Текст книги "Любящие сестры"

17

Лорел не могла поднять глаз на Энни и все разглядывала похожие на капусту розы ковра, потертые и выцветшие по отдельным местам, – печальный сад с будто изъеденными насекомыми цветами и листьями. Перед ней было потрясенное, убитое лицо Энни. Но не стыд заставлял Лорел отводить от нее глаза, а что-то более страшное. Она еле сдерживала злую улыбку.

От этого ей и было так стыдно. Из какого подлого места ее души она поднялась, эта улыбка? Почему ей так приятно, что Энни страдает? Как могло ей прийти в голову, что можно так обмануть сестру? Заставить поверить, что Джо виноват в этой беременности?

Вначале Лорел и не предполагала, что брякнет такое. Но потом, когда это вырвалось и когда она поняла, что наделала, у нее не возникло ни малейшего сомнения или желания исправить ошибку. А теперь этот поступок даже вызывал в душе какое-то болезненное удовлетворение. А что, разве это не может быть правдой? Вполне вероятно. Джо вполне мог бы согласиться на это. Может быть, не по любви, но он совершенно точно хотел ее. Когда она поцеловала его в первый раз, он ответил, это точно. И потом стал часто смотреть на нее особенным взглядом…

Черт, ну почему он должен любить Энни больше, чем ее? Почему у Энни больше прав на него, чем у нее?

«Я помню, как они встретились у Долли. И как он смотрел на нее…»

И после того как она, Лорел, практически сама предложила себя Джо. Такое унижение! Она вспомнила сегодняшний невыносимый момент, когда он увел Энни в столовую, а потом затащил в буфетную. Она держала его за руку и глядела на него, словно утопающая на своего спасителя. А он! С какой нежностью глядел на нее он! Они даже не заметили, что она стоит совсем рядом. Они, наверно, не заметили бы ее, даже если бы она стала у них перед носом! Ей казалось, что она стала такая незаметная и маленькая, как наперсток. И растоптанная, так что все мышцы обмякли, как изношенные резинки.

Он любит ее. Он мечтает только о ней. Энни, Энни, Энни…

«Разве я не знала этого всегда?» Как бы ни отбрасывала она от себя дурные мысли, словно грязные носки в корзину для стирки, она всегда знала про Джо и Энни. Она не хотела этому верить.

И теперь все произошло на ее глазах.

Однажды она читала в газете «Пост» про одного человека, который съел автомобиль. Этот рекорд записали в книгу Гиннеса. Он ел его понемножку, конечно. Если есть по одному винтику, по кусочку шины, это еще ничего. Но труднее всего было вообразить… у нее просто начинало саднить горло при одной только мысли об этом и болеть в желудке… это стекло. Как он мог проглотить столько стекла? Даже заземление можно переварить. Но как выжить, если у тебя в желудке столько острых осколков?

И теперь она это узнала.

«А я-то надеялась, что не все потеряно. Думала, что смогу как-нибудь вызвать его любовь… когда-нибудь…» И теперь нет никакой надежды. Абсолютно никакой. Разве это справедливо? Почему все должно доставаться Энни? Она говорит, что я красивее, но я же вижу, как мужчины смотрят на нее, как они ее хотят… Взять хотя бы Джо… он от нее без ума… и всегда хотел ее, а не меня».

– Джо? – повторила сестра с резким выдохом. – Как ты сказала? Джо?

Лорел не поднимала глаз от облысевших роз на ковре. Ей стало жарко, огонь охватил ее с головы до ног.

«Наверно, я должна сказать ей. Все как есть».

Но, переполненная стыдом и обманутой любовью, она не могла говорить. Неужели она нанесла Энни такой удар? Ведь она ее так любит! Если бы не Энни…

«… ты сейчас сидела бы в Бель Жардэн и ела бы грейпфруты прямо с дерева, а из окна виднелся бы цветущий сад и зеленая трава, а не бетонная мостовая и мусор».

«Нет, это ложь, – оборвала она себя. – Вэл собирался продать Бель Жардэн, Энни говорила ей. Притом Энни просто хотела защитить ее от него. А может быть, Энни поняла, что Вэл умрет, и поэтому поторопилась убежать?»

Лорел взглянула на блестящую золотую статуэтку на гардеробе в углу. Мусин «Оскар». Она сама вытерла тогда кровь на нем. Ее старое одеяло было в крови, пришлось его выкинуть.

Знала ли Энни, что он умер? Или узнала потом и не сказала ей, так же, как никогда не говорила, что любит Джо?

«Все эти годы я думала, будто спасаю ее, храня секрет дяди Руди, не рассказываю о смерти Вэла, но, может быть, я вела себя глупо?»

Она во всем ведет себя глупо. Поэтому и залетела, как дура.

Но Энни же не виновата в этом! Надо немедленно сказать ей про Джеса. Рассказать, как все случилось, каждую самую незначительную подробность. Даже про собаку с красной ленточкой и про старый заржавленный «форд» на заднем дворе…

В тот первый раз, идя по дорожке к ветхой развалюхе, где Джес снимал квартиру вместе с пятью товарищами, Лорел заметила грязно-белые хлопья отставшей краски на стенах, словно клочья облупившейся кожи, крыльцо, подпертое сбоку неровной кирпичной пирамидой, словно накренившаяся лодка. Несколько велосипедов были прислонены к старому креслу с треснувшей пыльной обивкой. На крыльце перед дверью, где краска была вытоптана в форме пятна с примерными очертаниями Африки, лежал большой охотничий пес золотого цвета с красной повязкой на шее, высунув от июньской жары язык. Когда она ступила на провисшие ступеньки, пес поднял голову и потряс хвостом в знак ленивого приветствия.

Интересно, помнит ли Джес, что приглашал ее для разговора о плакатах для митинга «Рука помощи»? С этим человеком никогда нельзя быть ни в чем уверенной, как нельзя предсказать за месяц, какая погода будет в такой-то день.

Он не такой, как все… будто старше своих сверстников, которых она встречала во дворе колледжа. Он рассказывал, что ездил в товарных поездах. И собирал персики с другими бродягами. Все прошлое лето он провел в Калифорнии, помогал организовывать мигрирующих сельских рабочих. Если его не заберут в этом году в армию, он вступит в Корпус Мира.

После той первой встречи в классе живой натуры они несколько раз виделись. Один раз Лорел столкнулась с ним в студенческом центре, и они болтали более получаса. В другой раз пили вместе кофе, и он, узнав, что она занимается репетиторством в городке, пригласил присоединиться к группе, дающей бесплатные уроки для исключенных из средней школы, пытающихся сдать экзамены экстерном. В общем, ничего интересного. С Джесом всегда чувствуешь себя членом какой-то группы.

Он никогда не пытался поцеловать ее или дотронуться до руки. В этом смысле он похож на Джо – кажется, ему вообще ничего от тебя не надо. Только Джес – это всегда потрясение. От него сердце всегда замирает, как в сильном испуге. И постоянно вздрагиваешь, как при скрипе железа по стеклу. Или при внезапном вое полицейской сирены в темной улице. У него всегда самый невозмутимый вид… и он всегда застает врасплох. В шестом классе он обстреливал ее сзади жеваной бумагой, а теперь организовывал марши протеста и сочинял уничтожающие статьи для «Дейли Орандж».

Лорел нагнулась и погладила собачью голову, затем постучала в дверь. Никто не отозвался. Странно, она только что звонила сюда по телефону, и девушка, взявшая трубку, ответила, что Джес «где-то здесь». Через толстое стекло двери был виден угол комнаты. За столом она разглядела сидящих студентов. Джеса видно не было, но хорошо, что хоть кто-нибудь есть. Она снова принялась стучать.

Наконец вылезла босая девица с длинными косами, в джинсах, в узеньком топике, едва прикрывающем пупок, и с недоумением поглядела на Лорел.

– Ты что, думаешь, тут заперто или что? – проговорила она. – Чего не входишь?

– Извиняюсь, я не знала, – ответила Лорел.

– Здесь никто не стучится, – сказала ее собеседница таким тоном, словно Лорел совершила крупный политический промах. – У нас это не принято.

– А-а… Джес дома? – спросила Лорел, почему-то сразу оробев. Она все так же стояла на пороге, не решаясь войти.

– Наверху, наверно, – ответила та, махнув рукой в сторону лестницы, и отбыла обратно в комнату.

Поднимаясь по скрипучим, расшатанным ступеням, Лорел думала, почему Джес не присоединяется к своим товарищам внизу? Может, он не один… а с девчонкой? Она остановилась на полпути, снова растерявшись и смутившись. Но он же просил прийти. Притом какая разница, один он или не один? Она просто уйдет, и все.

На верхней площадке она услышала шум воды.

Но прежде чем успела войти в комнату, кран закрыли и дверь душевой распахнулась. Оттуда вылетели клубы пара, и в солнечном свете, льющемся из высокого оконца над лестницей, появился Джес, голый и мокрый, только бедра обернуты полотенцем. Мокрые черные волосы облепили голову, и струйки воды сбегали на плечи и грудь.

– Салют, – небрежно сказал он, словно каждый день заставал девушек у дверей ванной комнаты.

– Салют, – ответила она, не зная, что говорить.

А в уме сразу сложилась знакомая стихотворная фраза: «Что делает в столь недостойном месте порядочная девушка, как ты?»

Она было засмеялась, но вспомнила цель своего визита.

– Ты просил зайти по поводу плакатов, – напомнила ему.

– Плакатов?

– Для митинга «Рука помощи».

– А, эти. Конечно. Подожди минутку, сейчас накину что-нибудь на себя.

Он скрылся в одной из спален, но оставил дверь приоткрытой, так что Лорел могла хорошо видеть голую ногу, влезающую в штанину. Затем раздался его голос:

– Заходи.

Комната Джеса была маленькая и аккуратная, постель застлана. Возле кровати стоял упаковочный ящик из-под молока, служивший книжной полкой и ночным столиком, на котором уместилась маленькая лампа. По стенам на полках, сбитых из обыкновенных досок, располагались книги и стопки чистого белья. Больше ничего в комнате не было… как в келье. Единственное, что могло порадовать глаз, это переводная картинка на заляпанном стекле окна, скорее всего, оставшаяся от предыдущего жильца. Розовые блики проходящего сквозь нее света придавали комнате некоторый уют. Окно выходило на заросший сорной травой двор, где ржавел остов старого «форда».

Она оглянулась на Джеса. Он смотрел в упор с чуть приоткрытым от удивления ртом. Затем перешагнул через мокрое полотенце, валявшееся под ногами, и обнял ее за талию прохладной влажной рукой. И поцеловал.

Ее охватило ощущение тепла и нежности. И одновременно резкого протеста. Она отпрянула в сторону.

Нет, ей не нужен Джес, она мечтает о Джо. Но ведь Джо отказался от нее. В тот вечер, когда они поцеловались, он отправил ее домой. И разве не он говорил ей прямо в лицо, что они всегда будут не более чем друзья? Друзья? Теперь вся ее душа – сплошная боль. Внутри ничего не осталось, кроме дымящейся воронки, как после взрыва. Прошло уже столько времени, а она все не может перестать думать о нем. Где бы ни была – в классе, или готовилась к экзаменам, или садилась за мольберт, – немедленно начинала бессознательно плыть по волнам мучительных воспоминаний, словно разбитый корабль. И все время ощущала на губах его рот, твердый ободок очков, прижавшийся к ее щеке, слабый можжевеловый привкус джина и тоника, который он пил на вернисаже. И затем ласковый, но твердый, отстраняющий жест рукой. А в глазах – робость и тревога, словно хотел сказать: «Не подумай, будто это что-то значит… Ты просто застала меня врасплох, вот и все».

О, как только она не умерла тогда! Ей хотелось в тот же день убежать, куда глаза глядят, только бы подальше. Сейчас тоже было бы не плохо убежать отсюда.

Но Джесу, видимо, не важно, в экстазе она от него или нет. Его темные, цепкие глаза рассматривали ее со спокойным интересом. И она снова поразилась, насколько он не похож на парней, к которым она бегала на свидания, с их неумелыми поцелуями и неуклюжими объятиями.

– Что, не привыкла к такому обращению? – произнес он с ленивым смешком. – Ходишь на свидания к маминым сынкам и богатым жлобам, которые прежде всего ставят тебе стерео. Потом дают тебе курнуть чего покрепче, купленное на деньги родителей, которые они им присылают. – Он встряхнул головой, обдав ей шею и лицо дождем и туманом. – А я, видишь ли, Дыня, живу без стерео. И не имею ни денег, ни времени, ни травку, – закончил он с утрированным испанским акцентом. Его улыбка стала еще шире. – Но для тебя у меня время всегда найдется. Если хочешь, конечно.

Он насмехался над ней. Лорел почувствовала раздражение и даже немного разозлилась.

– Я думаю, мне надо идти, – жестко сказала она.

Он не сделал ни одного движения, чтобы задержать ее. Только смотрел в упор со своей неизменной ленивой улыбкой. Что в нем такого особенного? Почему она не уходит? Она не отрываясь смотрела на бусинку воды, задержавшуюся в ямке у основания его шеи.

– Я вижу, ты из тех, кто готов съесть зараз целую коробку кукурузы, чтобы добраться до приза на дне, – сказал он. – А я не нахожу в этом смысла. Если хочешь чего-нибудь, зачем идти самым трудным путем? Просто выброси все на фиг и возьми приз.

Она почувствовала, как загорается огнем вся кожа под его пальцами, гладящими ее по лицу. Он поцеловал ее. И на этот раз она его не оттолкнула.

К ее удивлению, ей были приятны его губы, невероятно мягкие и нежные. Но, почувствовав его зубы, она снова напряглась. Вечная опасность, которую она чувствовала в нем, возникла снова… захватывая внутреннюю часть губ… нажимая сильнее, но не больно. Под его ладонями возникли влажные пятна на ее хлопковой блузке, и она затрепетала, но не от прохлады его прикосновения, а от… уверенности, что сейчас произойдет это.

Сама того не сознавая, она стала воображать, что это Джо. Это легкие пальцы Джо спустились вниз к ее талии и вытащили блузку из-за пояса юбки.

Быстрым пинком Джес захлопнул дверь. Услышав, как она влетела на место, Лорел сжалась в тревоге. Необходимо что-то сказать… хоть что-нибудь.

– Девица внизу сказала, что здесь двери не запираются.

– Не запираются для входящих. А для тех, кто уже внутри, – сколько угодно. – Его улыбка исчезла, и красные пятна зажглись на высоких индейских скулах. – Есть одна вещь, которую я всегда желал узнать про тебя, Дыня, с самого шестого класса. Неужели ты вся такая белая, с ног до головы?

Лорел принялась раздеваться, словно в трансе. Ее скомканная блузка упала на пол, за ней последовала цветастая юбка и босоножки. Наконец она сняла трусики и лифчик.

И стояла теперь перед ним обнаженная, в розовом свете, и гусиная кожа покрывала ее руки и ноги. Где-то внизу лаяла собака. А за окном, прямо за плечом Джеса, виднелась свернувшаяся пурпурная головка ипомеи, кивающая на ветру. Но, кроме этой маленькой, успокоительной детальки обычной жизни, не было ничего реального… какой-то сон… и через несколько минут она проснется у себя в комнате на Смит-Холл.

Джес впервые в жизни утратил всю свою самоуверенность. Рот был приоткрыт, глаза стали огромными, лицо покрылось алыми пятнами.

– Господи! – прошептал он в благоговейном ужасе. Затем одним быстрым и точным движением расстегнул джинсы. Она уже видела его обнаженным. Когда рисовала. Но на этот раз он был другой… он был такой властный.

Под его пронизывающим взором ее оцепенение прошло, уступив место панике. Необходимо немедленно прекратить это и уйти. Понял ли он, что она в первый раз?

У нее было достаточно случаев испытать это с другими. Но где-то в глубине души она знала, что никто из этих мальчиков не сможет склонить ее. И не потому, что в самый неподходящий момент они обязательно допускали какую-нибудь нелепость – начинали забавно суетиться и пыхтеть, или оглушительно выпаливали ей в ухо «я тебя люблю!» или запутывались в ее застежках. Нет, главной причиной был Джо. Ей хотелось, чтобы первым был он.

Всю боль, которую нанес ей Джо своим отказом, она бессознательно сжала в душе в один твердый комок, свернула, как когда-то свое старое одеяльце «бай-бай», и унесла с собой. Она знала, что это ребячество, но пока еще не могла расстаться с этим.

– Что-то мне не понравилось твое сравнение с коробкой кукурузы, – пошутила она, стараясь придать себе уверенность.

Самое неприятное в этих серийных призах на дне коробок то, что они всегда оказываются совсем не такими захватывающими, как ожидаешь.

Джес поцеловал ей грудь, слегка надавив зубами на сосок, от чего по всему ее телу прошло острое сладкое возбуждение.

– Завтрак чемпионов, – произнес он, усмехнувшись. – Ты, Дыня, чемпион из чемпионов. Единственная беда с чемпионами в том, что они редко спускаются в ту грязь, где копошимся мы, простые смертные.

Он опустил руку и вложил пальцы ей между бедер. Этот внезапный переход поразил ее. Без осторожности, без ласки… просто взял пальцами… И ее сразу захлестнула волна теплоты.

– А может быть, единственное, что нужно, – это как раз спуститься в грязь, – прошептал он ей в ухо и прикусил мочку острым краем зубов, так что на глаза ей навернулись слезы.

Затем с невероятной нежностью опустил ее на кровать.

При взгляде на несчастное, потрясенное лицо Энни Лорел пришла в голову странная мысль: «А ведь я вообще не думала о том, что могу забеременеть». Во всяком случае, не от Джеса. И все же где-то в глубине души она не только хорошо понимала, на что идет, но даже каким-то секретным от самой себя образом хотела, чтобы произошло нечто из ряда вон выходящее… катастрофическое и фатальное.

Сама того не сознавая, она отбросила тогда этот вопрос. Хотя если бы пришлось отвечать на него, ответила бы «нет». И вот теперь, по прошествии трех месяцев, ничего решать уже не надо.

Джесу она не сказала ничего. И не собиралась. Ребенок как будто не имел к нему никакого отношения. Они были вместе всего несколько раз, а потом он не писал и не звонил все лето. После начала учебного года она однажды видела его. Но любовь исчезла… потому что ребенок был не его, а Джо – так она считала.

И все же надо скорее сказать Энни, как было на самом деле… ведь она все равно узнает.

– А он… – Энни тяжело сглотнула, не в силах произнести имя. Ее лицо, оттененное синей пижамой, казалось совершенно белым. – …Джо знает? Ты говорила ему?

– Нет.

– Почему?

«Потому что это не его ребенок». Эти слова были уже на кончике ее языка. Она уже начала произносить их, но опять не смогла. Вместо этого, удивленная и испуганная собственной способностью так запросто лгать, сказала:

– Я никому не говорила.

Это же не ложь. Во всяком случае, не совсем ложь. Почему же ее охватило чувство вины? Почему в желудке такая тянущая боль? Ее совсем не тошнило в первые недели. И это еще одна причина, почему она не пошла к доктору. Но сейчас ей показалось, что ее вырвет.

– Я не верю, – сказала Энни. – Джо не мог… – Она задохнулась.

Лорел хранила молчание, крепко сжав губы и охватив еще крепче коленки.

– Вы с ним… долго встречались? – Энни все больше теряла почву под ногами. Голос ее срывался и переходил на скрипучие ноты, как попорченная пластинка. Только интонация горечи слышалась очень ясно.

– Нет. Всего несколько раз.

Энни захватила ртом воздух. И вдруг, как альпинист, наконец нашедший точку опоры, произнесла:

– Хорошо. Ты должна немедленно сообщить ему.

Холодный пот выступил на лбу Лорел, захотелось выбежать в туалет, но она продолжала сидеть. Она заставила себя остаться на месте. Сначала надо сказать сестре всю правду. Это жестоко – подвергать Энни такому испытанию. Все равно она все узнает, как только поговорит с Джо.

Но что плохого в том, если она еще немножко побудет в заблуждении. Притом это не совсем ложь. Ведь Энни поверила, что такое возможно. А если она по-настоящему любит Джо, как могла поверить, что он способен на обман?

«Нет! Все это чушь! Я не имею права так мучить ее. А меня кто-нибудь пожалел?»

Ей показалось, что она на распутье. Как Роберт Фрост в желтом лесу. Две возможности непримиримо стояли перед ее мысленным взором. Нет, она должна выпустить из рук все мечты о Джо и его любви. Смириться со своей судьбой, и пускай страдание затопит ее, истерзает, но в конце концов наступит избавление. Придется сказать Энни не только о Джесе, но и о том, что она знает об их взаимной любви с Джо. Это будет очень трудно. Самое трудное, что ей когда-либо приходилось делать. Но ведь Фрост это, наверное, и имел в виду, когда сказал, что таким путем мало кто способен идти. А она сможет. Если захочет, то сможет.

Ее наполнило странное возбуждение… На какой-то кратчайший миг лицо ее прояснилось, и она снова стала прежней Лорел. И осталась бы такой навсегда, если бы могла… могла освободиться.

Но разве можно забыть, как они смотрели друг на друга на вечеринке у Долли! Всю жизнь она подчинялась сестре. Неужели и теперь придется уступить Энни то единственное, что ей нужно на всем свете? Боль и негодование охватили ее с новой силой.

– Давай не будем сейчас об этом, – с подчеркнутой усталостью в голосе произнесла она. – Я плохо себя чувствую.

– Но… – не выдержала Энни и тут же замолчала.

– Поговорим утром, ладно? Я пойду лягу.

Лорел почувствовала, что на самом деле измучилась. Ее больше не тошнило, но усталость навалилась с такой тяжестью, что трудно стало сидеть. Вся комната плыла перед глазами, как после шампанского.

«Завтра я ей все расскажу», – решила Лорел.