках и шее натянулась, словно уменьшилась в размерах.

Ступив на эскалатор в метро, Энни схватилась за поручень, боясь упасть. Верхняя часть ее тела казалась все легче и легче, словно вся жизнь уходила в ноги, которые стали совсем тяжелыми и неповоротливыми.

Определенно, он связан с Руди и Вэлом. Может, это частный детектив. Иначе, зачем ему преследовать ее? Мысли устремились к Лорел. Она дома. Неужели он пойдет вслед за ней прямо домой? Тогда им придется немедленно уезжать, прямо завтра пока Вэл и Руди не нагрянули сами и не увели Лорел.

При мысли о необходимости покинуть Долли, Джо, Ривку в горле встал комок. Придется начинать все сначала жить в грязном отеле, пока не найдется подходящая квартира…

Колени совсем ослабели, и пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы сойти с эскалатора на нижней ступеньке.

На платформе было много народу – час «пик». Может, ей удастся затереться в толпе. Пассажиры стремительно бежали по эскалаторам, застревали у турникетов, пробиваясь сквозь них на платформу. Как раз подошел поезд. Если она успеет влететь в вагон перед самым закрытием дверей, то сможет оторваться от него.

Глянув через плечо, заметила его у самого эскалатора в толпе пассажиров. Но перед ней тоже была толпа. Нет, не успеть! Если только поезд задержится, а такого никогда не бывает. Или если…

Следуя внезапному решению, Энни метнулась вперед. Зажав под мышкой пакет и сумочку, она перемахнула через металлическое ограждение, проходящее на уровне талии, и очутилась за турникетами. Узкая юбка треснула по шву, когда она подняла ногу. А, Бог с ней, пусть хоть вообще лопнет! Только бы успеть, пока не закрылись двери. Несокрушимая энергия наполнила каждую мышцу ее тела, тараном пробивающегося сквозь толпу.

– Хэй, хэй, ты! Стой! – услышала она мужской голос позади. Господи, это ей! Краем глаза успела заметить синюю форменную тужурку возле грязно-белой стены из кафеля, отраженным светом блеснула полицейская бляха.

Ее обдало холодом. Неповиновение полиции! Такого с ней еще не бывало. Когда она училась в пятом классе, учительница водила их на экскурсию в полицейское управление в Беверли-Хиллз, и седовласый полицейский в синей отутюженной форме по-отечески угостил их леденцами. «Нет! Если он поймает меня, я упущу поезд. Он узнает, кто я, и арестует… и… и… О Господи!»

Она рванулась вперед изо всех сил и оказалась у дверей в тот миг, когда они захлопнулись. Она чуть не завизжала на всю станцию, едва сдерживаясь, чтобы не замолотить по дверям кулаками. Это несправедливо!

Оглянувшись, увидела, что полицейский пробирается к ней сквозь толпу. А мужчина в плаще цвета хаки как раз проходит через турникет. Она в ловушке. Вопрос только в том, кому она в конце концов достанется. Ей показалось, что сознание покидает ее.

И тут произошло чудо. Двери снова разошлись. – Не держите двери! – раздался повелительный голос кондуктора.

В эту секунду Энни метнулась в вагон, вжавшись всем телом в почти непроницаемую стену уже стоявших внутри людей. Двери сошлись, пройдя по ее спине.

И вот поезд задрожал, дернулся вперед, пошел, набирая скорость. Упершись плечом в стекло двери и повернув голову, она смотрела, как уносится прочь, будто кошмарный сон, вся платформа вместе с ее преследователем в плаще цвета хаки. Она успела взглянуть в его лицо под полями шляпы – светло-голубые глаза, рыжеватые усы, тонкие сжатые губы.

Затем он исчез. Поезд ворвался в туннель, черный, как угольная шахта, и только белый свет в вагоне защищал всех от этого гремящего мрака. В горле встал комок, но она глубоко вздохнула, подавив рыдание.

Развернувшись, уперлась в затуманившееся стекло лбом и закрыла глаза. Она была почти счастлива, чувствуя плотный напор тел сзади и с боков, – все эти влажно пахнущие шубы, шляпы, свертки, портфели, толкающие ее при малейшем наклоне поезда, словно удерживая от падения, помогая стоять прямо.

Мысли расплывались, и единственное, о чем хотелось думать, – это о Джо. Если бы он был сейчас рядом! Он обязательно утешил бы ее.

В прошлый уик-энд он пригласил их с Лорел в Рокфеллер-центр на каток и терпеливо учил Лорел кататься. Держа ее одной рукой за талию, медленно возил по льду. А Энни, тоже никуда не годный конькобежец, не имея ничьей поддержки, без конца падала, с трудом поднимаясь каждый раз на ноги. Одно падение совсем доконало ее. Показалось, что она сейчас лишится сознания. Ужасно заломило бедро, и она никак не могла подняться – коньки выезжали из-под нее, и ноги ножницами раздвигались в разные стороны. Но она и не думала звать на помощь. Лучше умереть, чем так унизиться! Но в этот миг будто рука Господня возникла из ниоткуда, легко подняла ее и поставила на ноги. И без малейших усилий она понеслась по льду, словно воздушный змей по небу, направляемая умелой рукой Джо. Он крепко держал ее за талию, и его длинный шарф задевал на ходу ее щеку. В первый раз после смерти Муси она почувствовала себя под надежной защитой, словно ребенок. Хотя это было и немножко стеснительно: быть ребенком значит подчиняться, не иметь права решать за себя.

В то же время одной быть тяжело. У нее, конечно, есть Лорел. Но Лорел целиком и полностью зависит от нее. Притом разве не Лорел причина всех нынешних бедствий – необходимости скрываться, держаться подальше от людей, убегать?

Не то чтобы Энни тяготилась сестрой. Нет, ни в коей мере. Но иногда… вот как сейчас… трудно избавиться от мысли, что, не будь ее, жизнь была бы намного легче.

Но эта мысль принесла немедленную боль. Господи, до чего только не додумаешься иногда! Без Лорел жизнь стала бы сплошным мраком и тоской. Кого бы она любила? Кто любил бы ее?

А Долли? И Ривка? И… и Джо? Может, она совсем по-другому любит их, но они ведь тоже заботятся о ней.

В памяти всплыло лицо Джо, это прекрасное, асимметричное лицо. Загадочные карие глаза. В нем тоже какая-то боль. Она не раз чувствовала это. Он чем-то напоминает Мусю – за кажущейся шутливостью и бесшабашностью скрыта изнурительная внутренняя борьба. Но в отличие от Муси Джо, по всей видимости, идет по восходящей.

Может, это и сближает с ним Энни – чувство, что они борются против одного и того же. Как Нэнси Дрю и Нэд Никерсон, пробирающиеся во мраке мимо склепов, запалив для храбрости факелы. Только опасности, угрожающие Джо, к счастью, не имеют никакого отношения к темным личностям или полицейскому преследованию.

Энни открыла глаза и увидела надпись карандашом на металлической раме дверей: «Долорес Кристо любит Рамона де Вега, 1964». Совсем как эпитафия. Интересно, где они теперь, эти двое? Поженились, и у них уже есть дети? Или проходят мимо друг друга по улице, глядя в разные стороны? Ей вдруг очень захотелось, чтобы они были вместе. Печально думать, что единственным следом их любви осталась эта надпись на стенке поезда:

«Если я полюблю, то это будет на всю жизнь».

Эта мысль показалась до того нелепой, что она улыбнулась. Еле убежала от преследователя, чудом ускользнула от полиции и еще мечтает о любви! Нет уж, придется оставить это Нэнси и Нэду.

Но, убаюканная равномерным ходом поезда, снова, незаметно для себя, стала думать о Джо, воображая, что ее имя тоже нацарапано на стене вагона рядом с его.

* * *

– О, как хорошо, что ты уже пришла, Энни. У нас большая радость. Зайди, посмотри сама, – сияющая Ривка стояла в дверях своей квартиры.

Энни заглянула в маленькую, тесную гостиную и увидела большие перемены. Сара, которой недавно исполнилось восемнадцать лет, стояла на расшитом коврике посреди комнаты в красивом наряде. На ней была плиссированная фланелевая юбка ниже колен и розовый свитер с высоким воротником и длинными рукавами. И все это несмотря на то, что сегодня четверг и, насколько Энни помнила, никакого еврейского праздника не было. Притом Сара казалась очень смущенной и даже прикрывала руками свое пылающее лицо. На пальце переливался перстень с крохотным бриллиантом.

– Сара собирается выйти замуж! – объявила Ривка, положив ладонь на плечо дочери. – Сегодня произошла помолвка. Вот так! Представь себе, наша маленькая Сара теперь невеста! Что-то невероятное, правда?

Энни в изумлении смотрела на Сару. Действительно, невероятно! Сара всего на несколько месяцев старше ее. Можно сказать, подросток! А парень кто? О нем ни разу никто не говорил до этого. Тихая, нежная Сара, ты только представь, что ты делаешь! Не успеешь оглянуться, как твой дом будет полон младенцев. Она и Ривка выглядят такими счастливыми, а для Энни это был удар.

Но она тоже постаралась изобразить радость. И может быть потом, когда привыкнет к этой мысли, действительно будет рада за Сару, но теперь все это казалось ужасной нелепостью.

Она сделала шаг вперед и обняла Сару. Хорошо, что хоть с дочерьми Ривки можно обращаться попросту, не то что с мальчиками. Мужчинам у них вообще запрещено касаться женщины, нельзя даже пожать ей руку. Ривка объяснила это тем, что у женщины могут быть в этот момент месячные и она считается нечистой. Энни вспомнила, в какой просак попала в первый день, когда, знакомясь с мистером Груберманом, протянула ему руку. А он вдруг отшатнулся, словно она прокаженная.

– Поздравляю, Сара! – сказала Энни. – А кто он? Я не помню, чтобы сюда заходил хоть один парень.

Сара смущенно хихикнула, а Ривка ответила:

– Они познакомились месяц назад. Но с помолвкой пришлось поторопиться, потому что Ицек через месяц уезжает в Израиль изучать Талмуд у знаменитого рабби. Поэтому у него нет возможности ждать.

– То есть… вы хотите сказать, просто… встретились и решили пожениться?

– Мы уже почти целый месяц встречаемся, – объяснила Сара таким тоном, словно этого вполне достаточно, чтобы принять подобное решение. – Притом его рабби говорит, что он человек замечательный.

И ни слова о том, какой он нежный или что он подарил ей цветы. Или даже о том, как он делал предложение.

Ривка поддакивала, нагнувшись к Шейни, которая пыталась выбраться из своего манежа.

– Все это только на словах быстро, – объяснила она. – На самом деле мы не сразу так решили. Сначала пришлось отказаться от двух других.

– От двух других? – ахнула Энни, не успевшая еще переварить прежних откровений. Мысль о том, что уравновешенная, робкая, еле слышная Сара уже успела отфутболить целых двух мужчин, казалась каким-то розыгрышем.

– Пойдем посидим. Я сейчас заварю чай и расскажу тебе, как все получилось. – Ривка потянула ее в кухню, где Энни, кажется, провела гораздо больше времени, чем даже в своей комнате наверху.

– Я сейчас накрою, – предложила Сара.

Лорел, которая тоже спустилась к Ривке, как только Энни вернулась домой, занялась в комнате с Шейни и пятилетним Йонкелем, помогая запускать юлу, которую ему подарили на Хануку. На швейном столе в углу комнаты были разложены выкройки, наколотые на материю фиолетового цвета, – платье, которое Лорел собиралась шить под руководством Ривки.

– Вот так, нажимай вот так, и она будет быстрее вертеться, – слышался ласковый голос Лорел среди лепета других детей, терпеливый и внимательный, словно она сама их вырастила.

«Когда-нибудь она станет прекрасной матерью», – подумала вдруг Энни.

Лорел взяла на себя почти все заботы о детях. Она не только готовила, но и каждую субботу носила их одежду в прачечную на углу Джей и Шестнадцатой улиц.

Наверху, на ее рабочем столе, уже лежал целый ворох газетных полосок, приготовленных для папье-маше. Не хватало только муки и крахмала, чтобы сварить клейстер и обклеить колбы, которые должна была купить Энни. Слой бумаги нужно сделать достаточно толстым, чтобы пиньята приобрела прочность.

Пока Ривка суетилась, наливая чайник, доставая пирог, Сара поставила на стол чашки и тарелки. Ее движения были точны и уверенны, словно она впервые ощущала свою значимость, уже воображая себя хозяйкой дома, а не дочерью-помощницей. Энни внимательно приглядывалась к ней, стараясь уловить в выражении лица или манере вести себя что-то особенное, отличающее ее от девушек-ровесниц. Нет, ничего особенного в ней не было. Обыкновенная девчонка, собирающаяся на первый бал или только что поступившая в колледж. Или может…

«А если бы я была на ее месте?» Она даже вздрогнула от этого предположения и расплескала чай. «Нет, я не хочу замуж!» Во всяком случае не теперь. Не раньше, чем лет через десять. Или вообще никогда.

– Тех двоих первых, как и Ицека, прислала к нам сатхен[12]12
  Сваха (идиш).


[Закрыть] – объяснила Ривка, тяжело опускаясь на стул против Энни, пока Сара выбежала к новорожденному, крик которого слышался из соседней комнаты. Ривка улыбнулась. – О, я вижу, ты понятия не имеешь, что такое сатхен.

Ривка тоже принарядилась ради праздника. На ней была цветастая блузка, красиво облегающая ее складную фигуру, а вместо неизменного шарфа на голове красовался шейтель – короткий коричневый парик, причесанный с небольшим напуском. Ривка объяснила, что истинная еврейка, выйдя замуж, должна всегда носить этот парик, снимая только, когда остается наедине с мужем. Чтобы никто, кроме мужа, не мог любоваться красотой ее волос. Энни даже удивилась: вот так красота! Можно вообразить себе, во что превратятся волосы, целыми днями примятые париком!